Вы не можете вернуться назад и изменить начало, но вы можете начать там, где вы есть, и изменить конец. ~ C. S. Lewis
Одиночество может заставить человека долго и пристально смотреть на себя. Хотя тишина иногда может принести покой, она также может высвободить поток мыслей. Точно так же изоляция может дать передышку от сумасшедшего хаоса, которым часто становится жизнь, но она также может заставить долго избегаемые и глубоко похороненные проблемы выйти на поверхность. Когда никто и ничто не отвлекает от таких вещей, нетрудно представить себе, что можно потратить бесконечные мгновения, обдумывая каждое восприятие и решение, а также ранее удерживаемое понятие в попытке понять, как они достигли определенной точки. Такова была текущая ситуация, в которой оказался Драко. Прошло уже несколько недель с тех пор, как он видел что-либо за пределами стен своей камеры в каменной крепости Азкабан. Когда Темный Лорд пал и битва закончилась, он сидел вместе с родителями в дальнем конце Большого зала. Его мать неудержимо дрожала, а отец выглядел совершенно опустошенным, как будто в его серо-стальных глазах ничего не осталось. Это ужаснуло Драко. Всю свою жизнь его отец был столпом силы и достоинства, требуя уважения и вселяя страх в каждого, кто осмеливался перечить ему. Но когда Авроры пришли арестовать их, Люциус смиренно стоял в холле, склонив голову и глядя на свои скованные руки. Нарцисса взяла их в свои и что-то прошептала ему. Драко наблюдал, как его отец медленно поднял глаза, встречаясь с ней взглядом, и его подбородок задрожал. Она прошептала что-то еще, и Люциус сделал глубокий судорожный вдох, закрыл глаза и слегка покачал головой. Когда один из Авроров подошел, чтобы надеть наручники на запястья Драко, его отец посмотрел на него и одними губами произнес: “Прости”, и одинокая слеза скатилась по его изможденному лицу. Драко был потрясен. Насколько он помнил, он никогда не видел, чтобы отец плакал. Он честно никогда не видел, чтобы тот выражал какие-то глубокие эмоции по какому-то поводу. У него не было даже шанса обдумать ответ, прежде чем Люциуса окружили Авроры и они дисаппарировали прочь. Нарцисса подошла к нему и сжала его руки в своих, дрожащих и холодных как лед. Он посмотрел в ее полные слез глаза и почувствовал, как его захлестнула беспомощная волна некомпетентности и неудачи. Все, что он делал последние два года, было попыткой защитить ее, и все же она была здесь, на пути в тюрьму. Если бы только он принял предложение Дамблдора спрятать ее. Она могла быть далеко от всего этого, и, возможно, даже у него могло быть другое будущее. Чувство вины снова охватило его, когда Авроры увели ее прочь, прежде чем он успел попрощаться, прежде чем он успел сказать ей, как ему жаль. Затем настала его очередь, и в мгновение ока он оказался уже не в полуразрушенном замке, где солнечный свет струился сквозь окна и обломки, а в холодной, темной, затхлой камере, вполне возможно, на всю оставшуюся жизнь. В самый первый день (или ночь, он уже не был уверен насчет времени) он был в состоянии, как он полагал, шока. Он сидел на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и просто смотрел в одну точку в тишине, в течение нескольких часов, его разум был пуст. В конце концов, мысли начали проясняться, и вместе с ними пришли и ощущения по поводу этих мыслей. Там все еще оставались страх и чувство вины, довольно много стыда и сожаления, но в основном это была злость. Так много злости. Он был зол на себя за свою роль во всем этом, и зол на Темного Лорда за то, что он придумал этот идиотский план, и зол на всех безмозглых последователей, которые купились на него, но больше всего он был зол на своего отца за то, что он втянул свою семью во всю эту неразбериху. За то, что он принес свою жену и сына в жертву безумцу. Внезапно, словно не в силах сдержать ярость, кипевшую в нем, пока он сидел, он вскочил и начал ходить по камере с маниакальным видом. Этого было недостаточно, чтобы дать выход приливной волне эмоций, поднимающейся внутри, поэтому он начал уничтожать все, что можно было разрушить в камере. Воздух вокруг него потрескивал от его неконтролируемой магии, и его зрение было затуманено красным туманом. Он перевернул металлическую койку, пиная и топча ее, пока она не согнулась и не скрутилась. Он поднял тонкий матрас и разорвал его в клочья, так же как и комковатую подушку. Он разорвал шерстяное одеяло на неровные полосы, а затем разорвал их на еще более мелкие кусочки. Он поднял металлический стул и бил им о стену, пока тот тоже не исказился до неузнаваемости. Когда он больше не мог причинить вреда предметам в камере, он начал бить кулаками и ногами по каменной стене. Он яростно набросился на нее, колотил по ней плечом и руками до тех пор, пока костяшки пальцев не начали кровоточить, но он не заметил боли. Он кричал до тех пор, пока не охрип, а затем так же яростно прекратил все это. По мере того как его гнев рассеивался, горе и печаль по поводу всего, что он потерял, что все потеряли, переполняли его. Драко упал на колени посреди развалин своей камеры и заплакал. Он никогда еще не чувствовал себя таким безнадежным и опустошенным, как в этот момент, и каждая унция этого чувства выплеснулась на обломки вокруг него. Он не знал, как долго плакал, только то, что к тому времени, когда слезы прекратились, он чувствовал себя совершенно опустошенным и радовался измученному сну, который утащил его вниз. Когда он проснулся, то с удивлением обнаружил, что лежит на койке, которая была почти цела, покрытой совершенно целым одеялом, а костяшки его пальцев перевязаны чистыми белыми полосками марли. Если не считать легкой головной боли и того факта, что глаза у него были опухшие и очень сухие, он, казалось, ничуть не устал. Прежде чем он успел подумать об этом больше, дверь его камеры открылась, и вошел охранник с подносом еды, поставил его на починенный стул в углу и вышел обратно, даже не взглянув в сторону Драко. До конца недели это было обычным явлением. Он пытался расспросить охранника о том, кто его исцелил, или какой сегодня день, или есть ли какие-нибудь новости о его матери, но каждый раз его встречало одно и то же молчание. Пытаясь подсчитать, сколько дней прошло, он после обеда делал вилкой маленькую отметку на стене за своей койкой. Он больше не разрушал отремонтированную мебель и не вымещал свое разочарование на окружающих предметах. Вместо этого он часто разговаривал сам с собой о последних нескольких годах своей жизни; о том, какой выбор был его собственным, а не навязанным ему, и о том, во что он действительно верил по сравнению с тем, чего от него ожидали. Он никогда не был большим любителем брать на себя ответственность за свои поступки, обычно прячась за своим именем и внушительной репутацией отца. Он знал, что это уже не выход. Он также пришел к твердому осознанию того, что теперь он в основном сам по себе, и если у него когда-нибудь будет молитва о том, чтобы выбраться из этого места, ему нужно знать свой путь.***
Повзрослев, Драко определенно считал себя лучше любого, кто не был чистокровным. Эта идея укоренилась в нем с тех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы говорить, но он никогда не ожидал и не желал такого рода резни, свидетелем которой стал недавно, и никогда не представлял себе, что ему придется самому совершать некоторые из этих зверств. Он насмехался и издевался над своими однокурсниками за их нечистую принадлежность, хотя никогда не задумывался, как далеко Волдеморт зайдет в своей ненависти. Он дал понять, что чистокровные имеют право избавить мир от любого, кто может угрожать их первозданной чистоте крови. Вся ирония состояла в том, что Том Реддл сам был полукровкой — факт, который большинство его последователей-сектантов, казалось, с удовольствием игнорировали. По мере того как Темный Лорд набирал силу, Драко видел, как его отец все больше и больше проникался обещаниям и планам, преподносимым Пожирателям Смерти. Люциус вызвался не только сам, но и привлек сына участвовать в кровожадном крестовом походе, не желая даже думать о малейшем возможном провале мероприятия. Он наблюдал, как оба его родителя — поскольку у матери не было выбора — отдавали себя во власть своего маниакального лидера, пока они не погрузились так глубоко, что им уже не за что было держаться. А потом он увидел, как они начали тонуть. После того, как Люциус не смог получить пророчество, Волдеморт потерял веру в него. После того, как Драко технически не смог убить Дамблдора, Темный Лорд, казалось, также уменьшил свою благосклонность к нему. Не то чтобы Драко жаловался на это. Он ненавидел, когда его призывали служить; ненавидел, когда Пожиратели Смерти постоянно находились в доме его семьи; ненавидел жить в страхе каждое мгновение каждого дня, что они наконец-то изжили свою полезность и вспышка зеленого света будет направлена в их сторону. Его отец превратился в молчаливого подхалима, соглашавшегося со всем, что говорил Волдеморт, и спешащего выполнять любую черную работу, которую ему поручали, больше не гордясь своим положением и не казавшись уверенным в себе. Его мать превратилась в оболочку той женщины, которой была когда-то, слишком боясь сказать что-либо отцу или даже ему самому. Это вызывало у него тошноту, вызывало бурю в животе и мурашки по коже от стыда и унижения. Для чего все это было нужно? Что они должны были показать за свою слепую преданность? Поворотный момент для Драко настиг его, как удар бладжером в живот. В тот день, когда Поттера, Уизли и Грейнджер притащили в гостиную. Эту сцену он снова и снова прокручивал в голове, каждую ночь глядя в потолок своей камеры. Он не мог заставить себя опознать их; не мог передать их Волдеморту, зная, что, хотя это сможет положить конец войне между Темным Лордом и Мальчиком-Которым-Он-Одержим, это не положит конец тираническому правлению этого психопата. Если Поттер умрет, Волдеморт будет злорадствовать и радоваться, а затем снова начнет убивать магглорожденных и полукровок, а также всех, кто встанет у него на пути. Это был не тот мир, в котором Драко хотел бы жить. Его все еще тошнило при мысли о том, как Беллатриса вырезала эту надпись на руке Грейнджер. Каждый крик, вырвавшийся из ее горла, заставлял Драко чувствовать себя так, словно выдергивали наружу его собственные внутренности. Вот с кем объединилась его семья. Сумасшедшие фанатики, которые были счастливы пытать невинную девушку. И она была невиновна. Ее мучили за то, кем она была, а не за то, что, по мнению его тети, она сделала. Если бы дело было только в мече, она могла бы выбрать любого из троих, которому могла задать вопросы и с которым поиграть. Беллатрисса выбрала ее, потому что она якобы была более «низшей», чем все остальные. Когда ее крики наполнили комнату, он понял, что это безумие и не хотел принимать в нем участия. Может быть, она ему и не нравилась, эта болтливая маленькая всезнайка, но она этого не заслужила. В тот момент он поклялся себе, что откажется от этих нелепых чистокровных взглядов, если выберется из этой передряги живым. Он покончит с темнотой, страхом и ненавистью. Он проведет остаток своей жизни, если ему представится такая возможность, делая прямо противоположное всему, чему он был воспитан, противоположное всему, что когда-либо делал его отец. Он заново откроет себя и имя Малфоев и сделает все, что в его силах, чтобы исправить ошибки, которые он совершил. Эти мысли продолжались, пока он смотрел на стены своей камеры, позволяя щепотке надежды проникнуть в его грудь при мысли о том, чтобы сделать что-то стоящее. Как правило, после нескольких минут такого рода ободряющего разговора с самим собой реальность снова рушилась с осознанием того, что он, скорее всего, умрет в этой тюрьме.***
В дни, непосредственно последовавшие за финальной битвой, волшебный мир существовал относительно спокойно. Семьи собирались вместе, чтобы оплакать своих погибших членов, устраивались похороны и поминальные службы, и целые полторы недели проходили в туманной дымке слез, сдавленных хвалебных речей, решительных клятв, что эти смерти не были напрасными, и обещаний не бросать друг друга в будущем. Гермиона присутствовала на поминальной службе у Фреда, Люпина, Тонкс и ее отца, Лаванды и Колина Криви. Она почти не знала Колина, но Гарри чувствовал себя особенно виноватым из-за его смерти, так как Колин практически боготворил землю, по которой он ходил, и пробрался обратно в замок, чтобы сражаться, хотя он был несовершеннолетним. Понятно, что Рон был нужен дома своей семье, поэтому она сопровождала Гарри на эту небольшую службу. Родители и братья Колина были очень благодарны и не находили для Гарри ничего, кроме добрых слов, и ей показалось, что после этого он немного повеселел. Оставшиеся члены Ордена провели поминальную службу по Аластору Грюму и Снейпу, во время которой правда о героизме бывшего профессора зелий была открыта всем. Гермиона никогда прежде не испытывала такого противоречивого сочетания горя и благодарности. После этого она присоединилась к команде добровольцев, которые начали ремонтировать и восстанавливать Хогвартс. Гарри принял предложение Кингсли помочь найти сбежавших Пожирателей Смерти и подготовиться к судебным разбирательствам. У Гермионы не было никакого желания присоединяться к этому занятию, но ей нужно было что-то делать, нужно было чувствовать себя полезной, и, честно говоря, ей нужно было уйти от широкой публики. Куда бы она ни пошла, люди подходили к ней, желая поблагодарить за ту роль, которую она сыграла в конце войны. Журналисты и фотографы, казалось, выскакивали из ниоткуда, заставляя ее дать интервью или желая сфотографировать. И каждый день она получала множество приглашений выступить на собраниях или поддержать послевоенную кампанию. Хотя она и ценила выраженные чувства, но находила, что все это скорее ерунда, чем что-то действительно стоящее. Она посещала больше чаепитий в роскошных гостиных с богато одетыми светскими ведьмами, чем могла сосчитать, и все они говорили правильные слова о движении вперед, уважении ко всем волшебникам и тому подобное. К сожалению, она не видела ничего такого, что могло бы доказать, что могло бы заострить ее внимание. Теперь, вместо чистокровных, смотрящих всегда свысока на любого со смешанным наследием, полукровки, магглорожденные и чистокровные, которые не поддерживали Волдеморта, отвергали других. Разве это не так же плохо? Разве они боролись, не за то, чтобы положить конец всем предрассудкам и разделению? Излишне говорить, что, когда появилась возможность вернуться в замок и помочь, она тут же уехала. Поначалу замок и его территория выглядели сумрачно под тяжестью всех разрушений и потерь, и все ходили вокруг в благоговейном молчании, разговаривая только тогда, когда это было необходимо, и тихо работая в отведенных им местах. Большинство учителей вернулись, чтобы наблюдать за этим процессом, что помогло создать ощущение чего-то знакомого. Это больше походило на Хогвартс, где профессор Флитвик показывал горстке добровольцев, как заколдовать оконные стекла, и Гермионе было приятно видеть, как директриса Макгонагалл инструктирует каменных рыцарей в доспехах, как передвигать большие камни и тяжелые балки. Получив от Хагрида кое-какие общие сведения о том, какие области еще слишком нестабильны, чтобы восстанавливать их, она пошла по знакомому пути к библиотеке. Большие дубовые двери повисли на петлях, и свет, льющийся из множества разбитых окон, смешивался со значительным количеством пыли, но книги — любимые тома Гермионы — все еще находились там. Несколько секунд она стояла совершенно неподвижно, просто рассматривая открывшееся перед ней зрелище. Удивительно, но многие полки все еще были целы, а на некоторых даже стояли книги, хотя большая часть литературных сокровищ валялась на полу, как и сломанные столы, разбитые чернильницы и бесчисленные куски пергамента. Пока ее глаза блуждали по периметру библиотеки, она заметила одинокого человека, более чем на полпути по центральному проходу, наклонившегося, чтобы что-то поднять. Она подошла поближе и увидела, что это мадам Пинс. Строгая и жесткая библиотекарь никогда не была любимым сотрудником у Гермионы, но теперь, увидев эту женщину, которая трясущимися руками нежно держала потрепанный экземпляр «Магических средиземноморских водных растений и их свойств», а по морщинистым щекам ее текли слезы, ее сердце смягчилось. — Не беспокойтесь, мадам Пинс. Мы быстро вернем их на законные места, — тихо сказала Гермиона, подходя к пожилой ведьме. Мадам Пинс резко повернулась, глядя в лицо Гермионы со смесью боли и неуверенности, и через несколько секунд улыбнулась дрожащей улыбкой с плотно сжатыми губами. Она глубоко вздохнула, решительно кивнула и сказала: — Мы должны начать с задней части, где был нанесен наименьший ущерб, и продвигаться вперед. Она взмахнула волшебной палочкой и перед ними возник очень большой свиток. — Это официальный каталог всех книг в библиотеке Хогвартса, составленный по предметам и в алфавитном порядке по авторам. Пожалуйста, обратитесь к нему, когда будете ставить книги на полки. Эта дама была гораздо больше похожа на саму себя, когда произносила эти инструкции, заставив уголок рта Гермионы слегка дернуться, когда она протянула руку, чтобы взять пергамент. Мадам Пинс хотела было отвернуться, но остановилась, и положила костлявую руку на плечо Гермионы. — Спасибо, мисс Грейнджер. Я знаю, что могу на вас рассчитывать, — и, не дожидаясь ответа, она быстро отошла в другую секцию. По мере того как проходили дни, все больше и больше ведьм и волшебников приходили на помощь, многие из них были нынешними и бывшими учениками, которые жаждали увидеть свой замок восстановленным. Гермиона провела в библиотеке целых четыре дня, в конце концов к ней присоединились Эрни Макмиллан и Падма Патил, а мадам Пинс регулярно проверяла их успехи. Поскольку пространство было таким огромным, и каждый из них работал в своем собственном отсеке, было не так много разговоров, но их работа все равно была высоко оценена. Они вчетвером обедали за столом библиотекаря и многое узнали о том, как мадам Пинс оказалась в этой роли. Как только кто-то проходил мимо ее ястребиного взгляда и жесткой натуры, в ней определенно была и более привлекательная сторона. Можно даже сказать, что она по-своему была дружелюбной. Эрни рассказал им о своих планах поступить осенью в Оксфорд, объяснив, что ему нужно немного отдохнуть от волшебного мира. Падма открыто говорила о том, как тяжело было оказаться дома после битвы. Ее близняшка, Парвати, тяжело переживала потерю лучшей подруги, Лаванды, и отказывалась обсуждать какие-либо будущие цели или идеи, оставляя Падму разрываться между уходом и тем, чтобы остаться на месте. — Я не хочу оставлять ее одну, но не могу же я просто отсиживаться в своей комнате, понимаете? — со слезами на глазах спросила она маленькую группу. — Мне нужно чувствовать, что я двигаюсь вперед, — и Гермиона, точно знала, каково это. Ей тоже нужно было постоянно ставить одну ногу впереди другой. В конце концов библиотека Хогвартса была возвращена к своему прежнему величию, с каждой книгой, поставленной на своё место, с каждым столом, покрытым пылью, и с каждой зажженной свечой. Единственным свидетельством разрушений, которое она пережила, была маленькая табличка, висевшая на конце новой полки, где хранились всевозможные книги, написанные о магглах и самими магглами. «В память о профессоре Чарити Бербедж: пусть ее любовь ко всем людям не будет забыта, когда мы будем стремиться к единению».***
Как только ее любимое место было приведено в порядок, Гермиона разыскала директрису Макгонагалл, чтобы сообщить ей, что ей нужно отправляться домой. Она застала своего любимого профессора в кабинете, склонившуюся над несколькими листами пергамента, но тем не менее пожилая ведьма с улыбкой подняла глаза, заметив, кто стоит перед ней. — Мисс Грейнджер, я очень рада вас видеть. Я собиралась встретиться с вами сегодня попозже. Я хотела кое-что обсудить с вами, — она указала на стул перед ее столом, приглашая Гермиону сесть, что та и сделала, спросив: — О чем вы хотели со мной поговорить? Директриса сложила руки на столе, бросила долгий взгляд на сидевшую перед ней девушку и начала: — Министерство рассматривает возможность предоставления обучения на восьмом курсе, для всех студентов седьмого курса, которые не получили возможности завершить школу в прошлом году, если они согласятся. Оно будет охватывать все предметы и будет включать в себя акцент на подготовку к Ж.А.Б.А. Студенты не будут обязаны присутствовать, но любой, кто желает завершить свое магическое образование, будет приглашен принять участие в программе. Мне было интересно, что вы думаете об этом? Гермиона некоторое время сидела молча, нахмурив брови в глубокой задумчивости, а затем спросила: — А восьмикурсники будут жить в общежитиях своих факультетов? И следовать регулярному расписанию? Макгонагалл наблюдала за лицом молодой ведьмы, заметив легкое напряжение вокруг ее глаз. — Не совсем. По крайней мере, это не было бы моим предпочтением, — ответила она. Когда Гермиона просто уставилась на нее, пожилая женщина продолжила: — Я думаю, что было бы очень трудно, по крайней мере поначалу, для студентов этой категории просто вернуться назад, как будто все было так же, как и раньше. Я также думаю, что нам, как целой школе, нужно меньше сосредотачиваться на отдельных факультетах, а больше на объединении всех волшебников. С этой целью у восьмикурсников будет собственное общежитие, независимо от того, в общежитии какого факультета они жили раньше. Кроме того, они будут посещать все свои занятия вместе. — А младшекурсники? — спросила Гермиона. — Они по-прежнему будут распределены по факультетам, будут размещаться в отдельных общежитиях, у них будут свои команды по квиддичу и расписание занятий. Однако столы факультетов в Большом зале будут заменены многочисленными меньшими столами, за которыми будут сидеть самые разные студенты из каждого факультета за каждым приемом пищи. Кроме того, появятся преднамеренные возможности для развития отношений между факультетами. Работа по сплочению команды, если хотите. Легкая улыбка начала расползаться по лицу кудрявой ведьмы, когда ее наставник заговорил. Это было то, с чем она могла бы справиться. Это был тот вид исцеления и позитивного движения вперед, в котором нуждался волшебный мир, и где лучше всего начать, как не в Хогвартсе? — Я думаю, это замечательная идея, профессор, — искренне сказала она. — Может быть, вы захотите вернуться, чтобы закончить свой последний год? — спросила Макгонагалл. — Может быть, — призналась Гермиона. — Первое сентября кажется таким далеким, а до этого мне еще многое предстоит пережить… — ее голос затих, когда она обдумывала все перспективы и обязательства, которые ожидали ее в ближайшие недели, но ни одно из них не интересовало ее ни в малейшей степени. — Но, независимо от того, что я буду делать, я определенно считаю, что это блестящая идея! Обе женщины широко улыбнулись друг другу и встали. Макгонагалл обошла свой стол и обняла за плечи любимую ученицу, когда они шли к двери. — У вас еще есть время все решить. Пожалуйста, пришлите мне сову, когда примете решение. Гермиона кивнула, уже составляя в голове список всех «за» и «против». Она обдумает это до конца, когда вернется домой. Она поговорит об этом и с Гарри, и с Роном, хотя была уверена, что уже знает, как они отреагируют. — И еще одно, — прервала ее размышления Макгонагалл. — Кингсли хотел, чтобы я убедилась, что вы знаете, что запрет на международную аппарацию был снят, — она пристально посмотрела в шоколадные глаза, которые расширились, когда профессор заговорила. — О, — выдохнула Гермиона, ее шок сменился полной радостью, когда понимание пришло, и широкая улыбка расплылась по ее лицу. — Спасибо, что рассказали мне! — она с энтузиазмом обняла своего профессора и чуть не прыгнула в камин, оставив директрису тихо посмеиваться и вытирать слезы с глаз.