***
Он находит всех троих в спальне. Дверь открыта, и он стучит один раз по косяку, но не ждет ответа, а сразу же проскальзывает внутрь и закрывает ее за собой. Он пересекает комнату и прислоняется к ближайшему столбику кровати Питера. Они одновременно поднимают глаза, абсолютно синхронно, и от этого даже хочется улыбнуться. Джеймс и Сириус расселись на кровати Питера, а он растянулся на животе на полу. Как-то несправедливо, что они его выгнали, в конце концов, это его кровать, но Питер всегда старается угодить им во всем. — Мир, парни? — Мир, Люпин, — Джеймс улыбается ему. Ремусу удается улыбнуться в ответ. Взгляд его падает на Сириуса, который нервно смотрит на него. Наступает молчание, которое никто не знает как прервать, и это неловко. Раньше такого не было, даже когда они еще не дружили по-настоящему. Ремус ненавидит это. Он задается вопросом, не слишком ли он разводит драму и, может, надо было просто поздороваться с Сириусом там на лужайке и покончить с этим. Но он этого не сделал и, честно говоря, он до сих пор чувствует легкую обиду, поэтому не важно, считают ли они его реакцию слишком бурной. Ремус смотрит в пол, постукивая ногой по пятну на изношенном ковре. — Я даже не понял, почему ты так расстроился, — разочарованно говорит Сириус, умудряясь выглядеть раздраженно и виновато одновременно. — Да, — честно говорит Ремус, — как и я. — Это шок, — говорит Питер со знанием дела. — Я видел твое обращение, Бродяга. Трудно назвать тебя изящным. — Ремус — оборотень, — возражает Сириус. — По сравнению с ним мое обращение — это просто искусство. — Я не понимаю… — делает попытку Ремус, не обращая внимание на их дружеские препирательства и пытаясь привести мысли в порядок. Джеймс был прав: он должен выслушать их, но и они должны выслушать его. И пусть он и сам не до конца понимает, что чувствует. Он пробует снова: — Я не понимаю, как, потому что это очень сложная магия; я не понимаю, почему вы не сказали мне, ведь мы друзья. При этом вы сами без моего разрешения узнали мой секрет, и это было бы справедливо. Я не понимаю, зачем вообще вы этому научились. Имею в виду, как это было? Вы просто проснулись однажды утром и такие: “Хм, было бы прикольно стать животными”? — Примерно, — кивает Джеймс. Небольшая улыбка играет на его губах. Ремус вздыхает. — Не понимаю. — Потому что мы могли, — Сириус усмехается, а Ремус недоверчиво поднимает бровь. — Видишь ли, Трансфигурация снесла нам крышу еще на первом курсе. А когда мы узнали об анимагах на третьем… ну, кто не хочет уметь превращаться из человека в животное? Кроме тебя, конечно. Мы понимали, что не должны были этому учиться — и это наоборот заставило нас хотеть этого еще сильнее. И у нас не должно было хватить для этого навыков — и это наоборот заставило нас понять, что мы во что бы то ни стало должны научиться. — Ты хочешь сказать, вы стали анимагами чисто из-за упрямства? — спросил Ремус в недоумении. — Хотелось бы, конечно, чтобы на это у нас была какая-то самоотверженная причина. Но ее не было. Нам просто… было скучно. Это стало чем-то вроде одержимости. Мы не сдались, пока не научились. — Ну, — с умным видом добавляет Питер, — плюс Сириус был неравнодушен к парню с Когтеврана, который обмолвился, что невозможно стать анимагом до совершеннолетия. Так что мы должны были опровергнуть эту теорию. Да и, наверное, Бродяга думал, что у него будет больше шансов с этим парнем, если у него будет четыре ноги. — Я не был к нему неравнодушен, — быстро говорит Сириус. — Я просто не люблю, когда люди говорят мне, что я могу делать, а что не могу, вот и все. — Да и неважно, — усмехается Джеймс. — Все равно никто так и не узнал, что мы можем перевоплощаться. Кроме тебя. Ремус качает головой из стороны в сторону. Он. конечно, не знает, что ожидал услышать, но… серьезно? Три школьника, овладевшие продвинутой, сложной и к тому же незаконной магией, чтобы стать анимагами, сделали это только потому, что им нечем было заняться и на кону стояла их честь? Звучит неправдоподобно. Как будто это полувыдуманная история, лучше которой они не смогли придумать для простого объяснения. — Может, мы просто чувствовали, что появишься ты, — немного мечтательно говорит Сириус. — Мы каким-то образом знали, что ты здесь появишься, и мы тебе понадобимся. Мы сделали это ради тебя, Ремус, разве не круто? — Но… — тянет Питер в замешательстве. — Мы же не знали, что он появится. — Ну, подсознательно чувствовали, — Сириус нетерпеливо отмахивается. — Шестым чувством узнали, что он поступит в Хогвартс рано или поздно, и поэтому… — Самая большая чушь, которую я когда-либо слышал, — говорит Ремус. После небольшой паузы он добавляет: — Вы же в курсе, что это незаконно, да? — Ох, боже мой, — Сириус закатывает глаза и саркастически тянет: — Как же так, мы забыли о законе. Ремус, спасибо большое, что напомнил нам. — Избавь меня от своего образа плохого парня, — огрызается Ремус, внезапно снова разозлившись из-за паясничества Сириуса. — Это не так горячо, как тебе кажется. — Больше половины школы, — нахально говорит Сириус, — с тобой не согласится. — Ладно, ладно! — это Джеймс миротворчески поднимает руки между ними в попытке их успокоить. — Люпин, какими бы ни были наши причины, суть одна. Мы все умеем превращаться, и ты будешь идиотом, если не поймешь, насколько это на самом деле полезно для тебя. — Не понимаю, как именно. — Естественно, — бормочет Сириус. — Потому что твоя голова так глубоко в заднице, что невозможно что-то разглядеть в этой темноте. Ремус открывает рот, чтобы возразить, но Джеймс опережает его. Он бросает на Сириуса уничтожающий взгляд и рявкает: — Заткнись, Бродяга, понял? Так вот, Люпин. Мы можем перевоплощаться. Мы можем делать это в полнолуния и помогать тебе справляться с этим. Волку не будет до нас дела, когда мы в животной форме. Мы уверены, потому что Сириус проверил и доказал это. Ты не должен оставаться там один. Он чувствует ее: тяжесть, густую, леденящую, которая сковывает грудь и не дает вздохнуть. Он не должен оставаться там один. Брошенный, одинокий — это то, к чему Ремус привык. К чему ему пришлось привыкнуть, потому что, конечно, ему очень повезло, что его окружают люди, которые несмотря ни на что заботятся о нем. Но это не отменяло того, что он не анимаг, он — оборотень. Он дикий зверь. Он опасен и кровожаден. Люди всегда были рядом, когда он был человеком. Но время, когда он человеком не был, всегда было для них будто нереальным: они знали, что происходит, но это всегда было вне поля их зрения, вне сознания. Так было всегда — для их же безопасности. Как бы им не хотелось быть рядом, как бы Ремус не жаждал этого, волку было все равно. Он убил бы их, обратил в одно мгновение. Поэтому Ремус всегда был один. Каждый раз он превращается в одиночестве. Каждый раз это ужасно, каждый раз это мучительно. Каждый раз он приходит в себя в одиночку, и каждый раз он лежит там один, измученный, страдающий, отвратительный самому себе, пока кто-нибудь не придет, чтобы помочь ему спрятать свидетельства боя между волком и человеком под бинтами еще на несколько недель. В те времена, в самом начале, когда он больше всего нуждался хоть в ком-то, никого не было рядом. Понимание, что так и должно быть, никогда не облегчало его чувство одиночество. Но вот они здесь: Питер, Джеймс и Сириус, предлагающие ему решение на блюдечке. Ты не должен оставаться там один. Он тяжело сглатывает, пытаясь проглотить ком в горле. Он хочет, так сильно хочет, чтобы это сработало. Он не понимает, не будет ли слишком эгоистично с его стороны сказать: “Да, боже мой, да, хорошо, давайте попробуем”, потому что он в действительности не знает, насколько это безопасно. Но когда такая возможность почти у него в руках, он так сильно хочет ей воспользоваться. — Ты не должен оставаться один, — Сириус говорит это во второй раз. Мягко, как обещание. Его глаза встречаются с глазами Ремуса и уже не отпускают. Он поднимается на ноги, пересекает пространство между ними за три, может быть, четыре коротких шага, обхватывает Ремуса руками и прижимает его к своей груди. Ремус прижимается в ответ, пальцы впиваются в джемпер Сириуса. Джеймс обменивается с Питером позабавленными взглядами, а потом делает то же, что и Сириус, отставая всего на пару мгновений. Питер смеется со своего места на ковре. Они втроем падают на пол, смех Питера переходит в визг, когда они придавливают и его. Клубок из восьми рук и ног, где каждая пытается то ли освободиться, то ли схватить посильнее. — Самая ужасная общая обнимашка в мире, — хрипит Питер, и у Ремуса не хватает слов, он просто смеется. Смеется, смеется, смеется. Ему не нужно быть одному.***
После этого все, что немыслимо для любого нормального человека, становится для них нормой. Хвост, Бродяга и Сохатый проводят с ним полнолуние, и он не причиняет им вреда. Они решают, что оборотень — это как бы почетный анимаг, и нарекают его “Лунатик” во время какой-то церемонии, которая была бы пугающей, если бы не оставалась при этом совершенно нелепой. На третий месяц они решают, что покинуть Хижину, когда Ремус обращен, хорошая идея. Он беспокоится, что кто-то мог видеть в тот четверг ночью, как по Запретному лесу бродили волк, собака, олень и крыса. Но остальные прекрасно справлялись с ним в своих отработанных превращениях, и ему так приятно было чувствовать себя свободным, что он не мог заставить себя волноваться по этому поводу достаточно сильно. Когда он пришел в себя на следующее утро и обнаружил себя бок о бок с Джеймсом и Сириусом, спящими на полу, и с крысой, дремавшей на плече у Джеймса, то признался сам себе в том, что никогда еще не чувствовал себя так хорошо после полнолуния. Хотя, справедливости ради, у него есть склонность рассматривать некоторые моменты своей жизни через розовые очки. Все было неидеально. Например, парни притворялись, что все прошло нормально в первое полнолуние, в которое Ремус (неохотно) разрешил им провести рядом с ним. В итоге Питер на утро был позеленевший, и его колени так дрожали, что он едва мог стоять; хоть Джеймс и Сириус пытались скрыть это бравадой, но они очевидно сильно нервничали. Это, в свою очередь, заставило нервничать Ремуса, как будто бы до этого он был спокоен и свеж. Ему казалось, что он причинит им боль, и он до сих пор не был уверен, что кто-то из них на самом деле осознавал серьезность ситуации, а не просто воспринимал это как очередное приключение. Сколько бы он ни пытался убедить их быть осторожными и благоразумными — даже в обычной жизни, что говорить о проблеме с оборотнем — когда ему хоть сколько-то это удавалось? Интересно, какое наказание грозит за то, что три незарегистрированных анимага и оборотень будут пойманы близ Хогвартса? Так что без легкого напряжения все же не обошлось. Отношения между Ремусом и Сириусом были странными, потому что, думал, Ремус, раз уж они собирались пройти все это вместе, им стоило поговорить. Сириус рассказал бы Ремусу, что он беспокоится — как будто это было непонятно, — и они могли бы все между собой уладить. Но он этого не делал и, похоже, не собирается. Сириус ведет себя так, будто бы это ерунда, увлекательное приключение; а царапины и синяки, полученные по ходу — это просто боевые шрамы и почва для хороших историй (выдуманных по большей части). Он и Джеймс подбадривают друг друга, Питера тошнит 99% времени (вероятно, потому что у крысы в случае чего нет ни единого шанса рядом с волком), а Ремус уже сгрыз кожу у ногтя большого пальца почти до кости. Да, конечно, всё не так уж идеально. Но в общем и целом все хорошо, и это главное. Сириус все так же пробирается в его постель по ночам, и он все так же ведет себя с ним так, будто Ремус — не более, чем один из парней, с которыми он когда-то бывал для развлечения. Это еще одна маленькая деталь, которая мешала всему происходящему получить статус не “в общем и целом хорошо”, а “чертовски хорошо”. — Нам нужно поговорить. — Ремус даже не осознает, что он хочет сказать, когда произносит это. Но это правда. Он думает об этом в течение уже длительного времени. Они сидят на кровати Ремуса солнечным субботним днем в конце апреля, пользуясь тем, что все ушли на улицу. — Я не могу. Не могу так больше. Сириус откидывается на изголовье кровати и настороженно смотрит на него. — Что именно ты не можешь, Ремус? Его тон холоден. Холоднее, чем когда-либо между ними, даже когда они ссорились. Это заставляет сердце Ремуса сжаться. Он знает, что делает Сириус, знает, что он заранее боится того, что Ремус собирается сказать и закрывается прежде, чем у Ремуса будет возможность сделать ему больно. Это заставляет его чувствовать себя плохо. Он знает, что должен быть осторожен: Сириус хрупкий, ранимый и всегда ожидает худшего. — Знаешь, каково это, — пробует он, — постоянно чувствовать желание прикоснуться к тебе и не понимать, можно ли это сделать? — Можно, — тихо говорит Сириус, медленно протягивая руку. Ремус двигается к нему, но не дотрагивается до его пальцев. — Об этом я и хочу сказать. Сейчас я могу. Сейчас — когда никто не видит. Разве ты не понимаешь? Вся моя жизнь — это одна сплошная тайна, которую никому нельзя доверить. Каждый мой день. И я не хочу быть с тобой, если тебе стыдно быть с таким, как я. Сириус проводит рукой по волосам, и он всегда делает так, когда расстроен. Ремус старается не обращать внимание на то, как панически колотится сердце в его груди. Может быть, это оно? Вдруг Сириус прямо сейчас скажет: “Либо так, либо никак”, и Ремус понимает, что если до этого дойдет, ему нужно будет выбрать “ничего”, как бы сильно не хотелось обратного. Не потому что Сириус ему безразличен, а потому что он слишком сильно заботится о себе, чтобы позволить этому продолжаться. Сириус молчит. Просто сидит на расстоянии вытянутой руки и смотрит. — Ну, скажи что-нибудь. Не надо просто сидеть и смотреть на меня. — Ты правда думаешь так? — спрашивает Сириус после слишком долгой паузы. — Что мне стыдно быть с тобой? — А что мне остается? Ты весь мой, когда мы одни, не можешь насытиться нами, но, когда рядом кто-то еще — вообще кто угодно, — ты ведешь себя так, словно я не больше, чем друг, как Джеймс или Питер. Все знают, что ты гей, так что это тоже не проблема. В чем тогда дело? — Я не стыжусь. — Тогда что? — Что ты хочешь от меня? — резко спрашивает Сириус. — Чтобы мы были парой, так, что ли? Ты хочешь, чтобы я целовал тебя во время завтрака за общим столом или отсасывал тебе на задней парте на Прорицаниях, пока все остальные притворяются, что находятся в гребаном трансе? Тебе нужны любовные письма, цветы и объятия в коридорах? Что ты хочешь от меня? Дело в том, что Ремус действительно хочет всего этого, за исключением разве что минета на Прорицаниях (он сомневается, что кто-нибудь способен возбудиться на этом ужасном уроке, даже если бы захотел). Все остальное — это именно то, о чем он мечтает, когда позволяет себе это. И если бы он хотел навесить ярлык на то, что происходит между ним и Сириусом, то да, он выбрал бы “пара”. Возможно, он идиот, но ему все равно. Он хочет этого. Возможно, не все, что перечислил Сириус — ну, он прекрасно понимает, что они не Джейн Эйр и мистер Рочестер, — но то, что может быть между ними двумя — уникальными и идеальными для их общей истории. Ему нужен только Сириус, он настоящий; он хочет, чтобы самая настоящая, а значит, самая лучшая версия Сириуса стала его партнером в самом прямом смысле этого слова. Ремус хочет того, что, как он знает, у него могло бы быть с этим парнем, если бы Сириус просто был с ним честен и открыт. — Чего я хочу, — говорит он осторожно, медленно выговаривая каждое слово, чтобы скрыть дрожь в голосе, — так это чувствовать, что я для тебя важен. — Ты важен, — говорит Сириус. Гаркает, на самом деле, что несколько противоречит тому, что он говорит. — Ты важен, Лунатик, понятно? Почему этого недостаточно? Почему ты не можешь быть важным тихо, только для меня? Почему тебе нужны какие-то гребаные мишура, песни и пляски? — Я… — И вообще. Это и к тебе относится, ты в курсе? Не припомню, чтобы ты когда-нибудь хватал меня и целовал до беспамятства, когда кто-то поблизости. Наоборот, ты отпрыгиваешь от меня, как от прокаженного, стоит только услышать скрип половицы. Ты когда-нибудь вообще думал об этом? — Просто я думал, что ты не хочешь… — А что насчет всего этого, всех этих поцелуев и объятий у всех на виду, почему бы не попробовать взять ответственность за свои собственные действия? Если ты хочешь подержать меня за руку над котлом на Зельеварении, то сделай это, а не делай гребаного ничего, а потом не плачься мне, что я не справился с ролью твоего парня. — И было бы нормально, поступи я так? Ты бы держал меня за руку у всех на глазах? — огрызается Ремус, хотя ему кажется, что он уже знает ответ. Он помнит, как однажды забылся во время просмотра игры в квиддич, сидя бок о бок с Сириусом на трибунах, и потянулся, чтобы сцепить их пальцы, даже не подумав. Сириус отстранился, не взглянув на него, а потом несколько часов избегал зрительного контакта. Сириус издал разочарованный стон, сжал руки в кулаки и сильно ударил ими по бедрам. — Почему ты не можешь просто довериться мне? Или хотя бы просто подумать, что у меня есть свои причины на это, и оставить все, как есть? — Потому что я часть этого, — Ремус пока не кричит, но уже близок к этому. — Какими бы ни были твои причины, они касаются меня так же, как и тебя. Как, черт возьми, я могу доверять тебе, если ты даже поговорить со мной не хочешь о наших отношениях? — Мне не волнуют ты и твои гребаные девчачьи чувства, — огрызается Сириус. Только после того, как он выскочил из комнаты, Ремус понял, что он так и не ответил на вопрос и назвал себя его парнем.