Покой для миссис Эвенсон

«С вами был Эдвард Гордон и это… — Эсми легонько стукнула приёмник, когда помехи снова прервали голос ведущего. — Оставайтесь с нами… Двадцать… классической музыки…» Отчаявшись настроить радио, Эсми небрежным движением выключила приёмник и положила руку на крышку — та почти обожгла своим теплом. Мисс Каллен окончательно оторвалась от рисования и, вытерев кисти о край передника, обнаружила возможную причину сбоев в работе аппарата: в ноябрьском небе неразличимы вечер и надвигающаяся гроза. Несколько раз громыхнуло где-то вдали, потом вспышки стали плясать над лесом, окружавшим их дом. Дождь начался с нескольких крупных капель, настойчиво забарабанивших по стеклу. Эсми уселась на подиум и уставилась в окно: весь день она была предоставлена самой себе и своим мыслям, но это порядком утомляло. Хорошо было теперь ни о чём не думать и только смотреть, как чёрные ветви деревьев сплетаются и танцуют в порывах ветра. Ещё дальше, она знала, горел жёлто-оранжевыми огнями город, пустынный и молчаливый, замерший от холода и страха. Где-то там Карлайл терпеливо объясняет что-то пожилой пациентке, шутит с коллегами и делает вид, что голоден и хочет поскорее добраться домой, чтобы поспать. Спать ему действительно не хотелось, но Эсми всё яснее понимала, что он не хочет скрывать радости от возвращения домой. И так же ясно становилось, что устала от их игр в прятки друг от друга — оправданные, но тем не менее бесполезные. Правильные, но больше ранящие, чем помогающие от их общего недуга. Гроза понемногу стихала — но ещё не прекращалась. В воздухе закружилсся мокрый колючий снег, и Эсми поёжилась от одной мысли о том, каково было бы стоять в это время на улице. Чего она действительно не ожидала: так это стука в дверь. Несмелого, но всё же легко различимого для слуха вампира. Она вскочила, едва не бросившись открывать, но остановила свой порыв: кто мог стучаться к ним в такой поздний час? Карлайл потерял ключи? А если нет, стоит ли рисковать? Но правильно ли заставлять гостя мёрзнуть? Эсми отмерла и бегом спустилась по лестнице, прокручивая в голове все эти вопросы, — и совсем забыла задать их перед тем, как распахнула входные двери. Перед ней стоял Эдвард. Их взгляды едва пересеклись, и юноша тут же пристыжённо опустил голову, ожидая, наверное, чего угодно, только не того, что Эсми бросится к нему на шею, неловко стоя на цыпочках и расчёсывая пальцами его мокрые пряди. — Эсми, — обратился он к женщине и замолчал, не зная, как выразить всё, что было на уме. Та отпрянула — легко, словно отпорхнула — но схватилась за рукава его чёрного пальто. — Входи, а то замёрзнешь, — потянула Эсми его за руки, и он неохотно переступил порог. — Эсми, — в этом одном слове звучало: «неужели ты не знаешь, что мы не простужаемся?». Она только улыбнулась и, подтолкнув юношу в глубь прихожей, закрыла за ним дверь. Он не стал сопротивляться, когда мисс Каллен снимала с него пальто, потяжелевшее от воды — она не знала, как может быть иначе. Её рука вновь скользнула по его бронзовым кудрям, и Эсми снова не смогла удержаться от улыбки: — Ты ни капли не изменился, — шутка ли, прошло почти четыре года. Эдвард едва удержался от того, чтобы не закатить глаза: странно было ждать такого от вампира. Он подумал ещё секунду и понял, что всё его «перерождение», которое он, казалось, пережил за эти четыре года, на самом деле не так уж сильно его изменило. — Пойдём наверх, ты переоденешься. — Вы взяли с собой мои вещи? — он удивлённо уставился на вампиршу. — Конечно, — твёрдо ответила Эсми. — Разве мы могли иначе? И уже настойчивее потянула его наверх, совсем не давая времени осмотреться в новом доме, но юноша всё равно остановился полюбоваться на картину, повешенную на лестнице. — Писсаро? — попытался козырнуть знаниями он. Эсми рассмеялась: — Присмотрись повнимательнее: это не Париж. Эдвард нахмурился, разглядывая картину. — Это Бордо, вид из окна отеля, где мы останавливались с Карлайлом. — Ох… — только и смог произнести юноша. Теперь он взглянул на Эсми совсем иначе: почему-то ему казалось, что без него жизнь в этом доме остановится. Детское, эгоистичное желание, чтобы ничего не менялось. В этом смысле быть вампиром было очень удобно. Эсми снова улыбнулась — тепло и ясно, как летнее небо. — Знаешь, я… — Эдвард запнулся, — это будет звучать глупо. — Тогда скажешь потом, — Эсми провела рукой по его предплечью. — Идём. Эдвард больше не сопротивлялся и не завязал на лестнице, только опустил голову, задумавшись о чём-то — о том, сколько всего изменилось. Сколько времени уйдёт, чтобы снова стать частью семьи. Хотя для Эсми в этом отношении как будто не было минувших четырёх лет, то же вряд ли можно было бы сказать о Карлайле. Он обоим причинил им много боли, и может, пока они не признаются в этом даже самим себе, рано или поздно все чувства и мысли всплывут наружу, потопляя мосты. Комната, которую показала ему Эсми оказалось обставленной совсем как жилая, и Эдварду стало неловко: за последние несколько лет он как будто забыл, зачем вообще существуют кровати. Вампирша заметила беспокойство юноши: — Если тебе не нравится, мы всё быстро пере… — Нет, Эсми, — остановил он её и наконец улыбнулся — слабовато и несколько неубедительно, но такова уж была его природа. — Мне не может не нравится то, что ты делаешь ради меня. В прошлом мисс Платт покачала головой, ничего не ответив, — она начала вспоминать, что с Эдвардом не нужны слова — и исчезла, оставив его стоять в дверях. Он немного помедлил, прежде чем закрыть её, войдя в комнату, наугад открыл одну створку шкафа, потом другую — а сорочку в итоге нашёл в одном из ящиков большого комода. Вампир долго не мог заставить себя переодеться — но даже по-человечески садиться на кровать не стал, чтобы вдруг не испачкать. — Эдвард, вода нагрелась, — Эсми постучалась, и её круглощёкое лицо просунулось в проём двери. Ещё миг — и она уже стоит возле него, протягивая большое сложенное махровое полотенце персикового цвета. Мягкое… Тёплое. Даже вода здесь пахнет иначе — делает странный вывод он, и, промакивая волосы, впитавшие аромат лавандового мыла, Эдвард чувствует себя почти человеком. Мама ждёт его в гостиной, чтобы провести для него короткую экскурсию по дому, и улыбается — так, что неосознанно хочется ответить ей взаимностью. И осознанно тоже. Её мастерская на чердаке: поближе к солнцу. Художнику нужен свет. Едва ли эту комнату, наполовину заваленную хламом и завешанную полотном, продуваемую вечными сквозняками, можно назвать раем, но царством — точно. К подиуму стоят прислонённые две большие, почти одинаковые картины, и Эдвард подходит ближе, чтобы увериться, что понял сюжет правильно. — Хотела отправить подарок в Вольтерру, — объяснила Эсми, — но не знаю, какая лучше. Юноша наклонил голову, прикрыл один глаз, потом второй, и с нарочитой серьёзностью ответил: — Та, что в светлых тонах, Аро понравится больше. Эсми рассмеялась и обвила локоть сына руками, прислоняясь щекой к его плечу. — Да, наверное, ты прав. Озорной огонёк загорелся в её глазах, когда она поймала взгляд Эдварда: — Мне понадобится помощь, чтобы закончить, — Юноша смутился, совсем как мальчик, и она добавила, чуть отстраняясь: — Только уже не сегодня. Мейсон усмехнулся и поплыл по периметру комнаты, разглядывая картины на стенах: гравюры и живопись, репродукции, что-то своё, в рамах и ещё пока даже без лака — всем своим видом молящие о том, чтобы их закончили. Большой рабочий стол, накрытый слоем газет, был завален набросками. Среди скомканных листов бумаги и промокашек затерялось несколько карандашных огрызков, заколка для волос и пара почтовых карточек, которые Эдвард тут же узнал и, обернувшись, удивлённо спросил: — Так ты их хранишь?.. Юноша почувствовал, как сжимается до боли комок нервов в груди. Всего пара открыток — со снежными улицами Чикаго — он прислал их на рождество два года назад, не выдержав отчаянно печального, щемящего тона всех писем, которые Эсми писала на адрес дома, доставшегося ему от отца. Но только благодаря её письмам он и знал их теперешний адрес. — Я скучала, — призналась Эсми, накрывая ладонью его плечо. Он сжал её пальцы с нежностью, склоняясь к ней и прижимаясь лбом к тыльной стороне её ладони. — Я тоже очень скучал. Она потянулась на цыпочках к нему, ближе притягивая к себе за плечи, растрепала уже почти сухие волосы и поцеловала в макушку. Они стояли так, застыв, может, немного неловко, но их, неспособных устать, это волновало мало, и они не отпускали друг друга. Эсми пахла масляной краской, сосновой смолой, тёплым деревом и, совсем как раньше, медовыми яблоками. — Мне так жаль… — прервал Эдвард тишину вздохом. Эсми сразу поняла, о чём говорил названный сын, и только крепче сжала его в объятиях. Все совершают ошибки: вампиры, обретя вечную жизнь, обладают к этому бесконечным потенциалом. Он впервые ответил на её письма своим — долгим и обстоятельным, написанным со всей тщательностью того, у кого есть время и лишние чернила, — на следующий год после обмена новогодними открытками. Его исповедь лежала у Эсми в ящике стола, там, куда не стал бы заглядывать Карлайл: с ним Эдвард хотел поговорить обо всём лично. Он считал, что, сообщив Эсми о смерти мужа, он даст ей возможность успокоиться и почувствовать себя свободной. Ему страшно было признаться в этот самому себе, но он хотел и её одобрения. Подтверждения, что он совершает доброе дело — пускай и злыми методами. Эсми тогда не ответила, и он изнывал от этой недосказанности — настолько привыкший читать то, что творится в умах, он понемногу терял способность читать между строк — и боялся, что она проклянёт его, если он вернётся. Но всё как-то само собой уладилось, и, наверное, именно Эсми и их общая тайна заставили его вернуться домой. Даже если она его не простила — она и не судила, и в каждой её мысли проскальзывало облегчение от его возвращения. С Карлайлом всё обстояло сложнее… Вспомнив о чём-то, Эсми оживилась и потащила Эдварда вниз, в гостиную, где стоял рояль, и попросила что-нибудь сыграть. Юноша только вздохнул: все эти годы он не играл дома — зато его привечали дымные залы ресторанов и сомнительных ночных клубов. Не та карьера, которой была бы рада его покойная матушка. *** С каждым разом возвращение домой давалось всё легче. Невидимая преграда между мечтой и реальностью, воздвигнутая Карлайлом когда-то в собственной душе, неумолимо таяла. За годы без Эдварда, их с Эсми жизнь вошла в новый темп, более непринуждённый и доверительный, заставляя их раскрыться друг перед другом, чтобы не прятать глаза, пересекаясь на лестнице, цепляясь запонками за шаль, одновременно пытаясь настроить радио. Постепенно робкие улыбки, случайные касания и поздние вечера у одного окна переставали сводить с ума. В обоих своих предположениях Эсми была неправа, но признаться в этом стало бы настоящим испытанием для них обоих. Потерять можно было тот единственный шанс прожить жизнь заново, что был дан им. Приобрести — то, чего так не хватало в той, дурацкой человеческой жизни. В окнах горел свет, и Карлайл в нетерпении взбежал на крыльцо не по-человечески быстро. В груди сладко заныло, когда он представил Эсми — наверняка сидевшую в гостиной за роялем, скорее перебиравшую ноты по одной, солнечно-рыжую от света лампы — сосредоточение тепла… Черное мужское пальто, висевшее в прихожей, показалось незнакомым — сперва. А потом в лёгкие проник запах — тот, который доктор давно про себя уже называл «родным», по которому он невыносимо скучал, но который почти не помнил — только узнавал. Не сдержался. — Эдвард! — воскликнул Карлайл — почти вскрикнул, так что было слышно во всём доме — радостно улыбаясь. И бросился в гостиную, с каждым шагом всё замедляясь, будто не уверенный, что увиденное им — реальность. Опасения, разумеется, были напрасны: Эдвард стоял перед ним — какой-то другой, будто ещё посерьёзневший, но вместе с тем прежний: рыжеволосый мальчишка семнадцати лет, мягколицый и бледный. — Карлайл… — только и смог смущённо уронить он: и каждая его мысль читалась на лице. Ему не хотелось ничего прятать — даже постыдного. Эсми, стоявшая за плечом у сына, погладила его руку и перевела свой мягкий взгляд на доктора. Видел ли он её более счастливой в последние годы? Видел ли он когда-нибудь её более счастливой? Мысль проскользнула для Карлайла незамеченной. Эдвард прикусил губу, чтобы не усмехнуться, — но в следующий же миг оказался в крепких объятиях того, кого считал отцом. — А мы всё ждали… — сказал негромко Карлайл, не выпуская сына из кольца рук, то и дело бросая взгляды на Эсми, чьё внимание было поглощено не ими, а скорее чем-то, происходившим между ними. — И не зря, — заметил Эдвард, не до конца веря, что не получил ни слова упрёка. Он помолчал, набираясь смелости, и всё же спросил: — Ты даже не скажешь, что был прав? Карлайл рассмеялся: капля горечи потерялась в звоне серебра. — Если хочешь, скажу, — ответил он в конце концов, по-прежнему улыбаясь. — Но я ждал твоего возвращения не ради этого. Доктор вздохнул поглубже, намереваясь запечатлеть мгновение в малейших подробностях — на всякий случай, как если бы история могла повториться, и от этой мысли ему сдавило грудь. — Карлайл… — Да? — Пусти меня, пожалуйста, — неловко выдавил Эдвард, уверенный, что если бы ему нужно было дышать — отец бы уже его задушил. Карлайл закачал головой, как будто с неодобрением — но тёплая улыбка его выдавала, и разжал руки. Эсми, всё это время стоявшая рядом, выжидательно наклонила голову, и успела лишь взвизгнуть, когда доктор вдруг подхватил её и покружил в воздухе — вместо привычного тёплого, но сдержанного объятия. Даже идеальное равновесие не спасло её от странной шаткости, подобия головокружению, едва она вновь оказалась на земле. Рука Карлайла всё ещё лежала у неё на предплечье, второй доктор сжал плечо сына и мягко проговорил, как будто у Эдварда остался хотя бы шанс не понять его: — Я рад, что ты снова с нами. — Спасибо, — юноша снова опустил голову, и Эсми не удержалась от того, чтобы растрепать его рыжеющие в электрическом свете вихры. — Пойду поставлю музыку, — улыбнулась она и отошла, как будто отшвартовавшуюся лодку тут же унесло течением. Эдвард и Карлайл остались стоять вдвоём. Выбранная Эсми пластинка затрещала, заполняя тишину, потом запела, и за этим пением двое вампиров попытались спрятать свой разговор: — Я так понимаю, я ничего не пропустил? — шепнул Эдвард. «О чём ты?» — Карлайл нахмурился. Эдвард бросил взгляд в сторону Эсми, чуть вскинув брови, будто чертил в воздухе знак вопроса. Доктор только подавил неловкий смешок. Когда он обернулся к женщине, она не смотрела в их сторону, но её пальцы задумчиво замерли над стопкой пластинок. Ещё мгновение — и рука взлетела вверх, к волосам, поправляя завиток чёлки. Эсми улыбнулась и Карлайл уловил, как в её глазах блеснул задор — знакомый ему ещё с их первой встречи и потому такой непривычный. В груди снова защемило. Он обратился к Эдварду, приглашая всех сесть у камина: — Давай, расскажи, как тебе кочевая жизнь, — а сам не знал, куда деть руки на мгновение, как будто забыв, как разжигают огонь. Эсми заняла кресло, а Эдвард сел подле неё, на пол, щекой прислонившись к подлокотнику, блаженно прикрывая глаза, когда мать запускала пальцы в его волосы. Карлайл сидел напротив, так привычно собранный и серьёзный, не упускавший ни единого слова из рассказа — но по-новому открытый обоим: всего мгновение понадобилось, чтобы ему стало так легко на душе. Никто не заметил, как кончила свою песню пластинка. *** «Так будет правильно», — крутились в голове слова Эдварда. Ответ на какую-то непроизнесённую мысль, видимо, тревожившую Карлайла не первые сутки. И всё же он был настолько оторван от реальности, что ему понадобилось ещё некоторое время, чтобы понять, о чём шла речь. Когда он наконец осознал, эти три слова подарили ему столько же облегчения, сколько само возвращение сына. Да, так будет правильно. Он и без того ждал слишком долго — ждал неизвестно чего. Но теперь каждый раз, когда они собирались в комнате втроём: сам он, Эсми и Эдвард, подопечный бросал на него пронзительный взгляд и выжидающе усмехался. Эсми наверняка всё уже поняла, но то ли приличий ради, то ли собственного спокойствия, вела себя совершенно как обычно — если не считать того, как она повеселела после возвращения сына. Карлайл невольно вернулся мыслями к их разговору о первенце Эсми. Для него ярче всего было сожаление — о том, что не выпал даже шанс помочь обоим. Но для неё главной была даже не боль — злость. Отчаянная и слепая, которой так не хватало десять лет назад. Десять лет, подумать только… В следующем году они собирались переезжать: их ждало последнее Рождество в старом доме — пусть они только пообвыклись на новом месте, приятельство уже грозило перерасти в дружбу, а это всегда означало, что пора покидать город. Весной Карлайла примут на работу в госпиталь в Рочестере, и для Калленов начнётся новая маленькая жизнь. Эдвард уже знал о своих планах и прожужжал старшим все уши, так что они не успели поговорить об этом друг с другом. До весны было предостаточно времени. — Карлайл, подай мне коробку с шарами поменьше, — голос Эсми вырвал доктора Каллена из раздумий. Он отвлёкся от распутывания мишуры и поднял коробку с игрушками с пола, чтобы Эсми, стоявшей на стремянке у ёлки, было удобнее. Она улыбнулась, как всегда, лучезарно — это слово было тут вполне уместно, несмотря на всю свою вычурность. Пора, — решил Карлайл. Но промолчал, даже не двинувшись, когда Эсми взяла несколько шариков и развесила их. В конце концов игнорировать напряжённую тишину стало невозможно, и вампирша уставилась на друга. — Эсми, я хочу сказать то, что давно должен был, — выпалил Карлайл и удивился, как быстро кончился воздух в лёгких. Мисс Платт развернула к нему корпус и облокотилась на стремянку, выжидающе вскинув брови. — Думаю, ты прекрасно знаешь, о чём я хочу сказать, — доктор подавил порыв потупить взгляд, — и для тебя всё это не станет новостью. Но я давно уже думал о том, что изменилось за эти десять лет. За то время, что мы знаем друг друга. Карлайл понял, что коробка в руках ему мешает, и поставил её на место, а потом понял, что не знает, куда деть руки. Тогда он протянул их к Эсми и взял её ладонь в свои. — Мне следует признать, сколько ты сделала для того, чтобы нам хотелось вернуться домой — Эдвард тому только подтверждение, — вампирша усмехнулась и кивнула, дав понять, что не станет перечить. Карлайл продолжал, подойдя вплотную к стремянке: — Но ещё я должен признаться, что моя главная причина возвращаться домой — сама ты. Ему хотелось перечислить всё: её улыбку, озорной блеск её золотистых глаз, запах её рук, смешанный с запахом олифы и масляных красок, увлечённый тон её голоса и тихий смех, и задумчивое печальное молчание, когда она кажется самым одиноким существом в мире — которого не утешишь словами, а можно только обнять; взгляд, которым она разглядывает его-натурщика; её привычку постукивать по крышке радио и теребить выбившиеся из причёски локоны, её… Всё перечислить было невозможно. — Я тебя люблю, Эсми. Иначе не могло быть и не будет, — признался Карлайл. Тепло и спокойствие — её объятия — окутали его в то же мгновение. Эсми уткнулась носом в изгиб его шеи, а он обвил её руками за талию — едва ли не впервые так откровенно. — Клянусь, я бы расплакалась, если бы могла, — тихо заговорила Эсми, и в голосе её была слышна улыбка. Они дышали синхронно — не нуждавшиеся в кислороде — друг другом. Карлайл привлёк Эсми ещё ближе к себе, когда она отняла голову от его плеча и поцеловала. Можно было подумать, они десять лет брели по пустыне, но теперь наконец нашли оазис и припали к воде. Только вот каждый глоток вызывал ещё большую жажду, и ни один из них ничего не мог с собой поделать. Десять лет назад в часовне их ударило электрической искрой — яркой вспышкой, ужалившей и растаявшей без следа. В этот раз разгорелось пламя. В каком-то смысле вампирам по душе старомодность. — Я тоже тебя люблю, — зашептала она Карлайлу в губы и, почувствовав, как пошатнулась стремянка, когда вампир наклонился вперёд, зажала его бёдра между колен. — Тише, ёлку свалишь! — Подумаешь, ерунда! — парировал он и не дал ответить, воспользовавшись древним шекспировским приёмом. Эсми вскрикнула, когда вслед за стремянкой качнулась и ёлка, зазвенев стеклянными игрушками. Девушка толкнула Карлайла в противоположном направлении, и они вдвоём со смехом свалились в кучу мишуры на полу. А отсмеявшись, дали себе несколько спокойных мгновений полюбоваться друг другом. Эсми провела кончиками пальцев по мягким чертам лица Карлайла — она так долго ждала возможности коснуться его. — Тебя не будет смущать обращение «миссис»? — вдруг спросил он — с тенью неуверенности в ответе. Эсми это повеселило и она чмокнула его в губы — с такой непринуждённостью, будто все эти десять лет была примерной женой. — Только не разрешай им писать в письмах: «Доктор и миссис Карлайл Каллен» — звучит престранно, — заметила она. Карлайл улыбнулся: — На этот счёт можешь быть спокойна.