Пылающее сердце смерти.

POV Кэтрин Гвенер 1899-й год. Вам знакомо это время? Когда Америка только приобретает цивилизованный вид, внедряя законы, избавляясь от жестоких и суровых бандитов; строит железные дороги, погружается в шахты в поисках долгожданного обогащения. И, постепенно — медленно убивает природу и коренное население этих земель. Мы сказали им, что будем жить вместе, сотрудничая, но этим «сотрудничеством» только лишь приговариваем их к смерти. Мне всегда было жаль индейцев, но я не могла представить себя в других землях. Моё место здесь. И так, наверное, думает каждый американец. Я родилась и выросла в небольшом городке скотоводов — Валентайне, и в свои девятнадцать чувствую себя уже не то чтобы взрослой, а, наверное, повидавшей всё на этом свете. Мне казалось, что меня уже ничего не удивит… Но однажды я встретила банду «Ван дер Линде» и поняла, что я ещё много чего не знаю о жизни и любви, дружбе и смерти. Было ли у вас так, что в какой-то момент вас спрашивают: «А когда это всё началось?». И вы плохо понимаете, что они подразумевают под этим «всё». Что именно они хотят знать? Когда всё пошло под откос? Когда вы сломались, упали на колени, и могли только на корячках взбираться по глине вверх, соскальзывая, пачкаясь, сжимая эту грязь в своих ладонях, чтобы не остаться в самом низу, на самом дне? Или когда заново встали на ноги, непонятно благодаря какому чуду? Когда мне задали этот вопрос, я растерялась. Наверное, в моём случае всё пошло не так с того самого момента, когда мои родители погибли. Их тележка, запряжённая двумя рабочими лошадьми породы Шайская, сорвалась с края обрыва, когда лошади испугались выстрела и рванули вперед. Что я могу сказать? Спасибо охотнику, который, увидев с дороги спускающегося со склона беззаботного белохвостого оленя, выстрелил из винтовки, обрекая моих родителей на такую глупую смерть. Надеюсь, он набил свой желудок хорошей олениной и то, что я стала сиротой в свои десять лет, того стоило. Меня отдали на воспитание моему дяде Элиоту, который жил на самом отшибе Валентайна, и был пресвитером в церкви, что была на главной улице городка. Не скажу, что жизнь с ним была как в аду для меня. По крайней мере, до пятнадцати лет он присматривал за мной, хорошо одевал, прививал мне любовь к Богу… Но в пятнадцать ты становишься уже похожей на девушку, в тебе просыпается любопытство, а если ты ещё и симпатична, то мир мужчин, где у женщин нет прав ни на что, будет к тебе жесток. И я не стала исключением. Знаете, когда тебе говорят о растлении детей священнослужителями, то тебя бросает в дрожь. Маленькие дети видят пресвитера и верят каждому его слову, а заставить ребенка сделать всё, что скажет этот озабоченный, не составит огромного труда. Проявляя заботу о моём дядюшке, я заскочила к нему в кабинет, собираясь предложить купить у местного мясника хорошей свинины. Моё настроение было сверкающим, мне хотелось приготовить хороший ужин, а мясник Джо всегда ко мне относился с теплотой, и раз через раз продавал немного мяса по сниженной цене. По вторникам отец Элиот заканчивал службы около полудня, а потом занимался образованием детей. Иногда он оставлял некоторых на дополнительные занятия, разъясняя им их ошибки. Часто, тёмными вечерами за ужином, рассказывая мне о своей работе, он отмечал, как важно проработать все пробелы в знаниях, и дать детям правильное образование. Дыхание перехватило, а грудь буквально прожгло, когда, ворвавшись без стука в кабинет, я обнаружила дядю Элиота с бутылкой джина в руке, вальяжно сидящем на стуле с приспущенными штанами, а перед ним медленно кружилась обнажённая девочка лет восьми. Мой взгляд, переполненный ужасом, уставился на эрегированной член, а дядя как будто застыл, заметив меня в дверях. Я не смогла выдавить из себя ни слова, и просто развернулась, убегая оттуда. Мои ноги меня не слушались, сами несли в сторону дома, я была так потрясена увиденным, что не могла понять, что делаю и как. Это сейчас я осознаю, что нужно было сразу бежать к шерифу Дженкинсу и рассказать немедленно о произошедшем. Но тогда я не понимала: как любящий меня столько лет дядя мог оказаться таким подонком? Мерзким чудовищем, тайно, незаметно уничтожающим нормальную жизнь детей прямо перед носом жителей. Пока я склонялась над бочкой с водой, что была у нас во дворе, и умывалась, моё сердце бешено колотилось, а перед глазами так и стоял этот образ дяди, раздетого до пояса и со спущенными штанами. Мне сразу вспомнились все службы, где с милой, тёплой улыбкой на губах, он говорил людям о взаимном уважении, богобоязненности, почтении, благодетели. Меня всю трясло, а когда я только-только выровняла дыхание и решила идти немедленно к шерифу, то уже услышала громкое: — Кэтрин! Кэтрин, милая, где ты? Нам надо поговорить! Странно, наверное, но тогда я подумала, что он всё объяснит. Правда. Что всё это мне или приснилось или же у него действительно есть оправдание, объяснение этому поступку. Глупо, да, скажете вы? Я и не спорю с вами. Но я так не хотела в это верить… Я так желала, чтобы я не заходила туда, чтобы не было всего этого кошмара. И да. Я вышла к нему из-за дома, робко и медленно. Смотрела на дядю, стоящего напротив меня с револьвером в руках, и поняла, что совершила роковую ошибку. Он направил оружие на меня, а затем сухо произнес: — Заходи в дом, любопытная тварь. На этом моё детство и моя юность испарились в воздухе, как радуга скрывается от нас, как зайцы устремляются в россыпь. Всё сломалось, не было больше дяди, у меня не осталось ничего. Ни родных, ни чести, ни доброты. Он изнасиловал меня вечером того же дня. Привязал верёвками к кровати, фиксируя руки и ноги к спинкам. Кожу стягивало невыносимо больно, я не могла пошевелиться, чувствуя себя блюдом, испытывая беспомощность, полный крах. Ведь, как бы я ни старалась хоть немного ослабить верёвки, всё было тщетно. Я запомнила его запах. Когда он разорвал на мне одежду, навалился всем весом на меня, я услышала его запах. Он был кислым, едким, отравляющим тебя. Я так чётко запомнила его, что иногда ночами он до сих пор преследует меня. Не даёт спать, напоминая о случившемся. Будто мысли, что никогда не дадут тебе тишину и покой… Дядя не стал церемониться. Вошёл в меня со второй попытки, пока я орала и извивалась, стараясь хоть как-то предотвратить неизбежное. А потом — просто крик. Слёзы сами шли градом, а этот визг отчаяния исходил не из моего горла, нет. Моя душа кричала. Она хотела, чтобы её услышал хоть кто-нибудь, хоть сам Бог, и прекратил это. Немедленно прекратил. Я надорвала глотку от боли, почувствовав его в себе. Жжение внизу живота, животный страх, боль, унижение. Целый букет травм на всю жизнь. «За что?» Ну вот за что это всё было? Я разве согрешила? За что Бог наказал тогда меня? Я разве была плохим ребенком, нечестивой девушкой, мерзким человеком? Я всегда старалась помогать людям, давала бездомным денег сколько могла, всегда относилась ко всем с пониманием, выслушивала, унимала их боль. Я ценила дядю за заботу, я восхищалась им. И что он сделал? Кем он оказался? Мерзкой скотиной, ответ очевиден. Но разве кто-то мог подумать о таком? Он держал меня на привязи три дня. Три дня: утром, вечером, после работы, и ночью перед сном, я переживала раз за разом этот ад, выносила пытку, стискивая зубы. Сил не было — он не кормил меня, а когда я отключалась, то надеялась, что в этот раз я уже не открою глаз. На второй день я попыталась его вразумить. Спросила зачем он это делает, утверждала, что сохраню его секрет. Но в ответ в моё лицо прилетел кулак. Костяшки его встретились с моими скулами, и мне показалось, что всё содрогнулось. Дикая боль и звон в ушах… — Не надо было лезть ко мне, тогда всё было бы нормально. А было бы? Насколько эта ситуация могла быть неизбежной, или всё реально было предотвратить? Я до сих пор задаю себе этот вопрос, но ответа у меня нет. На четвёртый день он развязал меня. Когда не осталось сил, и я еле открывала глаза, ублюдок решил-таки меня отмыть. Как раз пошла кровь, что каждый месяц идёт у женщин. Как говорила эта мразь… Это Бог сделал, чтобы каждый месяц женщина очищалась от своей греховности, в которой изначально родилась. Мне было плохо. Подташнивало, низ живота горел, а тело совсем не слушалось. Он положил меня в ванну, а сам отошёл за полотенцем. Я так ненавидела его. На тот момент у меня не осталось к себе жалости, я понимала, что не выживу. Мне оставалось совсем немного. Я даже успела уже смириться с этим, но уставший взгляд заметил на рядом стоящем стуле ножницы. Ножницы. И что-то зажглось внутри меня. Вспыхнуло так сильно и ярко, что я нашла в себе силы приподняться в ванной. Я дотянулась до них, поддевая пальцами за кольцо, и быстро утопила их в воде, под собой, пока отец Элиот стоял ко мне спиной. Он развернулся, и посмотрел на меня с кривой ухмылкой на губах. — Сейчас мы отмоем тебя, а затем снова приступим к нашим занятиям, тебе предстоит ещё освоить много нового, милая. Сейчас ты сопротивляешься, — он зачерпнул в ковш воды и вылил мне на голову, нанося средство на волосы. — Но потом ты с большой охотой будешь удовлетворять меня. Ведь женщина для этого и создана, Кэти. Тихо содрогаясь под его прикосновениями, я едва сдерживала себя от дрожи, отвращения, отчаяния, в котором оказалась, но сейчас под моей правой ногой лежали ножницы. Ножницы, которые могут мне помочь, с помощью которых я могу избавить себя от этих мук. — Ты будешь стонать, получать удовольствие, и просить меня не останавливаться. Хотя в наш крайний раз, я заметил как ты раскраснелась, милая. Я не осуждаю тебя, ведь близость такого рода — всегда сладка, а ты так юна и красива. Отец Элиот коснулся моих русых волос, и провёл по ним ладонью с какой-то больной, ненормальной нежностью, от которой меня передёргивало. В тот момент я почему-то начала ясно мыслить. Как будто я проспала четыре дня, а теперь — совершенно точно выспалась и знаю, что все мысли в моей голове — чисты и ясны. «Надо, чтобы он потерял бдительность». — вот что я подумала тогда. Поэтому я немного изогнулась, и моя грудь выглянула из-под воды. Этот больной сразу уставился и начал натирать мне её, неся свой бред. Еле сдерживая дыхание от накатившего на меня волнения, я ждала, когда он склонится к моим ногам. А он как раз принял мою реакцию за ту, что называл удовольствием. В голове начало звенеть, стоило ему потянуться к моей левой ноге. Он был близко, и я, вытащив ножницы из-под воды, дрожащими пальцами вонзила их ему в шею изо всех своих сил. Он громко закричал, отпрянув и ухватившись за ножницы. — Сука! Что ты… — он захлёбывался кровью, что начала бить струёй, когда он вытащил их из шеи. Рухнув на пол передо мной, он заливал кровью пол, пока я тихо и спокойно смотрела на него, сидя в ванной. Мне стало хорошо только тогда, когда он замер. Стоило мне понять, что он умер на моих глазах, благодаря мне, и я ощутила такую большую радость, которую невозможно передать словами. Как будто я первый раз пошла в школу, или когда первый раз меня похвалил мясник Джо за хороший поступок. Ухватившись за край ванны, я вдруг начала радостно хохотать. — Сдох. — утвердила я, и то ли плакала, то ли смеялась. Не знаю, мне показалось, что всё вместе. Я ощутила покой, на душе стало так легко. Поэтому я помылась, вышла из ванны и поела. Я вела себя так, как будто ничего не произошло. Набила желудок едой, оделась в чистую одежду и вернулась к его трупу. Стопа ступила в лужу его ещё теплой крови. И только тогда я окончательно поняла, что убила его. Своими руками, почти без сил, удачно вонзила ему в шею ножницы, и отняла его жизнь. Первой моей мыслью оказалось то, что я теперь попаду в ад после смерти. Но… Не думаю, что там хуже, чем на земле. То, что меня насиловали так долго, похоже на нормальную жизнь или рай? Посмотрев в зеркало, я увидела исхудавшую, с мёртвым взглядом, девушку с серыми глазами. Она смотрела на меня так хладнокровно, что я не сразу поняла, что эта девушка — я. Но она была довольна. Внезапно улыбнулась мне гадкой улыбкой, нашептала на ухо: «Ну наконец-то ты убила его. Ах, как же хорошо, как мне хорошо. Давай убьём ещё?» Зажмурившись, я сжала кулаки и выдохнула. Всё хорошо. Всё будет отлично. — Всё хорошо, Кэтрин, он заслужил. — произнесла я вслух, и подняла ножницы. Отмыв их, я почему-то довольно быстро осознала, что нужно делать дальше. Завтра его хватятся люди, поэтому надо было уходить. В конце концов, он мертв, а у меня нет доказательств своей невиновности. Значит, надо было бежать. Куда угодно, только подальше отсюда. Но бросить всё и нестись в никуда, как оказалось — не самая умная мысль. Поэтому я решилась. Я собрала вещи в чемодан, забрала все деньги, драгоценности, что у него были. Отец Элиот не был богачом, но жил он в достатке. Так что его сбережений мне могло хватить на половину месяца жизни в хороших условиях. Не забыв про провизию, я убедилась, что обчистила весь дом. А затем сделала это. Отрезала свои длинные волосы по плечи. Так я могла стать непривычной для многих, чтобы они не сразу узнавали меня — добрую девушку с длинной косой. И ведь стала другой, даже сама себя не сразу признала. — А теперь, Кэтрин Гвенет. — сказала я себе, глядя в зеркало. — Сделаешь вид, что уехала к своей дальней родственнице куда-то на юг… И меньше привлечёшь к себе внимания. Так я и сделала. Ушла из дома, не закрывая его. Тёплый ветер развивал волосы, а луна ярко освещала мне дорогу, как будто шептала, что я всё сделала правильно. Ведь этот человек больше не причинит никому вреда, я избавила многих от мучений, а значит, спасла их. Если мне суждено гореть в аду за это, то жизни детей стоят того, чтобы пострадать после смерти. — Куда держите путь, мисс? — с широкой улыбкой на губах спросил меня молодой человек, стоящий около дилижанса. Я улыбнулась ему в ответ. — В Роудс. Жду не дождусь, когда увижу свою тетушку Аннабель. — Так чего мы ждём? Отправляемся в путь! — задорно произнёс кучер и погрузил мой багаж. Когда я оказалась внутри, и мы уже какое-то время ехали, я смотрела на равнины, скалы, что стояли посреди открытых пространств… Олени бойко бегали по просторам, совершенно свободные. Беззаботно рассекали воздух птицы, шумели колеса, несущие меня подальше от ужаса. И я расплакалась. Дала выход всем своим эмоциям, своей физической и моральной слабости, не пытаясь остановиться. Я спаслась. Я жива. И теперь была свободна. Светило яркое солнце, когда мы прибыли в Роудс. Округ Лемойн славился жарким климатом, красным песком и бурями, в пыли которых можно было забрести в лес и наткнуться на пуму. Здесь было достаточно благородной земли, но её в основном занимали богачи. Я услышала про Роудс в магазине Валентайна, когда покупала консервы и хлеб. Какой-то путник с юга рассказывал о родных краях, прославляя их как самую населённую часть Америки. Забрав багаж у изрядно уставшего кучера, я пошла по главной улице, осматривая городок. Роудс был небольшим, компактным городишкой, включающим в себя всё необходимое. Банк, железнодорожную станцию, почту, магазин с провизией, услуги доктора и гробовщика. Ну и, конечно же, отель с салуном. Отель был слишком дорогим удовольствием, поэтому я сняла комнату в салуне. Он больше походил на элитный дом прелюбодеяния, но меня мало волновала репутация данного заведения. Мне нужно было остановиться где-то и приступить к поискам работы. Поскольку выглядела я не как оборванка, а как путешествующая дама, ко мне относились с почтением, и часто предлагали помощь. Благо, я выглядела старше своего возраста в пятнадцать-то лет, но многие всё-таки понимали, что я ещё совсем юное дитя. «Мисс, не страшно вам путешествовать одной?», «Давайте мы вам поможем», «Обращайтесь, если что-то понадобится». Я быстро нашла друзей в Роудсе, в этом мне помогли моё воспитание и моя внешность. Если ты красива, перед тобой открыты многие двери. Тебя видят, с тобой считаются, тобой восхищаются. Не то чтобы я была самой красивой девушкой в городе. Нет. У меня довольно милое личико: выраженные скулы, пухлые губы, большие, глубокие глаза. Они делают мой взгляд проницательным и вкрадчивым. И густые, слегка волнистые, волосы по плечи. Конечно, подобная длина волос считалась неким дурным тоном, но мне это придавало изюминку. И люди меня запоминали. За несколько дней я нашла себе работу. Просто сразу направилась к шерифу города, а им был не кто иной, как Ли Грей. Средний из сыновей одной из двух богатейших семей Роудса. Мы достаточно быстро нашли с ним общий язык, он показался мне галантным и добрым человеком. Я приврала ему, сказав, что потеряла родителей, работала у одной семьи по дому на ранчо Эмеральд в округе Нью-Ганновер, и теперь решила двигаться дальше, потому что мечтаю о юге с давних пор. Он поверил мне и оказал содействие во многих вопросах. Поэтому я согласилась, когда Грей рекомендовал мне одну семью для проживания. У них довольно богатый дом на холме города. Семья Келли не были так состоятельны, как Греи, но могли обеспечить меня кровом и едой, даже намеревались платить мне хорошие деньги, если я пойду работать к ним, помогать с воспитанием и обучением их младшей дочери — Одри. Я, конечно же, сделала вид, что подумаю, но лучшего расклада ждать я не могла. Поэтому на следующий день я дала своё согласие. Когда я попала к Келли, меня насторожило, что дом также находится на отшибе города, да и слишком уж добрые миссис и мистер Келли не внушали мне доверия, но со временем я успокоилась. Поладила с хозяевами и детьми семейства: Одри Келли — моей воспитанницей, и с Джейкобом Келли — старшим сыном, парнем добрым и умным. Он оказался на год младше меня. Так я прожила у Келли четыре беззаботных года. Зарабатывала деньги, обрела завистниц и поклонников. Мужчины продолжали пугать меня. Стоило кому-то приблизиться ко мне хоть на немного более близкое расстояние, чем полагает этикет, и я впадала в панику. Я страшилась, что всё может повториться. Мысль о прикосновениях меня удручала, вызывала отвращение, явный мало прикрытый страх. Ночами меня преследовал дядя, он возвращался ко мне в моих снах, не отпуская, не позволяя окончательно забыться и сбежать от прошлого. Стоял в окровавленной одежде напротив дома, и смотрел в окно моей комнаты. Не приближался, но и не уходил. Он был совсем рядом. Жил в моей голове. Шептал на ухо… «Я слежу за тобой, Кэтрин». «Ты за всё ответишь».