Магия вне Хогвартса

Спальня мальчиков утопает в нежности и тишине, освещаемая едва мерцающими лучами рассветного солнца. Ещё совсем рано, ничто не смеет нарушить царящее умиротворение, прервать чей-то сон, забрать власть себе. Время застывает. Есть в этой нежности что-то ещё. Что-то ещё, что никто не может определить, а может, просто не хочет. Гарри всегда спит чутко, улавливая практически всё, что происходит рядом, пускай это даже может быть частью сна. Лёгкое, эфемерное касание чего-то нереального мгновенно врывается в сознание, заставляя открыть глаза и сразу же найти источник. Прямо перед собой Гарри видит нежно-голубого, полупрозрачного енота, что касается аккуратной мордочкой щеки, — это что, сон? Что здесь делает патронус Седрика? Животное тихо произносит родным голосом: «Выйди из гостиной», и по телу бегут мурашки от сладостного предвкушения. Гарри аккуратно отбрасывает в сторону одеяло, встаёт и как есть, прямо в пижаме, старается максимально тихо пройти по комнате к выходу, уже чувствуя, как губы сами растягиваются в улыбке. — Ты что, совсем дурак? — шепчет он после того, как Полная дама, что-то бурча, закрывает проход, и тщетно старается придать голосу строгости, ведь сам чуть ли не светится от счастья, — зачем ты так рано пришёл? И как тебя никто не заметил? Седрик молчит, смотрит так просто и так тепло, что вокруг сердца завязывается приятный узел безумной нежности. Он словно впервые смотрит на любимые черты. Гарри… Мерлин, его Гарри. Прикрывает глаза. — Отвечаю по порядку, — улыбается, — во-первых, нет, не дурак, просто очень по тебе соскучился, — вновь мурашки, — во-вторых, это же так захватывающе — в тайне пробираться по замку, когда тебя могут в любой момент поймать, ну, а в-третьих, я же староста, я знаю, в каких местах никто не дежурит. — Вот именно! — восклицает Гарри вслух и сразу же оборачивается назад, надеясь, что никто больше не проснулся и не захотел вдруг узнать, кто же тут разговаривает, — ты же староста, если бы тебя поймали, проблем было бы в несколько раз больше, — журит мягко, хоть и понимает, что вероятность того, что это повторится снова, составляет девяносто девять процентов из ста. — Кеш, ты правда думаешь, что после того, с чем нам пришлось столкнуться на Турнире, меня может испугать какая-то там миссис Норрис? — Седрик улыбается, и Гарри не может не улыбнуться в ответ. Он кладёт руки на чужие плечи и прижимает к себе, крепко обнимая, чувствуя, как часто бьётся сердце и как правильно замирает дыхание, — я на что угодно готов, если наградой будет встреча с тобой. Гарри целует его первым, прижимаясь, зарываясь рукой в чужие волосы. Чувствует, как сердце стучит где-то в районе живота, и выдыхает прямо в поцелуй. Проходит пару секунд — кажется, вечность. — Иди собирайся, — шепчет Седрик, потираясь носом о его щеку, — а то ещё увидят нас так, будет неловко. — Да, — сразу же соглашается Гарри, закусив губу. Замирая, ждёт пару мгновений, а после поворачивается и смотрит на Седрика, — знаешь, что? — Что? — Я люблю тебя. Скрип портрета и тихие шаги растворяются в пронзительном сердцебиении влюблённого парня. * Возвращаясь из Хогсмида уже глубоким вечером, Седрик не думает, что может случиться что-то из ряда вон выходящее. Позволить Гарри выпить в «Трёх мётлах» чуть больше, чем стоило бы, не кажется ошибкой, даже когда он уже в замке откидывается на его плечо и пьяно смеётся: — Мне лень идти в гостиную, давай трансгрессируем! Гарри щурит искрящиеся азартом и детским счастьем глаза, и Седрик чувствует, что просто не сможет напомнить, что трансгрессия в Хогвартсе невозможна. И ведь правда пытаются, потому что Гарри любит приключения, а Седрик любит Гарри. Ему так нравится его непонимающий взгляд после того, как первая попытка не удаётся, нравится его звонкий смех, когда он от усилия подаётся назад и, запутавшись в собственных ногах, падает на пол, нравится его встревоженный голос, когда он объясняет внезапно появившейся рядом МакГонагалл, что он не пьян и они просто развлекаются. Та, конечно, не верит, но разве это важно? Да, факультет каждого теряет аж по пять очков в качестве предупреждения, но это всё ещё не кажется ошибкой. Седрик не сводит с Гарри взгляда, ловя себя на мысли, что жизнь свою без него даже представить не может. Гарри думает о том же. * — Ке-еш, — Седрик даже удивляется, как легко и незаметно имя слетает с губ и как быстро на него устремляется взгляд зелёных глаз. Взгляд его полон лёгкого укора, брови чуть нахмурены, а губы поджаты, что всё равно забавно — Гарри похож на нахохлившегося воробья. Седрику хочется прикоснуться губами к его щеке, но он останавливает себя. — Ты всё ещё на меня обижаешься? — спрашивает аккуратно, садясь рядом, даже не пытаясь придвинуться ближе. Ответа нет, они просто смотрят друг на друга какое-то время, и Седрику так хочется как-то прервать напряжённую тишину: — Ты знаешь, что когда ты злишься, у тебя смешно морщится нос? Невооружённым глазом можно заметить, как Гарри отчаянно пытается скрыть улыбку и удержать на лице маску безразличия. Взгляд его слегка проясняется, а черты лица разглаживаются. — Ты знаешь, почему я ещё с тобой встречаюсь? — склоняет он голову набок и смотрит с прищуром. Седрик что-то мычит, давая понять, что слушает, — только потому, что у рыб и овнов идеальная совместимость. Он улыбается, окончательно убирая в сторону обиду, словно специально, словно дразня и пытаясь затащить ещё глубже за собой, как русалки в Чёрном озере, и снова в голове появляется приятная мысль о том, что хочется его поцеловать. И Седрик даже не пытается сдержать себя. Знает, что всё равно не получится. * — Ты не поверишь, что я раздобыл. Гарри отрывается от учебника, щурясь поначалу от светящего сквозь окно Большого зала прямо на него солнца. Седрик сидит рядом и смотрит восторженно, крутя в руках какую-то металлическую коробочку с непонятными рисунками. — Что это? — очевидно сразу, что это, чем бы оно ни было, всяко интереснее домашнего задания, и книжка отправляется куда-то в сторону. Как вообще можно учиться, когда от любимого так и веет какой-то тайной? — В общем, — начинает Седрик и выдыхает, улыбнувшись, — один мой магловский знакомый поделился со мной их чаем. И, знаешь, я ожидал многого, но того, что мне правда понравится — ни за что. Он поворачивает коробочку крышкой вверх и даёт её Гарри. Того поначалу обжигает холод металла, но он быстро привыкает и читает на этикетке «Эрл Грей». — Я рад за тебя, — смотрит ласково, с едва заметным глубоким чувством на дне глаз. Душу радует вид чужого улыбающегося лица, хочется сделать колдографию и смотреть на неё в те моменты, когда на душе особенно тяжело, а голову посещают дурные мысли. — Не хочешь попробовать? — спрашивает Седрик, положив локти на стол. Гарри в удивлении вскидывает брови, — я имею в виду, не хочешь как-нибудь вместе посидеть в гостиной Пуффендуя? Я бы мог купить чего-нибудь в «Сладком королевстве» и, очевидно, твоё любимое мороженое, и мы бы могли сыграть в волшебные шахматы, я их из дома привёз. Получился бы чудный вечер. В глазах Седрика — весь мир, в глазах Гарри — любовь, которой так много, что в ней можно утонуть и захлебнуться. Такая искренняя, такая чистая, такая его. — Конечно, что за вопросы? Седрик заставляет влюбляться в себя всё больше и больше, искусно играя на струнах чужого сердца. А Гарри просто пленён и просто не хочет его отпускать. * — Эй! — Седрик вырывается из чужой хватки и отходит в сторону, поправляя рубашку, — отстань. — Ну Се-дрик, — тянет Гарри и скрещивает руки на груди, смотря с каким-то вызовом, — не будь таким занудой. — А ты не будь таким весёлым, — парирует легко, с удовлетворением отмечая про себя, как Гарри фыркает и закатывает глаза. Он сейчас такой тёплый, такой домашний, что хочется просто схватить его в охапку и унести к себе, далеко отсюда, не позволяя никому на него смотреть. Гарри лишь хитро улыбается, крепко берёт его за холодные ладони и тащит на себя, вытягивая в самый центр Выручай-комнаты. В Хогвартсе во время Рождества слишком шумно и многолюдно, мест, где можно уединиться, можно пересчитать по пальцам одной руки, поэтому они здесь, слушают ритмичную тихую мелодию песни какого-то исполнителя и просто наслаждаются возможностью отдохнуть и провести время вместе. Седрик проводит пальцем по чужим костяшкам, слегка покачиваясь в такт музыке, вырисовывает на коже незамысловатые узоры и обхватывает запястье, мол: я рядом. Гарри смотрит на это, закусив губу, и его глаза находят его, мол: я знаю. Седрик утопает в этой зелени. Странный звук заставляет их по очереди поднять взгляд наверх. Сначала наверху появляется едва заметное свечение, а после над ними медленно разрастаются длинные зелёные ветки с небольшими мерцающие белыми ягодами, окружёнными плотными листиками. — Омела, — шепчет Гарри и переводит заворожённый взгляд на него, — мы теперь должны поцеловаться. — Я знаю, вообще-то, — смеётся Седрик и, положив руки на чужие плечи, наклоняется ближе, застыв совсем рядом с лицом, опаляя горячим дыханием и глупо улыбаясь, — говорят, что на Рождество случаются чудеса. — И что? — заинтересованно изгибает бровь Гарри, усмехается. — Ну, давай, моё чудо, — пауза, — я буду ждать тебя. Гарри не реагирует или просто не показывает этого, а просто целует первым, обнимая и прижимая крепче к себе. Такой горячий и невесомый, словно нереальный. Седрик хочет, чтобы этот момент не кончался. *

Я люблю тебя и буду любить, пока не перестану дышать. Я это твердо знаю. Ты мой горизонт, и все мои мысли сводятся к тебе. Пусть будет что угодно — все всегда замыкается на тебе. И так было всегда. Всегда.

«Триумфальная арка», Эрих Мария Ремарк.