Не спится этой ночью мне

Сижу в своей маленькой комнатке и слышу скрип половиц. Из света у меня — маленькая свеча. Я штопаю твою ночную рубаху. Ничего не видно конечно, да и хорошо. Смотря на неё, я вспоминаю лишнего. Она порвалась не сама собой, рубаха эта. Её Ребекка порвала. Да, порвала. Как неудобно шить при таком свете. Щурюсь, чтобы лучше видеть. Так хочется насолить тебе и испортить её! Но ведь это я потом буду перешивать её. Никакого удовольствия от такой шалости. Да и у тебя есть другая рубаха. А если с той что случится, то без рубахи даже удобнее, верно? Меньше волокиты с одеждой. По спине бегут неприятные мурашки. За эту рубаху тебя Ребекка схватила, когда ты пришёл ко мне тогда. Схватила и так дёрнула, что порвала, да. Жаль, что под её сильные пальцы попала эта глупая ткань, а не твои волосы или, может, кожа. За кожу так легко не ухватишь, но если бы она вдруг смогла ухватиться за неё, как за рубаху! Огромная дыра бы была не в рубахе вот этой, что я шью тут, а в тебе. Как, наверное, не удобно было бы спать с такой дырой на спине. Пол всё скрипит и скрипит. Это ты крадёшься. Так скрипит, словно не может тебя удержать. Зачем же держит? Обвалился бы, да и всё! Так хорошо бы было, обвались он сейчас под тобой. Недостаточно лупцевала тебя жена, раз ты снова пробираешься ко мне? Меня Ребекка в ту ночь душила. Прошлась по твоему хребту, ты и выскочил из комнаты. А я в стену вжалась. Она так посмотрела на меня. Злобно очень посмотрела, прошипела срамное, да и ухватила меня за шею. Я тогда кажется посинела. Чуть Богу душу не отдала. Когда дышать начала рада была, а сейчас вот, слышу тебя и не рада вовсе, что жива осталась. Сердце колотится от страха. Дверь скрипнула, а я даже глаз не подняла. Знаю ведь, что ты пожаловал, так к чему их поднимать? Смотреть на тебя лишний раз не хочется. Ты садишься рядом, и кровать под тобой проминается. В горле ком и руки совсем не слушаются. С каким усердием я втыкаю эту иголку. Ты нагибаешься и пытаешься заглянуть мне в глаза. Вот взять, да и ткнуть тебе этой иглой в глаз. — Чем занята ты в час ночной? — Шью. — Посижу с тобой. Что же шьёшь такое, ради чего не спишь? — Твою рубаху. — Это моя рубаха? Неужели правда она? Дай-ка я примерю её! — Я закричу. Улыбка сползает с твоего лица. Ты уже согнулся, чтобы стянуть с себя «лишнюю» одежду. Исподлобья смотришь на меня. Смотря тебе в глаза я обычно застываю, но сейчас… Что же это сейчас во мне говорит? Злость? Думая о Ребекке, что спит вот за стенкой, мне становится словно безопасней. Она только писк мой услышит, так сразу прибежит. — Убирайся. — Ну, птенчик мой, к чему такое твоё… Опускаешь низ рубахи и поправляешь её. Заискивающе смотришь на меня и пытаешься нежно улыбнуться. Снова садишься рядом. Я отодвигаюсь — ты придвигаешься. Вот уже почти жмёшь меня к кровати, как резким ударом локтя попадаю тебе в живот. Скрутившись, пытаешься заглушить свой кашель. После этого ты отсел немного. Сидим в тишине с минуты две. Чего не уходишь? Так уж тебе нравится моя комната и моя кровать. Можешь переехать сюда, если уж так она тебя влечёт. А я буду спать у тебя. Меня Ребекка обнимет, в лоб поцелует. Я её тоже обниму. Уткнусь в её большую грудь и усну, а она будет гладить меня по голове, когда мне будешь ты сниться и я стану беспокойной. Она такая большая, как обнимет, так и утону в этих объятьях. Мечтательно вздыхаю. — Чего вздыхаешь? Вздрагиваю. Пальцы зачем-то разжала, а сами руки, ладошки, к груди своей прижала. Вся вытянулась от внезапного испуга и повернула голову к тебе. Ткань с иглой на коленках покоится, не упала. Взгляд у тебя такой мягкий, но огонёк свечи в зрачках отражается дьявольским чем-то. — Бедная моя, напугалась? Так заработалась, что аж напугалась… Тянешь к моей голове свою руку, я втягиваю шею, чтобы ты не достал. Это не помогает - ты касаешься моей макушки и нежно гладишь. Отчего-то по телу разливается умиротворение и спокойствие. Я выдыхаю и расслабляюсь. Ласковые ладони всё гладят по голове, по косе, иногда эти нежные руки касаются щёк. От умиротворения закрываю глаза, а когда открываю их, вижу твоё лицо совсем близко. Дёргаюсь и зачем-то прижимаю руку ко рту, боясь издать какой-то звук. Рубашка с воткнутой иголкой скатывается по ногам на пол. Я уж хотела ухватить ткань, когда заметила, что она падает, но не успела. Ты нагибаешься к полу, прижимаясь своей грудью к моим коленям. Когда встаёшь, то становишься уже слишком близко. Кладёшь ткань на табуретку рядом и прижимаешься ещё плотнее, прикрыв глаза. Твои руки чуть выше моих бёдер. На попытки поцеловать меня, я закрываюсь руками и пытаюсь пинаться. Твои губы у моего уха, горячее дыхание вызывает волну мурашек. — Ну, что же ты, словно не любишь меня, — целуешь в висок и утыкаешься носом в волосы, тяжело выдыхая. Меня начинает сильно трясти, и я всхлипываю. Утешаешь, гладишь по рукам, что-то шепча. В конечном счёте поворачиваешь моё лицо к себе и целуешь. Я держу зубы закрытыми, а ты елозишь по ним языком. Берёшь моё лицо в свои руки и не даёшь отстраниться. Давишь большим и указательным на щёки, пытаясь заставить меня их открыть. Когда уже становится больно я поддаюсь, и языком ты проникаешь в мой рот. Мерзкий, склизкий, похожий на слизня. Мне наконец удаётся оттолкнуть тебя, но это не спасает. Ты прижимаешься ко мне ещё плотнее, целуешь грудь. Я сильно ёрзаю и, чтобы успокоить меня, ты больно сжимаешь бедро. Второй рукой закрываешь мне рот и прижимаешь голову к стене. Я всхлипываю. Меня парализовало вновь. Твоё тяжёлое дыхание мешает мне вслушиваться в то, что происходит в твоей спальне. Вслушиваться, не проснулась ли Ребекка…