На разных полюсах

      Вступающее в свои законные права солнце накаляет воздух Лос-Анджелеса и нервы Тарино до предела. В голове режиссёра — болезненный металлический стук молоточков, а перед глазами — не спадающая пелена ярости. У выхода из участка его поджидает не в меру радостный Энтони Вуд, излучающий помимо самодовольства запах крепкого табака. Сложившаяся ситуация его явно забавляет: Дэвид закатывает глаза, понимая, что отныне приятель будет напоминать об этом при каждом удобном случае. — Ха-ха, старик, я ушам своим не поверил, когда услышал, где ты! — Так смеялся, что напрочь забыл о времени? Побыстрее нельзя было? — Тарино не разделяет восторгов друга и щурится от режущих глаза солнечных лучей — похмелье всё ещё при нём, после тусклой камеры на улице слишком ярко, а Вуд не догадался захватить тёмные очки. Большая стрелка наручных часов предательски подползает к цифре десять. Дэвид, чертыхаясь, достаёт сотовый и видит пять пропущенных от директора по кастингу, Натали. Пока они идут к машине Вуда, он перезванивает. Она берёт трубку сразу же — видно, только и ждала звонка. — Мистер Тарино, мистер Вуд меня предупредил, что вы задержитесь, поэтому мы начали без вас… Пока Натали говорит, Дэвид смотрит на небрежно облокотившегося на капот друга, достающего из кармана пиджака портсигар, и протягивает руку. Вуд приподнимает полы шляпы (этот чёртов головной убор ковбоя так полюбился эпатажному режиссёру, что он не снимает его никогда, даже в помещениях), мимикой выражая крайнюю степень удивления. — Мистер Тарино, так во сколько вас ждать? — в голосе женщины слышатся нотки беспокойства. «Боится возвращения старых времён», — догадывается Дэвид, но ничего не говорит — он прекрасно понимает её опасения. — Подъеду в течение часа, — он оттягивает воротничок рубашки и принюхивается. — Гхм. Впрочем, нет. Через полтора часа. Скажи, вы ведь всех записываете? Натали отвечает утвердительно и Тарино наконец может позволить себе немного расслабиться. — Хорошо. Только проконтролируй, чтобы все — слышишь меня? Все шли чётко по тексту — никаких импровизаций, никаких подглядываний в сценарий — у них было достаточно времени, чтобы выучить его наизусть. И пусть никто не расходится, ясно? Попрощавшись с кастинг-директором, он убирает телефон и снова просит у Вуда сигарету. — Серьёзно? А кто мне говорил, что бросил? — друг хитро щурится, но портсигар всё же достаёт. — Бросил. Только позволь напомнить, что это случилось до того, как я угодил за решётку. — Ой, Дэв, перестань. Ты и суток там не провёл, а уже раскис. Тебя ведь повязали с какой-то горячей крошкой, — Энтони подмигивает. — Неужели настолько плохая ночка выдалась? Тарино одаривает приятеля тяжёлым злобным взглядом — таким можно было бы и убить, стой сейчас напротив него кто-то другой. Но Энтони Вуд слишком давно и хорошо знает вспыльчивого режиссёра, и понимает, что настоящая гроза уже отгремела, а сейчас это лишь буря в стакане воды, которую надо переждать. — Ты даже не представляешь, насколько. Так что дай мне уже ёбаную сигарету, Тони. Вуд разводит руками и передаёт серебряный портсигар. — Твоё слово для меня — закон. Угощайся. Дэвид Тарино чиркает зажигалкой, поджигает сигарету и, прикрыв глаза, глубоко и с удовольствием затягивается. Выпуская облачка сигаретного дыма, наконец приводит мысли в порядок. — Спасибо. — За сигарету? Да пожалуйста, — пожимает плечами Тони. — Нет. За то, что предупредил Натали и дал ей наставления. Она, конечно, знаток своего дела, но могла и растеряться. — Наверняка подумала, что ты снова ушёл в загул, — Вуд осекается. — А, проехали. Только я понять не могу, почему копы именно тебя замели. Дэвид чешет подбородок — уже начала расти щетина, неплохо бы перед студией успеть ещё и побриться. И вправду странная ситуация — задержали только его и девицу, что с ним танцевала, других даже обыскивать не стали. Хотя он провёл большую часть того времени будучи прижатым к стене — может, за тот период копы успели взять и кого-то ещё. — Полагаю, у них была наводка, — делится подозрением Тарино, — Не утверждаю, что конкретно на меня, но они знали, что искать и не церемонились, — он выдыхает очередное колечко дыма одновременно с ругательством: — Уроды. — Мда, — цокает Тони. — Что делать будешь? Дэвид коварно улыбается — план мести заготовлен заранее и прост как пенни: — Позвоню своему адвокату, составим иск — на каждого копа, принимавшего участие в аресте персонально, и отдельно — на весь участок. Будем судиться, что же ещё? Вуд качает головой. — Не думаешь, что сейчас опрометчиво — закапывать себя глубже в это дерьмо, с исками, судами и всем остальным? — И что же ты хочешь, чтобы я сделал? — взрывается Тарино, переходя на крик. — Меня выдернули с вечеринки, закрыли в камере, а я должен воспринять это как удивительный жизненный опыт, снять о своём злоключении фильм и в титры вставить слова благодарности копам, которые решили взять на себя слишком много? Энтони хлопает друга по плечу, улыбаясь во все тридцать два зуба и водружая на голову Дэвида свою шляпу. — Отличная идея, Дэв! Так и сделай, обзаведёшься поклонниками и среди полиции! — Да пошёл ты. Это по твоей милости я там оказался, поэтому моей благодарности за вызволение из камеры ты не дождёшься. Залога тоже. — Дэ-э-э-э-эв, — нараспев произносит Вуд. — Про залог и речи не шло, но поясни-ка, с какого хрена вяжут тебя, а виноват я? — А чью наркоту я таскал с собой весь вечер, позволь спросить, а? — шипит Тарино. Усмирённый никотином гнев снова рискует проснуться. — Ты сам сказал: «Захвати мне немного веселья, и не вздумай свалить, я приеду к полуночи». Разве не твои слова? — Хм… — взгляд Тони становится блуждающим — он слушает, силится вспомнить, и с каждой секундой на его лице всё больше и больше проступает вина. И тогда Дэвида осеняет: не только от него несёт последствиями вчерашних похождений — любитель шляп тоже страдает от похмельного синдрома. — Твою мать, Тони, ты был уже пьян, когда звонил мне? Ты вообще собирался приезжать? Тарино прикладывает руку к лицу, больше всего на свете злясь на собственную глупость. Стоило догадаться, что в трезвом состоянии Энтони Вуд не стал бы никого просить о подобной услуге — тем более его. — Эй, старина, спокойно! Я собирался, честное слово, но потом подумал: а зачем мне куда-то ехать, если я могу позвонить Алише, Алиша позовёт Лейси, Лейси приедет и пригласит… Дэвид выхватывает портсигар из чужого кармана и, выудив ещё одну сигарету, торопливо закуривает. Оправдания Тони до никчёмного смешны — его друг решил, что компания проституток поможет скрасить вечер, а о том, что сам без малого неделю уговаривал Тарино посетить чёртову вечеринку, благополучно забыл. Потрясающе. — Только не говори, что ты обиделся, Дэв. Серебряный портсигар взмывает в воздух, поблёскивая на солнце, и со звоном приземляется на автостраду. В следующее мгновение проезжающий мимо автомобиль цепляет его шиной, отправляя в дальнейшее путешествие по проезжей части. Энтони Вуд тяжело вздыхает. — Ну вот зачем. Хороший же был портсигар. Подарок самого Феррари Сопполы… Тарино закрывает глаза, выдыхая дым. Уже не хочется ехать на просмотр, не хочется бриться и принимать душ. Единственное, чего он желает сейчас — это упасть на кровать — нормальную, человеческую кровать — и заснуть до следующих в выходных. И чтобы в висках наконец перестало так болезненно стучать. Дэвид Тарино уже не злится, так как сил на злость не осталось. Он просто устал. Просто чертовски, блять, устал. Открыть глаза и вынырнуть из собственных мыслей его вынуждает свист Вуда. — Смотри, Дэв, это же Габардини. Он что, в соседней камере сидел? Опа, а что это за девчонка с ним? Дэвид наблюдает за тем, как мужчина и держащая его под руку розоволосая девушка направляются к припаркованному у полицейского участка мерседесу. — Нет, не он. Она сидела. И не в соседней, а со мной. Тони хмыкает и с интересом следит за реакцией Тарино. Дэвид остаётся непроницаемым, но в ушах всё ещё звенят слова маленькой нахалки. Уязвлённое самолюбие так и не успело залатать ранки, оставленные неосторожным острым языком. — Так вот с кем ты провёл ночь. А она ничего. Модель? Дэвид сдерживает смешок. — Хуже. Актриса. — Из начинающих? — Да. Правда, это по её мнению. — А по-твоему? — По-моему — полнейшая бездарность. Не взял бы даже в массовку. Итальянец открывает дверь автомобиля перед улыбающейся девушкой, помогает забраться в салон, а затем усаживается за руль и заводит мотор. Энтони и Тарино провожают удаляющийся автомобиль дизайнера одинаково задумчивыми взглядами. — Так что, выходит, эта девчонка — его новая муза? — слово муза Тони выделяет, показывая руками кавычки. Дэвид Тарино ненавидит сплетни всем нутром, но периодически вынужден выслушивать их — не только на вечеринках, но и в перерывах между съёмками, и на самой площадке. Даже на, казалось бы, уважаемых кинематографических фестивалях, где публика более утончённа и чтит классику киноискусства, всё равно находится место обсуждению подробностей чьей-то личной жизни. Хочешь-не хочешь, а сплетни налипают сами, как назойливые пиявки. В Голливуде сплетничают обо всём и обо всех — о нём, он не сомневается, тоже что-то болтают. Джино Габардини — не исключение. И про него ходят слухи. Самый распространённый из них — Джино шьёт наряды, черпая вдохновение в своих, как он их называет, «музах» — чаще всего моделях, хотя в список его вдохновительниц входили и певицы, и актрисы. В Голливуде говорят, что чтобы стать «музой Джино», нужно быть красоткой не старше двадцати пяти лет от роду. А ещё в Голливуде говорят, что всех своих муз Джино потрахивает. Меняются они так же часто, как дизайнер выпускает новые коллекции: по сезонам года. И ни одна из них ещё не повторялась — такова участь всех Галатей, что призваны служить символом красоты для одного Пигмаллиона. Исчезают они столь же внезапно, как и появляются. Поэтому когда кто-то шепчет фразу «Вы слышали? Джино Габардини вышел в свет с новой музой!», это означает одно — темпераментный итальянец нашёл себе очередное развлечение на сезон. — Дэв, приём. Тарино поворачивается к Вуду и вспоминает детали их с Эммой бесед. Представлять, как такая, как она, покупает своим телом билет в новую жизнь, довольно неприятно. «А какая — такая? Ты же сразу понял, что она из тех обезличенных кукол, кто в погоне за славой готов путешествовать из одной кровати в другую. Что тебя так удивляет?» — Понятия не имею. Она сказала, что в Голливуде лишь второй день. Не думаю, что за два дня она успела… на что-то его вдохновить. Тони выслушивает всё и заливается раскатистым хохотом. — Ты серьёзно веришь, что Габардини станет просто так вызволять симпатичную девицу из передряг и подвозить на своей тачке? Какая ему от этого выгода? — Не знаю, — Дэвида передёргивает. — Она слишком молода. — И что? Молодые нынче шустрые, — ухмыляется приятель. — Думаешь, она очередная… — Шлюшка Габардини? Только не кривись так, Дэв, умоляю. Мы с тобой достаточно пожили на этом свете, чтобы называть вещи своими именами. — Мне претит подобная формулировка. Ну и, каков твой вердикт? Да? — Пятьдесят на пятьдесят. Нет, сорок на шестьдесят. Хотя… тридцать на семьдесят — вот с такой вероятностью, в семьдесят процентов, я говорю, что она — новая шлюшка Джино Габардини. И Энтони Вуд вдруг начинает вспоминать всех, с кем спал или, по сплетням, мог спать итальянец, а Дэвид жалеет, что вообще поднял подобную тему. В висках уже не колотит так сильно, часовая стрелка ползёт медленно — прошло всего-то тридцать минут, можно успеть доехать до дома, принять освежающий душ и отправиться в студию, но Тарино уже не хочется нестись сломя голову к Альберту и наблюдать за потугами очередных бездарностей. Он ненавидит пускать всё на самотёк и к отбору актёров всегда относится щепетильно, но сегодняшнее утро совершенно не располагает к посещению «Тод Пикчерс». «Есть более приятное место, в котором я предпочёл бы отказаться». — Поехали, Тони, — окликает он Вуда, и уже через пять минут они летят по пропитанному солнечным светом Лос-Анджелесу. Пока мужчина в шляпе крутит руль, Дэвид снова набирает Натали, объясняет, что на студию он сегодня не явится, и просит прислать записи повторных проб. — Что-то совсем не похоже на тебя — скидывать столь ответственные занятия на других, — потруднивает Вуд. — Домой, значит? — Нет, сначала заедем в одно место. Вот здесь поверни. Спустя несколько минут мужчины переступают порог кофейни, в которой помимо них пока нет ни одного посетителя. Тарино достаёт портмоне и, отсчитав несколько купюр, кладёт их на прилавок перед баристой. — Раф лавандовый, двойной. Сиропа побольше. Да, сахар тоже кладите. Энтони Вуд, наблюдая за всем этим, закатывает глаза. — Я думал, мы едем опохмелиться, а не сахарную кому тебе обеспечивать. Боже, я будто со своей племянницей пришёл… Дэвид кладёт ещё пару купюр: — Ему — американо с молоком. И дайте сэндвич какой-нибудь, чтобы заткнулся. — Да что мне твой сэндвич, — недовольно ворчит Вуд, но заказ всё равно забирает, и обруганный сэндвич потом ест с большим аппетитом. Дэвид делает глоток из чашки и наслаждается сливочным вкусом любимого напитка. Вместе с горячим рафом по телу разливается спокойствие — что бы ни происходило, вся прелесть кроется здесь, в заведённых вместо домашних питомцев привычках, в представляющих особую ценность маленьких ритуалах, которых никто и никогда не сможет у него отнять. Дэвид ощущает необыкновенный прилив сил — возможно, эмоциональная встряска и впрямь была необходима — и в его сознании начинает обретать форму идея нового сюжета. — Тони, мне срочно нужно кое-что записать. И Тарино спешно фиксирует приходящие в голову мысли, боясь упустить важные детали. Вот так иногда и рождаются шедевры — в тихой и незаметной местной кофейне, сокрытой от глаз туристов, после пропитанной алкоголем ночи, на клочке салфетки, которой пять минут назад твой лучший друг вытирал испачканный яичным бутербродом рот.