kodokushi

В первые пару секунд пробуждения Вону не понимает, где он и кто он, что вообще происходит. Он привык просыпаться от кошмаров, но не от звонка телефона, ему в принципе никто никогда не звонит, и требуется время, чтобы дошло, что да, это его. Слепо пошарив рукой под одной подушкой, потом под другой, он нащупывает раскладушку и поскорее прикладывает к уху, поскольку слушать её доисторический рингтон просто невыносимо. Приняв звонок, говорить он не спешит и тихо сопит, ожидая, что позвонивший возьмёт инициативу на себя. — Вону? — это Рейвен, голос непривычно обеспокоенный, но особое значение этому как-то не придаётся, не посреди ночи. — М? — Надеюсь, на раскачку со сна тебе много не требуется, потому что ты нужен. От этого заявления Вону тихо (а, может, и не совсем) страдальчески хныкает и переворачивается на другой бок. Он же только вчера помогал Рейвену, в чём дело. Он не против помочь, поддержать, где-то подсобить, но не ночью, не когда только-только начал выравниваться режим. — Что? — довольно лаконично хрипит Вону. — По шкале от одного до десяти насколько сильно ты стрессоустойчив? — Э... Восемь? — потерявшись от столь неожиданного вопроса, мямлит Вону. — А насколько ты готов провести с Сынчолем время тет-а-тет? — Шесть... Шесть с половиной?.. — Идеально. Тогда, пожалуйста, забери пьяного Сынчоля домой. — Что? — от подобного заявления Вону аж просыпается и садится, сгорбившись под силой тяги ко сну. — Когда... — Знаешь, он конкретно нажрался, поэтому будет замечательно, если ты поедешь на машине. — Почему он... Зачем? — Это ты у него спроси, как заберёшь. — И откуда мне его забрать? — М, из нашего Канбукку, — изворотливо отвечает Рейвен с хорошо чувствующейся улыбкой в голосе. — Он где-то в нашем районе. Где-то шатается, по улицам. Вону вздыхает тяжело, прямо в динамики. Мингю на задании, а Рейвен и Суа уехали загород. Хорошо бы проучить Сынчоля за всё плохое и ответить его же монетой за всё. Но разве Вону способен на такое. Это не такое уж и сложное задание. Да и тем более они же команда. — Хорошо. Я притащу его домой, — Вону спускает ноги на прохладный пол, сонливость ушла окончательно. В голове немного гудит — часы показывают два пятьдесят, он проспал всего час — но это нестрашно. Он привык работать на износ, а это не иначе, как работа. Точно не вечерняя прогулка с близким другом Чхве Сынчолем. — Я могу взять твою машину? — Да, конечно, — в голосе Рейвена сквозит непросто уловимое облегчение. — Напишешь мне, когда он окажется у себя в кровати, под одеялом? — Угу, — издаёт невовлечённое Вону, влезая в спортивные штаны. Футболка на нём вполне приличная, и он решает над этим не заморачиваться: кто его увидит в два часа ночи? Пьяница Сынчоль? Да, позор на всю жизнь. — Спасибо, — приглушённо, но достаточно искренне благодарит Рейвен и отключается. На сборы уходит не так много времени, как обычно — Вону всего лишь берёт телефоны, толстовку, ключи, а следом забрасывает себя в автомобиль. Хорошо, что нет необходимости куда-то гнать: разбить дорогое чужое движимое имущество в спешке не хотелось бы. Вону спокойно проезжается по знакомым улицам, предполагая, что особо далеко Сынчолю было не уйти. Он смотрит на неожиданную работу оптимистично, однако вскоре всё настроение опускается к уровню плинтуса. Потому что поворот, поворот другой, а неосвещаемые улицы так и продолжают быть опустевшими. Даже случайные поздно шатающиеся товарищи не попадаются. Была ли в этом не до конца проснувшаяся голова виновата, но теперь Вону ругает себя за то, что не вытянул из Рейвена больше подробностей. Что вообще успело произойти за сегодняшний день? Они вместе пообедали кимпабом и оставшимся с вчера рисом, а затем Сынчоль без объяснений куда-то уехал. Так и что же случилось? Сынчоль пьёт много, то есть, реально много, Вону с Суа ни разу не возвращались из магазина без алкоголя. Значит, пара банок пива не могут его снести. Даже странно представлять Сынчоля в таком состоянии, и остаётся надеяться, что он получит ответы. Примерно минут через пятнадцать бессмысленных разъездов по улицам Вону начинает отбивать неровный бит пальцами по рулю и сдержанно дышать. Так хочется вернуться под тёплое одеяло, а не кататься в чужом автомобиле по спящему частному сектору. Но сильнее всего хочется всё-таки найти Сынчоля, и не потому, что тогда можно будет вернуться в тёплый дом, а потому, что тому можно будет тогда накостылять. Это против всех внутренних установок поведения и двадцатилетнего воспитания идеального наследника компании, но иногда, стало быть, можно закрыть на это глаза. Госпожа Мун, уверен Вону, его бы беспрекословно поняла. Решив попытать удачу в «CU», на который он натыкается спустя ещё время с другой стороны их сектора, ближе к парку, он узнаёт, что Сынчоль сюда заходил. Возможно, описание не совсем точное, но сотрудник за прилавком по имени Ёхан узнаёт описанного мужчину и делится не совсем полезной, но всё же информацией — Сынчоль купил две дорогущие бутылки крепкого ликёра с весьма странными словами о том, что пойдёт к звёздам. По крайней мере, это доказательство того, что Вону на верном пути. Появление надежды, что этот путь не приведёт его куда-то не туда. Наивные попытки дозвониться до Сынчоля не срабатывают, и приходится возобновить поиски вслепую. Вону заставляет себя проворачивать в голове эти странные слова про звёзды, но, поскольку он плохо знает район и Сеул в целом, ему сложно ориентироваться. Звучит так, словно слова Сынчоля должны обозначать некую возвышенность или площадку, но вряд ли в их секторе есть что-то подобное. Не на горный хребет же Сынчоль полез... Вону очень хочется верить, что не полез, иначе он его никогда не найдёт. Идея привлекательна, и всё же без Сынчоля работать будет туго, поэтому не напрягать глаза и по-бешеному пялиться на улицы нельзя. Ещё через пару поворотов к Вону приходит неожиданная догадка. Он вспоминает, как в один из походов в магазин Суа жаловалась на безумное количество лестниц в их районе, и Сынчоль уверял её, что это неплохо. В своём споре они вспомнили о целой системе лестниц, где можно хорошо посидеть и поглядеть либо на небо, либо на улицы ниже. И показали настолько расплывчато — Сынчоль всего лишь махнул рукой в нужном направлении — что сейчас найти это место кажется невероятным. Но Вону, озарённый этим воспоминанием, всё равно решает попытаться, отправляясь петлять по улицам дальше. Вскоре он паркует автомобиль на дороге, не думая, что в два часа ночи это кому-то помешает, и плетущимися шагами направляется к заветному месту. Он ориентируется по памяти и уже на боковой небольшой лестнице видит ту самую площадку — широко тянущиеся ступени, похожие на часть амфитеатра. Ступеней этих немного, всего четыре, наверху высокий бордюр с кустами, и очертания за деревьями говорят о следующей улице. Внизу сыпучий склон с сорниками и куча остальных лестниц. Местность открытая, и Вону моментально замечает Сынчоля на второй ступени. Тот сидит с опущенной головой, локти поставлены на бёдра, одна пятка отбивает суматошный ритм. Его немного шатает, и Вону внимательно подглядывает за ним, поднимаясь по боковой лестнице. — Чхве Сынчоль, — негромко зовёт он, прикоснувшись к плечу. Сынчоль тотчас вскидывает голову и щурится, пытаясь рассмотреть потревожавшее его лицо в свете уличных фонарей. — Чон Вону! Приветики! Что ты здесь делаешь? — Пришёл за тобой. Пойдём в офис, — хватка на надплечье становится настойчивее, и Сынчоль неожиданно вырывается, дёрнув плечом и из-за этого чуть не улетев в противоположную сторону. — Сынчоль... — Дай ещё немного повеселиться. Сегодня же такой день! — Сынчоль раскидывает руки в небо, заставляя отпрянуть, и издаёт дикие звуки радости. — Самый лучший день в моей жизни! Вону поджимает губы, сдерживаясь, и терпеливо ждёт, когда истерия закончится. — Разве нельзя повеселиться в офисе? — Нет, я хочу сидеть здесь до победного. Смотреть на звёзды. Радоваться жизни! — И дай угадаю, повод, наверное, очень важный и невероятный? Что, вдвое заплатили за дело? — Вону насмешливо фыркает, скрывая за этим пренебрежение. Сынчоль яростно мотает головой. — Дали вдвое оплачиваемое дело?.. Вернули долг?.. — Нет. Всё в сто раз лучше! — Сынчоль обращается лицом к небу, и Вону впервые замечает, какие у него красные опухшие глаза. — Мой отец сдох. Первые пару секунд Вону не двигается, ожидая, что сейчас ему скажут, что это шутка, а затем его лицо вытягивается. Больше никаких насмешек, найти подходящие слова сложно, и он неловко прочищает горло, прижав кулак к губам. — Мне жаль... — А, не стоит. Он был полным дерьмом, — Сынчоль опирается локтями на верхнюю ступень, и приходит его черёд насмехаться. — Что, удивлён? Неужели твои супер источники такого обо мне не рассказывали? Если честно, то да, удивлён. Вону проверял Сынчоля лет сто назад, в то время особо углубляться не было приоритетным, и он об этом не думал. Это вовсе вылетело из головы. — Да уж, Муён-нуна расстроится... Она так хотела зачем-то его увидеть... Или это были очередные её игры разума, не понимаю... Да и вообще пошла она нахуй... Ещё один минус внимательности Вону. Ведь получается, он мог всё узнать ещё несколько недель назад. А он подумал, что она говорила про старшего напарника или наставника (и вообще ему тогда было не до этого, если говорить как есть). Это не самая ценная информация на Земле, и всё равно ощущение некой упущенности поселяется в Вону. — Сынчоль... — он присаживается рядом и нерешительно похлопывает по колену. Что бы там не было между ними, а новости действительно серьёзные. Даже если Сынчоль относится к этому как к счастливому пустяку. — Мне жаль твоего отца. Сынчоль зорко (насколько это позволяет пьяная заторможенность) всматривается в лицо Вону, изучает его реакцию. Снисходительная ухмылка не сходит, ещё немного наблюдений, и он прыскает, а после и вовсе разражается глупым, но вполне искренним хихиканьем. — Ты и понятие не имеешь, кто мой отец, верно? — вытирая глаза костяшкой, Сынчоль прыскает повторно. Вону, не видя причин для веселья, молча качает головой. — Ты слышал что-нибудь о религиозном сообществе «Святой Птицы»? Был жу-уткий скандал, когда выяснилось, что эта секта всего лишь вымогала деньги и наёбывала людей... Или о пирамиде некого господина Ч? О мёртвом фонде «Золотой семёрки»? Обо всём этом говне? Вону хмурится, уставившись на потрескавшийся камень площадки. О чём-то подобном он действительно слышал, но всё это было больше десяти лет назад. Тогда он был слишком маленьким, и творящееся в стране пока не настолько заботило. Оно прошло мимо. — Мой отец был реально великолепным мошенником. За ним эти тупицы из полиции гонялись больше двадцати лет. Повод для гордости, а? — Сынчоль отклоняется сильнее и едва не бьётся затылком о ступень. — Но это не повод для гордости. Потому что он был хуёвым человеком. Абсолютно хуёвым! Делая внезапные пассы, Сынчоль выпрямляется и возвращает локти на бёдра. — Он причинил столько ущерба людям, столько боли, столько страданий. Он забрал их последние деньги. Он убил мою маму... Не своими руками, — заметив распахнувшиеся глаза Вону, Сынчоль быстро исправляет сам себя. — Он довёл её... Довёл до самоубийства. Он втянул меня в это дерьмо, он с детства заставлял играть по его правилам. Он... Он сделал из меня свою маленькую копию. Сынчоль выкручивает себе пальцы, давит на суставы в обратном направлении, царапает костяшки. И заходится волной очередного пустого хихиканья. — Поэтому я должен радоваться! Наконец-то свобода! Наконец-то я больше его никогда-никогда не увижу! Я- Я наконец-то счастлив! — в противовес своим словам Сынчоль не радуется, губы дрожат, а глаза бегают в разные стороны. — Я так счастлив... Я... Мой отец умер, и я... Ночную тишину спящего района нарушает громкий всхлип. Плечи Сынчоля сотрясаются от удушающего плача, по всему телу проходится дрожь. Сгорбившись, он ломает пальцы и, проглатывая слова, сипит: — Я счастлив... Да? Я же счастлив?.. Я больше никогда не увижу своего отца... Слова здесь будут излишни, и Вону мягко поглаживает Сынчоля по спине, как бы говоря, что он здесь, рядом. Видеть его таким ломает все шаблоны, но Вону старается не удивляться, ведь все люди, и у всех есть чувства. Сынчоль плачет жалобно, как котёнок — тихо скулит, всхлипывая и схватившись за голову — и это по-настоящему задевает Вону. Он вспоминает своих родителей. — Пару дней назад мне звонили из больницы, предупредили, что ему стало хуже, но я забил, типа, с ним ничего же не случилось за все эти восемь лет. Болезнь... Я не думал, что это случится так внезапно. Он болел... Бля, я даже не знаю, чем он болел, — Сынчоль издаёт смешок истерично сквозь слёзы. — Я никогда не спрашивал, никто меня не спрашивал... Что-то с печенью? Я не знаю, что его подкосило. Ха, может, долгожданная карма. Вону даёт Сынчолю выплакаться, продолжая быть рядом беззвучной поддержкой. Это заканчивается довольно быстро. Шмыгнув, Сынчоль неожиданно поднимается и, забрав со ступени две бутылки, направляется в сторону края площадки. Его заносит, и он валится на колени. Вону было бросается к нему, но Сынчоль в отказе мычит и машет руками. Видимо, алкоголя всё же было больше необходимого, поскольку на подъём ему требуется время. Его походка похожа на хождения по кораблю в шторм, и удивительно, что больше он не падает. Добравшись до мусорного ведра, он выбрасывает бутылки и с таким же усердием, заслуживающим похвалы, возвращается обратно. Теперь уже сев справа от Вону, он тяжко вздыхает и удивлённо моргает, заметив в руках сорванную этикетку от бутылки ликёра. — Ну-у, это же праздник, да? Земля очистилась от ещё одного мерзавца. Дерьма стало меньше. Ура! — растягивая самоклейку, Сынчоль шмыгает и кривится, сдерживая слёзы. — Такие подонки и должны подыхать. Справедливость же должна быть хоть в чём-то, а? Поджав губы, Сынчоль тычет пальцем на этикетку, но разрыва не происходит. Недовольно запыхтев, он оборачивает её вокруг пальца и давит на сустав. — Я ни разу у него не был. Ни разу. Я всё откладывал и откладывал, думал, приеду в следующем году, но так и не нашёл в себе... Не договорив, Сынчоль качает головой собственным мыслям и опускает подбородок, потому что грядёт вторая волна слёз. Вону мягко поглаживает его спину и закусывает губу: он не может перестать перекладывать переживания Сынчоля на себя и вспоминать свою семью. Минхи занимает всего его мысли, но если рассматривать ситуацию в целом, то скучает он не только по ней. — Я понимаю, что должен его ненавидеть. Он сделал столько со мной и мамой, но... — Сынчоль поднимает голову и потерянно смотрит на Вону, щёки залили слёзы, глаза по-щенячьему блестят. — Но он же мой отец. Он мой отец. Родители... Что бы ни было, ты всегда возвращаешься к ним. Ты... тянешься к ним, даже если будет больно. — Как бы ты их не ненавидел, ребёнок внутри тебя всегда будет их любить, — подхватывает как по нотам Вону и отводит взгляд в сторону, чтобы проморгаться: он чувствует, что его глаза тоже начинают блестеть. В носу щиплет, а по спине проходится волна мурашек. — Знаешь, я... Вону останавливает сам себя, рука замирает на сотрясающейся спине. С Сынчолем у них всегда были непростые отношения, и после предательства они заметно ухудшились, но иногда ему вспоминаются первые дни присоединения к «Ветеранам». Когда его тянуло довериться первому человеку, которого он мог увидеть вживую, когда он легко делился переживаниями из-за их медленного продвижения. И дело не в этом дурацком доверии. Просто так было легче. Говорить, не думая о том, что твои слова могут как-то использовать. — У меня тоже есть проблемы с родителями, — признаётся Вону. До конца непонятно, что именно толкает его раскрыться. — Мы не общаемся уже пять лет. На том специальном вечере «Free Dom Comp» я впервые их увидел с тех пор, как ушёл из дома. Я... очень злюсь на них. — Это из-за Минхи? — негромко догадывается Сынчоль скрипучим от слёз голосом. — Да. Они бросили нас. И я никогда их за это не прощу. И я пытаюсь вычеркнуть их из своей жизни навсегда, но... — Вону делает паузу, чтобы глубоко выдохнуть. — Я пытаюсь на них злиться. Я злюсь на них. Но в то же время... Я... Вону не может признать это вслух. Потому что на самом деле он не злится. Он глубоко обижен. Он скучает. Ими всегда занималась госпожа Мун, и нельзя сказать, что они были близки с родителями, но он всё же скучает. Скучает по старым рутинным дням, по семейным ужинам, по редким поездкам. Он скучает по тому времени, когда мог называть маму мамой, а папу папой, а не холодными Чон Дальми и Чон Джиук. По мамину смеху, когда он глупо шутил, по отцовским познавательным рассказам обо всём на свете. Как бы больно или сложно не было, они в первую очередь не чужие друг другу люди. — Семью не выбирают, и тебе могут попасться не самые приятные люди, — голос дрожит, но Сынчоль и не думает скрывать ещё один поток слёз. — Но это семья. Они твоя гарантия, что ты не один. Это избавление от одиночества. Доказательство того, что ты хоть кому-то нужен на этой Земле. Вону никогда не страдал от одиночества, потому что ни в ком, кроме семьи, не нуждался, но у него получается прочувствовать то, что Сынчоль имеет в виду. В этот раз слёзы куда сильнее, дольше и надрывнее. Вону мысленно успокаивает себя и заодно Сынчоля, поглаживая его по волосам и бормоча какие-то пустые подбадривающие слова. Они сидят в одном положении некоторое время, пока Сынчоль не начинает задыхаться от нехватки воздуха. Слёзы забрали все силы, и он тихо скулит, вконец растягивая бедную этикетку. — С ним... Я хотя бы знал... Что я не один, — приходится напрячь слух, чтобы хоть что-то разобрать в бормотаниях Сынчоля. — Но он ушёл... Теперь я один остался. Нет никого на моей стороне. Вону слушает ещё немного эти повторяющиеся в разной последовательности, но связанные одной мыслью слова, и у него появляется внезапное желание как-то на них повлиять. — Почему ты думаешь, что остался один? — неуверенный в том, что это можно говорить, он спрашивает глухо. — Не привязывай себя к нему. — Нет никого, я не могу не привязывать, — скороговоркой выдаёт Сынчоль, бешено замотав головой. — А как же ребята... Ну, «Ветераны». — Это работа. Мы не друзья. — Да, но они твоя команда. После того, как мы закончим- — Я скажу тебе, что будет с моей командой, когда мы закончим, — горько усмехается Сынчоль, попытавшись вытереть нос и промахнувшись. — Суа вернётся в свою идеальную любящую семью «Волчиц», Мингю, вернув долг, исчезнет с концами, а Рейвен будет появляться, только когда будет нужно что-то ему. Ты... — взгляд фокусируется с трудом, но Сынчоль всё равно умудряется с показательной снисходительностью осмотреть Вону с головы до ног. — Свершив правосудие, ты вряд ли когда-либо ещё захочешь со мной связываться. И на этом всё. Все уйдут. — А как же бывшие члены «Ветеранов»? — А их где-то видно? Они где-то здесь? — Сынчоль, едва не завалившись влево, разводит руками. — Мне пришлось связаться со сраной шестнадцатилеткой, чтобы достать ДжунХао. — Ты не думал, что, может, дело в тебе? — сдержанно, стараясь, чтобы это не выглядело как откровенное оскорбление, предполагает Вону. Учитывая всё произошедшее и характер Сынчоля, ему сложно сочувствовать в этом вопросе. Сынчоль на сказанное не обижается. Наоборот, он вдруг заходится смехом, но не истеричным, не пьяным, а чистым, искренним. — А в чём же ещё? — переспрашивает радостно он, мокрые от пота волосы падают на глаза, на щеке проступает редкая ямочка. На это у Вону уже нет ответа. Больше никаких слёз и истерик, в спальный район возвращается приятная тишина. Сынчоль ведёт себя спокойно, однако шмыгать не перестаёт, и вид у него, как у побитого щенка. Небрежно вытерев щёку, он проделывает дырку в этикетке и молчит. Вону заставляет себя размеренно дышать, и тоска по семье с каждым выдохом уходит. Это проходит быстро, и вот будто ничего не было. — Хочешь, расскажу, почему я взялся за такое сложное опасное дело? — наступает момент, когда Сынчоль заговаривает вновь. Налетает прохладный порыв ветра, треплющий кусты позади, и он на мгновение прикрывает глаза. — Хочу сделать перерыв. Как разберёмся с этим дерьмом «Free Dom Comp». Хочу... стать свободным, хотя бы на время. — И чем ты займёшься? — Вону сложно представить, что ещё может делать такой человек, как Чхве Сынчоль. — Может, посмотрю мир. Да, хочу увидеть мир- Но не азию, нет. Может, Южная Америка? Или Владивосток, это ближе. — Ты хочешь путешествовать? — переспрашивает Вону очевидное и старается, чтобы голос не звучал столь скептически. — Хочу свободы, — повторяет свой пафос Сынчоль и зло замахивается этикеткой, которая, совершив пируэт, грустно падает к его же ногам. Ещё одно молчание, потому что Вону сказать нечего — он всегда теряется, когда Сынчоль вставляет в речь эти свои заумные сложные фразы. И вдруг Сынчоль резко меняет тему, задумчиво протянув: — Человеческая жизнь — это фабрика травм. — А? — издаёт приглушённое Вону, уже не успевая за мыслью Сынчоля. — Мы живём от одной травмы до следующей, от маленькой до глубокой, пока одна из них не оказывается нашей последней, — следующие слова Сынчоль говорит одними губами: — Я хочу успеть до моей последней. Вону не сказал бы, что у него много травм. И спешить ему некуда. Однако слова Сынчоля вызывают в нём кратковременную пустоту, вспышку, несущую за собой привычную боль. Сейчас он не хочет думать о Минхи, единственная его забота сегодня — это пьяный Сынчоль, который едва держится на ногах и проглатывает половину слов. Вону даёт ему ещё немного времени, чтобы прийти в себя, а затем жёстким движением, предотвращающим все возражения, поднимает со ступеней. Сынчоль сопротивляется, и приходится (не без удовольствия, что уж таить) хлопнуть его по лбу, чтобы усмирить. Срабатывает это лишь на пятый раз, и Вону тащит Сынчоля к лестницам. Он останавливается, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Потому что с заплетающимися ногами Сынчоля можно на буксире спокойно довести, но только по ровной дороге. Что-то подсказывает Вону, что с лестницей этот номер не провернёшь, и он, чертыхаясь себе под нос, забрасывает Сынчоля на спину. Получается не так, как его нёс Мингю — тупо потому, что Сынчоль оказывается ещё тем кабанчиком и поднять его не выходит никак. Сделав ещё одну пометку в бесконечный список благодарностей Мингю, Вону хватает Сынчоля за руки, заставляет навалиться на спину и ведёт вниз, стараясь не отсчитывать ступени до долгожданного асфальта. Попав на заднее место автомобиля, Сынчоль ведёт себя удивительно прилично. Вону старается сильно не гнать, чтобы тот не бился головой об дверцу, и ему страшно смотреть на время, когда они приезжают в офис. На этот раз тащить Сынчоля куда легче, исключая эпизод с лестницей, и Вону с небывалым облегчением забрасывает его на кровать. Желание тут же свалить слишком соблазнительно, но совесть возобладает, и Вону помогает Сынчолю снять обувь, накрывает пледом. Затем, немного подумав, приносит тазик и ставит его у кровати, оставляет стакан воды и аспирин на столе. За поездку Сынчоль успел отрубиться, и перемещения из автомобиля в кровать не сильно его потревожили. Напоследок Вону проверяет, дышит ли тот вообще, но уйти не выходит, поскольку он снова тормозит на пороге комнаты. Перебравший лишнего организм может выкинуть что угодно, и будет очень печально, если все сегодняшние старания пойдут крахом. Лишние пятнадцать минут ничего не изменят, и Вону перемещается на стул. Сынчоль не ворочается, не двигается, не мычит в пьяном бреду, в общем, правда похож на мёртвого, и наблюдать за ним становится скучно почти сразу. Вону держится до последнего, но это сильнее его, и вот он ныряет в обычный Интернет, чтобы узнать об отце Сынчоля. Копать ненужно, вся информация находится на поверхности — старший Чхве действительно был известным персонажем. В основном все статьи двадцатилетней давности, есть немного тех, что были написаны позже. Чхве Сынгу, так его звали, был осуждён на максимальный срок за мошенничество — десять лет, в следующем году его должны были освободить. Про его болезнь нет ни слова, лишь одна строка в сводке новостей про перевод в больницу центрального «ФКУ УФСИН И-30 по Сеульскому округу». Вону находит статью, рассказывающую о первом слушанье. Сынчоль, в тот момент будучи единственным свидетелем защиты, должен был помочь отцу, но его показания сработали в обратную, и это круто перевернуло дело. Здесь также оставлен отрывок видеозаписи суда, но перед глазами стоит разбитый Сынчоль, и Вону решает не включать. Ему не по себе. Лезть туда, где тебя не ждут, — не лучшая идея, он словно подсматривает за Сынчолем, когда тот максимально открыт и уязвим. Стоит сконцентрироваться на личности самого Чхве Сынгу. Бесчисленные статьи о Господине Ч, сообщества пострадавших, форумы конспирологов, утверждающих, что это не один человек, а целая группа мошенников, даже сайты фанатов его «работ» — всего этого так много, что поначалу Вону не знает, за что взяться. Он просматривает всё мельком и больше зачитывается материалами, которые рассказывают про сами дела. Это не должно удивлять, но брови всё равно ползут вверх, когда узнаётся его стиль работы — при выполнении каждого громкого дела он работал с разными людьми, у него не было постоянной команды. У него было всего двое сообщников, что сотрудничали с ним постоянно, и некоторые СМИ прозвали их... «Ветеранами Господина Чхве». От этого открытия дискомфорт усиливается, и Вону идёт дальше, читая про дела. Самые масштабные сам Сынчоль уже называл, и Вону остаётся только вылавливать их в куче информационного мусора. Религиозное сообщество «Святой Птицы» клялось в налаженном духовном контакте с Иисусом и собирало деньги на строительство «особой» церкви, которая могла дать всем «достойным» самолично наладить связь со святым. Пирамида господина Ч представляла собой типичный вид финансового мошенничества, обещавший людям невероятные вклады, если они приведут в компанию ещё сотрудников. А «Золотая семёрка», крупнейший благотворительный фонд, появился из ниоткуда, чтобы собирать средства на помощь странам третьего мира, и также внезапно исчез в никуда. Как бы ужасно это не было, читать это действительно увлекательно. Вону находит ещё дела Чхве Сынгу поменьше, не такие впечатляющие. Невольно он подмечает, что в Интернете нет ничего про его семью. Дойдя до самого первого задержания, после которого его в этот же день отпустили за отсутствием достаточных улик, Вону натыкается на фотографию этого самого задержания. Произошло всё прямо перед многоэтажным домом, во дворе. Людей почти не было, и фотография сделана была ненамеренно, не СМИ, а случайным свидетелем данного события. Вону недолго разглядывает Чхве Сынгу — мужчина, как мужчина, в очках, со знакомым волевым подбородком. Больше заинтересовывает другое. На заднем плане удаётся отловить молодую женщину с уставшим взглядом, она за плечи держит заплаканного мальчика, который испуганно держится за её длинную юбку. Приблизив фотографию, теперь Вону рассматривает лицо мальчика. Особо долго этим заниматься не приходится, потому как моментом становится предельно ясно, кто это. И тут Вону, испугавшись непонятно чего, блокирует телефон. Поведя плечами из-за неприятных мурашек, он решает остановиться. Всё-таки настолько глубоко копать не всегда... правильно. Принципиально проверив время на раскладушке, Вону пишет Рейвену последние новости и собирается уходить: никаких признаков беспокойства от Сынчоля, значит, и остальную ночь проспит спокойно. Вону подходит к кровати, чтобы всё-таки в последний момент перепроверить, есть ли дыхание (так ни одного движения и не было) и по-настоящему подпрыгивает, когда его хватают за предплечье. Сынчоль что-то агрессивно бормочет, и он вынужден наклониться, чтобы разобрать. — Забери... Открытку! — Чхве Сынчоль... — Открытка! — хватка крепчает, и Вону удерживает себя от вскрика. Сынчоль трясёт его руку и стонет, переворачиваясь на другой бок. — Хорошо, хорошо. Что за открытка? Где она? С разозлённым то ли мычанием, то ли стоном, Сынчоль взмахивает локтем в сторону стола и затихает. Вону, с опаской посматривая на него, заглядывает в самый верхний открытый ящик. Здесь сплошные раскопанные бумаги и папки, перевёрнутые документы и случайные записки себе на будущее. Не особо активно зарывшись вглубь, Вону нащупывает старую толстую книгу. Он хочет было заглянуть, что под ней, как его внимание цепляет выглядывающий светлый краешек, так отличающийся от чёрной обложки. Потянув за этот уголок, Вону получает в руки кусок сложенного картона, неплотного и точно дешёвого. Ему не особо хочется его раскрывать, но любопытство давит на мозг, и он несмело заглядывает внутрь. Надпись есть на одной стороне, вторая осталась пустой. Это детский рисунок, вероятно, семьи — неумелые кривые человечки, изображающие маму, папу и ребёнка — с таким же кривым сердцем, все держатся за руки и сверкают улыбками во все квадратные лица. А над всем этим надпись неуверенным детским почерком: «Папацка, скаре иди дамои! Мь типя ждьем!! я типя лубл!! Твой чоля!! цмаф!» На этот раз Вону закрывает всё куда быстрее, сжав половины картона между собой. Словно боясь, что за ним кто-то наблюдает, он торопится и прячет открытку туда, где она была, и ещё дополнительно забрасывает книгу бумагами. — Ты взял?.. Взял?! — Да, — прочистив горло, нетвёрдо отзывается Вону и задвигает за спиной ящик. — Я всё никак... никак не мог её отдать, — лепечет Сынчоль в подушку, зажмурившись. — Извини, что пришлось ждать так... Сынчоль вновь проваливается в сон: дальше слышится одно его сопение. Вону, понимая, что слишком задержался в его личном пространстве, спешит на выход. У кровати он невольно замедляется, словно хочет что-то добавить, но мыслей слишком много, чтобы собрать их в адекватное предложение, поэтому он ничего не говорит. И старается об этом не думать, благо стоит его голове коснуться подушки, а телу — укрыться остывшим одеялом, и он моментально проваливается в прервавшийся сон. Как же Вону это не любит. Не переносит. Опять он выступает в роли закладчика, и лишь мысль о том, что это всего на пару раз ради телефона, даёт ему сил. Сейчас он вынужден оглядеться, проверить, не выглядит ли подозрительно для патрульных метро, и только потом подойти к камерам хранения. С видом максимально непринуждённым Вону открывает одну из ячеек под номером двести десять и, не глядя, кладёт туда флешку с результатами своей работы нескольких дней. Пальцы нащупывают что-то ещё, времени ковыряться нет, и он тотчас скользящим движением прячет это что-то в карман. Двигая из метро, Вону держит руку в кармане и понимает, что получил очередную флешку. У входа на станцию у мусорного бака трое мужчин курят, гадкий запах сигарет бьёт по носу, смешиваясь с приятным острым местной забегаловки. Вообще, в офис возвращаться ему нужно именно на метро, но он решает прогуляться до следующей станции, тем более погода сегодня приятная — мягкое садящееся солнце, тёплый ветер, дороги сухие. А ещё бы он хотел скрыть свой разговор с Юн Джонханом от посторонних ушей, к тому же тот уже звонит ему, прямо как по часам. И впервые, к его сознательности, на раскладушку, а не на обычный телефон. — И? — Я оставил. И получил ещё одну флешку. Что мне с ней делать? — Ничего, — Юн Джонхан вздыхает так, словно разговор его уже утомил. — Отдашь при встрече. — Джон-сонбэ, — ласково обращается Вону, откровенно подмазываясь. Конечно, Юн Джонхан сразу это просечёт, но на это и расчёт. — Значит ли это, что у тебя появилось время, и мы скоро... встретимся? — Время не появилось, но я займусь твоим телефоном. Может, завтра-послезавтра встретимся. — Я ещё буду нужен?.. Или... — Нет. На этом всё. У Вону как гора с плеч, как груз с шеи, как солнце после долгого дождя. Он готов взлететь. Он понимает, что это чувство обманчиво, и никогда нельзя ни на что надеяться, чтобы не обмануть свои же ожидания. Но эта мелочь всё равно поднимает настроение: это лучшие новости за последние пару дней. Юн Джонхан дал ему хотя бы какой-то прямой ответ. — Потеряешь флешку — оторву голову. — Ни в коем случае, Джон-сонбэ, — Вону тихо ойкает, случайно вступив в кем-то старательно собранную кучку из жёлтых листьев. Крепче сжав флешку в кармане, он физически ощущает, как от хождения его личная флешка бьётся о грудь. — Буду хранить, как самое ценное. — Что-то мне подсказывает, что твоим словам верить нельзя — своё самое ценное ты уже потерял и теперь с моей помощью пытаешься вернуть, но допустим, — голос Юн Джонхана не насмешливый, а по-обычному холодный, поэтому слышать это не настолько ужасно. Представив его ледяные глаза, Вону радуется, что не видит их сейчас. — Я сам позвоню. Не надо меня беспокоить. — И не посмел бы, Джон-сонбэ. Я- — старая раскладушка издаёт тилинь, и Вону запинается. Остановившись прямо на дороге, он ещё мгновение смиряется с тем, что сейчас произошло, а следом захлопывает раскладушку. Расстояние между станциями небольшое, но достаточное, и Вону срезает через квартал узких улочек с сомнительными зданиями и гаражами. Несмотря на отношение Юн Джонхана, его настроение не испортилось, и он, наслаждаясь последними остатками тепла, бодро пружинит по асфальту. Иногда приятно просто пройтись, не торопиться на очередное задание или из магазина с огромными пакетами. Без сопящего под ухом Мингю, без болтовни Суа в районе подмышки. Возвращаясь в одиночество, он словно снова перемещается в то время, когда был один. На улицах действительно узко, и Вону привычно врезается в такого же случайного прохожего. Тут же извинившись, он немного меняет выбор направления, и проходит за общественным рынком. Здесь не так людно, и шанс опять на кого-то налететь не столь высок. Он со внутренним умиротворением шагает (почти гуляет) и, уйдя в мысли, не замечает, как повторно налетает на безобидного прохожего. — Прошу прощения, — поклонившись и мысленно отругав себя за неаккуратность, Вону двигает дальше, но возникшее предчувствие заставляет задержаться. Он оборачивается на уходящего мужчину, и неприятное открытие сверлом ударяет в голову — это тот же человек, которого он встретил несколько минут назад. Мужчина скрылся за углом, и Вону не уверен, не был ли это кто из «Ветеранов», однако такая низкая вероятность никак не успокаивает. Вону продолжает путь как ни в чём не бывало, показательно расслабленно, но вместе с этим хватается за обе лямки рюкзака и в очередном просвете между двумя магазинами переходит на бег. Сейчас непоздно, обычный вечер понедельника, и это не должно быть страшно. Но сердце заходится в бешеном ритме, Вону с трудом сглатывает вязкую слюну, и все чувства обостряются. Хочется верить до последнего, что это опять Мингю, но он слишком хорошо понимает, что не может этого быть. Жизнь так не работает. Скорее всего Вону просто себя накручивает, но вот он начинает чувствовать чужой липкий взгляд. Опять это чужое предчувствие везде сразу. А ещё Вону отчётливо слышит позади себя шаги. Человек один, и Вону заставляет себя не оборачиваться, дотерпеть до конца здания. Поднявшись по короткой лестнице, он заворачивает за угол и принимается ждать. — Слушай, я же уже... — слова застревают в горле, потому что это не Мингю. Это двухметровый лысый мужчина, мощного телосложения, с засунутой рукой по вполне понятной причине в карман. — Добрый.. вечер. Вону разворачивается и, будто ничего не было, спокойно заходит в следующее расстояние между зданиями. Едва скрывшись за спасительным кирпичом, он срывается с места. Это уже не прогулочный бег, Вону перебирает ногами так, будто от этого зависит его жизнь (что, в общем-то, так и есть). Он знает, что слишком шумит, но лучше он пожертвует своим местоположением и быстро уберётся отсюда. Вцепившись в лямки пальцами, Вону не обращает внимание на бьющий по спине рюкзак и проносится вниз по району. Про метро он давно не думает. Сейчас самое главное оторваться. Вону плохо ориентируется в незнакомом районе, и это становится его серьёзной ошибкой — запутавшись в одинаковых улочках, он считает, что взял курс на проезжую улицу, но нет. Поднявшись по лестнице, он натыкается на уже не одного человека, а на целую группу. Такие же грозные, большие мужчины, в типичных для подобного типа людей костюмах и цветастых рубашках. Один из них ненавязчиво постукивает битой по асфальту, и это выводит Вону из оцепенения, в которое попал от подобной встречи. — Извините... — он пытается скрыть сбившиеся дыхание, и из-за этого еле может что-либо выдавить. — Потерялся. Вону возвращается по лестнице и теперь летит в другую сторону. Слюна неприятно копится, давя на саднящее горло, лёгкие горят, а ушибленная щиколотка даёт о себе знать, и он выжимает максимум своих сил. Стоит бы предупредить «Ветеранов», да никак, нужно беречь дыхание, и Вону оставляет это до того момента, как будет в безопасности. Забежав в страшный тупик, Вону тормозит, хлопает глазами, не желая верить в своё невезение, и чертыхается. Оглянувшись на улицу позади и признавая, что это не вариант, он надрывно дышит и усиленно думает. Мозг кипит, шестерёнки крутятся, от работы мысли сейчас повалит дым из ушей. Он суматошно осматривает тупик, находит глазами пожарную лестницу, и над его головой словно загорается лампочка — пришло время безумных, но работающих идей. Запрыгнув на закрытый мусорный контейнер, Вону заставляет себя напрячь все существующие мышцы и, подтянувшись одним рывком коленей, забирается на лестницу. Мокрые от пота ладони скользят, а рюкзак утягивает вниз, но Вону стискивает зубы и взбирается выше. Чудом не оступившись, он поднимается на крышу и бежит, бежит, бежит, пытаясь спасти свою задницу. Пусть и складное помещение, не небоскрёб и даже не семиэтажка, Вону не настолько отчаянный, чтобы прыгать вниз прямо так и проверять, есть ли жизнь после смерти. Это здание и ещё несколько соединены между собой общими пожарными лестницами и металлическими балконами, и единственное, что остаётся — двигаться к концу здания. Достигнув противоположного края крыши за считанные минуты, он встречает ещё одну пожарную лестницу, только широкую и с пролётами. Спуститься оказывается куда легче, теперь Вону находится с другой стороны. Это успокаивает, появляется надежда на то, что он привычно вырвался. Убирая из головы все мысли, абсолютно все, не отвлекаясь и сосредоточившись на дальнейших действиях, Вону допускает первую ошибку — не проверяет, куда несётся. Точнее, кто его может ждать за следующим поворотом. Потому что это снова те же люди. Ну, не прямо те же самые, но пару человек он узнаёт. И их биты. — ...Э... — Вону пятится, но, уловив боковым зрением, что в тупике его также ждут, начинает идти спиной к стене здания. Помня про удержание дистанции, он следит, чтобы никто из чужаков не приблизился раньше времени. Шум в ушах мешает собраться, Вону сглатывает, пытаясь дышать носом и держать каждого в поле зрения. — Господин Призрак, предпочитаете отправиться с нами самостоятельно или с нашей помощью? — откровенно издеваясь, торжественно объявляет тот самый лысый двухметровый мужчина, поигрывая пистолет. Он подбрасывает его в руках, будто мячик. — Вам же нужны деньги, да? Мы можем обсудить, — толком не договорив, Вону знает, что это дохлый номер. Но он должен хоть что-то сделать, как-то потянуть время. Сдаваться слишком рано. — Я заплачу втрое... Нет, я заплачу вам любую цифру, какую назовёте. Лысый мужчина качает головой и двигается в его сторону. Вону отшатывается назад и перемещается вправо, поскольку у стены уже ждут. Путей отступления больше нет. — Это слишком просто. Ну так что? — Выбора же по факту нет. Линейный исход, — не время блистать умственными способностями, но их вроде как главный не против поболтать, и это можно использовать. Хотя бы лишнюю минуту. — Зависит от того, как вы желаете добраться — целым или по частям. — Я- — Бля, хорош пиздеть, так всю ночь потратим, — в разговор вступает один из группы наёмников, низкорослый мужчина с разболтавшимся пучком на макушке. Его рубашка расстёгнута чуть ли не до пупка, и заметны кудрявые волосы на груди. — Забираем и двигаем. Лысый мужчина поджимает губы в улыбке, будто в качестве извинения, и остальные наёмники оживают. Его хватают сзади, и Вону, вспомнив уроки с Мингю, уходит от захвата за шею. Выходит не очень хорошо, его всё равно задевают, но он вырывается, а это и есть самое главное. Вону пытается проскочить, уклониться и разогнаться, но тут перед ним возникает лысый мужчина и бьёт прикладом пистолета с такой силой, что равновесие теряется. Попали прямо в висок, Вону заносит, перед глазами встаёт рябь, и он заваливается боком на асфальт. Удар словно выбил все правильные мысли, первое, что волнует после падения — это флешка Юн Джонхана, и только потом в мозг начинают поступать сигналы бедствия. С губ слетает болезненный стон, и больше ничего Вону сообразить не успевает, потому как его берут в охапку и прижимают не только к себе спиной, но и ткань к его лицу. Уловив характерный резкий запах чего-то медицинского, Вону по-сумасшедшему вырывается, яростно ударяя всеми конечностями в воздух, по асфальту, по чьим-то ногам. Он старается не дышать и даже задерживает дыхание, притворившись, точно усыпляющее средство сработало, но ткань держат слишком долго, и постепенно силы оставляют. Веки тяжелеют, дыхание замедляется, а в голове появляется настойчивый туман, превращая все мысли в желе. Следующий неизбежный вдох несёт за собой неизбежное. И тьма забирает Вону к себе. Первое, что понимает Вону, приходя в себя — у него чёртовски болит голова. Даже не так — он вообще её не чувствует. Она тяжёлая, налитая свинцом и ватная настолько, что не пропускает ни одной мысли. Вону плывёт где-то между сознанием и небытием, и пробуждение похоже на пробуждение после долгого двенадцатичасового сна. Головокружение остаётся, в глазах мушки, и он даёт себе пару минут, чтобы окончательно оклематься. За это время он вспоминает, что произошло, и открывает глаза не без опаски, ожидая толпу наёмников вокруг. Но он один. Это довольно просторное складное помещение, пустое, не считая установленных у стены строительных контейнеров и двух стальных бочек. Потолочное перекрытие сияет дырами, где-то крыша полностью разрушена, являя безоблачное вечернее небо, свисают не внушающие доверия провода и отделочные куски. Пол холодный, Вону отнимает голову от грубого расписанного граффити кирпича стены, и это мимолётное неосознанное движение приносит неприятную новость — его руки обездвижены. Прицеплены настоящими тяжёлыми наручниками к торчащим трубам с двух сторон, одна выше другой. С чужого взгляда его поза пришпиленного к стене, возможно, могла бы показаться забавной, но Вону совсем не до смеха. Его затопляет паника; стены сдвигаются, забирая кислород, в глазах темнеет, и он яростно пытается вырваться. Кожа запястий вспыхивает болью, наручники с характерным звоном бьются о трубы. Сначала его не пронимает, но постепенно шум доходит сквозь пелену чистого ужаса, и Вону резко останавливается. Он прикрывает глаза, максимально глубоко вдыхая и выдыхая, делает голову холодной и заставляет себя думать. Осматривая свою тюрьму ещё раз, Вону не находит ничего полезного или интересного для себя... кроме неподалёку валяющегося рюкзака. Из открытого большого кармана торчит уголок ноутбука, и Вону, бренча наручниками, пытается понять, осталась ли с ним флешка Юн Джонхана. В кармане ощутимо что-то двигается от бешеных поворотов корпуса, по груди скользит личная флешка. Всё на месте, значит, делает вывод Вону, это не Кан Хёнджо, наверное, обычные бандиты, захотевшие лишний миллион, или ещё кто больно обидчивый. Телефоны у него вытащили, их видно брошенных на рюкзак, но передатчик оставили, и Вону ещё никогда так не радовался присутствию «Ветеранов» в своей жизни. Не то что он нагло ждёт, что его тут же побегут спасать, но приятно знать, что ты не один. Что было бы, случись это при других обстоятельствах, даже представлять не хочется. Несомненно, передатчик придал сил, но теперь остаётся его как-то включить. Вону пробует плечом, но достаточно нажать не получается, и приходится потянуться к правой руке, что прикреплена выше. Из-за этого мышцы левой тянет, острые края наручников врезаются в тонкую кожу запястья. Буквально заставив себя игнорировать эту резкую боль, Вону неприятно изгибает шею и наконец достигает своей цели. — Кто-нибудь на связи? — спрашивает Вону, и его голос тонет в гуле работающих механизмов соседних помещений. Что-то отчаянно скрипит, скрежетает, и он не боится говорить во весь голос. Сегодня у Мингю несколько заказов на всю ночь, и Сынчоль обычно включает свой передатчик. — Сынчоль?.. — Да, что, Вону? Ты уже в офис? — Тут такое дело... — Вону не спешит признавать свой промах, вспомнив, как он бил пяткой в грудь и отказывался от предлагаемой помощи. — В общем, я... — Это то, что я думаю, да? — Вону молчит, и Сынчоль досадливо восклицает. — Малыш Вону! — Я приеду. — Во-во-во, куда ты приедешь. Сто-оп. У тебя заказ... Мингю! Большая ручка на металлической двери, вделанная в громоздкие ворота, начинает крутиться, и сердце Вону уходит в пятки. Мингю что-то отвечает Сынчолю, тот парирует недовольным бурчанием, и Вону перебивает их обоих: — Ко мне идут. Усевшись обратно к стене и приняв максимально мёртвый вид, Вону замедляет дыхание, как у спящего, и весь превращается в слух. Он слышит направляющиеся к нему шаги, чувствует рядом чужое присутствие. У него неплохо выходит держать лицо, пока на него вдруг не выливают столько пахучей жидкости, что заставляет захлебнуться. Откашливаясь под непрекращающимся потоком, Вону отворачивается и чувствует на губах тошнотворную горечь. Жгучий запах бьёт в нос, в глаза как песка насыпали, они горят и слезятся, пока он получает всплеск в живот. Не в состоянии промыть или хотя бы протереть глаза, Вону зажмуривается, часто заморгав, и застывает, прослеживая за тянущейся струйкой жидкости, которую ведут от него по пыльному раздробленному полу. Пришедший мужчина выглядит незнакомо, впрочем, по типичному костюму с цветастой рубашкой вполне узнаваем. Он работает молча, будто Вону здесь нет, с лицом полным меланхолии спокойно себе выливает бензин из красной потрескавшейся канистры. Вону наблюдает за ним сквозь плену слёз и обречённо разглядывает свою намокшую одежду — мокрые колени и прилипшую к животу ткань толстовки. Липкие пряди чёлки облепляют лоб, всё лицо в медленно стекающих каплях, а резкий запах словно везде, в воздухе, на коже, в каждой клеточке. Он вызывает тошноту, поднимающуюся к горлу, и служит точно ужасным предзнаменованием того, что сейчас произойдёт. — Вам необязательно убивать меня, чтобы получить деньги. Знаете, — Вону пробует сыграть в дипломатию повторно. — Я могу заплатить вам любую сумму, что назовёте. Мужчина не реагирует, продолжая разливать бензин ровной полосой, только ухмыляется одним уголком рта. — Я серьёзно. Мы можем договориться. Мужчина качает головой с всё такой же загадочной улыбкой и выливает в обе бочки остатки бензина, после их поджигая. Огонь вырывается вспышкой, распространяя огненную волну и столб искр. Вону тотчас чувствует, как волосы шевелятся на затылке. — А разве кто-то говорил, что тебя просто убьют? — хохотнув, мужчина по-мерзкому дружелюбно подмигивает, словно у них на двоих один секрет. — Отдыхай. Через... полчаса, может, начнём. Бензину нужно пропитаться. И с этими словами мужчина уходит через ту же дверь. Ручка, прокрутившись, оставляет его одного. Вону ждёт пару минут — вдруг к нему вернутся — и вновь проворачивает свои махинации, чтобы достать передатчик. — Э... Кажется, минут через двадцать пять меня... Из меня сделают шашлык, — он пытается хмыкнуть, чтобы облегчить вес слов, но не выходит. Осознание серьёзности ситуации, неизбежности придавливает его к земле, и он не уверен, что слезы собираются в уголках глаз из-за одного раздражения слизистой. — Я... — Я разберусь. — Мингю, нет, — моментально отзывается Сынчоль категорическим тоном. — Не смей бросать заказ Ли Шивон. Ты обещал. Ты должен, ты в курсе- Ты помнишь его стоимость? — Я уже еду. — Мингю! Мы разберёмся, твоя помощь не требуется. Не смей! Мы с Суа... Мингю?.. Мингю?.. Твою мать! Сынчоль зовёт Мингю, всё также безуспешно, и Вону мог бы проникнуться чувством вины, если бы вопрос не был буквально жизни и смерти. — Он же даже не спросил, где я... — В передатчиках есть подключённый GPS со следящим компонентом, — раздражённо бросает объяснение Сынчоль. — Сука. В другой любой ситуации Вону бы забрыкался, что его обманули, поменяли шило на мыло, но сейчас он чувствует облегчение. Он клянётся себе, что больше никогда не будет ничему противиться, что обещает его безопасность. — Сынчоль, мне... — в правом ухе мертвенная несвойственная тишина, и Вону теряется. — Сынчоль?.. Ладно. Больше необходимости надрываться нет, и Вону удрученно падает на зад. Ему прекрасно известно, что спасение придёт, в какой раз, это должно нести за собой спокойствие, но страх словно вцепился в него с корнем. Он поселился в костях, из-за чего Вону не может двигаться, сдавил лёгкие, заставляя дышать урывками, и самое главное проник в голову, глубоко поселился в мыслях, отбирая всё желание продолжить попытки выбраться. Вону понимает, что несмотря ни на что должен рассчитывать лишь на себя, но это громадное помещение так и говорит, что он заложник ситуации. Хочется сдаться, и Вону прямо-таки заставляет себя сосредоточиться. Вариантов развития событий почти нет, и он осматривает наручники, но без психоза, проверяет их прочность. Трубы старые и тяжёлые, они вмурованы в стену, и нет ни единого шанса, что он сможет их оторвать своими жилистыми руками. Взгляд дальше падает на ноутбук, но что он сделает? В рюкзаке нет ничего полезного, а его способности хакера сейчас вообще не в тему. Что он сделает, взломает механический замок? Смешно. Не сдаваясь, Вону проходится глазами по полу вокруг, но рядом нет ничего, что зашло бы за оружие, абсолютно пусто. Огонь разгорается, переодически выстреливая искрами, облизывает потемневшие стены бочек, и остатки уверенности в безопасности сгорают вместе с ними. Осознание того, что его собираются сжечь заживо, наконец-то достигает. И Вону, удерживаемый одними наручниками, сгибается в слезах. Это лишь его вина. Конечно же, стоило остановиться довольно давно. Стоило остановиться в тот же день и не писать Китэ сообщение о том, что теперь он работает один, без Юн Джонхана. Стоило вообще этим не заниматься. Всё это дерьмо, что он разгребает за другими, давно не имеет к делу Минхи никакого отношения, а он ввяз в это по самые уши. В его же интересах было всё просчитать и предвидеть такой исход. Это давно преследовало, но он отнёсся к этому слишком легкомысленно. Так наивно полагать, что ты бессмертный. Каждый этим грешит, но Вону не каждый, его жизнь раздробилась и началась вторая именно из-за смерти, и так глупо было это упустить. Пока Вону не решит дело Минхи, он не готов уходить, а там посмотрим. Он в курсе, что чокнутый на всю голову — его реально волнует лишь разгадка смерти сестры, а дальше что он будет делать, это уже вторично — но это впервые не вредит ему. Наоборот, это вытаскивает его. Представив, что на этом всё и закончится, с телефоном у идиота Юн Джонхана и с счастливым Кан Хёнджо, получающим миллионы со своего драгоценного «Кубика», Вону неожиданно загорается. Ха, может, дело в бензине, так удачно на него пролитом, но грудь жжёт до мерзкого дискомфорта, дыхание учащается по уже другой причине, и бешеный перезвон наручников возобновляется. Только теперь Вону не просто агрессивно ими бьёт о трубу, он агрессивно пытается выбраться. Одна из рук, правая, не так сильно сжата. Наручник здесь закрыт куда свободнее, запястья у Вону всегда были довольно тонкие, и теперь это преимущество спасёт ему жизнь. Он не собирается сидеть и как дева в башне ждать, когда его спасут. Даже если в итоге ничего не получится, он умрёт, пытаясь. Поскольку помогать другой рукой никак невозможно, Вону заставляет себя сесть на корточки. Спина прижата к стене, левое колено упирается в дыру бетона в полу, и он принимается за свою добровольную ужасную пытку. Наклоняясь в противоположную сторону, Вону тянет правую руку за собой. Сначала ничего, и он ведёт корпус сильно прямо. Тогда-то начинается настоящая пытка. Наручник смещается за косточку, там и встаёт, и Вону двигается рывками. Боль такая, что непроизвольно слезятся глаза, дыхание перехватывает, но одна только картинка перед глазами сгорающего человека заживо действует, как прекрасное обезболивающее. Вону толкает и толкает, елозит наручник туда-обратно, и его резкие концы оставляют за собой красные полосы на запястье. Сначала это просто следы, но вскоре Вону чувствует, как металл безжалостно разрезает кожу, появляются кровавые крапинки. Это дешевая плата за мнимый шанс спасения, и Вону не останавливается ни на секунду. Со временем спина, вторая рука и ноги затекают, принося больше дискомфорта, и без этого мокрый лоб покрывается испариной. И хорошо, что всё уходит на второй план: агония в запястье затмевает собой всё. Приходит мысль, что в таком темпе можно себе что и сломать, но до этого для начала нужно пропустить через наручник кость. Сломанные пальцы — не велика потеря, Вону прекрасно печатает и левой рукой с той же скоростью. Запал злости поутих, но не это основной двигатель, и его хватает ещё на несколько минут. С каждой новой проступившей полоской крови силы оставляют Вону. Рука от боли онемела, и, даже если он пытается тянуть с тем же рвением, у него не получается это физически. Хорошо, что как по команде за дверью постепенно начинают раздаваться нехарактерные шумы, скрежет остановился. Вону замирает и прислушивается, но разобрать что-то внятное нереально. Остаётся ждать, и ожидание это невыносимо: он будто ждёт собственный приговор о смерти. И, стоит ручке двери начать крутиться, он на корточках выпрямляет спину и готовится встретить его с высоко поднятой головой. Правда, когда дверь наконец открывается, Вону задушенно выдыхает и повисает на наручниках. Он пытается поприветствовать, сказать хоть что-то, но с губ срывается лишь жалобный всхлип. Ещё никогда он не был так рад видеть Мингю. Он смотрит на него как на чёртово божество, священное наваждение. Мингю же, суматошно пробежав глазами по всему помещению, смотрит на него как на призрака. Он бегом пересекает разделяющее их расстояние и, рухнув на колени, припадает к левому наручнику. — Привет, — с истеричным смешком сипит Вону. У Мингю сбиты волосы, словно он валялся на полу, на щеке след грязи, а чёрная одежда местами мокрая от крови. Возможно, это шок, потому что Вону цепляет абсолютно ненужная деталь — новая куртка порвана, и он представляет, как это расстроит Суа. Маска съехала до шеи, а ворот футболки разорван, открывая часть ключицы. — Привет, — Мингю тоже издаёт звук, похожий на смешок или фырканье, но его взгляд пугает — дикий и затравленный. Вону узнаёт его. Как и с Муён, как и после взрыва баз, Мингю, точно бомба замедленного действия, тело напряженно, лицо каменное, ещё немного, и он взорвётся. Его руки трясутся подобно его рваному дыханию, пока он пытается попасть ключом в замок. Быстро освободив левую руку, Мингю плавно переносит вес на другое колено. Щелчок открывшегося замка приводит в чувство. Вытереть глаза нет возможности, поэтому Вону часто промаргивается и неверяще ведёт освобождённой рукой: он в плену гадкого ощущения, что оказался прикован навсегда. Левое запястье пострадало куда слабее правого, и Вону осторожно тыльной стороной ладони утирает пот с висков, вымазываясь в бензине. — Блять, — цедит Мингю, голос гудит напряжением. У него всего три ключа на связке, и он пробует их по очереди, но ни один не срабатывает. — Блять. Он добавляет что-то на японском, наверняка тоже не особо приятное, и Вону на удивление воспринимает это спокойно. Не то, что Мингю ругается, а то, что всё идёт не по плану. В голове он словно уже невольно давно решил для себя, что не освободит правую руку просто так. — Я сильно расшатал крепление, — Вону только сейчас это замечает. В диком порыве он ничего не видел, мозг был запрограмирован вытащить запястье любой ценой. — Если ты ножом отодвинешь зазор дальше... Мингю оставляет попытки подобрать ключ и, не моргая, пялится на разхлябанный наручник. — Я могу поранить тебя, — сквозь зубы говорит он, явно с трудом сдерживаясь. — Будет больно. Очень. — Больнее этого? — Вону показательно вялым движением переворачивает запястье, намекая на стекающую тонкими нитями кровь. Мингю бросает связку и достаёт из-за ремня джинсов тонкий нож, предварительно вытащив из ножен. Вону мысленно готовится к тому, что боль съест руку полностью, но на деле вообще не больно, по крайней мере, не хуже того, что было до этого. Мингю берёт нож острой стороной к себе и осторожно продевает в расстояние между кожей и металлом. Часть острия уходит в зазор, и, тихо запыхтев от натуги, он отводит нож на себя. Одной рукой держит его за рукоятку, а второй — за острую часть. Голые пальцы сжимают нож крепко, и спустя пару рывков по ладони стекает кровь. Не поменявшись в лице, Мингю перехватывает нож поудобнее, пачкая лезвие. От количества крови рябит в глазах, и отводит взгляд Вону очень вовремя. Время слилось в одно это мгновение, и неизвестно, сколько они этим занимались, раз к ним подкрался знакомый наёмник, тот самый, что принёс бензин. Он не выглядит побитым, подходит с пустыми руками, всё его внимание направлено определённо на одного Мингю. — Мингю... — предостерегающе зовёт Вону, и следующее происходит за секунду: Мингю, словно почувствовав спиной, откатывается в сторону. Удар летит в стену. Наёмник теряет равновесие, заваливаясь на Вону, но Мингю уже на ногах, хватает за пиджак и резким движением оттаскивает в сторону. Он пытается уронить на спину, но наёмник вовремя переставляет ногами, и вот они встают напротив друг друга. Тем временем Вону хватает выпавший нож и продолжает попытки себя освободить. Одной рукой это делать невозможно сложно, но это не повод остановиться, и он садится на колени удобнее, чтобы время было потрачено не зря, и расстояние хоть на немного увеличилось. А ещё он постоянно, почти каждую секунду, поглядывает на то, что происходит у Мингю. Оба мужчины теперь немного помятые, наёмник утирает кровь, льющуюся из носа, и, пошатываясь, делает выпад. Мингю плавно уворачивается и ровным ударом по голени валит наёмника на пол. Они сцепляются в опасных объятиях, Мингю фиксирует наёмника в одном положении — прижимает к себе спиной и зажимает горло предплечьем — и держит. Тот отчаянно барахтается, размахивая ногами и руками, пытается ногтями отодрать руку, его лицо стремительно краснеет. Постепенно наёмник обмякает, и Мингю, крепко схватившись за его голову, лёгким движением сворачивает ему шею. Вону тотчас опускает голову к наручникам. По пальцам проходится неожиданная дрожь, и он берётся за нож надёжнее, концентрируясь на зазоре. Мингю пока скидывает с себя тело и бегло шарит по карманам. Нащупав во внутреннем кармане пиджака малюсенький ключ, он возвращается к Вону, и чудо происходит — наручник щёлкает, высвобождая настрадавшееся запястье. Встретившись с Мингю взглядом, Вону бросается к рюкзаку. Бегло проверив целостность ноутбука, он закидывает телефон и раскладушку в большой карман и, перепроверив закрытую молнию, поднимается на ноги. Голени горят, и копчик от долгого сидения на твёрдой поверхности ноет, но ни что не сравнится с правой рукой. Боль дикая, запястье онемело и плохо слушается. Скривившись, Вону надевает рюкзак на одно плечо и догоняет Мингю. Когда они пересекают половину помещения, в дверях показывается незнакомый наёмник. Они втроём останавливаются и смотрят друг на друга. В глазах наёмника при взгляде на Вону появляется искреннее недоумение, на Мингю он смотрит с искренней ненавистью. Издав боевой клич, наёмник летит на Мингю и замахом толстого деревянного бруска обрушивается на голову. Это выводит Мингю из строя, он наподдаёт ещё, и Вону непроизвольно вскрикивает, понимая, что ничем помочь не сможет. Поймав равновесие, Мингю бросает на Вону типичный неодобрительный чё за херня взгляд, из-за его взвинченного состояния это выглядит ещё более жутко. Вернувшись к наёмнику, на этот раз Мингю нападает первым. Он выбивает брусок себе чётким ударом, потянув руку наёмника сначала на себя, затем — в обратную, и его первый удар летит наёмнику также по голове, но в несколько раз сильнее, ещё один по шее. Отразив движением запястья летящий в него кулак, Мингю бьёт в открывшийся беззащитный бок и сильно добавляет локтем по плечу, из-за чего наёмник поверженно падает. Отбросив уже ненужный брусок, Мингю подтаскивает того ближе к бочке и опрокидывает её ногой. Выбросив сноп искр, она неотвратимо обрушивается прямо на наёмника. Страшной картины сожжения не происходит. Но Вону всё равно стоит как вкопанный, его замедляет оглушающий душераздирающий крик. Бензин на полу частично высох, поэтому наёмник не вспыхивает, однако выпавшие из бочки доски, ткани, разного вида мусор обрушиваются отдельными вспышками. Искры на одежде пока не разгораются, однако выжигают ткань до голой кожи, лицо пятнами краснеет — образовывается ожог. Неизбежно, но огонь всё же распаляется, и от этого жуткого зрелища Вону отрывается с трудом. Мингю уже на выходе, и он трусцой догоняет, не оглядываясь. Второе помещение мало отличается от первого, по крайней мере, размером. Здесь есть оборудование разного плана, оно работает (вот и источники скрежета и стука), три бочки образуют что-то наподобие костра, около которого наставлены стулья, облезлый диван, две лежанки. Больше осмотр помещения Вону время не уделяет, потому как навстречу с главного входа выходят двое мужчин. Мингю угрожающе надвигается на них, но Вону, представив, что придётся переживать это и в третий, и в четвёртый раз, протестующе прикасается к лопатке. — Больше не надо, пожалуйста, — жалобно сипит он, смотря Мингю куда-то под подбородок, в район кадыка. — Прошу. Мингю бегает глазами по лицу Вону, что-то пытаясь высмотреть, а после его кадык тяжело подпрыгивает. Раздаётся пистолетный выстрел, он кивает, и они ныряют за спасительные габариты оборудования в виде цистерны со сложным переплетением металла. Мингю указывает на спрятанную заднюю дверь между пустыми станками, и им требуется несколько поочерёдных перебежек, чтобы достичь её. Она оказывается незаперта, Мингю выскальзывает наружу, и Вону вываливается вслед за ним. Почувствовав свежий воздух, не отяжелённый технический, не бензин, он готов расплакаться, ком уже пережимает горло. Вечерняя прохлада ласкает щёки, а шелест листьев обещает, что всё закончено. Вону обнимает себя руками и следует за Мингю утёнком, боясь отойти хотя бы на лишний шаг. Их путь лежит через типичный для подобного места подлесок, проход между кустами узкий, ветви деревьев так и лезут в лицо. Вону не задаёт никаких вопросов и, не мигая, смотрит Мингю на затылок. События пятиминутной давности крутятся перед глазами, как сменяющиеся кадры фотоплёнки, в голове то, что он не хочет говорить даже себе в мыслях. Ком каменеет и идёт вверх по горлу, и, после того, как они выходят из подлеска к заброшенной автобусной остановке, у Вону не остаётся сил — он склоняется тут же к редкой траве, не ища кусты, и спазмы скручивают его желудок. Выйти нечему, но позывы не заканчивается, Вону издаёт гортанные не самые приятные звуки, и с губ стекают тонкие нити слюни. Он не знает, может, это из-за тошнотворного запаха бензина. Или же нет. Или же это из-за Мингю. Наёмник со свёрнутой шеей, наёмник со вспыхнувшейся рубашкой и покрасневшим лицом стоят перед глазами. Вспоминается целая груда тел на заброшенном складе, куда они ездили для разговора с Томизуки, сам Томизуки окровавленный с ног до головы на асфальте. Один из телохранителей Кан Хёнджо в «Лунном отражении», получивший рассекающий удар в шею. Ещё незабытый образ Наби, как пуля с близкого расстояния раздробила ей лицо в мясо, как её кровью окрасились стены и пол. Кукольную позу Минхи, её задравшееся платье и следы удушья на шее. Месяц с лишним Вону пытается примириться с тем, что смерть — виновных, невиновных — в этом втором мире Сеула это абсолютно приемлемая вещь, и он, наконец, это понимает. Но видеть, как люди становятся просто телом, как огонёк жизни в глазах постепенно потухает, как не остаётся ничего, больше того, что он может вынести. Ему страшно осознать, что это настоящая, реально существующая вещь, которая происходит постоянно каждый день. Легче верить в то, что далеко, то, что никогда не видишь. Придя в чувство, Вону полоскает рот взятой из рюкзака водой и выпивает ещё добрую половину бутылки. Разумно опасаться погони, но ему ничего не говорят, и Вону тратит ещё минуту, чтобы вытереть руку, особенно нежно обойдясь с запястьем, и наложить на раны несколько пластырей. Он подходит с одним к Мингю, ходящим из стороны в сторону. С трудом отловив его, чтобы закрыть порез на ладони от ножа, Вону наблюдает за его хождениями и ждёт сигнала, что ли, слов, которые обозначат их дальнейшие действия. Видно, что Мингю всё ещё не пришёл в себя, более того, в дали от опасности он распыляется сильнее. Подозвав Вону к мотоциклу невежливым взмахом ладони, он надевает на его голову шлем и сам, без шлема, занимает своё место. Нетерпеливо поддавая газу, из-за чего мотоцикл ревёт, Мингю опять бормочет что-то на японском, и Вону поскорее садится. Ему не по себе, в мысли очень вовремя приходит то, как Сынчоль отреагировал на самовольство Мингю, и предчувствие обещает ему, что тяжести сегодняшнего дня ещё не окончены. В офисе всё так и оказывается. Они ещё разуться не успели, а Сынчоль уже ждёт их, бедром облокотившись о диван, руки скрещены на груди и лицо угрюмое максимально. Рейвена не видно, Суа смотрит телевизор и сидит в кресле на самом краешке с выпрямленной спиной — кажется, ещё секунда, и она даст дёру из гостиной. — Ким Мингю, какого хуя! — набрасывается Сынчоль, взрываясь давно сдерживаемым раздражением. — Какого хуя ты творишь?! Стянув кроссовки, Мингю не реагирует и пытается обойти, но Сынчоль толкает его в плечо. — Мы бы сами вытащили Вону. Мы бы... Какого, блять, хрена ты устраиваешь самодеятельность? — Сынчоль, это- — Вону! Нет! — грубо перебивает Сынчоль, жестом показав, чтобы Вону замолчал. — Не лезь. Тебя это не касается. Ким Мингю, я жду ответ. Сомкнутые губы беззвучно двигаются, встав на месте, Мингю смотрит Сынчолю в район подбородка, грудь вздымается от частного дыхания. Только слепой не поймёт, что с ним снова происходит вспышка агрессии, а уж товарищ по команде, знающий его не первый год, тем более это поймёт. Но Сынчолю как будто наплевать. Он топает по пятам к личной комнате и, не выдержав, не просто толкает Мингю, а хватает за плечо, заставляя развернуться. — Я ждал этот ёбаный заказ три года. Ты вообще в курсе, что такое не каждый день предлагают? Или вдруг внезапно отупел? Ты вообще помнишь, сколько он стоил?! — Сынчоль кричит, надрываясь, на шее выступила венка. Через слово он сильно бьёт Мингю в грудь и не получает никакой отдачи — тот застыл статуей, ни единого движения, даже взгляд направлен на определённую точку в полу. — Ты мне теперь должен лишний лярд, поздравляю! Поздравляю, блять! Мне похуй, хоть всю жизнь на меня батрачь! Но не смей больше так делать. Если ты ещё раз изменишь мои планы на своё усмотрение ради- По инерции от удара Сынчоля относит вправо. Он медленно разворачивается, и злость с лицо сошла, как краска, сменившись искренним шоком. Он хочет что-то сказать, но Мингю бьёт ребром одной ладони в кадык, а вторым — в солнечное сплетение, из-за чего его отбрасывает назад. Сынчоль налетает на шкафчик с книгами и остальными мелочами интерьера, Мингю берет его за грудки, бьёт по стене, а затем — кулаком по челюсти. И ещё бьёт. И ещё. Губа лопнула, кровь испачкала подбородок, но Сынчоль не вытирает этот ужас. Задрав голову, он задерживает взгляд на Мингю, и впервые в его глазах можно увидеть проблеск страха. — Мальчики! — Суа вскакивает с кресла, подрывается в их сторону, но останавливает себя, на лице прямо написано, что она очень не хочет этого делать. Они встревоженно переглядываются, и Вону, опустив рюкзак к полке с обувью, бросается вместо неё. В тот же раз сработало. Почему бы и не повторить. — Мингю... — начинает Сынчоль, сглотнув, и кладёт ладони на руки Мингю, держащие его за рубашку. — Ещё раз. Встанешь между мной. И безопасностью Вону. И я убью тебя. — Ладно, дружок, ты опять чутка перегрелся... — Я убью тебя, — повторяет Мингю, крепче сжав ткань, что швы затрещали. — Я нахуй убью тебя. — Пойдём, — Вону за локоть оттаскивает Мингю от Сынчоля. Мингю потерянно моргает, словно забыл, где находится, и Вону пользуется его замешательством, на автомате направляясь в свою комнату. — Остынем. Затолкав Мингю к себе, прежде чем закрыть дверь, Вону провожающей его жалостливым взглядом Суа показывает жест окей, а отходящему от случившегося Сынчолю — целых два. Мингю, ведя себя, точно находится здесь один, мечется из угла в угол, яростно взлохмачивает волосы. Они смешно встают торчком, и он приглаживает их, изображая из себя нетерпеливого льва в клетке. Вону несмело приближается и не успевает слова сказать, как Мингю наставляет на него палец и выплёвывает: — Это твоя вина. Первые пару секунд это заявление вгоняет в ступор, но затем Вону пренебрежительно фыркает и явным да ладно, что ли видом наблюдает за метаниями Мингю. Произошедшее — дело серьёзное, и впору думать только о себе, но в нём уже посеяли семена сомнения. Без контекста ситуация выглядит ужасающе — он мог сгореть заживо, его убили бы, если бы не пришедшая вовремя помощь — но то, как она разворачивается, как её рассматривают остальные, снижает градус напряжения. Теперь это похоже на все прошлые подобные разы, когда задницу Вону приходилось вытаскивать из-за его же глупых ошибок. Он запрещает себе это, но часть его успела зацепиться за слова Сынчоля, и теперь, когда всё окончено и кажется ненастоящим страшным сном, в нём зарождается лёгкое чувство вины. Это по-идиотски, кто ему эти люди, чтобы он так переживал, но вот перед ним слетевший с катушек Мингю, и оно происходит как-то само. — Ну, я в курсе. Спасибо за напоминание. Я- — Дело не в тебе, — перебивает Мингю, явно не слушая. Кажется, разговаривает он сам с собой и говорит совершенно противоречивые вещи. — Дело во мне. Это моя вина. Это я... Поддаюсь. Вону горько видеть такого Мингю. Он потирает онемевшее запястье и пытается выбрать, что будет лучше сказать, чтобы не усугубить его состояние. В тот раз Мингю успокоился как-то сам, сейчас же заметно, что что-то гложет его, съедает изнутри, подпитывая огонь гнева. Вону очень хочется надеяться, что он здесь не при чём, но даже недалёкий сложит все события сегодняшнего дня и увидит бьющую по глазам связь. — Мингю, спасибо, — на выдохе начинает Вону, заставляя Мингю остановиться и взглянуть на него. — Этот долг мне не вернуть- — Не надо. — Мингю перебивает. — Ничего возвращать. Больше просто не... Не завершив мысль, Мингю издаёт тихий раздражённый рык, на челюсти играют желваки. Вону внимательно изучает его, пытается отыскать истинную причину всего, но это ускользает, маячит перед глазами, но не даётся. — Знаешь, начну с того, что я согласен, Сынчолю давно было пора наподдать по его самодовольной физиономии, — ответа нет, но Вону его и не ждёт. — Но всё-таки бить своих... не стоит. Необоснованное насилие не выход, оно не решает проблемы, особенно если это касается своих, — перед следующими словами он делает паузу, чтобы до Мингю дошёл смысл того, что он пытается сказать. — И если ты... злишься на меня... не стоит переносить эту злость на других. Мингю бросает на Вону один из тех ярко выраженных взглядов, когда по его мнению он говорит какую тупость. И Вону согласен, потому что искренне не понимает. — Ты говорил, что никто не станет во вред себе рисковать собой ради другого. Но ты... это делаешь. Постоянно делаешь. И это касается только меня. Зачем ты так поступаешь, если потом тебе хуже? — Я говорил. Много раз. Я говорю. — Ты говоришь странные вещи, — соглашается Вону, припоминая кучу будто вырванных из контекста фраз. Они должны что-то значить, они имеют двойное дно, но у него не выходит их разобрать. Словно это говорят не ему. — Я говорю как есть, — Мингю встаёт лицом к окну, и Вону, чтобы видеть его глаза, обходит кровать. Немного бессмысленно, потому что они нечитаемы. — Тогда я тебя не понимаю. — Заметно, — Мингю неожиданно пренебрежительно усмехается. — Я не хотел это развивать дальше, но ты же каждый раз спрашиваешь. Значит, я должен объяснить наконец. Вону сковывает неприятным предчувствием. Пыл из-за Сынчоля спал, но теперь Мингю заводится из-за другого, и он не уверен, что хочет это слышать. Возможно, разговор вообще стоило отложить на другое время. — Я не говорю это вслух, потому что сказать — значит, признать, что всё по-настоящему, — Мингю мягко сжимает и разжимает пальцы в кулаки, его немигающий взгляд направлен Вону поверх плеча. — Но мои другие слова ты не понимаешь. — Мингю, если ты не хочешь, не говори... — Любовь, привязанность, чувства — всё это дерьмо отвлекает. Заставляет остановиться. — Мингю продолжает, словно не слышал, он скрючивает пальцы и подносит к голове, с целью то ли сосредоточиться, то ли выдрать из себя скопившиеся мысли. — Чувства делают тебя слабым, зацикленным, они не оставляют в покое. — Мингю поднимает глаза, и Вону видит в них абсолютно новую, незнакомую эмоцию. — Ты — моя слабость. Озвученное заставляет Вону непроизвольно сделать два шага назад. Он пытается улыбнуться и как-то ответить, но всего сразу слишком много, и он молчит. Одна мысль как бы мимоходом задевает его, но он отгоняет её, ведь это невозможно. Наверняка всё как обычно не так, как он себе представляет. — Я... я не понимаю, — неловко признаётся Вону, бегая глазами по комнате. Мингю только наклоняется в его сторону, а он уже пугливо отступает назад. — Слова не работают. Мне перейти к действиям? — эти фразы можно было бы счесть за шутку или издёвку, но Мингю говорит совершенно серьёзно, по своему обыкновению рубленными предложениями, голос холодный и отчуждённый. — Показать тебе, что я имею в виду? Вону не отвечает, пятится, пока не натыкается поясницей на подоконник. Он выставляет вперёд руку, которая вскоре оказывается вжата в грудь Мингю. Тот качает головой, мягко берёт запястье, и Вону вообще никак не сопротивляется, позволяя опустить его руку. Он чувствует привычное напряжение из-за того, что Мингю близко. Однако сейчас всё как-то не совсем так. Не как обычно. Расстояние между ними в ладони две, а кажется, что куда меньше. От странного взгляда Мингю, направленного в упор, Вону почему-то становится жарко, жжёт прямо в животе, и, не выдержав, он сосредотачивает внимание на своих голых ступнях. — Я не сделаю тебе больно, — негромко произносит Мингю, его дыхание опаляет нос Вону. Пальцы, подрагивая, прикасаются к линии пластырей на запястье. Уж лучше больно. Уж лучше очередные мучения, потому что их природу Вону хотя бы понимает и сможет разобраться в происходящем. Это привычно, получать от людей одно плохое. Остальное же вводит его в оцепенение. Он даже не хочет представлять другие варианты. — Ты боишься меня. — Я боюсь того, что ты можешь сделать. — Что я могу сделать? — эхом повторяет Мингю, и голос снижается на ещё одну октаву, самую последнюю, гудит, как работающий фен. Он пробирает до самых костей. — Показать тебе свои чувства? Вону, как пойманный зверёк в свете фар, не показывает ни одного признака жизни. Он непроизвольно задерживает дыхание, сливается с окном и не издаёт и звука. Единственным подтверждением того, что он живой, служит стучащая кровь в ушах. Вону слышит своё сердцебиение, он его чувствует. Ему жарко, и он вцепляется в край прохладного подоконника обеими ладонями. Это никак не отрезвляет, потому как Мингю сокращает расстояние на ладонь. Его пальцы касаются подбородка Вону, настойчиво, но не грубо, большой палец поднимается к нижней губе. Вону, не в силах сопротивляться, перестаёт рассматривать свои ступни, и медленно, урывками, поднимает глаза. Мингю едва заметно приподнимает брови, точно о чём-то спрашивает, скользит ладонью к щеке. В следующую секунду он подаётся ближе и- И целует Вону. Определённо адекватные, здоровые люди, когда их целуют, думают о человеке или о чувствах, которые вызывает этот поцелуй. Однако первое, о чём думает Вону — это то, как всё не к месту. Они только что пережили страшное опасное событие, произошёл конфликт с Сынчолем. Вону весь в бензине (он чувствует его даже на губах), а ещё, пока он носился от наёмников, он весь вспотел. Мингю тоже весь грязный, в крови, и кажется, что это всё должно быть противно, но эта мысль моментом уходит, и следующее, что поселяется в голове Вону — это паника. Мингю целует его. Мингю. Целует. Его. Мингюцелуетего. Это то же самое, как если бы вдруг Сынчоль признался ему в своих чувствах или же Суа поцеловала его. И больше новости о том, что кто-то на полном серьёзе хотел бы его поцеловать, смущает новость, что это Мингю. Как. Когда. Почему?! Это лёгкий поцелуй, быстрое прикосновение к губам, и Мингю отстраняется, оставив ладонь на щеке — Вону чувствует шершавость пластыря. Нужно что-то сказать, хоть как-то отреагировать, ведь на него уже смотрят с хорошо понятным вопросом в глазах. Вону пытается что-то из себя выдавить, губы нелепо двигаются, пока он пытается произнести хоть что-то. Не к месту хмыкнув, пытаясь сгладить неловкость ситуации, Вону мучается ещё немного, а затем урывками лепечет: — Вообще-то... Прежде чем поцеловать... Ты должен спросить разрешения... Или... Хотя бы... Предупредить... Человека о- об этом. Мингю спокойно изучает его лицо, а следующее произносит так просто, точно это пустяковый пустяк: — Значит, предупреждаю: я собираюсь поцеловать тебя ещё раз. Его свободная рука опирается о подоконник, Мингю наклоняется куда ближе, чем раньше, заставляя Вону съежиться. Теперь это не проба дозволенных границ, это серьёзный поцелуй, Мингю напирает, заставляя разомкнуть губы. Однако едва ли здесь можно использовать слово «заставлять» — мозги полностью отключаются, словно кто-то дёрнул за рубильник, и Вону отвечает с готовностью. Он поднимает здоровую руку и для чего изначально так и неясно, поскольку она оказывается каким-то образом у Мингю на задней стороне шеи. Никакого расстояния ни в ладонь, ни в пол-ладони больше нет, Вону чувствует, как язычок молнии от куртки Мингю жмёт ему в живот. Все ощущения обострились до предела, и внимание невольно забирают и остальные детали — как в комнате оглушающе тихо, как лёгкая щетина Мингю колет кожу, как волна мурашек, проходящая по загривку, так и говорит, что всё по-настоящему. Мингю немного наклоняет голову, чтобы они не сталкивались носами, и зацепляет сначала верхнюю губу. Вону снова не может дышать. В голове каша, происходящее до и после размыто, его волнует лишь то, что сейчас. Под напором Мингю он отклоняется назад, пальцы проходятся по коротким волосам на затылке. Губы у Мингю обветренные и тёплые, настолько тёплые, что жар возвращается, и Вону душит в ощущениях чужого присутствия, такого близкого контакта, какого у него не было давно. Мингю скользит поцелуем дальше, целует в уголок губ, спускается к подбородку, и боль в запястье возвращается, так Вону схватился за подоконник. Время замирает, и есть только Мингю, его невероятные губы, и прикосновение ладони к щеке. Сложно определить, сколько это длится, потому что всё заканчивается, кажется, за считанные секунды. Вону трусливо открывает глаза и убирает руку за спину, якобы так можно будет сделать вид, что там она всё время и была. Мингю тоже запоздало убирает свою ладонь, хотя пальцы остаются на щеке до последнего. На его лице написан вопрос, никакой насмешки или какой-либо другой негативной эмоции, из тёмных глаз ушёл внутренний огонь злости. Он смотрит слишком открыто, в нерешительном ожидании. Вону опять борется со словами, потому что связи с мозгом всё ещё нет, в мыслях — одни прикосновения губ Мингю. Пытаясь сосредоточиться, он глядит то в потолок, то в пол, внимание расфокусированно. Поймав дверь, он смотрит на ручку... и вспоминает, кто ждёт их за дверью. Вспоминает, почему они здесь вдвоём, вспоминает, что было до этого, вспоминает, кто такой Мингю и кто такой Вону. И тут его словно ушатом воды опрокидывает, обрушивается осознание всей абсурдности ситуации. Здравый смысл, наконец-то, возвращается, и Вону приходит в ужас о того, чем они сейчас занимались. — Ты же... Ты же несерьёзно, да? Это всё эмоции. Переизбыток эмоций. Извини, что из-за меня ты что-то не так понял, — Вону неловко хихикает, очень вяло, и чешет заднюю сторону шею. — Это, э... Это всё твоё... Слетение с катушек. Мингю в ответ смотрит на Вону растерянно, с такой явной искренней потерянностью, что в любой другой момент можно было бы удивиться стольким эмоциям разом на его вечно каменном лице. Он кажется по-настоящему дезориентированным, нахмурившись, он открывает рот, но Вону опережает из страха, что будет сказано что-то такое, что ему будет не перебить. — Ты просто перевозбудился, да? Сегодня столько произошло... Это всё переизбыток эмоций. Это не то, что ты... «чувствуешь». — Вону- — Ты вроде как пришёл в себя, да? Можешь идти отдыхать, — Вону не толкает, но кладёт ладони Мингю на плечи и таранит к выходу из комнаты. Мингю пытается всё-таки что-то сказать, но подчиняется, послушно пятясь. — Я думаю, что это всё эмоции. Ситуации. Такой сумасшедший день, да. Сумасшедший. — Вону- — Это немного не то, что должно быть, да? Но это всё эмоции. Они такие. Да, — Вону снова выжимает из себя легкомысленный смех, заставляя поверить их обоих, что произошедшее не стоит ещё каких-либо обсуждений. — Завтра утром проснёмся, и всё произошедшее покажется той ещё ночкой. Кто же знал, что одному так опасно выходить из дома. Открыв дверь, Вону буквально выталкивает Мингю из комнаты. В гостиной никого, и он, задержавшись, криво улыбается. — С кем не бывает. У твоей вспышки агрессии были свои причины, да, — Вону отмахивается, якобы устало закатив глаза. — Я думаю, что нам надо... — несвязный поток слов заканчивается, и он, пойманный собой же врасплох, стоит по-дурацки с открытым ртом. — ...Спокойной ночи! Не стесняясь, Вону с шумом захлопывает дверь, ещё и на замок закрывает, что совсем по-идиотски, потому что Мингю вряд ли будет ломиться в комнату. Он разворачивается к кровати, и подоконник как магнитом притягивает его внимание. Измученно простонав, Вону сбивает грязные волосы в кучу, что страшные воспоминания никак не убирает, наоборот, напоминает о человеке на букву «М», про которого теперь думать нельзя. Мингю сделал это вроде как с целью объяснить, что происходит, он прямо об этом сказал, но легче не стало. Наоборот, Вону запутывается ещё больше, потому что теперь он не понимает самого себя, а что ещё может быть сложнее этого. Они вместе живут и работают, Мингю его товарищ по команде и напарник, он чужой человек, который появился в жизни каких-то два месяца назад. Он никто. Он человек с очень непонятной историей, он сложный, вечно грубый, холодный и не самый приятный собеседник. Перед глазами стоят сегодняшние убийства, они несут за собой тошноту, подбирающуюся к горлу и давящую на желудок. Но самое главное, что это не всё. Вону также помнит, как Мингю немного сбито рассказал о своём хобби, как на специальном вечере они стояли на балконе, как разговаривали о жизни после смерти и о кошмарах, как Мингю несколько раз спас ему жизнь. Как его работа стала куда легче из-за той батареи молока, что ему принесли. Как Мингю вытаскивал его из каждого кошмара, сократив время мучений, как был готов не спать несколько ночей, только бы разбудить перед очередным страшным сном. Мингю — это набор противоречий. Он заставляет переосмыслить некоторые вещи и... почувствовать что-то по-настоящему. Всё это выглядит сложно, большой загадкой, думать над которой придётся долгое время. Но это сейчас неважно. Вону загружается из-за другого. Его беспокоит, что он ответил, никто не принуждал его, он сам поцеловал в ответ. Он даже не раздумывал об этом. Его притянуло к Мингю по причине, которую он боится озвучить себе вслух. Больше всего Вону пугает то, что ему понравилось.