Эпоха

Дотянуться до волос у Светы выходит. Диана наклоняется сама, облокачивается на локоть и так замирает. «Лишь бы силы не тратила», — подруга кажется слишком слабенькой. Ей бы просто лежать и набираться сил, но она так просит. Дрожит, смотрит с мольбой, прикрывает глаза только, чтобы собраться с силами всего на одно «пожалуйста», и снова замирает. — Трёхразовое питание. И никаких отговорок. Лично буду контролировать, — Диана шепчет тихо: не напугать бы тоном. Света и так напридумывала себе с три короба, расстреляла себя же и заморила голодом — только уже не в голове, а в реальности. И добавлять… Исключено. Только пестовать и лелеять. — Трёхразовое? Много, — пальцы начинают неметь. Видимо, что-то пережалось, и Света пробует перевернуться, лечь удобнее под Дианину руку. Такую тёплую, осторожную, перебирающую взлохмаченные кудряшки почти… с любовью. Да, наверное, это то самое чувство, когда хочется сонно лежать. И даже до блага нет никакого дела. Но перевернуться как-то не получается. Тут же начинает болеть голова. Света морщится, подавляет вздох. Динке про это знать не надо. Она только распереживается, а проку с этого на один капустный лист. Диана подрывается, едва завидев гримасу: — Что? Болит? — обшаривает кисти, проходится по спине. «И почему все тело сжимается? Как будто…» — Руки… лечь, — попытка сделать рывок, только Диана почему-то не даёт. Обхватывает за талию, осторожно выпрастывает ладони, будто боится, что Света заработает пару переломов. Слишком хрупкая, тонкая… А потом ложится рядом. Аккуратно прижимается к губам, замирает и перекладывает Свету поудобнее. «Чтобы точно ничего не придавить». Кожа к коже. Когда-то с ней самой это лечение сработало на ура. От кошмаров, дурных мыслей и переохлаждения. «Может и Свете поможет? Не зря же она… Она все сделала, как сделала», — мысль как бы помочь не отпускает. Что бы такое достать волшебное, чтобы Светка снова улыбалась и гримасничала только с Мартой? Улыбалась широко, а не как сейчас. Одними уголками серых губ. — Динь, ещё, — тянется, словно за живительной влагой, старается прижаться плотнее, опереться. Даже если задохнётся в лице — все равно. Только: — Не уходи. — Никуда, — и Диана послушно распластывается, поглаживает отогревающуюся спину, — шшш, спи, родная. Сон сейчас нужен больше всего. И будем жить долго и счастливо. *** — Оставишь меня? — вопрос звучит неожиданно, но почему-то с такой надеждой. «Не заснула?», — казалось, что Света давно уже сопит на пару с убаюканной Мартой, а оно вот как… Лежит с закрытыми глазами. — Никуда я тебя не отправлю. Сама буду контролировать: что ты ешь и сколько спишь. И вообще, надо спать, а не думы по ночам думать. Где организм силы возьмёт? Или кушать хочется? — Не хочется, — Света, словно в подтверждение, находит в себе силы натянуть одеяло повыше, спрятаться. Если она будет незаметной… может и оставят, не отправят в больницу. В больницу Свете не хотелось. Пугала злость, порой грубость: «Сначала карточки не могут отоварить или спасают кого, а потом их откармливай, — и озлобленность, — на! Жри!» — в чем-то Света их даже оправдывала. Все устали, всем голодно и холодно, но оказаться на месте тех, кому вот так: «Жри!» — не хотелось. И кажется… слишком Диана выразительно фыркает: — Не оставлю, даже не надейся, — гладит по волосам, а потом ложится… Снова сама. Кожа к коже. Окутывает тёплом и подтыкает одеяло поплотнее. — Никаких больниц. Нет там никого и ничего. Только врача вызовем, пусть больничный выпишет и карточки даст повышенные. А дальше… сама буду блюсти! — смотрит строго, но от этого становится только спокойнее. — Буду кушать, и спать, и все буду… Спасибо! — обнимает Света порывисто, насколько хватает силёнок: она впервые не осталась одна… и не надо разгребать все образовавшееся, как настоящей сильной женщине. Можно уткнуться в шею и уснуть: — Спасибо, родная. *** А Диана блюдёт. Порой фанатично. Прибегает на переменах, педантично проверяет чистоту тарелок, инспектирует все места, куда можно спрятать недоеденную снедь, а Света наблюдает и смеётся: — Неужели думаешь, что хитрить буду? — порозовевшая, с румянцем, стреляет глазками и хихикает из-под одеяла. — А кто вас знает, ленинградцев? — Самых честных советских людей, между прочим, так по радио сегодня сказали. — И правда! — обыск проходит успешно. — Умница! — звонкий «чмок» в лоб. Уже не первый, но Света тянется раз за разом. Улыбается. Готова съесть все и вылизать, лишь бы почувствовать тёплые губы. Лишь в первый раз обиженно она нахмурилась: — Я честно-честно, все съела, хоть и не хотелось, но ела, — слёзы покатились сами собой. Динка… ее Динка, и не верит. А потом на плечи легли ладони, сжали крепко-крепко. — Я верю, Светик, просто проверяю. Хочу, чтобы ты скорее поправилась! И согрелась, — дрова приходилось усиленно экономить, греться керогазом было опасно для собственного здоровья — Анна Димитриевна и побить может. А Света продолжала дрожать, как бы Диана ее не грела. Сколько бы ни было одеял. Даже поцелуи, с каждым разом становившиеся все крепче, помогали ненадолго. Стоит только оторваться от губ, чуть полежать и пальцы снова ходят ходуном: — Холодно? — Света тут же сникает и ёжится. Холодно конечно… но признаваться в этом Динке… — Сейчас будем делать совсем тепло. Есть одно верное средство. Снова подчерпнутое у педиатра Сургановой, но совершенно не вяжущееся с квалификацией «детского врача». Руки порхают вдоль позвоночника, оглаживают все ребрышки, а потом ладони становятся домиком, щекочут и совсем не хотят отпускать. Наоборот, задирают сорочку, отправляют панталоны куда-то вниз. — Свет, а можно? — и Света лишь хихикает. Кивает отрывисто. Динке можно все. Она уже давно разгадала хитрый план. Массаж для единственного пациента. — Хочу, очень, можно не осторожничать, — фраза получается рваная, на выдохе, тут же запечатанная кротким касанием. Губы о губы. «Можно все», — но пальцы все равно аккуратничают. Касаются бёдер, гладят, как будто оттягивая момент, и снова гладят, уже внутри, по коже. Изучают складки, пока те не станут совсем горячими и влажными. «Теперь точно можно», — погружаются плавно, почти неспешно, чтобы тепло затянуло в свои сети и не пустило. — Еще, — порывистое, почти рычащее, с прикушенным в порыве плечом. И скулёж, тонкий, врывающийся в сознание. «Неужели?» — Диана тут же замирает. Неужели? Она уподобилась. Осторожно высвобождает пальцы, прижимается, надеясь, что ей дадут извинится. Неужели она? Перед глазами тут же появляются воспоминания. Холодные сени, метель, бросающая снежинки в лицо, муж, наваливающийся сверху и боль, от которой хочется отключится. Неужели она уподобилась ему? — Я больно сделала, прости, прости, я больше не буду, не мое, наверное, прости, Светик, — Диана сползает на край кровати, прикрывается, зажмуривается. Она не достойна. И Света определённо заслуживает лучшего. — Что? Какое больно, наоборот. Динка, — подползти, крепко сжать плечи. Завалить этого пугливого зайца на спину и защекотать. — Это приятно, дурочка. Какая ж ты у меня дурочка. Только неприятно, что бросили на полпути! Знаешь, как все там болит? — У тебя? Болит? — Диана отшатывается с ещё большей прытью. Старается отдышаться, но ничего не выходит, только слёзы скапливаются, застилают глаза. — Болит… Поможешь? — приходится уложить Диану рядом, взять ее пальцы в свои, прижаться: «Только бы не упасть». От волнения не хватает воздуха, голова кружится, а сознание… его давно след простыл. Осталась только вязкое тесто. И Динка. Доверчиво-изумленно смотрящая на разведённые бёдра, на собственную ладонь, которая уже где-то там, внутри. В тепле, которое перетекает и в неё. Наверное, поэтому щеки румяные, почти горячечные, и у самой там также тепло. — Я сама, можно? — хватает лишь одного взгляда. Скомкавшаяся над грудью сорочка. Прилипшие кудри, застывшие в замысловатом узоре. Поддёрнутый поволокой взгляд. Нежнейшее, тончайшее кружево, вдруг наброшенное на глаза, обретающее изысканный узор с каждым толчком. — Динь, — Света выгибается и тут же обмякает. — Все хорошо, — лежит неподвижно, и кажется: — Даже не думай, — смеётся так заливисто, будто знает все наперёд. А потом двигается ближе, оплетает руками, как бы невзначай забираясь под юбку. Так и не снятую. Колготки, панталоны… «Устроила тут баррикады!» — хочется снять быстрее, Динке ведь тоже! Наверняка. Уже невмоготу. А приходится снимать аккуратно, лишь бы не сделать ещё одной затяжки, которую потом придётся выправлять иглой. В этом есть своё очарование: показывающиеся изгибы, уже раскрасневшаяся, тёплая кожа, такая манящая, призывающая лечь сверху и не пускать. — Можно? — совершенно игривое, с улыбкой, когда подушечки пальцев уже коснулись лона, а Диана вцепилась крепче клеща. Беспорядочные вздохи, тепло и одеяло, наброшенное наверх на пике. — Чтобы ничего не потерять? — Диана смотрит изумленно. Неужели, все случилось взаправду? Неужели, и так можно? — Чтобы тепла хватило надолго, — Света улыбается, и хочется улыбаться в ответ. Спрятаться, чтобы никто ничего не замечал. И наслаждаться. — Не знаешь, как это все называется, когда хорошо? — Света задумывается лишь на миг, а потом прижимает ещё сильнее, шепчет на ухо: — Раньше, любовь, а сейчас… главное, что хорошо. — Хорошо? Мне тоже хорошо, только холодно! — с соседней кровати доносится недовольное нудение. — А у вас тепло! Я точно знаю! Даже пар стоит! — Марта довольно тычет пальчиком в облачко, а потом сосредоточенно топает по полу, шарит по кровати, находя мамину руку: — Точно! Тёплые. Значит точно любимые. Потому что все любимые тёплые. Их любовь греет. И она лучше дров и ке-ро-си-на! Света, вот вы маму любите? Мы это сейчас проверим! Марте ответ кажется очевидным. Надо только проверить: перелезть через этих больших и очень твёрдых взрослых, коснуться плеча, а потом лба, чтобы наверняка: — Я же говорила, что тёплая! Значит, любимая. А кроме мамы у нас никого нет. Моей любви не хватит. Я маленькая ещё! — Диана обескураженно наблюдает да происходящим… «Вот уж, пришло откуда не ждали. И ведь услышала где-то». — Слышала? Не хватит, — а Света только улыбается, подмигивает и приглашающе приподнимает одеяло. — Заползай, Мартиш, будем греться. — Любовью! У вас, взрослых, ее много. — Да! Только любовью. — Потому что дрова надо э-ко-но-ми-ть! Вот! — Марта довольно возится в подушках, целует по очереди в щеку и укладывается на бок, как в садике учили. — И где же ты такое услышала? — Диана возится уже недовольно: Света далеко, почти не дотянуться, и как бы так лечь, чтобы не отпустить? — Как где? Конечно в книжке, мам! Нам читали про добрую девочку, которая всех любила и поэтому согревала. — Раз в книжке… потом в библиотеку сходим, покажешь, хочу твоей маме показать, а то вижу, что не верит! Договорились? — пальцы нашлись сами. Уже тёплые, но все равно старающиеся уцепиться и не пустить. И Света не видит повода отказывать. — Всем покажу, и маме покажу обязательно! Она поверит, — Марта засыпает, едва успев договорить. — Хорошие книжки стали делать. — Замечательные, — пальцы как-то сами собой сцепились в замок.