***
— Нам все еще нужно быть осторожными, — говорит Сириус. Они в библиотеке. Ремус правда занимается, а Сириус бездельничает, раскачиваясь на задних ножках стула и заставляя свое перо парить над столом. Ремус пытался его образумить и уговорить делать домашнюю работу, но Сириус на это только добродушно закатил глаза. Он сказал, что не смог бы заниматься, даже если бы захотел, потому что идеальное лицо Ремуса слишком отвлекает. С Того Дня (когда все изменилось) Сириус постановил, что лицо Ремуса идеально. Он как будто случайно упоминает об этом в любом разговоре, а Ремус в ответ только закатывает глаза и делает вид, что это не вызывает у него шквал бабочек в животе всякий раз. Ремус опускает голову и изучает книгу, а через секунду уже сдерживает улыбку, которая грозит расчертить его лицо, когда Сириус снова ставит стул на четыре ножки, а потом своей ногой прикасается к лодыжке Ремуса. Заигрывает в библиотеке со своим парнем. Кто бы мог подумать. — Прекрати, — говорит он и на самом деле совершенно точно не хочет, чтобы Сириус останавливался. — И осторожнее с чем? — С этим, — Сириус снова ведет по его лодыжке. — С нами. Я имею в виду, что с ума схожу из-за тебя, понимаешь? В хорошем смысле слова. И ты это знаешь. Это тоже что-то новое — как Сириус использует любую возможность, чтобы дать Ремусу понять, что он чувствует к нему. Как будто мысль, что Ремус думал, что его стыдятся, действительно его ужаснула, и он теперь должен всеми силами доказать обратное. Ремус откладывает перо и дарит Сириусу улыбку, молчаливое да, я знаю. Продолжай. — Шутка в том, Лунатик, что ты объединяешь в себе сразу две вещи, которые другим людям не совсем… — он делает паузу, подыскивая слово, — комфортны. Геи и оборотни. — А я оборотень-гей. Сирис смеется, хватает его за руку прямо здесь, в (почти безлюдной) библиотеке, и целует костяшки пальцев. — Именно. Я знаю, ты пытаешься увидеть в ней хорошее, потому что ты Лунатик и ты восхитителен, и эта хреновая черта делает тебя тобой. Но, я тебе клянусь, она превратит нашу жизнь в ад. — Твоя мать превратит. Сириус, мы уже говорили об этом. Когда школа закончится, мне будет все равно. Мне все равно придется рассказать всем — потенциальным работодателям и так далее. Я обязан это делать по закону Министерства. — Я понимаю. Но до этого у нас есть еще год. Давай просто постараемся не давать ей повода, — он приподнял бровь. — Мы можем делать все, что хотим, когда остаемся наедине. — Отчасти мне ее даже жалко, — медленно произносит Ремус. Он знает, что шагает по тонкому льду, что Сириус искренне ненавидит свою семью и пойдет войной на любого, кто выберет их сторону, а не его; они на грани безумия, поэтому вставать на их сторону - безумие чистой воды. — Я имею в виду, что она явно находится под сильным влиянием семейных ценностей. — И всеми силами это показывает. — И ей явно не все равно, что думают люди. — Так вежливо, Ремус, очень вежливо. — И, ну, ты сам только что сказал — люди не совсем спокойно относятся к гомосексуальности. Поэтому я представляю, как тяжело кому-то вроде твоей мамы, когда люди осуждают тебя, узнав, что ее сын — гей. — Осуждают ее. — Да, да. Давай будем честны. Отчасти ты так открыто говоришь о своей ориентации, чтобы позлить ее, — Сириус просто пожимает плечами. — Итого, у нее есть ты — ее первенец, — и ты открыто выступаешь против всего, во что она верит… — Потому что ее убеждения — гребаное дерьмо! — сердито прерывает Сириус. — Это тоже. Но все равно, она беспокоится, не думаешь? Мне так кажется. А тут еще ты встречаешься с оборотнем. Она, наверное, боится, что толпа линчует тебя. Наверное, ей трудно понять, что и как делать правильно, будучи одновременно и твоей мамой и занимать такое политическое положение. — Я не понимаю, зачем ты так упорно пытаешься увидеть в ней что-то хорошее. Ничего в ней нет. Она ненавидит меня, ненавидит тебя — она сказала это Регу на Рождество, — то, как Сириус пародирует свою маму, звучит очень убедительно и похоже: — Он думает, что он хороший парень, я понимаю. И он, вероятно, очарован своей чудной маленькой свободной жизнью и этим необычным магглорожденным. Но он не необычный, он грязный. Хуже того, что он Магглорожденный, то, что он дикий зверь. А в этой интрижке ни грамма преданности и заботы. Сивый и его стая превращают людей в оборотней, чтобы повеселиться. Они все одинаковые. Сириус рискует напрасно, связываясь с такой грязью и находясь в тесном контакте с этим чудовищем. И ты должен заставить его понять это, Регулус. Ремус слегка вздрагивает при упоминании Фенрира Сивого — инстинктивная реакция, вызванная ужасом, который он испытывает при одном только звуке имени этого оборотня. Он старается сразу переключиться и не думать об этом, чтобы доказать свою точку зрения. — Так я и говорю. Она беспокоится о тебе. Думает, что я могу причинить тебе боль. Она думает, что ты усложняешь себе жизнь, и, да, у нее много очень хреновых взглядов на мир, но она все еще твоя мать, Сириус… Я отказываюсь верить, что она ничего не чувствует к тебе. Не тогда, когда налицо доказательства обратного. Что-то вспыхивает в глазах Сириуса, какая-то эмоция, которая исчезает прежде, чем Ремус успевает дать ей название. Парень царапает ногтем бороздку на столе, очевидно, собираясь с мыслями. — Это неважно, — говорит он в итоге. — Потому что ситуация такая, как есть, и это не изменится. Движет ли ей любовь или нет — а я говорю тебе, что нет, — она лишалась своего гребаного трофея в виде первенца. Я отрекся от нее, она лишила меня наследства. Это тоже неважно. Главное, что мы можем просто закончить школу, не дав ей шанса доказать ее могущество. И после этого сможем жить дальше. — Ты хочешь сказать, что мы не должны бесить ее лишний раз. — Именно это я и имею в виду, — соглашается Сириус. — Ладно. Значит, они не будут бесить ее. Они продолжают врать, но сейчас это нормально. Ремусу больше не больно, потому что он знает, что Сириус правда хочет его. Они делят постель каждую ночь, и Сириус делает с ним что-то невозможное, Ремус даже не знал, что так бывает. Они засыпают сытые и удовлетворенные, со спутавшимися конечностями и одним дыханием на двоих, а по утрам чаще всего быстро расходятся по постелям еще до подъема на завтрак. Сириус теперь сидит чуть ближе к Ремусу, прижимаясь бедром к бедру, когда в общей гостиной много народу. А когда они стоят под теплым солнцем почти летнего дня, пальцы Сириуса незаметно проникают в петли ремня Ремуса. Ремус как всегда помогает Сириусу с домашним заданием, каждый раз засовывая в свернутый пергамент маленькую записку. Он приходит в восторг, когда Сириус находит такую впервые и краснеет до кончиков ушей. А если на уроке на стол ему падает клочок бумажки, Ремус прекрасно знает, что, если развернет его, то увидит красные чернила и свое имя в сердечке — и это будет приводить его в восторг каждый раз. Он ласкает ногой лодыжку Сириуса под партами или столами, и Сириус бросает на него косые взгляды и загадочно улыбается; если есть выбор между безумными приключениями с Джеймсом и ничегонеделанием с Ремусом, то иногда Сириус выбирает Ремуса и сидит, прижавшись к нему, пока тот читает. Ремус считает, что есть разница между тем, чтобы быть чьим-то секретом, и тем, чтобы состоять в прочных отношениях, которые существуют только для вас двоих — он никогда не был так счастлив, как сейчас, когда рядом с ним этот сумасшедший прекрасный парень.***
— Ты случайно не знаешь, что происходит с Сириусом? — А что-то происходит? — обеспокоенно спрашивает Ремус, откладывая книгу, когда Джеймс опускается на траву рядом с ним. — Он ведет себя странно. — Он же Сириус. — Ну, да. Но сейчас более странно, чем обычно. — Например? Джеймс смотрит на него, выгнув бровь, будто Ремус тупит намеренно, но он правда не понимает. Он не замечал чего-то необычного за своим парнем — своим парнем. — Ну например, он лунатит. Звучит остроумно, но Ремус чувствует легкий приступ паранойи, хотя они с Сириусом очень осторожны. Они ничего не сказали никому из своих друзей, и Ремус уверен, что все их тайные прикосновения были именно такими — тайными. На самом деле это пытка, потому что очень трудно понимать, что Сириус Блэк твой, но не иметь возможности целовать его, когда вздумается. — Хммм, — тянет Ремус. Джеймс только вздыхает. — Он мыслями где-то не с нами, Ремус. Сегодня утром я разговаривал с ним целых пять минут, и знаешь, что он делал? — Нет. Что он делал? — Он пялился в окно с совершенно остекленевшим выражением лица, вот так, — Джеймс изменил выражение лица, изобразив на нем блаженную мечтательность. — Это…— отвечает Ремус, проглатывая ухмылку и переворачивая страницу своей книги, — очень напоминает, как ты выглядишь, когда думаешь о Лили. — Вот именно! — Джеймс с силой тыкает его в бедро. — Я это и говорю. Сириус ведет себя очень не по-сириусовски. Ты ожидаешь такое поведение от меня, но у меня есть Лили. У Сириуса нет Лили, но он все равно… Он весь в каких-то мечтах. Он поэтично рассказывал о небе на рассвете вчера утром, когда мы встали, чтобы пробраться на кухню и поесть, но когда, черт возьми, Бродяга замечал восход солнца? Два дня назад он отказался от розыгрыша, потому что у него есть дела поважнее. Я, думает Ремус, дело поважнее — это я. Но он ничего не говорит, просто пожимает плечами и пытается игнорировать теплое чувство, расцветающее в его животе. Честно говоря, с ним происходило то же самое: все его мысли все время были заняты Сириусом; когда его не было рядом, было сложно думать о чем-то другом. Волнительно осознавать, что, похоже, Сириус чувствовал то же самое. Это очередной момент, когда Ремусу хочется ущипнуть себя, потому что, скорее всего, это все было тщательно продуманным и удивительно правдоподобным сном, разве нет? Джеймс смотрит на него поверх очков, как будто ждет, что Ремус сейчас ответит на все его вопросы. Будто у Ремуса есть ответы, но он ими не делится. Ремус снова пожимает плечами. У него плохо получается все вот это — притворяться дураком, когда тебе задают прямой вопрос, не самая сильная его черта. — Амортенция? — предполагает он, и Джеймс только закатывает глаза. — Это все, что ты думаешь? — Это или солнечный удар, — Ремус ударяется плечом о плечо Поттера. — Или, может, Сириус просто странный, а ты слишком много в это вкладываешь. — Что-то, — говорит Джеймс, сузив глаза, — происходит.***
Когда через несколько дней Ремус наконец-то доволен своим эссе по Истории магии и позволяет себе выйти из библиотеки, он обнаруживает всех своих друзей в общей гостиной. Питер свернулся калачиком в кресле. Лили прижалась к Джеймсу на диване так, словно была создана, чтобы поместиться в этом пространстве под его руками. А Сириус сидел на полу, согнув колени и опираясь на них локтями, наклонившись чуть вперед, чтобы слышать то, что говорит Джеймс. Кроме них четверых больше никого нет, что случается очень редко. Ремус на секунду останавливается в портретном проеме, сглатывая внезапный ком в горле, наблюдая за четырьмя людьми, которые меньше, чем за год, стали для него самыми важными на свете. Они были расслаблены, веселы и так идеальны. Хвост, Бродяга и Сохатый, которые приняли его с такой легкостью; называют его Лунатик, и это может показаться просто кличкой, но это намного больше, это словно все, что стоит знать о Люпине; и Лили, красивая, умная, замечательная Лили, которой он обязан очень многим. Сириус оглядывается на него через несколько секунд, словно чувствует взгляд Ремуса, и его лицо озаряет улыбка, настолько наполненная радостью, что Ремус не может не ответить. Это его парень и, конечно, им придется какое-то время держать это в тайне, но это не делает ситуацию менее реальной: Сириус Блэк — его парень. Сириус Блэк любит его. Как жизнь Ремуса Люпина стала такой? — Наконец-то решил перестать быть такой заучкой, да, Ремус? — спрашивает Сириус, но звучит ласково, поэтому Ремус не огрызается. Он пересекает комнату, слегка вздрагивая от ощущения знакомых пальцев на своей лодыжке, когда он проходит мимо сидящего на полу Сириуса. Он вопросительно поднимает бровь, и Сириус немного откидывается назад, раздвигая колени и похлопав по пространству между ними. Ремус тормозит, бросая взгляд на свободное кресло, где было бы гораздо логичнее сесть, а затем — снова на Сириуса, который улыбается ободряюще. И думает: к черту, это его лучшие друзья, и он доверяет им все остальное в своей жизни, будет справедливо, если он доверим им и это. Кроме того, он никогда не был тем, кто способен устоять перед возможностью упасть в объятия Сириусу. Он садится и наклоняется так, чтобы его спина оказалась на груди Сириуса, позволяя своей руке лечь на бедро Сириуса, когда тот наклоняется вперед и прижимается сухими губами к его шее. Питер ругается, роясь в карманах своих джинс. Он бросает галеон через всю комнату, и Джеймс ловит его одной рукой с самодовольной ухмылкой. — Черт возьми, парни, — говорит Питер, показывая Джеймсу средний палец, пока он целует галеон и вскидывает его в воздух. — Неужели не могли просто потерпеть до лета? Они делали ставки — с удивленным смешком понимает Ремус. Почему этот факт хоть немного удивляет его? — Нет, — отвечает Сириус, глядя на Питера так, словно тот только что предложил им пропустить матч по квиддичу, чтобы поработать над дополнительными заданиями по Гербологии; словно сама мысль о том, чтобы не быть сейчас с Ремусом, была безумием. Он переплетает свои пальцы с пальцами Ремуса и нежно сжимает их. — Мы совсем, совсем не могли.Конец