Crossing Over

Тьма сменила вместилище, но, казалось, не то, что к нему прилагалось: строгий костюм, галстук, сдавливающий горло, и серебристые запонки, сверкающие в полумраке пыльной лавки, заставленной вещами со всех миров. Голд был Темным так долго, что иногда жители Сторибрука забывали о чужаке, который сменил его и стал частью их жизни. Они проходили мимо обветшалой вывески, ускоряя шаг, пряча глаза, будто кто-то вновь может потребовать младенца в качестве платы за магию, которая исполнит самые потаенные желания. Теперь плата была другой, алой и тягучей, пряной, сладкой и соленой, оставляющей охристые разводы на ладонях и глубоко в душе. Ржавые разводы, разрушающие изнутри. Элайджа Майклсон не был героем ни одной сказки: тысячелетние непобедимые монстры в строгих костюмах там не водятся. Если злодея нельзя одолеть, то какой смысл в существовании героев? Он появился из ниоткуда, одергивая манжеты белоснежной рубашки, выступил из тумана и тут же поменял привычный строй мироздания, лишив жизни Голда единственным точным ударом. Кровь, крики, Красавица без Чудовища, и горящие угли черных глаз напротив, не помнящие, не понимающие. Горько, в самом деле. Даже, когда Тьма окутала его, наделяя силой гораздо большей, чем когда-либо сможет обладать его неуемный младший братец, оставленный далеко на Юге, ему все равно было горько. Неважно сколько столетий, проклятий и миров разделило их, сердце Элайджи всегда было предано лишь ей, и когда он явился на тихий зов, что врезался в его сны с тех самых пор, как Спасительница разрушила заклятие, ему казалось, что все должно было закончиться, — или начаться, — по-другому. Реджина Миллс, — та, что бегала по лужайке, собирая холодные осенние яблоки для своей любимой лошади, — прижималась к груди другого мужчины, обхватывала своими пальцами руку, смотрела на него как на чужака. И несмотря на Тьму, которая призывала тут же лишь жизни того, кто посмел коснуться ее, Элайджа развернулся и ушел, чувствуя, что ему придется задержаться в этом городе. Магия никогда его особенно не интересовала, а потому он и не замечал, как день ото дня его сердце прорезают крепкие и могучие корни Тьмы, заставляя его сухо отвечать по телефону на вопросы членов семьи о возвращении в Новый Орлеан и бережно стирать пыль с кинжала, что он почти не выпускал из рук. Она пришла к нему почти сразу, разглаживая ониксово-черные волосы тонкими пальцами и плотнее кутаясь в полы своего черного пальто с синим меховым воротником, и Элайджа усмехнулся, даже на расстоянии ощущая исходящий от нее запах вороха осенних листьев и костра. Запах того, другого. — Мы знакомы, — цедит она сквозь сжатые зубы, и Элайдже снова горько. — Так ведь? В ее глазах он видит тень страха, потому что Реджина устала бесконечно забывать прошлое, потому что хотела бы принять его и развеять по ветру, как золу. И еще Элайджа видит ее настороженный и любопытный взгляд, — так дикое животное смотрит на протянутое человеком мясо, — скользящий и ощупывающий его с привычной правительнице дотошностью. — Знакомы, — спокойно кивает он, хотя ему хочется в выражениях-пощечинах объяснить ей, как именно они были знакомы. И сколько раз. — Почему я не помню? — надменно хмурится она, поднимая точеную бровь, но бравада растворяется в вибрирующем жаре, когда Элайджа наклоняется к ней совсем близко, обдавая своим дыханием верхнюю губу, чуть дрожащую и пересечённую шрамом. — Хочешь заключить сделку? — хрипло интересуется он, глубоко вдыхая сладкий запах ее парфюма, и ему снова горько. — Жизнь твоего разбойника за воспоминания он нас? Глаза Реджины — бездна адского пламени, и в ее руках тоже пламя, когда она не может сдержать собственные бушующие эмоции и утихомирить отчего-то разрывающееся сердце, которое внезапно обнаружило, что у него не достает части. — Магия всегда имеет цену, — гулко рычит он ей вслед, удовлетворённо улыбаясь от силы, которую она приложила, чтобы закрыть дверь лавки. И несмотря на то, что это все становится одержимостью запахом яблок и следами красной помады на салфетках, Элайджа не может найти в себе силы сесть в машину и уехать прочь, оставив свою Реджину с тем, кто грабит богатых и отдает деньги бедным. Он верит, что это любовь въелась в его сердце, сжигая внутренности. Он знает, что Тьма не хочет отпускать его в мир без магии. Элайджа джентльмен и убийца. Брат и судья. Охотник и жертва. Противоречий в нем слишком много, чтобы он мог себе позволить мстительно оставлять ожоги на запястьях Реджины, теша себя мыслью, что его метки остаются на ней, когда она ложится в постель с разбойником, позволяя ему то, что когда-то было разрешено лишь ему. Он становится ее тенью, ее частью, ее призраком, и Реджина постоянно оборачивается, через какое-то время понимая, что когда не встречает его воспаленный взгляд, то ее мир становится чуточку серее. Она и сама не понимает, отчего не может заговорить с ним, со странным мужчиной, чье существование подрывает все известные ей законы магии, поэтому она старается вернуть свою жизнь в привычное русло. Да только русло это высохло. Поэтому кожа у нее становится белой, как лист бумаги, а алые губы трескаются и сохнут на осеннем ветру. В отчаянной попытке избавиться от той части, которая отвергает надежного и любящего Робина и тянется к Темному, она выпускает наружу ту, с которой пыталась бороться. И смотря в темные, пульсирующие глаза Злой Королевы, Реджина Миллс понимает, что любовь, ненависть, добро и зло нельзя разделить, они идут рука об руку, так близко, что можно почувствовать и едкий запах дыма, и ароматы нежных роз. И что надо делать Темному, когда незнакомка с ее лицом переступает порог сумрачной лавки, а звон дверного колокольчик разрезает тишину, как нож масло? Что ему надо делать со своим почерневшим, истлевшим, ядовитым, преданным сердцем, когда он видит, как на ее губах расплывается кривая ухмылка, а язык скользит по верхней губе так откровенно, что вся влага испаряется изо рта? Он прожил тысячу лет, видел падение цивилизаций и создание империй, влюблялся и уходил, дарил надежду и отбирал ее, но лишь один раз его сердце пронзило насквозь, а рана так и не зажила. Один единственный раз. — Ты не изменился, — восторженно тянет другая Реджина, в глазах которой нет и следа теплого огня, лишь адское пламя. — Но ты изменилась, — вторит ей Элайджа, невольно ослабляя тугой захват воротника рубашки. Ему снова горько. — Чего только не сделаешь из-за разбитого сердца, — пожимает она плечами, будто это неважно, что из сгустка света она превратилась в вибрирующую тьму, которая ничем не уступала его собственной. — Сложно оставаться невинной и доброй, когда вся твоя жизнь сгорает дотла. — Я не мог вернуться тогда, — внезапно жестко чеканит Элайджа, не желая брать на себя ответственность за то, что произошло с девушкой, чьи волосы были цвета воронова крыла, а душа полна чаяний. — Ты знаешь. — Знаю, — Злая Королева кивает, пробегая пальцами по низкой линии декольте, чересчур обнажающей бархатную кожу, и Элайдже хочется со злость рвануть кожаный лиф до боли в костяшках пальцев. — Но мы же здесь не для того, чтобы вспоминать прошлое? Знаешь, как говорят? — ее дыхание обжигает его шею, и Элайдже приходится прикрыть глаза, пряча проснувшуюся Тьму. — Кто старое помянет, тому глаз долой. Где-то в глубине души Элайджа хочет именно этого: вернуться в прошлое и изменить его. Вспомнить ароматы луговых трав и сладкой копоти костра, разведенного в ночном лесу, ее прикосновения, — робкие, неуверенные, сладкие, — обещания, которые ему не удалось выполнить… Но его руки скользят по плечам Королевы слишком резко, слишком жадно, до боли сжимая, стаскивая с плеч ненавистное платье из темного батиста и кровавого бархата, а она дышит слишком часто, слишком горячо, нетерпеливо, прикусывая его нижнюю губу до крови, тянет назад и почти безумно смеется, когда в ответ над ее ухом раздается сдавленное рычание. Кожа Реджины была прохладной на ощупь, кожа Злой Королевы — расплавленная лава, и Элайджа не может, не хочет останавливаться, жадно пожирая податливое пламя, слизывая его по раскаленным каплям, что ползут по ее позвоночнику, когда он придавливает ее ладонью к столу, оставляя жадные поцелуи на пояснице и ягодицах. — Ты будешь любить меня всегда? — слышится ему вопрос из глубин времен, и девушка с таким же лицом, но другой душой, насмешливо хмурится, оглядываясь на него поверх плеча. — Всегда, — согласно кивает Элайджа, хотя сам не до конца понимает, что эти слова на самом деле будут значить. — А если я изменюсь? — допытывается Реджина, игриво опрыскивая его озерной водой. — Постарею? — Я не допущу этого, — жестко отрезает он, и боль эхом отзывается внутри грудной клетки, когда Элайджа резко разворачивает Королеву к себе, обхватывая пальцами ее подбородок, сжимает до боли и смотрит-смотрит-смотрит. Неважно сколько обещаний он нарушил, сколько сердец разбил и вырвал. Пусть ему горько, и он не знает эту Реджину, Тьма тянется к ней, он хочет ее, и она здесь. И безумие его заточения, его преследование, его желание, что слепит глаза, каждый раз, когда его Реджина крепче сжимает руку Робина, переходя улицу, — все это может найти успокоение. Реджина Миллс застывает у входа в лавку, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди: сама не знает, что выгнало ее из дома и привело сюда в эту промозглую ночь. Заглядывает в окно, пытаясь согреть окоченевшие ладони своим дыханием, корит себя за неумение справиться с собственными эмоциями, но в тот момент, когда тусклый свет лампы вырисовывает из тени и тягучей темноты силуэты двух обнаженных и переплётных тел, Реджина вспоминает. Вспоминает, что когда-то полюбила бессмертного на зеленом лугу возле родительского замка. А потом он ушел, оставив за собой лишь пепел. На холодном окне остается запотевший отпечаток ее ладони, который Элайджа обнаружит лишь утром, когда насытит свою Тьму, свою ненависть и обиду. Может ли у них быть третий шанс? Реджина знает, что нет. И ей горько.