Джим и Венди меж двух галактик

С самого утра боцман страдал. Рука зверски ныла, а тяжелую работу никто не отменял. Проторчать на палубе весь день, это так утомительно и мучительно, и настолько выматывает, что под вечер, в своей каюте, он решил поправить настроение капелькой рома. «Капелька» у каждого своя, а для боцмана она означала целых полторы бутылки этого хорошо тонизирующего, крепкого снадобья. Он был вдрызг пьян и едва держался на ногах, но несмотря на туман в голове, боль в руке никуда не делась. За день она еще больше распухла и загноилась, причиняя невыносимые страдания. Сейчас он, размахивая здоровой рукой и лупя кулаком по столу, вопил во всё горло старую песню: Кто готов судьбу и счастье С бою брать своей рукой, Выходи корсаром вольным На простор волны морской! Пропев первый куплет, боцман затянул припев, и, казалось, его пьяные вопли уносятся далеко-далеко, к прекрасным звездам, скозь открытый люк каюты. Ветер воет, море злится, — Мы, корсары, не сдаем. Мы — спина к спине — у мачты, Против тысячи вдвоем! Нож на помощь пистолету — Славный выдался денек! Пушка сломит их упрямство, Путь расчистит нам клинок. И снова неровным голосом зазвучал пьяный припев, и снова далекие звезды слышали прекрасную старинную песню. Далекие и холодные, вечные, за свою жизнь они повидали и не такое, и остались вполне равнодушны к виртуозному исполнению от души дерущего горло боцмана. Славь, корсар, попутный ветер, Славь добычу и вино! Эй, матрос, проси пощады, Капитан убит давно! Расчувствовавшись, боцман аж грохнул пустой бутылкой по подпрыгнувшему столу, и затянул последний куплет. Славь захваченное судно, Тем, кто смел, сдалось оно. Мы берем лишь груз и женщин, Остальное — все на дно!» На последней строчке он подавился вязкой слюной и начал, задыхаясь, мучительно кашлять. Лёгкие с трудом могли дышать и он, хрипя, ухватился за стол. Вдруг раздался стук в дверь. — Кого там чёрт принёс! Проваливай! — заорал боцман вместо приветствия, но стук настойчиво повторился. — Да иду я! Чтоб тебя чёрт побрал! Покачиваясь, словно во время десятибалльного шторма, он поплёлся к дверям, матерясь на каждом шагу на нежданного гостя. Когда же наконец открыл дверь, в его окосевшие от рома глаза впились жёлтые, противные зарницы Брога. От неожиданности боцман икнул, а потом расплылся в придурковатой улыбке со словами: — А это ты приятель! Рад видеть тебя, давай выпь… — но не договорил, потому что Брог резко втолкнул его обратно в каюту, закрыв за собой дверь на замок. — Эй, ты чего это так, — пытался удержаться на ногах боцман, ловя равновесие. — Друзья так не поступают, — и он шутливо пригрозил пальцем, под стать маленькому ребёнку. Брога это идиотское представление ни капельки не впечатлило. Он был в ярости от пустого ожидания и аж трясся от ненависти к этому придурку. Не долго думая, он схватил боцмана клешнёй за горло и с силой притиснул к стене. Боцман захрипел, засучил руками и ногами. Глаза его вылезли из орбит, лицо налилось кровью, но канонир был неумолим и продолжал сжимать клешню все сильнее. — Слушай, свинья, — прошипел он этому жалко дрыгающемуся телу. — Мы не позволим тебе играть с нами в прятки, — он сильнее сжал его горло. — Нам нужна немедленно карта, план. Делай что хочешь, расшибись в лепёшку, сдохни, из своего олуха хоть отбивную сделай, но нам нужен план! — Боцман задыхался, вывалив изо рта белый язык. — Даю тебе ещё три дня и ни минутой больше… — сказав это, Брог наконец отпустил боцмана, и тут же врезал ему по печени с такой силой, что тот согнулся пополам и с хрипом съехал вниз по стене, в ужасе вылупив глаза. — Помни. Три дня или ты труп, — и Брог вышел так же стремительно, как и пришёл, оставив боцмана валяться на полу. Давно надо было так сделать.