хандред вейз (ту лив ор лав)

      

2024

джинён любит пить кофе во время работы, но это не самая ужасная его привычка. перед тем, как пить кофе, он чистит зубы — джексон за всё это время успел достаточно изучить его, и поэтому он знает, что джинён считает чистые зубы показателем собранности и готовности к работе. вроде любимого клише джинёна «я такой правильный» и всё в этом духе. он бы ему рассказал, что хорошие привычки не стоит чередовать с плохими — например, вкус зубной пасты всегда перебивал вкус самого кофе, который джинён пил после. ещё джинён обожал работать только с настольной лампой, выключив остальной свет. вот как сейчас. «я такой правильный, приглушённым освещением я готовлю свой мозг ко сну»: часть вторая. — господи, джексон, — хватается за сердце джинён, когда джексон мягко обхватывает спинку стула и заодно его самого со спины. джексону льстит мысль о том, что джинён потихоньку начал терять рядом с ним хватку. хотя может быть дело в том, что в кабинете, куда джексон прокрался, кроме ладони, вытянутой перед собой на пять сантиметров, нельзя рассмотреть ничего. ни единого предмета. но предмет, который был нужен джексону, он бы не спутал ни с чем. в любом случае. в странной для самого себя манере без слов джексон встаёт позади джинёна и принимается за его плечи. конечно, джинён не пойдёт спать, пока не прочтёт сценарий в девятьсот девяносто девятый раз. конечно, джексон не подошёл бы к нему, если бы не знал, что джинён уже знает все свои слова наизусть. и оттого, что он это знает, знает, что джексон бы не нарушал его правила рабочей дисциплины, если бы это могло принести джинёну вред, и оттого, что прямо сейчас он мягко, уверенно, а потом сильно давил на плечи, массируя, у джинёна перед глазами начали расплываться буквы. он поправил очки, чтобы (если честно, правда, зачем он это сделал?) видеть лучше, но джексон был на шаг впереди и уже спустился ниже, добравшись до мягкой тонкой кожи у джинёна на позвонках, сложив большие пальцы под первым из них в треугольник, сжал, погладил свободными пальцами по ключицам спереди и размашисто отчертил к плечам. боже, как же его заводил тридцатилетний джинён в свитере и в очках. за работой в своём кабинете у них дома. у джинёна перед глазами пошли круги, но он всё ещё гадал: скажет джексон хоть что-то за этот вечер или можно ставить новый рекорд? — джинён, — рекорд откладывался, джексон сказал это низким и грудным голосом, оставив плечи и переходя на затылок, прочесав по нему пальцами снизу вверх, а потом нажав на загривок. — уже поздно. идём в кровать. джинёну хотелось сглотнуть, но он сдержался (чтобы джексон не думал, что он потерял хватку, он завёл руку назад и с силой сжал напряженное, как будто его мыщцы были сделаны из железа, бедро джексона, который почему-то был в светлых джинсах. боже. как же его заводил джексон в джинсах, если тот надевал их дома). другой свободной рукой джинён дотянулся до спины джексона и, вывернув запястье, положил ладонь в самый центр, слегка царапнув. это было тайное место джексона, его ахиллесова пята. когда у джексона болела спина, можно было считать, что случался конец света. джинён до сих пор помнит, как с ужасом ждал его в больнице, вперившись неподвижным взглядом в одну точку на светлой, слишком чистой, чужеродной стене, и ждал вердикта «дом» или «госпитализация», пугая медперсонал своей бледностью и неподвижностью, как у куклы (всегда получалось так, что без джексона сам джинён казался всем неживым. почему?). о, он до сих пор помнил, как вошёл в джексона, сердце бухало, как сумасшедшее, и не унималось ни на секунду, даже если мозг понимал, что это не их первый секс — когда они были пьяные, как два придурка, и молодые, и, наверное, только теперь прошло достаточно времени, чтобы джинён смог признаться себе в том, что они выпили в тот вечер, потому что до смерти боялись. оба. всего. (после той неудачной попытки, когда они снова выпили, и в итоге вместо секса джексон просто заснул у него на груди, в майке и толстовке, тяжёлый, а сам джинён так всю ночь и не сумел сомкнуть глаз, и утром, встречая только-только занимавшийся рассвет, понял, что теперь-то он точно завяз далеко и надолго). сердце бухало даже после настоящей, уже удачной попытки, когда джексон, видимо, так и не решив, чего хочет больше — свести с ума джинёна или себя — решил довести до исступления их обоих; джинён уже был готов умолять, чтобы это кончилось, и одновременно больше всего на свете хотел, чтобы ночь не заканчивалась, особенно когда джексон под конец начал входить в него медленно, слишком медленно: джинён чувствовал, как кожа на шее горела так сильно, как будто кто-то словно издеваясь топил прямо под ней железо, и оно текло по телу, и заканчивалось там, где соединялись их с джексоном тела, и начиналось там, где у джинена медленно разрывалось сердце от взаимной любви и благодарности. когда он тронул джексона за спину — получается, в тот раз, который был после неудачного и сотни удачных (хотя со свойственной ему педантичностью джинён бы заметил, что неудачных вещей не бывает, потому что все они нужны для получения очков опыта); джинён вздрогнул от неожиданности, а потом от возбуждения, когда джексон низко и хрипло застонал, и джинён сначала подумал, что причинил ему боль, а потом, взглядевшись в крепко зажмуренные глаза джексона, выдохнул с облегчением, не увидев на его лице признаков дискомфорта — джексон упрямился последние полчаса, принципиально не показывая лицо. хорошо, джинёну пришлось согласиться на догги стайл, и, хорошо, джинён был готов признать свою ошибку: когда джексон встал на колени, он подумал, что от одного его вида, от осознания что он видит, и что он в принципе единственный человек, которому это позволено, он кончит на месте, как старшеклассник. ошибкой было так думать, потому что когда он всё-таки перевернул джексона на спину, — потому что спина у того, оказывается, была ахиллесовой пятой не только в плане травм, а ещё и в постели, как недавно выяснилось, — и, не выходя, устроившись у него между ног, заглянул в лицо, кончить и расплакаться захотелось сильнее, чем раньше. джексон стеснялся (джинён никогда бы не подумал, что тот это умеет. наверное, это было ещё одной вещью, которую было дозволено видеть только ему) и не раскрывал глаз. в уголке одного из них показалась слеза, замерла, как будто для того, чтобы джинён её разглядел, и быстро упала вниз. джинён прижался губами к тому месту, где она заканчивалась — теперь уже где-то в волосах, подушка под затылком джексона не давала ей скатиться ниже, — потом мелкими поцелуями под вздрагивания и вздохи джексона проследил мокрую и узкую дорожку целиком, поднимаясь всё вверх, и, наконец, прижался виском к виску. — джинён-а, — только и сумел сказать джексон. на большее его не хватало, его хватало только на то, чтобы загнанно и громко дышать и стискивать веки ещё сильнее, как будто почему-то ему нельзя было открыть глаз. джинён думал, что могло заставить джексона плакать — то, что джинён не давал ему кончить последние полчаса (один-один, джинён помнит, как сам сходил с ума точно так же в их прошлый раз) или что-то другое. которое начиналось на букву «л». — эй, сынни, — произнёс джинен так мягко, как только мог, успокаивающе устроив пальцы у джексона на подбородке. — посмотри на меня. джексон упрямо замотал головой совсем как ребёнок. джинён дышал ему около уха, и было тепло. джексон дышал ему прямо в рот, и было жарко. джинён, приподнявшись, на пробу двинулся внутри джексона, сделав круговое движение. дважды. в ответ джексон запрокинул голову, прогнувшись в спине так, что джинён испугался, что его позвоночник сломается, а потом издал стон. хриплый. надсадный. джинён зажмурился до чёрных пятен, чтобы согнать наваждение. тело подводило его, потому что он чувствовал, как собственные колени начало мелко трясти. — посмотри на меня, — тихо попросил джинён снова, соединив их носы. он поцеловал джексона в местечко под глазом, прежде чем тот всё-таки их раскрыл. его ресницы на миг задрожали, джинён увидел, что они были мокрыми в уголках, и почувствовал, как сердце сжалось. — всё нормально? тебе хорошо? джексон посмотрел ему прямо в глаза, не так, как обычно смотрел, с вызовом или упрямством, или весельем, а очень серьёзно, вывернув душу и себе, и джинёну, и вместо ответа просто обвил ногами его спину, прижимая к себе так близко, что они оба рисковали лишиться воздуха и задохнуться, но джинёну было уже всё равно. — я люблю тебя, — сказал джексон вместо ответа, когда джинён снова начал медленно двигаться и уже решил, что больше ничего не услышит, потому что и так всё понял без слов. — спасибо, — зачастил джексон, что заставило джинёна сначала издать громкий стон, а потом рык, и впечатать свои губы в губы джексона, чтобы заставить его замолчать поцелуем, потому что как он мог говорить спасибо за то, что последние несколько лет распирало джинёна изнутри?..               джексон, реальный, осязаемый джексон из настоящего успел поставить руки по обе стороны от него. если бы он сейчас вздумал куснуть его за загривок, джинён бы кончил себе в штаны. даже если всего десять минут назад он думал о работе и был далеко от этого — для джексона не существовало невозможностей, которые существовали для обычных людей. вместо укуса он горячо поцеловал его в шею. туда, где ещё недавно согрел пальцами кожу до такого, что её начало колоть. джинён отложил очки и поймал его руку, прижав к груди. прочистил горло, а потом сказал: — да, джексон. пошли в кровать. не расцепляя рук, джинён обернулся и встретил глазами взгляд джексона, потянул его за затылок к себе и, заново пробуя на вкус рот, который он так любил, всё-таки поцеловал. если бы джексон мог говорить, он бы сказал, что совсем недавно ел шоколад, так что теперь их общий вкус был как у мятного мороженого с шоколадом и кофе. и джинён бы сказал что-то в ответ. но желания говорить не было. был их общий дом, общая любовь и общее время. всё время на свете. и как же хорошо, что больше они не собирались тратить его на споры.