Freak

Они лежали в кровати и молча слушали музыку, воткнув в уши по одному наушнику. Эдди вглядывался в темноту и думал о пятнах от подошвы на потолке — он точно видел их днём и не мог вспомнить, откуда они там, хотя смутные догадки присутствовали. Грудь вздымалась спокойно и медленно, возможно, волна тепла разливалась по телу вслед за выдохшимся сидром, но он надеялся, что так хорошо ему, потому что все налаживается, и сердце тянется навстречу этому будущему. Будущему, в котором он перестаёт страдать. А пока он закрывает глаза и чувствует, как падает, пока их мизинцы соприкасаются. Голова идёт кругом, но легко и приятно, как будто он делает очередное вращение на карусели. Ночь долгая и надрывная, раскрашена динамичным протестом Paramore. В комнате душно, но подняться и сесть, открыть окно – тяжело, когда в голове качается море. К тому же, страх, что под окном кто-то все ещё стоит, зажав в ладони камень, и ждёт, пока лохматый силует покажется, не даёт распрямиться. У Эдди громко-громко стучит сердце, он в адреналиновой эйфории, когда радостно и страшно, как на квестах или днд партиях. Он улыбается, разглядывая следы на потолке. Он жмурится, а перед глазами обрывки получасового воспоминания – как его милый стучит в окно и переваливается через подоконник, мгновенно опускает раму и падает на кровать, прижимая к ней Каспбрака и шёпотом приказывая замереть. Они лежали так несколько ужасающе долгих минут, прислушиваясь к скрипам и фантомным шагам на улице. Ричи дышал коротко, рвано, бесшумно и быстро, пытаясь восстановиться после долгого бега, и Эдди чувствовал подрагивания его груди. Тяжесть потного тела, разгоряченная близость и момент…опасности?..тайны?… Он чувствует себя героем фэнтезийной романтической саги, которые так любит почитывать его мама. Где-то под окнами рыщет Бауэрс. Они не будут подниматься до уровня окна, поэтому сползут на пол, тихо посмеиваясь. Пока Ричи будет мыться, Эдди, возбужденный и улыбающийся, прошмыгнёт на кухню и заберёт из холодильника бутылку с остатками домашнего сидра. Они выпьют его на двоих почти залпом, а потом заберутся в кровать и будут лежать рядом, слушая плейлист Эдди. Подушка влажная от волос Тозиера, по комнате гуляют световые полоски, когда редкая машина пересекает улицу. Утром в школу. До фестиваля чуть меньше недели, и чем ближе дата, тем скованнее чувствует себя Эдди. Ричи на репетициях появляется редко, часто сбивается с ритма и забывает слова. Они с ребятами собираются ежедневно в гараже Билла и оттачивают пять выбранных песен допоздна. Билл играет на синтезаторе, Стэн у него на подхвате – так странно смотреть на их молчаливую игру в четыре руки, Стэн кажется совсем отстранённым, но Билл говорит, что это от намерения сконцентрироваться. Майк и Бев жгут на одолженных электрогитарах, причём Бев одолела бас всего за несколько часов и теперь шутит про ловкие женские пальчики. Конечно, ее партии на басе совсем простые, а опыт игры на гитаре уже имелся, но это не может не восхищать. Они с Майком также умудряются петь, не сбиваясь, и это не может не восхищать. Они солируют – и это дуэт двух сильных голосов. Бен раздобыл драм машину. Эдди и Ричи были на подпеве. Эдди был этим доволен: он не умел играть на музыкальных инструментах, а вокал у него совсем не для соло, ему не хотелось быть на виду, но хотелось хорошо провести время с ребятами, будучи не сторонним наблюдателем, а участником. Ричи не был доволен, но ничего другого он не мог получить, еле-еле заглядывая на репетиции. Ребята все понимали и не винили его в той ситуации, в которой он оказался, но не могли доверить ему более сложную партию. Но это все было на неделе, а сейчас, в моменте, Эдди лежал рядом с Ричи и думал о всяком, но в большей степени – о том, как ему хорошо и неловко, о второй молчаливой ночи и о том, что Ричи снова заскакивает к нему, а значит, ищет в нем защиты (о том, что Ричи выбирает его дом, потому что он ближе всех, или о том, что к другим неудачникам тот также влетает, старается не думать.) Утром в школу. Утечёт ли Ричи через окно с остатками темноты, когда Эдди будет погружён в предрассветную дремоту? Или останется с ним и спустится к завтраку, и тогда они будут шутливо убеждать Соню, что та просто забыла про ночевку? — У Ramones есть песня,— Ричи продолжает смотреть в потолок, а у Эдди дыхание перехватывает. Голос хриплый после долгого молчания, ему нужно время, чтобы окрепнуть. А пока это сбивчивый шёпот, прерывающий тишину в комнате, но едва-едва слышный из-за музыки в наушниках,— про клей. — Про клей?— Эдди перекатывается на бок и привстает на локте. Убавляет громкость. Лицо Ричи расслабленное и вдумчивое. Влажные, слипшиеся ресницы полуприкрыты, как будто Ричи смотрит внутрь себя и ищет слова там, за чёрной пеленой. Закрытые веки дёргаются часто-часто. Губы сомкнуты, но вот-вот распозутся, раскроются от собственной ленивой тяжести. За напыщенным спокойствием – тревожная усталость. Эдди подмечает, как заострились скулы Ричи. Наверное, не будь он влюблён в него и не изучай его лицо при любом возможности, не заметил бы. Чужие ресницы вздрагивают, и Ричи открывает глаза. Зрачки рефлекторно расширяются, пытаясь уловить как можно больше света. Сколько это занимает? Четверть секунды? Для Эдди все будто в медленной съемке. Пауза между вдохами ощущается, как отсутствие дыхания в принципе. Утром в школу. — Ага. — Ричи тихо и ритмично вздрагивает от кашля. — Про клей. Эдди улыбается и непонимающе отшучивается: — Это какая-то панк-метафора, которую я, позорник альтернативной культуры, не понимаю? Ричи продолжает рассматривать потолок. Интересно, без очков он заметит следы от подошв? — Нет, буквально про клей. Эдди рассматривает лицо напротив. — И о чем песня? Ну типо… Панк нарушает правила и все такое, не удивлюсь, если там будет только одно слово, но ты же не просто так решил рассказать… Хотя это вполне в твоём духе, и в духе панка как направления… Ричи тихо смеётся и поворачивается в сторону Эдди. Тот замечает, как Ричи щурится, пытаясь сфокусироваться на его лице в темноте. — Ого, я слышу разумные слова в адрес панка. Неужели Мистер Нытик решил проявить немного уважения и потратить время на изучение культовой эпохи? Эдди опускает глаза. Ричи неловко вытягивает руку из-под головы и треплет Эдди по волосам, чтобы сбить того с толку ещё больше, пока он не ляпнул какую-нибудь колкость. Продолжает: — И да, и нет. Про метафору то есть. Какие стереотипы ты знаешь о панках, помимо того, что мы вонючие и тупые? Тихий смешок и слабый удар кулаком в плечо. Эдди задумывается. — Панки много пьют? Ричи поторапливает, цокает: — Горячо, но ещё не то. Там, где есть музыка и алкоголь, скорее всего есть и?.. — Женщины? Ричи смеётся громче, чем следовало бы ночью. — В чём-то ты прав. Женщины – самый страшный наркотик. Эдди укладывается рядом, теряя зрительный контакт, зато прижимаясь к Ричи плечом. В шутливом разочаровании протягивает: — Не дал мне погадать, чертила,– короткая пауза. — Итак, наркотики? — Да. — И клей? — Абсолютно верно. — Но это же совсем по-детски. Тёплый поиск, слепое, мягкое нашаривание – это не ковыряться в сухих листьях, нет, это гладить кошачью шерсть и удивляться оставленным на коже шерстинкам. Пустой разговор, но за словами нужно следить – какую глупость не скажи, эмоции от неё запомнятся. — Бинго, крошка,— Эдди не видит этого в темноте, но чувствует, как Ричи ухмыляется. — От панк группы ждут песню про наркоту, а они пишут песню о том, что идут нюхать клей, как толпа семиклассников. Эдди осторожно нащупывает ладонь Ричи и, не встретив сопротивления, сплетает их пальцы вместе. Не слишком ли много он копошиться? К черту, в конце концов, Ричи со своим сдвг может понять такое количество движений. А еще в их мозгах алкоголь, какая вообще разница… — И над кем эта насмешка? Над критиком? Над собой? Над движением как таковым? — На усмотрение зрителей… Никакой дискуссии, только смех. Нервный и тихий, еще чуть-чуть и станет истерично-свободным. Они не обсуждали ночевку у Бев, и это ужасно давило на Эдди в последние дни. Как быть хорошим другом, когда ненавидишь? Не искренне, конечно, нет, это как детская ненависть к матери: ты дала мне любовь, ты принесла меня в мир, ты мое божество и моя главная опора, почему ты делаешь мне больно? Никаких материнских фигур в Ричи не было, но это чувство – невинности и предательства в одном флаконе – убивало и раздражало ужасно, хотелось крушить вещи в комнате и громко плакать до исступления, лежа в куче мятой одежды, чтобы лицо опухло и покраснело, чтобы слезы кончились, голова набухла, виски болели. Потому что такая боль несравнима с той, что творится сейчас в голове Эдди. Бросить все и плыть по течению? Нет, он сам хозяин своей судьбы, он хочет быть хорошим другом и быть рядом. У Ричи есть серьезное оправдание, но это не делает чувство покинутости более притупленным. У них была невероятная дружба по интернету, а потом они виделись в школе, и Эдди чувствовал, будто происходило что-то важное, и никто этого не видит, но их с Ричи связь растет. Может, физически они мало взаимодействовали, может, поэтому никто не верил в его любовь всерьез. Но встречать рассвет, когда на другом конце трубки Ричи Тозиер рассказывает тебе про очередной безумный концепт группы, решившей одолеть конформизм… Это то, чего ему не хватало. Они были на связи каждый чертов день, они были совсем другими во вкладке «Диалоги» в Фейсбуке: более смелыми, более искренними, более резкими. Эдди было хорошо от этого. Эдди знал, что им нужно еще немного времени – и начнутся ночевки и прогулки только вдвоем. А потом появился Коннор и лишил его всего. Эдди думал, что его признание что-то изменит. Что Ричи объяснится, скажет, что терпеть не может Коннора Бауэрса и встречается с ним, потому что не хочет чувствовать себя одиноко или какие там еще тупые причины бывают для неудачных отношений…А к Эдди он давным-давно чувствует нечто теплое и приторно-колкое, как взрывная карамель, теплеющая на языке. Но что он получил? Никакой переписки, никаких объяснений – и теперь Ричи снова оказывается в его комнате, ворвавшись сюда ночью. Он устал. Он хочет быть хорошим другом. Он хочет быть рядом. Утром в гребанную школу. Молчание затягивается, но оно хорошее – у них есть музыка и алкогольное тепло в голове. От сидра хочется говорить и целоваться. —Ричи, —тихо-тихо, едва шевеля губами. У Эдди широко распахнуты глаза, и он чувствует, как подрагивает мокрая оболочка, собирающаяся стать слезой. — Ричи, я соскучился… Поток ледяной воды срывается с обрыва. — У меня хорошие мама с папой, спасибо им за то, каким человеком я стал, а еще спасибо тем пабликам с голыми тетками и фильму «Заводной апельсин», может еще Толкиену и Господу Богу, но они действовали заодно, может, еще стоит поблагодарить Боба Росса и солиста «Секс Пистолс», но мы с тобой это обсуждали, может, пару слов я найду и для мистера-президента, в конце концов, это в его стране я рос… Прости. Эдс, я несу чушь. Но мои мама с папой действительно хорошие люди, но знаешь, они типа не особо обращают внимание на то, что происходит со мной, они, конечно, привыкли, что я тот еще оболтус, но мама вообще всю жизнь хотела дочку, а папа сейчас озабочен смягчением раковых предупреждений, ну знаешь, когда вроде как еще можно что-то поменять, но черт с ним, дай Бог здоровья моему отцу, Эдс, он удивительный человек, а главное – поддерживал каждую мою выходку в детстве. Мне семнадцать гребанных лет, Эдс, и мои родители решили предоставить меня самому себе, я благодарен им, безумно благодарен, но знаешь, я как будто лишился места, где всегда могу… Нет, ну это лет в десять случилось, когда мама плакала, неспособная отнять мою боль после похода к дантисту… Детское сердечко навеки разбито, доверие подорвано. Ах, мамы, отчего вы не всесильны? Неудачники – мой дом, вы гребанные фрики, и после мамы с папой я смогу найти доверие и поддержку только в вас, но есть причина, Эдс, мой нежный, глупый Эдди, я столько раз просил совета у Беверли или Майка, я столько раз…. Черт с ними, я люблю Беверли и Майка, хотя он моей компании предпочитает Билла, ах, Эдс, есть причина, по которой я… —Тшшш, — Эдди резко поворачивается и затыкает рот Рич и ладонью. — Хватит… Теперь смотри на меня и моргни дважды, если скучал. Эдди, конечно, не видит, сколько там моргнул его ненаглядный – они в тёмной комнате, да и позы не располагают. Рука очень быстро затекает, и ее приходится вернуть на место. Но Эдди уверен, что Ричи тоже скучал. Именно это он и пытался донести. Поток разрушительной силы бьется о камни, но продолжает свой путь. — Я спал со Стэном, — глухо. — Он сказал, что я могу и не надеяться на взаимность с твоей стороны, но это было так давно, до всего… Не на ночевке, но это ты и сам помнишь, я не отлипал от тебя, но и не после нее, когда я ушел к нему… —Так и сказал? — Голос Ричи наполняется участием, набирается силы – так растет бегущая волна, становится серьезным и размеренным, — Эдвард Каспбрак, при подаче заявления на получение услуги «Взаимные чувства Ричарда-Балабола-Тозиера» произошла ошибка, повторите ваш запрос позже или обратитесь в поддержку. — Ричи. — Я уже семнадцать лет Ричи, чего уж тут, — шумный вздох. — Если тебя это успокоит – я тоже с ним трахался. Но это было так давно, до всего… Ты понял меня. Музыка на фоне кажется какой-то неуместной. Играет Hymn for a Droid - Psychedelic Porn Crumpets. И это почему-то ужасно выводит из себя. Эдди выдергивает наушник из уха, но так становится намного хуже. Слышно только сердце и чужое сопение, первое – бешенное, второе – в отчаянной усталости. Вода бурлит и вспенивается, водовороты пожирают деревья, оказавшиеся на пути. — Ричи, почему ты мне тогда ничего не ответил? Он обещает себе, что не будет злиться, каким бы не был ответ. Он обещает себе, что просто постелет Ричи на полу, если тот сейчас разобьет его сердце. Никто не обязан хранить стекляшку, которую ты вручаешь рьяно, отдавая ответственность. — Ты был пьян, Эдс, ты…— Голос виноватый, дурацкий. —Ты тоже. У нас с тобой не получается как-то о серьезных вещах на трезвую голову говорить, — едкая насмешка. Горько, странно, но все твердят, что пластырь нужно рвать одним движением, так почему бы не продолжить пытать себя, выворачиваясь наизнанку от тревоги. — Скажи честно, ладно? Я не выгоню тебя на улицу. Ричи вздыхает и долго-долго молчит. Эдди думает, что только этого простить и не сможет – молчания. Как ты тяжело не было объяснить, какой бы неоднозначной не была ситуация, молчание – это отказ от объяснений, это сложённое оружие и и попытка переложить ответственность, мол, думай как хочешь, делай как знаешь. Это решение будет жалким. Но Эдди ждёт, потому что знает, что Ричи не может так с ним поступить. Ему просто нужно время, чтобы собрать обезумевший рой в ровную муравьиную линию, чтобы оборвать обиженным выкрикам крылья и отпустить их, заставить подчиниться. — Потому что мне страшно. Эдди думает о сорванных ногтях и ночных побегах, о преследователе с камнями в кулаках. Эдди думает о компании придурков, избивших и опозоривших его однажды. Гребанный Генри Бауэрс. Чертов урод. Разве они не могут пойти в полицию и?… Нет. Он не пошёл в полицию, когда его избили на улице, и на это была весомая причина. Закон, конечно, на их стороне, но любое слово, призванное творить правосудие, теряет силу и оборачивается против страждущего, когда оказывается не в тех руках. — Мы могли бы обсудить это с Биллом и решить, что делать с Генри, Ричи, ты… Ричи болезненно дёргается. — Я встречаюсь не с Генри, Эдс. Проблема не только в нем, ладно? У них всех есть голова, не нужно думать, что его банда действует исключительно из его слов. Эдди рад, что Ричи не признаёт вину исключительно за старшим Бауэрсом. Эдди рад, что Ричи осознаёт это. — Но мы все равно можем обсудить это все вместе и придумать решение? — Нет. Ричи раздражён и напуган, Эдди сбит с толку. Ночь за окном постепенно рассеивается. До рассвета чуть больше часа, но темнота тускнеет, будто кто-то добавил в краску разбавителя. — Ричи..,— он поднимается и садится рядом. Хочется видеть лицо лежащего Ричи, но освещение в комнате позволяет лишь ловить очертания. Однако иллюзия визуального контакта укрепляет решительность Эдди. Хочется довести этот разговор до конца. Не ради себя и ответа на заветный вопрос, но ради того, чтобы быть хорошим другом. Руки мальчиков снова сплетаются, и Эдди слышит свой голос словно со стороны, слышит, как он наполняется натянутой уверенностью, слышит эту фальш во благо и думает, кого он пытается подбодрить, обмануть и наполнить уверенностью. — Давай тогда обсудим это со мной? Мы справимся с этим вместе, чтобы там не было. Все проблемы решаемы, верно? Мы сами в силах менять свое настоящее. Ричи всхлипывает и отворачивается, повернувшись на правый бок. Лёжа на краю кровати, он бездумно смотрел вглубь комнаты, но видел себя в эти последние недели. Глаза на мокром месте, ненависть и путаница. Очередная подростковая драма, будет ли он думать о ней через пару лет? Эдди затыкается. Бессильно сидит рядом и гладит его по волосам. Иногда это куда более ценное взаимодействие, чем слова, которые принято говорить. Каждое касание лишено мысли, но наполнено любовью и нежностью, искренним желанием помочь, спасти, отгородить от мира и осчастливить. Я здесь, я рядом, мы пройдём через это вместе, потому что я люблю тебя, а ты заслуживаешь всего самого лучшего в мире. Я разделяю твои эмоции, я хочу, чтобы ты чувствовал, что ты не один. — Эдс, что ты думаешь о Конноре?— Снова срывается в шёпот. — Только честно, ладно? Предельно честно. Эдди откидывает голову назад и тихо смеется. Болезненный вдох, пальцы чуть крепче стискивают чужую ладонь. — Я его ненавижу. Ричи с усталостью вздыхает. — За то, что он сделал со мной? Эдди поворачивается к окну. Улыбается и отвечает сразу. Ему не нужно время, чтобы обдумать вопрос, он размышлял над этим очень много раз. — Нет. За то, что он украл тебя у меня. Пауза. Почти неловко. Эдди все равно, он улыбается, разглядывая подоконник. Как же тупо все это выглядит, да? Но они пьяны и у них разговор по душам, его просят говорить честно, и он говорит, пусть это звучит эгоистично и клишировано, может, даже по-детски. Это его чувства, его эмоции, его мысли, и Ричи хотел их услышать. Молчат долго, до неприличия. Оба думают о чем-то абстрактном, избегая то от ответственности, то ли реальности происходящего. Не расплетают рук. Будь Эдди трезвый – у него сердце бы места себе не находило. Он бы бы ждал реакции Ричи, боялся бы, что тот поднимется, натянет кеды и бессловесно ускользнёт в окно. Он бы ждал спасительной шутки. Но они пьяны и говорят по душам, и Эдди не чувствует, не замечает, как постепенно уходит от Ричи невысказанная мысль, отвергнутая эгоизмом. Эдди ненавидит и любит в Стэне желание спасти, Эдди в нем нуждается и презирает, Эдди повторяет этот сценарий для Ричи, который никогда не просил о спасении. Ричи лежит рядом и бесшумно дышит – только поднимающееся тело. Ему, наверное, нечего ответить. Так кажется Эдди. Наверняка он не хочет ничего решать и молчит, чтобы не случилось даже вербальной измены, а дружеское сердце не было надорвано ещё больше. Эдди не знает, как Ричи сейчас ненавидит их всех — Эдди, Коннора, Генри, Стэна… всех — и неудачников, и компанию Бауэрса, и родителей…. Но больше всех – себя. Он так долго думал о себе и своей проблеме, что забыл, какими эгоистами являются остальные. Поэтому Билл встречается с каким-то мужиком. Поэтому Стэн однажды сказал про шкалу Кинси. Поэтому Генри бьет под рёбра с такой ненавистью, слыша комментарии о его розовом жакете. И он тоже ужасный эгоист, и это не пугает, но от осознания…. — Ты любишь Стэна?— Внезапный тусклый вопрос обрывает молчание. Эдди вздрагивает: — Я люблю тебя. Ричи улыбается – слышно по голосу. Они все ещё не смотрят друг на друга, ищут ответы за окном и в глубине комнаты. — А Стэна? У Эдди дыхание перехватывает. В глотке склизко и сладко, и эта тупая песочная туманность вместо мыслей. Когда? Кого? Он не понимает, что чувствует в моменте, а что продолжительно по времени, он не знает, чего хочет на самом деле. Он любит Ричи. Ричи заставляет его улыбаться так, что убрать улыбку с губ не получается. От их редких поцелуев его трясло, и разве это не те пресловутые бабочки в животе, не та любовная тревога, сжимающая горло и вынуждающая гореть от жажды встречи? Его сообщения постоянно вынуждали отложить телефон и выждать несколько секунд, чтобы успокоиться. Иногда Эдди не хотел его даже слышать, но в разлуке почти умирал от желания увидеться. Разве это не любовь? Разве это не та внушительная сила, которой посвящены оды, во имя которой совершают подвиги? Со Стэнли иначе. Стэн ощущается нечеловечно, но тепло и присутствующе. Стэн даёт ощущение спокойствия и дома, но разве это – любовь? Поцелуи со Стэном ощущались неправильно, но Эдди не мог понять, почему. Стэн просто позволил ему чувствовать себя особенным, но разве это – любовь? Он не знает. — Я не знаю. Ричи хмыкает: — Но он тебе нравится, да? Эдди находит в себе силы провернуться в сторону собеседника: — Стэн всем нравится. Чувствует себя по-дурацкому, совсем тупо, до абсурдного смешно. Ты ему о птичках, он тебе о водке – вот так это ощущается. Почему Ричи не может ответить на его запрос, на его чувства – необязательно взаимно, просто хочется слышать что-то стабильное, ясное, без перевода тем и длинных предысторий. Да или нет, и дальше оттуда решать уже, что делать, куда двигаться. Все равно вместе, пусть даже если друзья. Ричи приподнимается на локтях, делает захватывающее движение рукой и дёргает Эдди вниз. Снова лежат рядом. — Может быть и так. Но не все нравятся Стэну. Он же не чмошник какой, у него реально куча фанатов, но друзей кроме фриков и нет. Ему скучно с другими. С другой стороны, он и шанса другим не давал. Ставит себя выше других, вот она, еврейская кровь, стоит один раз убить Христа… Эдди обрывает шутку: — Он имеет на это полное право. Стэн умнее многих. — И, прежде чем Ричи успеет язвительно хмыкнуть, продолжает. — Но и ты тоже. И Майк. И Бен. И Беверли. И Билл. Есть вещи, которые нельзя просто выучить в школе, ты прекрасно знаешь, о чем я. — Но рост через травмы нельзя назвать экологичным. — Я слышу ЭТО от панка? Шутливый толчок в бок и сдавленный смех. — Так что там со Стэном? — Все ещё со слышимой улыбкой. Звучит уже не так серьезно, скорее любопытно-заигрывающе. Эдди тоскливо от этой интонации. — А что со мной? Ричи замолкает. Мягко сжимает ладонь Эдди и снова молчит. Ричард Тозиер – человек, который за словом в карман не полезет. Тяжёлый вздох. — Эдди, ты эгоист. Эдди от возмущения слюной поперхнулся. — А не сходить ли тебе к черту, придурок? У Эдди – пассивная агрессия, у Ричи – колкая насмешка. — Твоя мамаша спит, куда я пойду сейчас? — Конечно, спит, она весь день провела с твоей. Замирают. Смотрят друг на друга несколько секунд и рассыпаются сдавленным смехом. Отголоски нервозности сквозят во всех интонациях. Ричи пихается, сползает с кровати и натягивает кеды. Беспокойный, пританцовывает на месте и ругается с жутким испанским акцентом – черт разберёшь, что он там бормочет. Эдди чувствует себя разбитым и усталым, и отвлечься от мрачных мыслей не получается. Он любит Ричи, и тот не обязан нести отвественность за эти чувства, но как же с ним сложно. — Где твоя обувь? Эдди садится на кровати и кутается в плед. Интересно, они закончат этот разговор сегодня? — Внизу, я же не идиот. Ричи пожимает плечами и оглядывается. — Прости, я не заметил. Давно проверялся? Эдди фыркает. Тозиер снимает ботинки и доходит до шкафа, бесцеремонно дёргает ручку и погружает ладонь в содержимое случайно выбранной полки. Гибкая, она как рыбка проникает вглубь тканей в попытках нащупать что-то поплотнее. Вытягивая одну из толстовок, Ричи вываливает на пол все содержимое полки. Сдавленное «Упс» и нарочито громкий вздох Эдди. Ричи собирает толстовку в комок и бросает в Эдди. — Напяливай, мистер Беринг, нам предстоит покорение льдов. Сам поднимает с пола один из свитеров и натягивает его задом наперёд. Но это, кажется, не особо его волнует. Пересекает комнату и кровать, забирается на подоконник и только тогда оглядывается на Эдди, который никуда выходить не собирался. — Ты домой? — Прикидывается дурачком. — Наш сервис вам не понравился? Извините, мы не возвращаем деньги. Ричи трясёт головой. — Пойдём-пойдём. Мы ещё не закончили. Эдди вздыхает. Утром в школу, черт возьми, и спать осталось часа четыре… — Погоди немного. Приходится встать, выудить биндер из-под подушки и уйти в другой конец комнаты под скрип кровати. Эдди рассматривает стену, стягивая футболку и надевая утяжку. Голова мягкая, качающаяся. Никакого раздражения, только желание плакать в старом автобусе, пока едешь в соседний город, купив билет на мелочь, собранную на автовокзале. Уехать бы далеко и всех их не знать, придумать себе новую личность, выбрать забавное имя, носить шелковые рубашки и ругаться исключительно на русском. Избегание – тоже способ справиться с трудностями, верно? А мама? Его заботливая, вечно уставшая мама, которая живет ради него, потому что больше никого у неё в жизни и нет. Его одинокая, похоронившая мужа мама, у которой нет выбора – принимать или не принимать, потому что откажись она от него, она лишится последнего родного человека в городе. Что с ней станет, если он сбежит? Эдди думает о том, как забирается в ванну и раздирает себе руки. Представляет, как розовеет прохладная вода, а в глазах темнеет от болевого шока. Сжимает зубы от фантомной боли. Колит в сердце, перед глазами – разъебанный сгусток мяса, тонкая струйка фонтанирующей артериальной крови, неостанавливаемый поток более тёмной венозной, слабость во всем теле и сдавленный вой. Свет мигает, нос раздирает от попавшей воды, он сдавленно зовёт маму – только в мыслях, в последнюю секунду, бесконечно текущую, ужасно короткую. Пальцы сжимаются и разжимаются, цепляясь за бортики, на них остаются синяки от обезумевшей хватки. Затылок пронизывает растекающаяся боль от удара об кафель, и его выворачивает – вместе с ужином, едким и вонючим, почти переваренным, на полу оказываются зубы и кровавая каша. Мир вокруг моргает, сжираемый чёрными вспышками, что-то под руками хлюпает. Будет новое, будет?.. кто это кричит, кто держит его на руках?.. Он не мог поступить иначе… Эдди, ты эгоист. Интересно, ты скажешь то же, когда это произойдёт? Злые бессильные слёзы выступают на глазах. Босой Эдди стоит перед стеной и сжимает в руках толстовку. Right, right now I feel like an alien Like I'm sitting in a state of perpetual frustration Go on, shove me again, fuck with the head, leave me for dead Please? Однажды Эдди перестанет слушать Янгблада, потому что тот будет ассоциациироваться с этим периодом. — Чего завис? — Выкрик полушепотом. Ричи стаскивает кеды с незавязанными шнурками ногами, и те по очереди падают на простыню. Эдди шумно вдыхает носом, натягивает толстовку и поворачивается к окну. За обувь в кровати убить хочется. Черепица под ногами холодная и влажная, наступать надо аккуратно, чтобы не травмировать стопу или не удариться об краешек. Спускаться вниз с крыши первого этажа нужно аккуратно, цепляясь за ветки и трубу. Что подоконник, что труба очень подозрительно скрипят, и Эдди мысленно делает заметку – озаботиться укреплением собственного подоконника, пока один придурок не навернулся вниз с высоты второго этажа. Живо предоставив, как Ричи всю ночь промерзает на газоне с переломанным позвоночником, Эдди поежился. Трава кажется ещё более холодной. Ощущается странно, но не неприятно – странные хвостики липнут к ногам, но вместе с водой и мурашками отчего-то приходит и спокойствие. Голова проясняется, свободная от случайных очагов негативных чувств. Асфальт – это совсем другое. Шершавость каменного языка, отголоски солнцепека. Они прыгают по нему под кавер на Bad Guy, идут рядом, запрокинув головы. Фонари ещё горят, но их макушки скрыты в мокрой дымке, и кажется, будто светящиеся шары в воздухе - это цветы из потустороннего мира, распустившиеся на длинных железных ножках. Предрассветный Дерри дышит скрипами, стеклянными перезвонами пустых бутылок, гоняемых ветром, и машинными стонами в конце улицы. Где-то кричит птица. Солнце уже надорвало темноту на горизонте, и звезды поблекли, видно Венеру, которую неудачникам однажды показал Бен, и теперь они почти всегда находили ее на небе самостоятельно. Время, когда мир замирает. Маленькая смерть после потной агонии. Кажется, будто не имеет значения, какой громкости достигает звук в динамике телефона – восковых кукол в картонных домах по обе стороны дороги не пробудить, это таинство – декорация для красивой картинки, подросткового клипа про двух неформальных мальчишек-старшеклассников, танцующих босиком. У Эдди оборванный вздох и счастливая улыбка, он нещадно зевает и закрывает глаза, прислушиваясь к телу и земле, на которой стоит. Астматический приступ спит в глотке, не готовый к борьбе с ингалятором. У Ричи соскользнувшие с носа очки и смятые волосы, он двигается квадратно и резко, в его стопе - кусочек стекла, но ему нет до этого дела. Не хватает дождя и разлитой газировки. Ритм задан не сердцем, но самой ночью – как будто она вдохнула в них жизнь, заставила сердечную мышцу сокращаться в соотвествии с собственными часами. И пока спит Дерри, пока местный шериф видит сон о повышении, а детишки – о приближающемся Хелоуине, до которого чуть меньше месяца, жизнь существует только в двух телах, вспотевших и раскрасневшихся, таких юных без теней и суровых взглядов, за которыми они обычно прячутся. Ночь касается их приоткрытых губ и наполняет их головы холодным, покалывающим газом, от которого все тревоги замирают и сворачиваются в клубочек где-то под полушарными складками. Они не способны беспокоиться о будущем по-настоящему – не потому, что они глупы, нет, просто их лобные доли ещё лет шесть не позволят им делать этого. Но мысли о завтрашнем дне не станут от этого менее тошнотворными, волнующими или яркими. И ночь об этом знает и освобождает своих случайных артистов от того, что может помешать им играть истинную радость. Они кружатся на месте, они хватаются за руки, пихаются и летят в траву, вся одежда – в мокрых пятнах, лица – в случайных поцелуях. Отброшенный телефон проигрывает Gasoline, и у Эдди не возникает вопросов, почему у панка (и фаната Тейлор Свифт, Бритни Спирс и Леди Гаги) есть такое в плейлисте, потому что Холзи поёт о них и про них. …I think there's a fault in my code… …Are you deranged like me? Are you strange like me?… …Do you tear yourself apart to entertain like me?… …Are you insane like me? Been in pain like me?… …I think there's a fault in my code… У него живот болит от смеха. А поясница – мокрая и холодная. Эдди и Ричи лежат на траве заброшенного участка, оба продрогшие - носы шмыгают, хочется сжаться до комочка. Никакого алкоголя в крови, чувство радости от самого факта, где они, кто они, как они. Поднимается солнце. — Когда мы с твоим вампирским принцем встречались,— Первые осмысленные слова, продолжение комнатного диалога. Все остальное, сказанное на улице, было крикливым, коротким, заботливым или смешливым. Они снова возвращаются к мыслям. Ночное чудо подходит к концу, — или ты не знал? Эдди вздыхает. — Вы не говорили. Никто не говорил. Но он почему-то не был удивлён, это было чем-то естественным, как будто легко можно было догадаться. Между Ричи и Стэном чувствовалась невысказанная предыстория, но она могла быть и дружеской. Как будто взаимная полушутливая неприязнь строилась на чём-то очень интимном. — Мы дружили детьми. Он был моим первым гомо пробуждением,— тёплая, нежная мысль, будто пальцы с осторожностью перебирают фотографии в альбоме. — Знаешь, когда ты просто хочешь взять его за руку или когда чувствуешь сильное желание поцеловать его в щеку. С другими друзьями не так, а этого хочется постоянно трогать. Я не про сексуальный контекст, хо-хо, я не был малолетним… — Я понимаю, Ричи, можешь продолжать. Эдди думает о своих первых влечениях. Наверное, «пробуждение» его негетеро идентичности наступило вовремя просмотров музыкальных клипов по телевизору в гостинной. Или во всем виноваты «Пираты Карибского моря»? Эдди думает, что в тоне Ричи проскользнула нотка волнения. — Да. Прости. В общем, я довольно поздно осознал свою гомосексуальность, у Стэна с этим было как-то быстрее и проще. Мы встречались около полугода, это был интересный опыт, бла-бла-бла,— он показательно сделал «разговаривающие» ладошки, одна из которых укусила другую. — Я привёл его в нашу компанию неудачников, но фриком он был и без меня. Ну ты знаешь, мы же в одном месте все учимся последние несколько лет. На тот момент мы уже не встречались. И как-то сразу Стэн перешёл под крылышко Билла, и вот уже почти год между ними происходит нечто непонятное… Эдди не очень понимал, каких эмоций ждёт от себя. С одной стороны – здорово, что с ним делятся чем-то личным. Тем, что в компании не обсуждалось, но было в общем прошлом. Ричи доверил ему что-то, о чем редко с кем-то говорил. Это ценно. Но что-то внутри него так тоскливо гнётся, отнекивается, не хочет ничего слушать. Будто маленький ребёнок с простудой капризничает и отказывается от всего, что ему предлагают. — Ты начал с того, что тебе нравилось в Стэнли,— Эдди решает сам направить диалог в нужное русло, чтобы избежать неприятного отклика внутри головы. — Да. Знаешь, он иногда такой придурок – смотришь на него и думаешь: «На кого ты пытаешься быть похожим? На готов из Южного парка? На какого-то пидрилу из яойной манги? На Эдварда Каллена? Кого ты пытаешься обмануть?..» А он ведь реально такой. Я знал его ребёнком, я знаю его сейчас, но мой мозг не хочет воспринимать этот период мрачного становления. Он ведь в пятом классе вечер шутил на какие-то суицидальные темы, и никто кроме него самого не смеялся, потому что не понимал. Но как бы я сейчас не подтрунивал над ним – честно, я не хочу, оно само выходит! я открываю рот, чтобы сказать «привет!», а язык-помело туда-сюда, обратно, о Боже, как приятно… Не суть важно…. Эдди прикрывает глаза. На ум приходит детская ассоциация, и он решает ей поделиться: — Как жабы из сказки. Ричи как будто захлебывается словом – его сбили с мысли, которая и так не была прямой. — Какие жабы? Эдди сюжет сказки не помнит, поэтому делится основной идеей: — Там были дар и проклятие. Хорошая девочка при каждом слове сплевывала драгоценности, а плохая – жаб и змей. Ричи задумывается. — Знаешь, я бы предпочёл отрыгивать склизких жаб, чем жесткие драгоценности. А то поблюешь кристаллами с денёчек и помрешь от болевого шока, когда будешь пытаться поесть. Эдди хихикает: — Там ещё розы были. — Вместе с жабами? — Нет, с драгоценностями. — И КТО ТУТ ЕЩЁ ПРОКЛЯТ? Сидят на траве и смотрят на друга. Фонари на улице моргнули и отключились – значит, уже почти утро. И действительно, Солнце уже видно целиком, и оно достаточно поднялось над землей. Белое, холодное, небольшое. Мерзкая погодка, чувство покинутости. Смеяться не хочется. Оба думают о своём и почти синхронно ёжатся. Ричи отворачивается и говорит тихо, вдумчиво: — Я любил его мрачную загадочность, мёртвые шутки и безупречность, в которой он отдалён от нас всех. Эрос и Танатос, двойственная красота, смертельное влечение,— пауза. Дальше ехидное,— Ну и рожа у него чертовски красивая, даром что еврейская,— вздох. — И я понимаю твои чувства – когда кто-то, кому безразлично на всех, обращает внимание на тебя, трудно не влюбиться. Но в конце концов ты устанешь от надменности, она только в первое время ощущается как… Эдди начинает хохотать. Немножко истерично, аж до судорог – но в этом виновата скорее погода, от которой все тело сжалось в комок, а теперь разваливается и рвётся, как перетянутая стрела. Очень громко, продолжительно, почти задыхаясь – он даже рефлекторной пытается нащупать на поясе сумку с ингалятором, но та осталась в комнате. В ближайшем доме из окна появляется недовольное старческое лицо и выдаёт гневную тираду про идиотов, шлюх и топор в черепе. Ричи показывает лицу фак. Оно замолкает, а затем взрывается ещё большим количеством оскорблений, исчезает в окне и буквально через несколько секунд возвращается, сжимая в руке что-то очень похожее на винтовку. Ричи подскакивает, хватает Эдди за руку, одним рывком поднимает на ноги и бросается в сторону. Бум! Даже если раздражённый старикашка решил их попугать и пострелять холостыми, лучше скорее сматываться, пока соседи не вызывали полицию. Они бегут, боковым зрением замечая, как загораются окна в соседних домах. Заглушенная простуда сидит в глотке, как распухшая губка, не пропуская к лёгким ни гортка воздуха, но продолжая расти, как воздушный шарик. Эдди чувствует, что вот-вот споткнётся – каким бы быстрым он не был и как бы не хвалил его учитель физкультуры, стадион отличается от разбитого асфальта, а старт по сигналу от резкого скачка с одной целью, – но Ричи крепче стискивает его пальцы, когда чувствует, что тот замедляется, и тащит его вперёд. Они сбавляют темп только за поворотом, когда оказываются на окраине города. Отсюда минут десять до Барренса, но идти в секретное местечко без ребят – настоящее святотатство, будто ешь торт, оставленный вам всем, в одиночестве. Тихо посмеиваются, и только потом останавливаются. Руки упёрты в колени, оба дышат обрывисто и полно. Тяжело восстановить дыхание, когда то и дело срываешься на смешки. — Мы…ухм…идиоты… Ты…умх.. знаешь? Ричи согласно качает головой. Оба ни капли об этом факте не сожалеют – задорная искорка в глазах обоих. Идут вдоль забора, негласно решив возвращаться домой к Эдди через соседнюю улицу. Идут медленно, самой кожей вдыхая утро, которое принадлежит им чуть больше, чем другим. — Думаешь, он нас запомнил? — Эдди потягивается, на хожу выпрямляя руки. — Тот дед. Ричи пожимает плечами: — Даже если и так, днём он нас только размалеванными увидит, так что вряд ли узнает. Но судя по его реакции – мы далеко не первые, на ком он тренирует свои способности. Шустро он. Эдди вздыхает: — Дед-скорострел… Ричи замирает, разворачивается и поучительно качает пальчиком. — Это страшно, мой юный друг, мы все можем столкнуться с такой проблемой… Толчок в плечо. — Заткнись, Ричи. Так себе из тебя знаток душ человеческих, если честно. Ричи снова подергивает плечами и возвращается к маршруту. — Я так и не понял, что тебя так рассмешило,— гулкое и неловкое. Эдди задумчиво качает головой, но Ричи этого не видит – идет впереди и смотрит вперёд, в рассеивающуюся дымку на горизонте. — Ты дурак, вот и все. Ричи раскидывает руки в стороны в шуточном приветствии. Уходит в полунаклон, не прекращая шагать, оттого звучит сдавленно и трагично: — Это окончательный диагноз, доктор Кей? Или мне ещё можно помочь? Эдди боится, как бы тот не оступился и не кувыркнулся бы через голову. Картинно громко вздыхает: — Только розги, мой дорогой, только розги… И ловит Ричи за руку, заставляя выпрямиться и пойти ровно. Идут молча, почти деревянно держась за руки. Смотрят под ноги, и снова думают о своём, но об одном и том же – с разных концов и другими мыслями. Кажется, где-то кричит птица. — Стэн совсем другой, Ричи. Ричи вздрогнул (от холода? от неожиданности?) и ухмыльнулся. — Да,— и продолжает, прежде чем Эдди успеет что-то сказать,— и нет. Ты считаешь, что знаешь его лучше меня? Эдди считает, что знать Стэна невозможно. Об этом он Ричи и сообщает, и тот соглашается слишком яростно, громко и вычурно, как будто от перевозбуждения. — ИМЕННО. ДА! ТОЧНО! В этом и суть, мой мальчик! Сцепленные руки мотает из стороны в сторону, этой стихии хочется сдаться и принять ее, как истину, не пытаясь ничего понять или оспаривать, только встретить ее такую, какая она есть, и плыть по течению, ничего не спрашивая. — Никто! Никого! Не знает! Дело не в Стэнли Урисе! Не в Ричарде Тозиера! Не в Генри Бауэрсе! Мы! Все! Оди-на-ко-вы-е! Эдди останавливается и вынуждает Ричи замереть на месте. Говорит неспешно, чтобы сбавить скорость друга своим примером. — Я тебя понял. Ты хочешь сказать, что мы никого по-настоящему не знаем,— это кажется настолько очевидным, что совершенно не претендует на гениальный инсайт. Может, Эдди все ещё не до конца уловил мысль? — Но как это касается меня, Стэна или тебя? Ричи вздыхает. На самом деле он тоже упустил мысль, к которой должен был привести – дед отвлёк, а потом этот бег и сказочные метафоры. Но мысль была хорошая, соединяющая вместе три линии. Возможно, если они вернутся на место, где начали этот диалог, мысль возродится? Ладно, он сам это сделает. Потом. Один. По большому счёту, им некуда торопиться.

***

Пространство кухни полно джазом и запахом ванили. Эдди спускается по скрипящей лестнице, вовсю зевая, и разминает затёкшие плечи неумелыми вращениями. Ричи, который встал в душ первым, но почему-то постеснялся спускаться на кухню один, идёт прямо за ним и приветственно машет Соне: — Доброе утро, Миссис Кей! Как вам спалось? Не замёрзли под утро? Он ныряет под рукой Эдди и почти съезжает по перилам вниз – таким динамичным и мягким показалось движение. — Доброе утро, мальчики,— Соня смеётся и отходит в сторону, освобождая Ричи проход к стулу. — Все хорошо, спасибо. Вот здесь блинчики, здесь джем. Кофе на подходе. Эдди обнимает мать и обходит стол с другой стороны. — Доброе утро, мам. Она снимает джезву с плиты и осторожно наполняет кофейник. — Доброе. Эдди, два ланчбокса вон там, не забудьте взять, когда будете выходить. Ричи приподнимается на попе и смотрит в указываемую сторону: — Мадам, не стоило… Соня деловым тоном обрывает его и взмахивает руками: — Я не собираюсь отпускать ребёнка голодным. Эдди благодарен ей за молчаливое принятие, за горячий завтрак на всех, за то, с какой мягкостью она относится к мальчику, которого видит на своей кухне впервые – она с заботой подкладывает в тарелку Ричи блинчик и сама делает ему кофе по его запросу, хотя должна уже выходить, а с кофе и Эдди справится. Убедившись, что дети накормлены, плита выключена, а пятиминутная задержка, которую ещё можно компенсировать быстрым шагом, ещё не превратилась в опоздание, Соня накинула ветровку и взяла сумочку: — Все, пока, дети. Она почти выходит, как вдруг останавливается и делает очень серьёзное лицо, как будто все утро было каким-то чудесным представлением, а сейчас в театр ворвутся военные, скажут революционерам на сцене: «Ну, поиграли и хватит», и все окажутся расстрелянными или схваченными. Вот настолько она поменялась в лице. — Эдвард, выдай, пожалуйста, этому молодому человеку запасную связку ключей. Однажды я не найду в себе сил проверять, что так шумит за окном, и просто вызову полицию. Он же не хочет неприятностей? — Нет, мэм!— Ричи бодро качает головой, и его спутанные кудри забавно двигаются. Эдди думает, что мама скорее бы забила на них, чем вызывала полицию, и это бы грустно закончилось, проберись в их дом настоящий грабитель. Но больше всего его поразило, что она доверяет Ричи, мальчишке, которого знает исключительно по рассказам Эдди, ключи от собственного дома. Эдди даже не уверен, что она поняла, что это именно Ричи – он много рассказывал о всех фриках, и мама вполне могла запутаться в описаниях. Нет, это не про доверие Ричи. Это про доверие собственному сыну и его выбору друзей. — Э-э, хорошо?.. Хорошо, мам. Он подскакивает с места и подлетает к матери, чтобы поцеловать ее в щеку. — Хорошего дня, мам. — До свидания, миссис Кей! Соня улыбается и машет рукой, прежде чем уйти. Эдди закрывает за ней дверь и возвращается на место. Не знает, что на него нашло – он любит свою маму, но не то чтобы готов выносить это на публику. Это не мужественно. В его возрасте вообще странно иметь хорошие отношения с матерью. Но он же чертов эмо, так почему не довериться порыву и не проявить жест любви к женщине, которая посвятила свою жизнь ему? — Мы вчера слушали Холзи, — Эдди потирает глаза и улыбается своим мыслям. Думает о том, как мало времени на самом деле прошло, и какой насыщенной стала его жизнь. Он часто плачет, ссадины на его запястьях не успевают заживать — он постоянно обновляет их, а потом прячет под резиновыми браслетами, которые так неприятно цепляются за воспалённую кожу. Ему часто страшно тревожно, его мысли заполняют голову и будто леденеют там, замедляя все психофизиологические процессы. Хочется свернуться калачиком и не выходить из дома. Хочется драться и кричать. Его бесит, сколько драмы вокруг него внезапно образовалось – у подростков есть хобби – тонуть в страданиях, причиной которых стали они сами. — Не может такого быть такого, за кого ты меня принимаешь, — Ричи картинно разворачивается. За последние пару недель он заострился и стал ещё более неуклюже-квадратным. Эдди пожимает плечами и молча поднимается, чтобы дойти до ванной на первом этаже. Давит улыбку на лице, пока вытаскивает гребешок из сумки с расческами. На самом деле, когда он думает, что с его попадания во фрик тусовку прошло чуть меньше месяца, он очень напрягается. Вот что бывает, когда вы видитесь пять дней в неделю — отношения развиваются с ужасающей скоростью, это юношеская динамика с быстрой драмой и быстрым прощением – ваши обиды смертельны, но за один учебный модуль может произойти столько, сколько в жизни рабочего человека произойдёт за пару лет. Эдди, отверженный маленький транс*мальчишка, ещё в начале года ходивший в гордом одиночестве и слушающий Кейвтауна, внезапно оказался частью одной из самых бедовых школьных тусовок. Важной частью — шестеро фриков воспылали к нему нежными чувствами и пришили к себе. Он не знает, как будет жить без озорной и сильной Беверли, без крепкого и оберегающего Билли, без мудрого и успокаивающего Майка, без верного и внимательного Бена… Без прóклятой заботы Стэна и жалящей дружбы Ричи. Он возвращается на кухню и пристраивается за спиной Тозиера. Начинает аккуратно разбирать его смольные пряди и расчесывать их. Они ещё влажные после утреннего душа, и Эдди старается быть осторожным. — Именно это в тебе мне и нравится,— говорит он, пока Ричи неподвижно сидит, будто напрягшись всем телом. — Что ты весь такой серьёзный панк, насколько панки вообще могут быть серьезными. А в плейлисте у тебя Леди Гага, Тейлор Свифт и Холзи. Это делает тебя куда более панком, чем те, кто верен каким-то канонам. Макушка Тозиера пахнет сливочным кремом – аромат нового домашнего шампуня в доме Каспбраков. Чистые волосы приятно аккуратно разбирать, распутывать, формируя локоны. Эдди опускает глаза на пальцы Ричи, сжимающие вилку. Синие-зелёные кончики и почти черные пятна там, где должна быть ещё как минимум половина ногтя. Тон с задумчиво-мягкого становится печально-строгим: — Почему ты снял пластыри? Ричи, который хотел что-то ответить по поводу музыки, разжимает ладонь и под звон тарелки убирает руки на колени, скрывая их под скатертью. Эдди вдруг с отвращением думает о загноившихся ранах и последующей ампутации. — Захотелось,— Ричи горбится и говорит раздраженно. — Захотелось, и я снял. Давай ты не будешь указывать мне, что делать? Эдди делает глубокий вдох, чтобы ответить, чтобы обьяснить важность соблюдения санитарно-гигиенических норм, чтобы обозначить ужасающие последствия такой безответственности, чтобы…но вместо этого он внезапно даёт Тозиеру смачную затрещину. И сам теряется из-за того, что сделал. — Ричи, я…— Он хочет оправдаться, но нужных слов не приходит. Он испугался не меньше Ричи – таким для него внезапным стало собственное действие, нелепый порыв. Тозиер, потирающий макушку, оборачивается и смотрит на него удивлёнными глазами. — Ну нихуя себе…. Это в тебе маскулинность заиграла? — Иди к черту, ладно?— Беззлобно, но вместо извинений. Делает шаг назад и смотрит на гребешок в левой руке. Что это было, черт возьми? — Вы в этом доме ко всем гостям так относитесь? Кормите, спать укладываете, в баньке парите, а потом !бам! об стол и в печку? По его лицу непонятно, что он испытывает, но он снова живой и подвижный, прищуривается и выгибает брови. — Это что за варварские традиции?— Эдди нервно хихикает и неловко перекладывает гребешок из ладони в ладонь, стараясь унять мелкую дрожь, которая внезапно поразила его конечности. — И вообще, тебе от этого дома ключи хотели выдать! — Больно надо,— Ричи снова как-то тусклеет. — У меня своего дома, что ли, нет… — Видимо, нет. Эдди разворачивается и уходит в ванную. Во-первых, надо отложить гребанный гребешок. Не приди ему дурацкая идея с расчёсываемым чьих-то патл, не было бы и удара. Идиот, и что он пытался этим показать?.. Зачем была эта показушная забота, игра в идеальное утро?.. Во-вторых, нужно умыться и сделать вдох из трубки ингалятора. Он не знает, почему ему хочется плакать – он злится на себя или на Ричи? Камфорный воздушный шарик прокатывается по глотке. Нужно обтереть лицо. Мысли короткие, наскакивают друг на друга. Эдди открывает шкаф у зеркала и достаёт пластиковую корзину с бинтами, пластырями, перекисью и левомеколем. Когда пытаешься истечь кровью в собственной ванной ради того, чтобы заткнуть ураган в голове, всегда готовишь все, что может помочь при оказании первой помощи, если лезвие однажды мазнет слишком глубоко. Он прислушивается к себе и шумно выдыхает. Его переполняют эмоции – яркие, сумбурные, громкие, и он выбивает их короткими тычками воздуха из собственной груди. Мальчики плачут, мальчики делают глупости, мальчики умеют заботиться. Он весь – напряженный и несчастный, пытается придти в себя после неудавшегося диалога и отсутсвия здорового сна, ему нужно в гребанную школу, он чувствует себя ненастоящим, играющим в игру, о правилах которой догадывается все, кроме него. Это чувство обостряется в последние дни. Он хочет быть хорошим другом. — Эдс, чувак, ты в порядке? Ричи осторожно стучит в дверь, и Эдди выдыхает с особой силой, избавляясь от всего, что разрушает его голову. — Да, все в порядке.— Он ставит корзинку на тумбочку и открывает дверь. — Иди сюда. Втаскивает Ричарда в комнату за запястья и усаживает на край ванны, а потом начинает тараторить, пока готовит спиртовые салфетки: — Прости за удар, пожалуйста. Я не хотел этого делать… Типо… Много чего произошло за последнее время,— он начинает обрабатывать чужие пальцы, и Ричи морщится,— это не оправдание, но я правда… — Замолчи, замолчи, замолчи! Вы все любите говорить, что не хотели, но это уже сделано…. Эдди мрачнеет, снимая колпачок с левомеколя. — Я понимаю… — Помолчи, Эдс! Дослушал бы до конца, понял бы, что не злюсь. Поверь, твой удар стоит вторым с конца по степени нанесённого мне ущерба. Даже морального. Обогнал только мою мамочку, хо-хо! Эдди вздыхает и осторожно обматывает один из пальцев пластырем. Ричи терпеливо держит ладонь на нужном уровне, почти не корчась, когда становится неприятно. — По-хорошему, надо менять после каждого раза, как намочишь. Руки лучше бы не распаривать. На улице осторожнее… — Эдс, я как-то пережил эту ночь. — Тебе повезло, дурень,— прежде чем проступать к следующей перевязке, щёлкает Ричи по носу. — Подлови меня перед репетицией, я всегда с аптечкой. Вечером тоже можешь зайти,— и, чтобы не возникло неловко паузы, которую он сам себе надумал, продолжает. —Ты знал, что центры удовольствия и боли находятся рядом в лимбической системе? — Если бы я знал, что такое лимбическая система…,— ловит злобный взгляд Каспбрака. — Это тебе наша птичка напела? Дойдя до мизинца, понимает, как ловко у него получается. — А причём тут он? — Его тематика. Боль, удовольствие, духовные и сексуальный практики, все такое… Эдди неопределённо хмыкает, не подтверждая, но и не опровергая подозрения Тозиера. — Я подписан на несколько медицинских журналов. Не знаю, что тебя так удивляет Тозиер осматривает крепко связанную левую ладошку и театрально возмущается: — Чего-о-о? Ты? Эдди отбрасывает волосы со лба. — Я. Кто-то звал меня доктором этой ночью. Ничего не смутило? Ричи гогочет: — Ну ты ролевые игры за чистую монету-то не принимай! Момент очень хороший. Трогательный, мягкий, немного игольчатый. Они сидят в ванной, умытые, неуложенные, мятые, один на полу, подогнув под себя ноги, другой морозит задницу на остром краю ванны. Ватные головы и чистые личики – два отечных кукольных болванчика с уставшими глазами. Если бы не тревога, пропитавшая влюбленность, Эдди бы мог наслаждаться каждым подобным моментом – дружеская забота, дружеская преданность, дружеское молчание, но сейчас он пытается сдерживать улыбку, то и дело подергивая губами, и подавить внутренее волнение, которое пробуждается внутри каждый раз, когда его взаимодействие с Ричи обременяется интимностью – телесным касанием, визуальным контактом или честным разговором. Дружить с Ричи в интернете гораздо проще, в сети от тела и его реакций можно избавиться. Ричи никогда не увидит улыбки, с которой Эдди читает его ночные сообщения. Фантомный мальчик из переписок не принадлежит никому больше, он заперт в окошке диалога, и живет только там. Его нельзя ни к кому ревновать – он и так здесь, твой, уже подготовил вечерний плейлист и нашёл дурацких приколов с челкастыми котами. Любить Ричи из интернета гораздо проще, его не существует нигде, кроме вкладки на фейсбуке, и стоит Эдди выключить телефон или погасить экран ноутбука, как тот засыпает, останавливая собственное время. — Можно спросить кое-что? Он уже почти закончил со второй рукой. Ричи жмурится. — Можно, только если это не связано с Фрейдом, проститутками и Новой Гвинеей. — А при чем тут Новая Гвинея? Тозиер делает выпад вперед и щипает Эдди за щеку. — Ай-яй-яй, какой нехороший мальчик…Тебя же просили… Дядюшка Джо страшен в гневе… Эдди смеётся и пытается избавиться от чужой пятерни на своём лицо, одновременно не потеряв натяжения в собственных пальцах, работающих с бинтом. — Дядюшка Джо сам воспитывает своих бульдогов,— он лязгает зубами, — тебе не сбежать от его крепкой хватки. Не сбежать – это правда. Поэтому приходится фиксировать бинт почти вслепую, вертеть головой и смеяться, игнорируя тупую боль в сдавленной челюсти. Когда с перевязкой закончено, Эдди замирает на секунду, а потом перехватывает Ричи за запястье свободной руки и тянет за собой, на пол. Тот теряется и размыкает пальцы в попытке размахнуть руки и уберечь себя от падения, но момент упущен, а равновесие потеряно — Ричи летит вниз, оказываясь на хохочем Каспбраке. Они оба заваливаются назад, смягчая друг другу падение, и оказываются лежащими друг на друге. — Oi, красавчик,— бормочет Ричи, пытаясь нащупать пол ладонями и оттолкнуться, чтобы встать. — Сегодня ты оказался умнее дядюшки Джо, но он это припомнит. Его очки сползли на нос, а упор на ладони неприятно отзывается в пальцах, но он все равно отталкивается и садится на Каспбраке. — Подай мне руку помощи, товарищ,— Эдди цепляется за плечо Тозиера и подтягивается, пытаясь сесть. Они снова опасно раскачиваются, но в этот раз удаётся сохранять баланс. Эдди ставит руки назад, чтобы придать положению устойчивость. Ричи сидит на нем, и его костлявая задница ощущается не очень комфортно, но иногда стоит потерпеть – хотя бы ради этих потресканных губ и больших, уставших глаз. Несколько секунд молчат, разглядывая лица друг друга. Эдди думает о том, что Ричи видит в его лице – крапчатые от веснушек щеки, гневливо вздёрнутые лохматые брови или кроличью курносость? А может, он смотрит на лицо Каспбрака и ловит в нем несуразные линии, и это забавляет его? — Мы опаздываем в гребанную школу, ты знаешь? — Эдди улыбается. Они не разрывают зрительного контакта, и это делает его бесконечно счастливым. — Может, к черту школу? — Ага, щас. Не нужно расстраивать мою маму, ты и так мешал ей спать. — Тогда тащи косметику, без маскировочного грима я в этот ад не хочу.

***

— А всё-таки,— он находит в себе силы вернуться к вопросу. В конце концов, в своих эмо шмотках и с чёрными кругами под глазами он всегда чувствует себя смелее. Быть подростком – всегда вызов. Бвть проблемным подростком – вызов не только себе, но и окружающим. Не то чтобы это было важным, но… Ладно, для него это важно. Он бы спросить у Стэнли или у Бев, но тогда ответ будет неправильный, через чужую призму. Интонация какая-то фальшиво вежливая, аж самому противно. — Как давно вы с Коннором вместе? Улыбка Ричи почти не меняется, но по отведённому взгляду и чуть напрягшимся плечам Эдди понимает, что собеседнику неловко. Не некомфортно, нет, это действительно про неловкость. Как будто Ричи как-то провинился. Удивительно, но они почти не опаздывают. Другие неудачники уже ждут их на перекрёстке, и пока у Эдди есть несколько минут личного времени наедине с Ричи Тозиером, он хочет использовать их правильно. — Мы познакомились классе в шестом, летом, совсем случайно. Он тогда только переехал. Тусовались вместе в клубе игровых автоматов. Он касался моих пальцев чуть дольше, чем следовало. Коннор говорит, что влюбился в меня уже тогда. Представляешь? Я в шестом классе — лохматый нескладный придурок в огромных гавайских рубашках!— Эдди представляет. В шестом классе он смотрел на Ричи из другого конца коридора и слушал его идиотские шутки, смеясь в ладонь. Просто Эдди не было в жизни Ричи, он оставался фоновым персонажем, который сам выбрал для себя эту роль. Если бы он не решился на смену образа в начале этого года, таким бы персонажем и оставался. Обидно не из-за тёплой мечтательной улыбки, с которой Ричи рассказывает об этом опыте. Обидно из-за того, что вторым героем этой истории мог быть он сам, будь он немного посмелее. — Встречаться мы начали полтора года назад. Почти сразу, как я разошёлся со Стэном. Расставались несколько раз. Много. Я понимаю стремление Бев избавиться от этого человека в моей жизни, но он типа не хрен с улицы, мы многое пережили вместе, и эти отношения для меня очень значимы. Ты мне не безразличен, Эдди, честно, я рад, что мы стали так близки. Но я не хочу доставлять проблем никому из нас троих.. — Тс! — Эдди затыкает его рот собственной ладонью. — Скажи что-нибудь поумнее или ничего не говори, ладно? Звучит отвратительно. Ричи кивает. — Эта ночь была классной. — Да. — Спасибо за ключи. — Спасибо за разговор. Не то чтобы он сильно изменил их взаимоотношения, но он был толчком, новым смерчем, из которого каждый из них сможет вынести что-то для дальнейших размышлений. К сожалению, один разговор ничего не решает, когда вам обоим нужно вырасти, набить шишки, сформировать механизмы реагирования, осознавать, чего вы хотите добиться и какай формат общения для вас наиболее комфортен. Иногда обстоятельства решают за вас, и можно только отдаться им и ждать. Когда вы повзрослеете. Когда окружающий мир изменится. Когда вы будете чувствовать, как и куда расти. Потому что знать вы никогда не будете. Но Эдди все равно улыбается. Как хорошо, что они поговорили. — Oi, цыпленочек! — Ричи раскидывает руки, завидев Бев, и пытается затащить ее под локоть и взлохматить волосы, но та раздраженно отмахивается. Эдди обменивается рукопожатиями с Беном и Майком, коротко обнимает Стэна, который остаётся почти безучастным. — Мальчики, вам не писал Билл?— спрашивает Беверли, опережая возмущённые возгласы. Огорчённо-насмешливое лицо Ричи растекается в недоуменное. Ричи и Эдди переглядываются и одновременно тянутся за телефонами. У Эдди только одно непрочитанное, и то – от мамы. Мама <3 Надеюсь, вы предохраняетесть? Эдди фыркает, почувствов дежавю. Вы: Мам, он встречается с другим мальчиком. Эдди понимает, что все выжидающе смотрят на него, потому что Ричи убрал телефон почти сразу. — Нет,— взмахивает головой. Добавляет виновато,— Это мама. — Что-то случилось? — Ричи часто моргает и перебирает молнию на куртке, перенимая чужую тревогу на себя. — Черт знает,— с каким-то злым бессилием отвечает Стэн, и Майк тут же сжимает руку на его плече, выражая бессловесную поддержку. — Он не выходит на связь со вчерашнего дня,— поясняет Бен. — После школы разошлись, и все, ни ответа ни привета. Эдди и Ричи думают о том, как быстро Билли ушёл от них вчера. Эдди и Ричи переглядываются. Эдди думает о том мужике, о котором его предупреждал Вик. Нужно срочно найти его фургон, но если они все не придут в школу – будет катастрофа. Они не знают, где искать. — Вы связывались с родителями?— Когда Эдди и Билл дружили в начальной школе, Эдди часто был в доме семьи Денбро, и знал, насколько Шэрон и Зак участливые и заботливые, всегда рядом и всегда в процессе, они очень много сил вкладывали в развитие сыновей. Не может быть, чтобы они не были в курсе. — Сатана правый,— Стэн вздыхает и отворачивается. Холодный, он как будто делает все движения через ледяной треск. — Это не имеет смысла. — Почему? — После ухода Джорджи они словно призраки,— выдыхает Бев. — Вряд ли они заметили. Ребята молчат и перебирают в голове варианты событий. В полицейский участок идти нет смысла, прошло слишком мало времени, они не родственники, чтобы заявлять о пропаже, а местному шерифу на малолетних нефоров плевать, и действовать вне рамок протокола он не будет. Эдди с мамой не просто так не пошли в участок, когда на Каспбрака напал Генри со своей бандой. — Нужно идти в школу. Никто не надеется, что Билли уже там, просто забыл отписаться или сломал телефон. Они думают подключить секретарку, та всегда на их стороне. Директору дела нет до проблемного подростка, известного городу за свой вызывающий внешний вид и детскую травму, которая этот вид оправдывает, просто так он с полицией связываться не будет. Может, не все так плохо, и полиция не понадобится. Может, есть другой способ найти Билли. Директор не на их стороне, он вообще их ненавидит. А секретарка нет. Она успокоит и подскажет, с чего начать. Ничего страшного. Никакой лишней паники. Они быстро идут в сторону школы, едва-едва перебрасываясь идеями. Майк что-то тихо объясняет Стэну. Беверли курит на ходу. Бен пытается до кого-то дозвониться. — Эй, — Ричи перехватывает Эдди за руку и мягко сжимает пальцы. Легко улыбается, поймав беспокойный взгляд. — Все будет хорошо, да? Мы найдём Большого Билла, ему от нас не скрыться, паршивцу, он за нас ответственность несёт, так что ничего с ним не станется. — Да, — Эдди чуть крепче сжимает чужую ладонь. Кивает. Зря они так волнуются, с Биллом ничего не произойдёт. Если только он… Нет, Эдди не будет думать ни о чем таком. Чтобы не накликать.

***

Вик толкнул его в коридоре, и когда Эдди повернулся, чтобы послать паршивца к черту, тот быстро показал ему хиппарское «V» и кивнул на дверь туалета. Затем он бросил: «Смотри, куда прешь, фрик!», погоготал и ускорился, догнав компанию своих придурковатых друзей. Эдди покачал головой и молча показал белобрысому затылку средний палец. Стэн, стоящий рядом, тихо спросил: — Tu viens? — Où? — Он тебе встречу на втором уроке назначил. До Каспбрака начало доходить. Вик был тем, кто предупредил его о появлении сомнительного фургончика и его связи с лидером их компании. Наверняка он заметил, что Билла не было в классе сегодня, и решил поделиться с Эдди информацией. Чувствует вину? Почему он вообще все ещё общается с Бауэрсом, он же нормальный. — Куда я денусь. Очень дурацкий способ передачи информации, мог бы маякнуть в Фейсбуке. Второй урок не три минуты длится, неясно, как они должны пойматься там в одно время. — У тебя сейчас математика? С Ричи и Биллом. Эдди все ещё надеется, что появится в классе и сразу увидит взлохмаченного Денбро, который скажет, что проспал, а с телефоном просто что-то случилось. Если не думать о плохом, оно не приходит. — Именно. Как думаешь, зайти в класс и через несколько минут попросить отпустить меня или задержаться сейчас, на перемене? Стэн смотрит вглубь коридора. Тоже выискивает знакомый силуэт. Каспбрак не представляет, насколько ему тревожно — Стэн сильнее всех привязан к Биллу. — Я бы отпросился минут через десять после звонка. Когда все курильщики уже разойдутся по кабинетам. — Надеюсь, Вик думает, как ты. Стэнли фыркает. — Не дай Тёмный Повелитель. У него голова лопнет. Эдди смеётся и нащупывает пальцы Стэна своими, ловит его взгляд. Тихо, но твёрдо: — Все будет хорошо. Так всегда бывает – случается ерунда, и все накручивают себя, а потом оказывается, что реально ерунда. — Да,— он кивает. — Спасибо, Эдди. Правда. Им нужно думать о фестивале в выходные, прилежно делать домашку и беспокоиться о нарядах. Они дети, с ними не может случаться плохих вещей. Детей не должны избивать на улице другие дети, они не должны умирать от рака, держать блюющие головы, работать допоздна, прятаться от родителей, давиться алкоголем, пропадать без вести, бояться учителей и бороться за собственное имя. Дети должны расти в своём темпе и ощупывать мир глазами-руками-зубами. Дети должны любить и быть любимыми. Дети должны играть со смертью по своим правилам. Стэнли сжимает его пальцы чуть крепче. — Скоро звонок. Удачи, отпишись, если узнаешь что-то. — Тебе или ребятам? — Разберёшься. — Да. Стэн оставляет чёрный след в уголках его губ и уходит в своём чёрно-дымчатом шлейфе. Эдди плетётся к кабинету. Раскладывает тетради на парте, оглядывает класс. Ёрзает на стуле, чувствуя тревожный комок в животе и твердеющую мембрану в глотке. Вдох-выдох, друг, только приступа нам не хватало. Не время для мед.пункта. Ричи влетает в кабинет со звонком и приземляется на свою последнюю парту, по пути дав Каспбраку пять. Растрёпанней обычного, криво усмехающийся. Эдди провожает его тёплой улыбкой, и Ричи подмигивает ему, пока вываливает учебные принадлежности из сумки. Без насмешки и подколки, без желания смутить – так хорошо. Учитель неодобрительно смотрит на него, но молчит. Опоздавшие ребята растекаются по классу, затихают в ожидании грозного голоса. Скрипит мел, на доске разворачивается чертёж из нескольких слепленных треугольников, обрастающих альфами, медианами и градусными мерками. Время растягивается в ужасно длинную резиновую нить, как обычно бывает, когда очень ждёшь. Эдди в упор смотрит на рисунок в тетради и не видит ничего, за что можно было бы зацепиться. — Боуи, что вы скажете? — Угол три и четыре – накрест лежащие, значит.. — Вы где параллельные прямые увидели? — Ой. — То-то и ой. Сколько уж учим, все никак не запомните: все доказывать надо. Часы над доской отсчитывают секунды, и живот от беспокойства схватывает так, что в туалет уже хочется по-настоящему. «Никуда я не выйду, пока хоть что-то дельное не напишу, иначе тревогу никогда не победить. Никуда я не выйду на трясущихся ногах, так Биллу не могу поможешь.» Класс неуверенно перебирает теоремы, учитель отбивает все идеи. Ричи вскидывает руку: — Да, мистер Тозиер? — А если через Менелая? — Так. Не зря штаны просиживаем, молодец, Тозиер. Раскройте мысль, а то вдруг я Вас зря похвалил. Ричи вскакивает с места и идет к доске. — Вот здесь точки А один, Бэ один, Це один на одной прямой. Вот сюда, сюда и сюда опускаем перпендикуляры, вот тут получатся подобные треугольники… Эдди смотрит в тетрадь и наконец понимает, чего от него хотят. Чертова геометрия, в ней нужно уметь смотреть. Сам бы никогда не догадался. Задачка очень легко пошла, осталось только расписать доказательства…. Ричи летает у доски – ленивый выход перетекает в скороговорку. Поймал волну и отбросил клоунаду, вот он, красив и серьёзен в своём знании… Эдди старается не следить за доской – дольше любоваться будет, чем осознавать. Решает сам, и так гладко идёт, что дыхание выравнивается. — Эх, Ричард, если б вы ещё рубашки глаженные носили и до парикмахерской дошли, цены бы вам не было… Он отходит от доски. Эдди сверяет записи и удовлетворенно кивает – ему остались только расчеты, и их уже можно переписать, логику он понял. — Вы чего, я ж тогда думать не смогу,— парень легонько постучал себя по лбу. — Свобода в теле, свобода в мыслях! А в геометрии без свободной мысли никак. Учитель вздыхает. — Садитесь уже, свободмыслец. Все все поняли? Эдди вскидывает руку. — Что тебе непонятно, Каспбрак? — Все понятно, спасибо. Можно выйти? — На перемене не судьба была? — На перемене я мысленно готовился к геометрии. Очень надо, отпустите, пожалуйста. Преподаватель машет рукой, подзывавая, параллельно черкая на листочке освобождение. Эдди перехватывает взгляд Ричи, подмигивает ему и ускользает из кабинета, сжимая бумажку. Лишь бы Вик был там… …Он сидит на подоконнике и выдыхает в чуть открытое окно. Взгляд сосредоточенный, губы сомкнуты, рукава закатаны до локтя. Поза у него очень скованная, но улыбается он ярко, почти искренне, и сразу растекается, будто и не мотал ногой тревожно, ожидая собеседника. — Не дурак. — Ты, видимо, тоже?— Эдди комкает освобождение и прячет руки в карманы. — У тебя математика? — Затяжка. Он, кажется, никуда не торопится. Эдди подавляет импульс переступить с ноги на ногу. Чего ему бояться? Все в порядке. Не надо показывать, что он нервничает. — Ага. — Тогда не предлагаю,— качает головой в сторону сигареты. — А то выпрут и сразу к директору. Или вы такого не боитесь? — Я не курю. — Странно, я видел иначе. С Балаболом-то… Эдди резко обрывает его: — Давай к делу. Ты же не покурить меня позвал? Вик отворачивается в окно. Дурак дураком, если думает, что молчание создаёт вокруг него таинственный ореол. — Денбро нет сегодня, да? — Да. Эдди начинает чувствовать раздражение, вытесняющее тревогу в животе. Заговорит он уже наконец или нет? — Фургона тоже нет. Сердце делает громкое «бум». — Ты что-то ещё видел? — Нет. — Как давно нет? — Со вчера. Времени не знаю, но вечером уже не было. — Ясно. Что ещё спросить? Как бы думал Стэн в этой ситуации? Голова такая тяжелая! — А где он был? — Нейболт-стрит. Помнишь, там заброшенный участок? Где бродячие собаки обычно. — Ага. Виктор бросает окурок в окно и закидывает в рот жвачку. Молчат. Что в голове белобрысого – неясно, а Эдди пытается сообразить, что делать с информацией. Зачем ехать на Нейболт-стрит, если фургона нет? Говорить ребятам? Это конец. Тот мужик что-то сделал с Билли, наверняка вырубит и увез. Теперь они могут бежать в полицию? А доказательств нет, из свидетелей один Вик и может Стэн, который видел их на ярмарке, но кто поверит двум подросткам? Вдох-выдох. Так. Так. Так. Надо ехать. Надо осмотреть место, может, будут улики — будут причины у полицейских начать поиски раньше. Следы борьбы, обрывки одежды… Что угодно. Вик сползает с подоконника и подходит ближе. Такой длинный и костлявый, недокормленный птенец-переросток – видно, что совсем ничего не знает и уверенности не чувствует. Эдди это внезапно очень забавляет. А может, смешно уже от нервозности. — Удачи с этим,— смотрит долго, внимательно. Будто персонаж драматического фильма – и от этого только смешнее. И печальнее. Хочется, чтобы он ушёл из компании придурков и нашёл себя. Только вот придурки обычно не прощают уходов. — Спасибо,— больше ничего полезного Вик не скажет, поэтому Эдди разворачивается и идёт к двери. Тронув ручку, внезапно замирает. Ребята наверняка тоже спросят. — Зачем тебе это вообще? Вик громко выдыхает. — Мне жаль, что с тобой это произошло. Эдди резко разворачивается. — Что – «это»? Со мной много чего происходило. От генетики до разбитого сердца. — Нет, я не про… Я про Генри и тот раз, когда мы… Мне жаль. Губы прожигает едкая улыбка, брови нервно взлетают. — В жопу засунь свои сожаления, ладно? Если думаешь, что то, что ты мне рассказал, закроет то, что ты сделал, ты ошибаешься. Ты это для себя сейчас делаешь. Для своей совести. Вик опускает взгляд. Ему некомфортно, и он, наверное, не ожидал такой тирады от Каспбрака. Но это его проблемы. Эдди не будет стоять и благодарить его. Вик сам выбрал сторону – хочешь быть с плохими парнями, будь с ними до конца, не строй из себя благодетеля. Может, другой на месте Каспбрака одобрил бы порыв одного из шайки Бауэрса к исправлению, но не Эдди. Ему нужна была помощь тогда — когда он лежал на земле, униженный и оголенный. Может, история Коннора и Ричи должна была научить его тому, что в ситуации с Бауэрсом даже помогать из-за спины – большой риск. Но почему Эдди должен вставать на чьё-то место? Он и на своём достаточно натерпелся. Ему не нужны подачки через силу, помогать надо, когда у самого все хорошо, только тогда помощь будет искренней, для другого, а не для спокойствия своей души. — Но я ничего не сделал. Я просто стоял рядом. — В этом и проблема. Эдди пожимает плечами. — Иду к черту, Каспбрак. Я к тебе по-хорошему…— беззлобно совсем, скорее расстроенно. — Мне теперь в ноги к тебе упасть? Я не просил. Ты сам решил делиться со мной информацией. — Иди уже. — Ну и пойду. И он выскальзывает за дверь и быстрыми шагами возвращается в кабинет. Класс занят решением очередной геометрической задачки, и Эдди ничего не остаётся, кроме как присоединиться. Тревожный комок в животе меняется, всасывает шипы, но шелушится чешуей. Эдвард Каспбрак 9:27 am Мужик был на Нейболт-стоит. Надо сходить, проверить. Бенджамин Хэнском 9:28 am Какой мужик?? Беверли Марш 9:28 am Откуда ты знаешь? Стэнли Урис 9:28 am В холле первого этажа на перемене. Майк Хэнлон 9:29 am Чувачки, учеба. Не волнуйтесь раньше времени, это вредно. Эдди все объяснит.

***

— То есть вы двое знали, что что-то не так, но ничего не сделали? Беверли в гневе прекрасна. Она будто загорается изнутри, и пламя отражается внутри ее глаз, буйное и устрашающее, лесной пожар, никакой надежды на спасение. Смотреть – одно удовольствие. Быть объектом ее злости – страшное проклятие. — Мы собирались. Стэн невозмутимый и собранный, ни одного выбивающегося локона, жабо по стойке «смирно». Он мертвец, съеденный ледниками, и если закрыть глаза, воображение мгновенно рисует синюшные губы и жесткость промерзших мышц. Рядом с ним невольно ёжишься. Такой он — раздасованный, обозлённый Стэнли. — И что же вас остановило?— Едкая и сердитая, вот-вот схватит за ворот рубашки и притянет к себе. — А чтобы вы сделали, если бы мы сказали? Прижали бы Билли к стенке и запретили выходить из дома? По мимике и интонации не скажешь, как ему хреново, но то, какие слова он выбирает… — Мы узнали совсем недавно,— Эдди автоматически подмечает, что говорит мягко, как с мамой в детстве, когда она срывалась и гнула своё. Чем тише, спокойнее и медленнее говоришь, тем лучше. — Как раз думали, как тебе и Майку рассказать, чтобы не загнать Большого Билла в угол, а помочь ему почувствовать в нас опору. Вы же знаете Билла, он ни за что не позволит видеть свою слабость. По уму надо действовать. — А мы со Стогом?— Ричи обиженно качает головой. — Ты со своей жизнью разберись сначала,— Стэн почти сплевывает. — А я?— Бен хмурится. — Почему мне не хотели рассказать? — Все бы рассказали, но позже,— Эдди пытается сгладить углы. — Просто Билл тебе в других вопросах доверяет, в плане отношений ты не авторитет. — Ты отбил его девушку, бро,— Ричи хлопает Бена по плечу. — Я бы наоборот тебе доверял в таких вопросах. — Она сама отбилась,— подмечает Стэн, и только-только начавшаяся шутка обрывается. — Конечно, ведь кто-то сыграл в младшенького, и Билли тут же проникся к нему тёплыми чувствами,— Беверли смотрит на Стэна совсем недобро, и Эдди качает головой. Какой смысл пытаться предотвратить конфликт, если они все вскипают? — Все сделали глубокий вдох,— Майк говорит очень глубоким, спокойным голосом, и начавшаяся перепалка снова потухает. — Потом напишите друг другу письма с претензиями и обязательно ими обменяетесь, а теперь давайте наметим план действий. — Сбежим сейчас? — Ты идиот? Во-первых, мы такой толпой мимо охранника не выберемся, а я не готова прыгать из окон… — Нет в тебе духа трушного панка! — Пошёл нахуй. Ты зато по-трушному мужика в жопу ебешь… — Бев, что во-вторых? — Простите. Во-вторых, нас ждёт выговор, родителей в школу, и никакого фестиваля, если мы все ещё планируем… — Найдём Билла и поедем, куда денемся. — Спасибо, Стэн. В любом случае, мужик уже уехал… Вряд ли то, что мы идём, не подождёт несколько часов… — Разве в похищениях не важна каждая секунда? Я читал, что… — Давай без статистики, Бен. И без тебя дурно. — Меня отпускают через урок. Все уставились на Эдди. Он выдерживает строгий взгляд Стэна, самый тяжёлый, вымученный, взгляд уставшего, потерянного и потерявшего. Только сильнее сжимает пальцы на лямке рюкзака. — Это ещё с какого перепугу?— Ричи озвучивает общую мысль. — Первая среда октября. Дальше две пары проектной деятельности. У меня проект за этот период сдан, помните, я ещё в начале учебного года выступал? Никто, естественно, не помнит. Он тогда был одиночкой Эдди Каспбраком, нелюдимым трансподростком, тенью в желтой выцветшей футболке, сбегающей сразу после звонка. Они по-настоящему заметили его, только когда он вырядился в узкие джинсы. Интересно, он теперь сможет их снять? Куда деваются все эмо, когда вырастают? — Было такое,— Бен задумчиво качает головой. — Лили Эльбе, кажется? — Да. Я с заявлением на освобождение, все подписано еще в прошлом месяце. Так что? Я пойду проверю и вам отпишу. Если что-то серьёзное – пойдёте к секретарке, она вызовет полицию. Если ничего не найду – пройдёмся по городу, поспрашиваем. Оставалось надеяться на то, что мама не отозвала заявление сразу после инцидента с шайкой Генри. — А с каких пор тебе можно одному по городу шататься?— Ричи беспокоится. Это ценно. — Так Бауэрс в школе, чего мне бояться?— Эдди хмыкает и осматривает ребят. Они почти согласны, но что-то мешает им отпустить его. Неужели правда переживают? Ричи ухмыляется: — А может за твою жопу уже награда назначена? И бегают всякие с ружьями, пытаются подстрелить? Эдди хихикает. Тепло от того, что у них есть личная шутка, которая для других – случайная фраза, выроненная Балаболом. За всеми этими переживаниями он и забыл, что с ночного разговора прошло всего ничего. — Иди,— Беверли решает за всех, имеет на это полное право. — Звони, если что. Сразу звони, не пытайся сам что-то решить. — Возьми не всякий случай,— Бен протягивает ему свой павербанк. — Держи разум спокойным,— Майк улыбается. — Это не военная операция. Все будет хорошо. — Тебе надо дойти до секретарки и получить бумажку на выход. У неё же заявление? Сходи сейчас. — Да, точно. — Спасибо. — Все будет хорошо Он обнимает сначала Стэна, потом всех остальных. Они прощаются, и Эдди уходит к знакомому кабинету, чтобы после литературы сразу выскользнуть из школы. Тревога в животе снова разрастается, но пальцы дрожат не от страха, а от чего-то другого. Ему хочется скорее выйти за пределы здания и довериться ногам, разбежаться и лететь-лететь по зову сердца, потому что когда чего-то очень хочешь, оно приходит, а он очень хочет найти Билла, и другие ребята тоже очень хотят. На литературе дебаты по Шекспировскому вопросу. Эдди в команде тех, кто борется за мистификацию образа. Рассказывает о Бэконе, очень сумбурно и спутанно, даже стыдно. Но неделю назад, когда их делили по командам, он ещё не знал, что будет думать совсем о других вещах во время урока. Время тянется ужасно медленно, совсем неправильно для спора, а соперники пользуются методом софистов и выхватывают фразы из контекста, хотя у них должно было быть больше доказательств, почему Шекспир все-таки существовал. Ужасная подготовка. Сочинение с противоположной позицией. Хорошее задание, грамотное, только вот их оппоненты оказались придурками, и на их аргументации ничего не напишешь. Эдди злится и крепче сжимает ручку. «Однажды мое сердце уже было разбито – я узнал, что Гомера не существовало. Теперь я внимательнее отношусь к фактам, которые нужно принять, потому что нет информации, доказывающей или опровергающей их. Не отнимайте у меня веру в Шекспира, человека, который создал английский. Я хочу думать, что гении существовали, и равняться на них.» В стиле Ричарда Тозиера – искренне и на границах дозволенного. Он первый кладёт листок на учительский стол и вылетает из кабинета, стоит заиграть звонку. Почти пикирует с лестниц, пугая школьную уборщицу, и торопится к выходу, сжимая в руке заветное заявление. Нет даже мысли о том, чтобы проведать ребят – у него есть миссия, все инструкции получены, теперь без новостей не возвращаться. На первом этаже он сталкивается с Виктором. Тот тихо хмыкает, заметив бумажку в ладони Эдди, и произносит: — Сбегаешь? Эдди неоднозначно дергает плечами. В теле – невыраженная энергия, его остановили, когда оно разогналось, и теперь импульсы асинхронно появляются во всех частях тела, вынуждая стоять беспокойно. Главное – сохранить своё тепло, чтобы не пришлось разжигаться с нуля. — Ухожу по делам. Вик перекатывается по стопе и улыбается премезкой хитрой улыбкой. На лице Патрика она смотрелась бы к месту, но Вик выглядит так, будто его скрутило. Эдди чувствует нотку жалости. — А ведь я мог бы сказать Генри, куда ты направляешься. Твои друзья-то остаются в школе, а моим на посещаемость плевать. — Но ты этого не сделаешь,— Эдди уверен, почти спокоен. Хочется скорее сорваться с места. Он чувствует себя так, будто к нему привязана сотня-другая воздушных шариков на нитях разной длины – функционально ходить не мешают, но волна из мельтешащих, цветных пятен замедляет и вскармливает внутреннее раздражение. — Это ещё почему? Потому что ты стоял рядом, но не бил меня, когда другие это делали. Потому что ты пришел к моей матери спросить о моем состоянии. Потому что ты не считаешь их друзьями. Потому что ты боишься их и немного завидуешь нам. Потому что ты хочешь дружить с такими, как мы. Потому что ты тратишь по пятьсот баксов каждый месяц, чтобы поддерживать ровный цвет волос. Потому что ты не мудак, каким пытаешься быть, ты сам чувствуешь, что не соответствуешь. Потому что ты очень одинок. Потому что каждый заслуживает права на принятие. — А на этот вопрос ты должен ответить себе сам,— такое философское, у кого он этому научился? У Майки? — И тогда многое встанет на свои места. — Да ты, блин… — А я очень тороплюсь. Так что чмоки-чмоки, будь хорошим мальчиком и не общайся с плохими дядьками. И он действительно посылает собеседнику звонкий воздушный поцелуй и упархивает в сторону поста охраны. Удивительно, каким легким и совсем тозиеровским вышел жест, аж губы загорелись улыбкой, и Эдди трогает их пальцами, пытаясь вернуться к былому боевому настрою. Но привычная фоновая тяжесть тела, сопровождающая его безвременно, с самого пубертата, уходит, и он теперь почти летит в своём чувстве свободы, чувствует свою силу, свою молодость и бойкость, и это не про битву до последнего вздоха, это про подвиг духа, про абстрактное чувство осознания собственных возможностей, которые выходят за границы понятного, и он понимает, что не осознаёт своих ощущений, но приятно захлёбывается в этом, потому что рвущиеся легкие оказываются коконом, с хлопком взорвавшейся кожицей, под которой зрели огромные крылья, и он весь становится невесомым существом с тяжелыми мышцами, у него за спиной что-то мудрое и громогласное, что-то немое и насмешливое, и оно подталкивает его скакать по лестнице, придерживая лямку рюкзака. Эдди думает о Билли, об их негласном лидере, самопровозглашенном старшем брате с рыжеватой челкой, о его внутреннем стержне и буйных мыслях, невмещающихся в голову, оттого и язык вечно спотыкается. Большой Билл из тех, кто растёт на книгах о рыцарских подвигах и впитывает идею жертвенности и защиты в своё большое, доброе сердце. Он похож на искреннего мальчика-христианина, но он не верит в Бога. Билл из тех, кто верит в людей. Почему он пришёл в клоункор, зачем ему эта громоздкость, изогнутые брови восковой маски, распыленность движений? Он бежит туда за свободой или за образностью? А как выглядит настоящий Билли? Мысли будто чужие, пропущенные через изогнутую цветовую призму, усиленные, громкие, почти величественные. Эдди идёт вдоль улицы и сжимает в руке телефон. Хочется привычным движением воткнуть в уши наушники, но он этого не делает – не время становиться героем драматичного клипа и терять чувствительность к миру. У него дрожат ладони, он будто чувствует волны колеблющегося воздуха, проходящего сквозь него. Ком в животе поднимается до сердца, и Эдди забывает, когда последний раз дышал, внезапно дыхание обретает жизненную важность, потерянную на протяжении всего пути, и мышцы горла сжимаются, сковывая глотку. Он ищет ингалятор под ускоренный бой сердца, он спотыкается, и находит его, когда уже сидит на земле, изгваздав колени дорожной пылью. Камфорный вдох, пробивающий пробку, заткнувшею глотку. Она падает вниз, в живот, и снова сворачивается там неаккуратным комком фоновой тревоги. Эдди переводит дыхание, все ещё долгое и рваное, как натянутая жвачка, и осматривается. Он совсем недалеко от Барренса, и как его сюда так быстро занесло – остаётся загадкой. Пытаясь найти опору, шарится ладонью за спиной, и пальцы больно ударяются о что-то жестокое и шершавое. Он поворачивается, недовольный и обиженный, совсем заземлившийся, и с удивлением обнаруживает прямо под боком выступающую из земли каменную фигуру. Облезлая и отбитая, она ничем не отличалась от строительного булыжника, если смотреть на неё сверху. Но сейчас Эдди мог различить плоскую голову на длинной шее, выступ панцирной пластины и куски массивных ног. Черепаха была откопана только на треть, неудивительно, что он не заметил ее и споткнулся. Но сейчас его волнует другая задача. В голове настойчивая мысль – идти надо через Барренс, не просто так его ноги сюда завели. Он чувствует себя Гарри Поттером, выпившим зелье везения, и потому поддаётся порыву, поднимается и быстрым шагом сворачивает с дороги, перебирается через ограду, прочесывает заросли сухой травы, не зная точно, идёт ли он в нужную сторону или петляет, он никогда не подходил с этой стороны, и это разжигает чувство азарта в его крови, он будто охотится, ищет сокровище [настоящее сокровище], и осталось только ухватиться за ниточку и тянуть-тянуть-тянуть или бежать за ней, чтобы взорваться на последнем шаге и вобрать в себя целый мир. Трава на крыше люка слегка примята, но не так критично, чтобы задуматься о существовании под ней тайного убежища. Эдди все равно тратит несколько секунд, чтобы причесать зелёный ковёр против шерсти. Голова пустая, там только гул сердца и послоговая молитва – «Пожалуйста». Сил сформулировать никаких, только большой запрос к тому великому, что там есть на небесах. Что его сюда привело. Эдди подцепляет люк пальцами и приподнимает его. Спускается по лестнице, мягко придерживая тяжеленную крышку, чтобы та не хлопнула. В их тайном месте темнеет с каждым его шагом, и Эдди почти на ощупь ищет хвостик установленной Беном лампочки. С щелчком мягкий свет заполняет пространство. Секунда на то, чтобы привыкнуть к освещению. Секунда, в которую он почти умирает от волны тревоги, сжавшей сердце и лёгкие. У гамака свернулась пестрая куча шмоток. Стэн бы за такое убил – вещи должны быть аккуратно сложены. Или удавился бы сам – как можно оставить одежду на грязном полу? В гамаке, закутавшись в плед, спал Билл, одетый в одну из тех футболок, которые Бев или Ричи иногда оставляют в штабе. Эдди молча стоял, чувствуя, как почему-то наливаются влагой глаза. Достал телефон. Эдвард Каспбрак 12:21 Мы с Билли в Барренсе. Мягко тормошит Билли за плечо, и тот нехотя открывает глаза, примятый, с пятнистым от смазанного грима лицом, тяжёлыми ресницами. На щеках длинные полосы, волосы грязные, на шее – несколько синеющих следов. — Ск-колько времени?— Послесонная хрипотца, приходится прокашляться. — Половина первого почти. Эдди рад, что он живой. Эдди очень рад, что нашёл его. Но чем больше смотрел на него, тем сильнее осознавал – произошло что-то непоправимое. И им нужно будет поговорить об этом. Может не сейчас, но в ближайшем времени, потому что иначе эта язва уйдёт под кожу и будет гнить там, воспалённая и ядовитая. Потому что боль нужно делить с кем-то, но люди предпочитают не спрашивать о травматичном опыте, когда он с тобой происходит, потому что бояться поднимать неприятную тему и лезть не в свое дело, а ты молчишь, потому что не хочешь начинать разговор, который не вызовет положительных эмоций у слушателя, который вынудит его чувствовать себя бессильным. Так иногда и приходят к Богу, думает Эдди, или в эти странные анонимные штуки, где собираются пережеванные и гниющие люди, чтобы говорить. Не надо ничего в ответ, позвольте только рассказать о боли, которую я чувствую. Здесь либо близкие, либо незнакомцы, и чаще открываться приходится именно вторым. И именно поэтому им нужно будет поговорить. Потому что ситуация, которая произошла с Биллом, случилась, потому что шестеро людей, которые считают его близким, почему-то не вызывали у него доверия, когда ему было плохо. И если они снова не будут рядом, он совсем их потеряет. Билли морщится. — Пиздец, я п-просп-пал школу. Эдди кивает. — И с полсотни наших звонков. Где твой телефон? Билл неопределенно машет в сторону цветастой кучи. Бормочет что-то про зарядку. Эдди снимает со спины рюкзак и достаёт вклажные салфетки, ланчбокс и карманную аптечку. Старается не молчать слишком грозно и выразительно, чтобы избежать чувства неловкости. Чтобы Билл не думал, что он в чем-то виновато. — Хочешь есть? — Д-да, д-д-давай,– пауза на глубокий вдох. – Спасибо. Пока ест, не смотрит в сторону Эдди совсем, и тот чувствует себя не к месту. Это плохо. Не хочется быть рациональным, перечислять список функций, которые он может предоставить – еда, лекарства, салфетки. Злится на себя, потому что хочет быть другом, а не обслуживающим персоналом. — Можно залезть к тебе? — Да, д-д-давай. Эдди скидывает кеды и запрыгивает в гамак. Оказывается у Билла под боком, чувствует чужие голые ноги. Они поправляют плед, Билли закидывает руку на плечо Каспбрака, пока тот мягко просовывает руку за его спиной. Лежат рядышком, голова на плече, другая - на ней. Эдди пытается настроиться на дыхание Билла, а потом удлиняет вдохи. Глаза полуприкрыты, весь штаб в тенях и очертаниях, в долгих скрипах и древесных шорохах, над ними – грязный лес, за деревянными стенками – копошение червей и чьи-то кости. А здесь желтый электрический свет, припрятанная водка и отсыревший, влажный плед, мягкое покачивание гамака, скрипящая лестница и запах чужого пота. Достаёт из прихваченной пачки влажную салфетку и осторожно касается лица Билла. Тот фыркает, но поворачивает голову. Эдди придерживает его за щеку другой рукой, сам чувствует ужасную неустойчивость – гамак не создан для методичной работы. Оттереть грим влажной салфеткой оказывается не так просто, кажется, именно это Билл и имел в виду. Кожа краснеет под растягивающимся синтетическим волокном, пропитанным мылом, грязью и жирным кремом, Билли морщится, но продолжает молчать – только закрытые глаза подрагивают. — Не представляю, как ты каждый раз смываешь это дерьмо. Зауважал тебя ещё больше. Тесно, тепло и очень легко между ними двумя становится. Эдди чувствует, как тяжелеет щека Билла в его ладони – а значит, тот наконец расслабился. — Д-дома есть м-м-мицелярка,— выдыхает на полуулыбке. — Я научен первыми п-попытками. Это очень хороший момент, они оба будто те же дети, играющие в путешественников на заднем дворе. Чуткая интимность, бесконечное доверие. Оба чувствуют себя так, будто только-только стали друзьями во второй раз. Но заботливый и ведущий теперь Эдди, а Билл позволяет себе довериться. На совершенно другом уровне – это ощущается под кожей. Неважно, что говорить, важно просто быть рядом. — А у меня рука уже затекла,— неловко смеётся. — Не представляю, сколько времени у тебя уходит на образы… — Больше не будет, — Билл прикрывает глаза, а потом говорит с такой жесткостью, что буквы не позволяют себе соскакивать со своих мест и двоиться.— Я бросаю это дерьмо, хватит с меня. — И чем теперь займёшься? Кажется, с гримом на лице покончено. Во всех смыслах. — Не знаю,— пожимает плечами. — П-п-писательством? У м-меня п-получались неп-плохие рассказы в д-детстве. Эдди помнит. Это были вечера, пахнущие какао и воском, у него была дурацкая пижама с медвежатами и нелепые косички, половицы в доме Денбро скрипели так, будто по ним проезжал тяжелый бродячий цирк, поэтому в туалет нужно было идти очень медленно, чтобы не разбудить родителей Билла и Джорджи. Джорджи был тогда совсем крохотным, он прятался под кровать, когда Билл начинал читать свои страшилки, но все равно не убегал из комнаты, оставаясь с братом и его другом. Джорджи очень любил слушать Билли и просил его придумать больше историй. У Эдди от них тоже мурашки по коже бегали. Это были самые лучшие страшилки на свете – гортанные, честные, мистические. Только концовки Биллу давались тяжело, но то, как он умел вводить в атмосферу, перечеркивало все их недостатки. Кажется, Билл перестал писать, когда Джорди умер. Билл тогда много чего перестал делать, а Эдди примерно в это время перестал быть рядом, заперевшись в своей комнате и оставшись один на один с пубертатом. — Можно быть первым читателем? — Окажешь мне честь, д-дружище, — Билл откидывается назад, ложась в гамаке. — Только не к-к-критикуй слишком ж-жестко, я п-подрастерял навык. Эдди смеётся и следует за ним. Убранные за голову руки Денбро оказываются под затылками обоих, и ребята несколько секунд пытаются нащупать удобную позу. — Тебе было двенадцать! Ты не можешь писать хуже себя двенадцатилетки! — Он б-был гением, Эдди… Неп-п-посредственным и искренним… — Но ты и сейчас гений, Большой Билл. — Только вот слышу я это только от мужиков с фейсбука,– и снова жесткость, пропитанная горечью. Эдди набирает полные лёгкие воздуха, представляя, как вместе с грудью в нем раздуваются силы. Чтобы звучать достаточно уверенно. — Хочешь поговорить об этом? — Н-не уверен, ч-ч-что т-ебе будет прият-тно слушать,— тихая усмешка. — Так я и не подкаст включил, Билл. Я здесь, потому что беспокоюсь о тебе, и я сделал все, чтобы ты снова почувствовал себя хорошо,— очень тяжело говорить такое, не смотря в глаза собеседнику. Поэтому Эдди нащупывает его руку и мягко сжимает его пальцы. — Потому что так делают друзья. Так что давай поговорим о дерьме, что с тобой произошло, давай загнобим урода, который посмел сделать тебе больно. Если ты хочешь делиться, конечно. Но я здесь, чтобы разделить с тобой эти эмоции. Чтобы у тебя была возможность высказаться. Чтобы ты был услышан. Я здесь, потому что я хочу быть рядом. Я предлагаю тебе говорить, потому что я хочу тебя слышать. Сердце оживает, расплескивается. Эдди чувствует, как его тихий, крепкий голос резонирует по всему телу и отражается в Билле. Он почти слышит скрежет в чужой голове, сменивший болезненные вдохи. — Спасибо. И он начинает говорить. О зубастом уроде, который ласкал его комплиментами и заставил поверить в свою уникальность и талант. О тяжёлых пощёчинах, крепкой хватке на шее, мерзком обрюзгшем теле взрослого мужчины, о сорванных рукавах, о пальцах, сдавливающих челюсть, об отчаянии, вскипающем в крови, о страхе, сжирающем голос, о бессильной борьбе и долгом бегстве. О том, что перейди он черту, Билл бы может перестал сопротивляться. Но когда до точки невозврата остаётся совсем чуть-чуть, все твоя желания жить, быть в безопасности, сохранить волю, спастись, избежать боли мобилизируется, раскрывается и восстаёт против того, кто пытается лишить тебя земли под ногами. Каким бы сильным оно не было, желание жить будет сильнее. Он говорит и спотыкается на каждом слове. У него дрожит голос, но он упрямо продолжает произносить свою страшную историю. Это не ночь ужастиков на тамблере, это настоящий кошмар, происходивший с твоим другом ещё вчера. Другом, которой почти стал собственной тенью. И он шепчет сквозь слёзы, сжимая ладонь Эдди. О вине, которая плитой лежит на его груди, когда он пытается заснуть. О еле слышимых призрачных детских шагах, доходящих до его двери в середине ночи, замирающих там на несколько вдохов и снова удаляющихся вглубь коридора. Об освещённых голубым светом лицах родителей, молча сидящих по разную сторону дивана вечера напролёт. О пустом холодильнике и купюре в сто баксов, каждую неделю появляющейся на кухонном столе. О костяном холоде, сдавливающим глотку каждый раз, когда он хочет о чём-то рассказать. О боли, которую он пытается забрать у них, но она проходить сквозь пальцы, потому что чем больше он пытается стать им старшим братом, стать тем, кому можно доверять, тем больше он отдаляется. О доме, который больше не принадлежит живым, о домах, где и без него дурно, о доме под землей, который они когда-то наполнили звуками, и теперь он мог найти в их отголосках утешение. Билл говорит очень красиво, и даже заикание не портит его слов. Когда он замолкает, Эдди приподнимается на плече, тянется рукой за чужую спину, поворачивает Билла и прижимает к себе. Гладит по волосам и дышит так ровно и глубоко, как только может. Этому научил его Стэн – вот так подключаться к чужому дыханию, задавая темп. Биллу нужно прорыдаться, но рыдать он должен в того, кто источает спокойствие, а не умирает от тревоги сам. — Билл,— шепчет. — Спасибо, что рассказал, правда. Ты очень сильный. И знай, что мы все за тебя. Мы видели, что тебе плохо, но ты правда очень сильный, и мы не лезли, пока ты не попросишь сам. А ты ведь не попросишь. Потому что ты не просто лидер, ты брат, а значит ты будешь идти один до победного конца, лишь бы не ранить других, не подставить под огонь младших. В этом твоя сила и проклятье, понимаешь? Мы у тебя есть. Спасибо, что рассказал. Это тоже требует силы. Спасибо, что доверился. Все будет хорошо теперь. Потому что мы рядом. Потому что ты невероятно сильный… Голос почти дрожит. — Сп-пасибо, Эдди… Так и лежат, пока мышцы не начинает покалывать от кривых объятий. — Поп-проси ребят п-принести мне штаны, п-пожалуйста. — Ага, сейчас,— тянется за телефоном. — А в чем ты будешь на концерте, если клоунада осталась в прошлом? — П-попрошу у Бев п-платье? — Я тебя обожаю, чувак. — Я тебя тоже.

***

Гул старенького хэнлонского минивэна почти не слышен – машина тонет в взбудораженных голосах и сборнике The Mamas & The Papas. Майк сидит на переднем рядом со своей матерью – солнечной женщиной с морщинками у глаз и мозолистыми руками. В салоне пахнет прелыми яблоками, кажется, парочка все-таки осталась под задними креслами после последней уборки урожая. На рейлингах закрепили инструменты, и Майк молился Богу, чтобы все с ними было в порядке – рейлингами в семьи не пользовались со смерти Вилла, у мамы не хватало сноровки, а Майк почти всегда был в школе, а когда они вместе возились на ферме, можно было обойтись и багажником. Но путешествие почти подошло к концу, а инструменты все так же были на крыше, а значит, Майк отлично справился с тросами. Папа бы им гордился. Папа им гордился, потому что сейчас он едет в машине с самыми дорогими людьми во всем мире. На нем его любимые клёши и вязанный собственными руками топ – он чувствует себя прекрасно, и никакой Бауэрс не посмеет испортить это чувство. Папа бы им гордился, потому что он едет на концерт, где будет играть сам. Папа бы им гордился, потому что в сердце Майка любовь, гармония и спокойствие. В сердце Майка сам Бог, огромный, горячий и искренний, поэтому Майк улыбается так довольно, тихо переговариваясь с матерью. Минивэн – это семиместная машина, и никто из неудачников не умеет водить, поэтому на центральном ряду ютятся, втыкаюсь друг другу в задницы, Билл, Беверли, Стэн и Ричи. Ехать приходится медленно, чтобы максимально снизить риски аварии, а в кармане Билла припрятана двадцатка на случай, если их стопанут копы. Очень не хотелось подставлять Джессику, она была единственной, кто мог подвезти их всех. Ребята могли не трястись в автобусе и сразу одеться в концертные прикиды. Беверли снова была в своём потрясающем ядовито-розовом платье и чёрном корсете с выразительным Fuck над крылатым черепом – это была очень хорошая реплика Дилары Финдикоглу. На Билле – белое платье выше колена с массивными рукавами и складчатым воротником и чёрная футболка с Горгоной – кастом на лук из той же коллекции из гардероба Беверли, которая решила, что внешность Билла теперь под ее юриспруденцией, раз он находится в поиске. Ричи в длинной клетчатой красной юбке и чёрной оверсайз футболке с криво вышитым I FUCKED UR MOM, весь обвешан цепями и булавками, гремит от значков. Стэн в чёрной атласной рубашке с жабо и без рукавов, тоже в юбке – длинной, чёрной и плиссированной. Бен в своей любимой куртке, переливающейся, как фольга от шоколада на солнце. Штаны у него кислотно-розовые, в в цвет очков и Бевиного платья. На Эдди клетчатые красные штаны, сетчатая водолазка и футболка Ричи, утащенная ещё на ночевке. Все разукрашенные уверенной рукой Билла и Стэна. Выглядят потрясающе, чувствуют себя также. Кажется, будто они жили ради этой поездки последние дни, и никто не отнимет у них это чувство восторга и ожидания. Эдди на задних сиденьях вместе с Беном. Повторяет тексты песен и пытается понять, почему вместе с тревожно-приятным возбуждением что-то внутри тяжёлое и липкое. Будто чувство вины. Перед кем? — Ты как?— Бен наклоняется к его уху, насколько это позволяет ремень безопасности, и спрашивает полушёпотом. — Хорошо,— Эдди вздрагивает, остаётся в той же громкости. Ребята спереди их все равно не слышат, они увлечены спором о том, с чего стоит начать их блок – сет-лист был очень плавающим, выступающим просто дали время и полную свободу действий. — Просто задумался. — Многое произошло в последние дни,— Бен улыбается и бросает взгляд на ребят на среднем ряду. — Может, хочешь поговорить? Знаю, место не самое подходящее… Эдди улыбается в ответ. Бен очень хороший друг – чувствующий, простой и прямолинейный, но совсем не давит. Готов ли Эдди к исповеди? Или чтобы быть готовым, нужно для начала самому понять что его на самом деле волнует?? — Знаешь, я чувствую себя так, будто стою перед выбором. Но я абсолютно не знаю, между чем выбираю. — Или не хочешь знать. — Да,— смешок. — Или не хочу. Но я будто столько упускаю, стоя на распутье. — Эдди, — Бен кладёт руку на его плечо и смотрит в глаза так доверительно, со всей своей доброй силой, что у Эдди нет вариантов – он не слушает, он внимает. — Ты ведь в курсе, что никто не заставляет тебя выбирать? Иногда в этом совсем нет смысла. Зачем спорить, социальное делает человека человеком или биологическое, если ответ вообще не в двухфакторной теории. Понимаешь? Эдди качает головой. Что-то важное в этом точно есть. Но он все ещё не понимает, перед каким вопросом стоит. — В общих чертах. Спасибо. — Дурацкий совет, да?— Бен будто расстроился. — Опять лезу не в свое дело… — Нет, дружище, все хорошо. Просто я сам не знаю, в чем проблема..,— И взгляд скользит по макушкам спереди. — Но я чувствую, что то, что ты говоришь, имеет смысл. Дай мне время. И себе тоже. Ты хороший советчик. — Бро. Все у нас будет хорошо. Мы этого заслуживаем. — Да. За окнами желтеют убранные поля, и гул минивэна почти не слышно.

***

Это чистой воды безумие. То, сколько их – цветных, громких, полураздетых и пьяных. То, какие они дикие и прыщавые, инициативные и краснолицые. Пахнет табаком, травой и попкорном, пахнет едким потом, кислым сидром и лаком для волос. Ранние сумерки, свет, разрезающий небо, фриковатые ребята из ближайших городов, листовки с черепахой, уличные пирсеры и тату-мастера, которым едва-едва стукнуло восемнадцать. Маленький маркет, где все рукодельное или барахольное. Незнакомцы как семья – помогают тащить инструменты, заваливают комплиментами и угощают пивом. Все знакомятся, меняются контактами и браслетами. Ребята-организаторы довольные и неловкие. Майк увлёк их в беседу, Бен пристроился помогать с аппаратурой, и они уже свои в этом празднике сбежавших из дома подростков и почти лишенных дома неформалов постарше. Эдди пропах сигаретами, его тошнит и кружит от переизбытка никотина в крови, и какой-то белобрысый мальчик из Уэллса позволил ему забраться на собственные плечи и кричать во весь голос, пока чёрные ребята на сцене каверят Burning Pile. У Эдди губы опухли от поцелуев, в ушах звенит от колонок, и кажется, что сами небеса отражают голоса, наполнившие пространство. Он в каком-то бесконечном потоке, его трясёт, дергает и бьет, он то в слэме, то в танце, то снова в чьих-то руках – его целуют, и он целует в ответ, его тащут в хоровод, и он сжимает чьи-то руки и смеётся, его угощают пивом – и он рассказывает им о своей любви, большой и болезненной, а они трясут его за плечи и кричат в самую ушную раковину: «ДА, БЕЙБ, Я ЧУВСТВУЮ ТЕБЯ НА ВСЕХ УРОВНЯХ!» Он даже нашёл других трансребят – тонкую девочку с белыми кудрями и потрясающим голубым блестящим мейком, ее гендерквирную девушку в рыжем худи и мрачного готического парня с красными прядями и разбитым циничным сердцем. Рядом с ними ошивается парочка мальчиков с зеркальными причёсками, но они в диалог не вовлечены – просто тусуются недалеко от знакомой компании, наслаждаясь друг другом. Все из соседнего штата, немного дёрганные, незаконно на терапии, держатся друг за друга и принимают его, как родного. Кажется, Эдди первый раз знакомится с транслюдьми в реальной жизни, и это перегружает его эмоциями – он счастлив, причастен и зол на себя и свою ипохондрию, у него наконец есть, с кем обсудить неоднозначные штучки, семью и школьных психологов, ему завидно от чужой любви и возможностей, он сожалеет об их судьбе и мысленно благодарит свою маму за то, какой принимающей она оказалась. Когда над площадкой разносится I miss having sex, but at least I don’t wanna die anymore, Эдди находит Ричи. Толпа живая, вечно копошащаяся, и неудачников раскидало по всем концам, но они не искали друг друга намеренно, позволил друг другу вдыхать этот дух бесноватого праздника так глубоко, как каждый может. Так что стоять рядом в своих почти парных нарядах и кричать слова песни, которую кто-то из них скинул в переписку ещё в начале общения, оказывается очень приятно. Эдди мельком думает, что должен бы уже задохнуться, но почему-то продолжает быть здесь и взрываться раз за разом. А потом Ричи находит его руку, их пальцы сплетаются, и они качают этим замком в такт словам, прыгают рядом, не смотря в глаза друг другу, но улыбаясь так широко, что лицевые мышцы болят. И он перестаёт думать вообще – только быть, гореть и наслаждаться. На сцене меняются лица, все музыканты – разношерстные, будто организаторы вообще не слушали, кто что будет играть, но это и хорошо, наверное. Фестиваль эклектичный, но он первый, и из этого опыта организаторы поймут, кого звать в следующий раз. А пока здесь кричащие феминистки в мини-юбках с текстами о силе обезумевших женщин, хиппи-рокеры в шелковых платках, вдохновившие ребят в первых рядах на танцевальные подвиги, панк-музыканты с политическими и пивными приколами, дуэт из рыдающий солистки с сильным голосом и мальчика с блок-флетой и много-много домашних групп, подготовивших каверы. К таким относятся и неудачники. Их встречают бурными овациями – Ричи шутит, что все уже настолько пьяны, что видят в их появлении самих панк ангелов, спустившихся к вечеру благословить всех веселящихся. Они будто в подростковом сериале – настолько нереальным Эдди ощущает себя на сцене, стоя бок о бок с Ричи, разделив микрофон на двоих. В общем, в трудные времена эта песня собрала нас вместе. Она дарит, эм, надежду? Не знаю, я всегда чувствую какую-то торжественную злость, хахах. Бывают плохие времена, но им не сломить нас. У нас есть мы. И мы не одни в этом бунте против системы. Дрожь в коленках и счастье, от которого хочется захлебнуться. Стоя здесь, на одной сцене со своими школьными фриками, он чувствует, как эта бесконечная одинокая борьба изменилась. Он все ещё один против мира, и они тоже одни – каждый сам за себя в своей борьбе. Но они есть друг у друга не в качестве воинов, а в качестве братьев и сестры, в качестве друзей и возлюбленных, в качестве силы, мудрости, поддержки и опоры. Группа подростков со своей болью и радостью. Группа связанных вместе какой-то неведомой силой первой дружбы. Они с Ричи поют, перемигиваясь, прыгая по сцене и танцуя, пока остальные неудачники создают музыку и блистают, пока Майк и Беверли ведут за собой своими сильными голосами, привыкшими друг к другу, сработавшими за все время существования клуба. Эдди никогда не кричал Тинейджеров Кемов с такой силой. Никогда его колени не дрожали от восторга и предвкушения, никогда искусственный свет не слепил так приятно, никогда он не чувствовал себя таким смелым, счастливым и свободным. Майк берётся за первый аккорд их последней песни, и Эдди готов задохнуться и разрыдаться. Объект для насмешек, вечно слабый мамин мальчик, ошибка природы, нытик, истеричка и конченный псих. Фрик и неудачник. Locked me in a room since I was young I've never seen a morning sun come up. I'm employee of the month at a Ritalin club Yeah, why do you think I'm so messed up? Самозабвенные и трепетные, погружённые, серьёзные и сосредоточенные, играющие всей гаммой своего сердца – с хрипотцой, со вздохами, с поставленными партиями, струнные возгласы, клавишные всхлипы, у всех глаза полуприкрыты, ритм сам собой отбивается, свободные руки над головой, дурашливые танцы – смотри, не запутайся в проводах микрофонов, спасибо, что ты со мной – без слов, и как же они красивы, как же они горят. Они больше, чем ребята из Дерри. Их голоса сливаются с голосами всех неудачников и неудачниц, собравшихся на выездном фестивале штата Мэн. They said I'm an ana-ana-anarchist, I'm an anarchist Ana-ana-anarchist, not like the other kids Ana-ana-anarchist, I'm an anarchist Ana-ana-anarchist, not like the other kids И сколько их в зале – рвущих глотки, скачущих, довольных и плачущих, посылающих друг другую поцелуи и перемиги, звенящих украшениями и оголившихся до нервов. Точно таких же. Одиноких, любимых, заброшенных волнами жизни на берег пубертата и общества. Когда неудачники уходят со сцены – они почти глухи от аплодисментов и криков. Незнакомые улыбающиеся рты рассыпаются в одобрительных возгласах, кто-то хвалит выбор их песен, другие – наряды, их стремятся потрогать и угостить сигаретами. Кто-то из организаторов перехватывает Майка и трясёт его за руку, умоляя приехать уже в следующий раз, но уже со своими песнями. Действительно ли они хорошие музыканты? Нет, они слепили несколько каверов на коленке. Но энергия, которая прет от них, воскрешает. Это уникальная сила. Они чертовски хороши в своей простоте. Эдди и Стэн берут лимонад из рук новых знакомых и убегают за сцену, отдышаться и поправить макияж. Оба – растрепанные, потные и уставшие. Уголки губ Стэна слегка-слегка приподняты, а в движениях такая грациозная мягкость – он чертовски доволен происходящим, хотя не очень любит скопления, грязь и незнакомцев. — Ça va? — Je suis si vivant! Et toi ? — Et moi! Можно поцеловать тебя? — Тебе необязательно спрашивать, ты можешь просто делать. — Может мне приятно, когда я слышу твое согласие. Эдди улыбается. Как же ему хорошо. Это определённо адреналин, алкоголь, встряска или помутнение рассудка. — Можно. Поцелуй меня. Ладони Стэна так привычно ложатся на поясницу. Но как же он смотрит – с какой нежностью, с каким желанием. Его глаза, тёмные, глубокие – глядят неотрывно, и в них столько невысказанного, столько необдуманного. Кажется, в этих секундах зрительного контакта происходит больше, чем в любом диалоге. Эдди чувствует себя в безопасности. Эдди чувствует себя так хорошо, что плохо. Этот поцелуй стоит всех сегодняшних поцелуев. Но какой же тяжёлой становится голова, он готов заплакать, и не знает причины – его мучает что-то абстрактное, недоосмыленное и тяжёлое, и он хочет ударить что-нибудь со всей злостью, что в нем зреет, а ещё он хочет разодрать себе руки и биться башкой об кафель. Это ужасно выматывает – он больше не существует один, только в драме, только в домыслах, только в чувствах и людях-людях-людях. Эта осень такая насыщенная и необъятная, в каждом дне – события, выворачивающие вчерашний день наизнанку. Он совсем другой теперь – он социализировался и размяк по-настоящему. Но пока он был в мыслях о других, где он сам? Эдди, готовый бороться за свои убеждения, теперь почти всегда Эдди, себя жалеющий. У него теперь столько опыта, и что он с ним делает? Если он даже словами не может объяснить, почему ему плохо… Телефон в заднем кармане трещит от уведомления, и Стэн смеётся Эдди в губы, когда это повторяется в четвёртый раз. — Что такое? — Проверь телефон. Кому-то очень не нравится, чем мы сейчас занимаемся, и он активно пытается привлечь твое внимание. Эдди послушно тянется в карман – сам он ещё в остатке дурацкой мысли. Мама Эдди, крошка, можешь позвонить? Пожалуйста. Этот вопрос нужно решить как можно раньше. Дорогой, позвони мне. Эдди. Пожалуйста. Он поворачивает экран к лицу Стэна – сам в какой-то прострации, будто смотрит на себя со стороны через стенку аквариума, звук фестиваля кажется совсем далеким, ноги - в дрожь. Стэн хмурится и легко встряхивает Эдди за плечо. Наверное, так выбить землю из-под ног Каспбрака мог только факт, связанный с его матерью. В любой другой ситуации Эдди мог бы действовать, даже если горло сдавит астматическая рука. — Тебе надо отойти. Чуть глубже в лес, чтобы лучше слышно было. И позвонить. Сходить с тобой? — Нет. Он не готов делить это ни с кем, какой бы не была новость, сказанная матерью. Потому что рядом с кем-то он станет уязвимым. А мама, когда она в тревоге, нуждается в твёрдом плече. Поэтому он пересекает лес большими шагами, стремясь отойти от источника шума, и строчит ей сообщение, обещая позвонить в течении пары минут. Сердце распыляется, но дыхание он держит в узде. Прошли времена, когда он был ребенком и задыхался рядом с мамой. Теперь ему нужно быть ее поддержкой. — Привет, что-то случилось? Она молчит, собираясь с мыслями. Эдди тревожно переминается на месте, осматривая поляну, на которую вышел. Фестивальная музыка звучит приглушенно, но дело не только в расстоянии — Эдди весь сейчас как пружина, не тело, а механизм, готовый к реакции, и фокус его внимания на материнском голосе. — Привет, дорогой. Я знаю, тебе будет тяжело это слышать, и мне самой тяжело говорить – я вижу, сколько ты вложил в то, чтобы иметь таких хороших друзей. У меня сердце болит, когда я думаю, о том, чего лишаю тебя – моего бедного, одинокого ребенка, который только… — Мам, что случилось? Она всхлипывает, а у него пустая голова. — Мне предложили переехать в Денвер по работе. Они предоставляют жильё для семьи, там ставка намного больше, страховка…Эдди, дорогой, ты знаешь, как тяжело мне было держать нас на плаву здесь… Это уникальная возможность. Я ещё не согласилась, но штаб ждёт ответа в ближайшие пару часов... Он боялся, что случилось что-то куда более страшное. Переезд – это хорошо. Никто не умирает. Сам не знает, что говорить, и выдаёт какую-то стандартную чепуху: — Мам, это гребенный Денвер, там все дороже в сто раз,…. Ещё и через полстраны ехать… Он не говорит о самом важном. О том, что держит его в Дерри. Не его, не Эдварда Каспбрака от кончиков пальцев на ногах до макушки. Нет. Только сердце. Это не аргументы, он цепляется за них, как за соломинки, хотя внутреннее уже согласился, но не мог простить себе этого. Соня правильно сказала – он очень много вложил в то, что имеет сейчас, он наконец чувствует себя частью чего-то важного, он наконец твёрдо стоит на ногах – но в голове оленьи глаза, искажённые призмой очков, и желание зажечь их. Сбежать от всего, чего он добивался? Разве он привык бежать? Учитель в начальной школе убеждал его маму, что бегает он лучше всех в классе, именно поэтому его и нужно отпустить. — Мне правда предложили очень хорошие условия, все по договору. Большой город даёт больше возможностей, Эдди. Там есть несколько сильных инклюзивных школ, колледжей. И много врачей, которые помогут тебя после совершеннолетия. Будешь делать переход в прогрессивном городе, а не в нашем родном захолустье… Он любит своих друзей. Но через полгода ему едва-едва стукнет семнадцать – впереди целая жизнь, и, как ни крути, новые люди, новые друзья, новые общества. У школьных друзей есть одна особенность – познакомься вы в любом другом месте, вы бы вряд ли общались, а тут одинаковая клетка, одинаковые условия, выживать удобнее в стаях… Да что он такое говорит?! Кем он будет без сердца? — …Нам нужно выезжать в понедельник. Денвер даст тебе возможность получить хорошее образование и найти себя, дорогой. Пойми и меня – я всю жизнь прожила в крохотном городе, батрача от зари до зари, чтобы поднять тебя на ноги… Он верит в их бесконечную связь. И если они действительно важны друг друга, как какое-то расстояние может их разлучить? Он будет приезжать на каникулы. В конце концов, переписки и позвоны никто не отменял – он жил так все подростковые годы. — Я заслуживаю этого места, я в фирме почти двадцать лет. Мне не так много осталось, я очень хочу хотя бы старость прожить достойно… — Мам, ну хватит. Какая старость – тебе еще жить и жить. Много мыслей, и он будто теряет самое важное. Алкоголь в голове будто и не чувствуется — он думает так лихорадочно, но так обречённо. — Эдди… У неё дрожит голос, и он хочет плакать, когда она так разговаривает. Его мама заслуживает всего счастья мира, и если бы она не просила об этом с жалостью, она бы никогда не раздражала его. — Мам, все хорошо. Правда. Давай переедем, конечно. Это правда хорошая возможность для нас обоих. Спасибо тебе большое. Я и мечтать об этом не мог. Сбежать из крохотного городка, когда ты младший подросток, неумеющий превращать в фильм любое разбитое корыто, хотелось. Сбежать из крохотного городка в место, где таких как ты, понимают, хотелось. Сбежать из крохотного городка, когда ты видишь возможности своих интернет-друзей, хотелось. Но он никогда не думал об этом всерьёз. Жизнь такая: не всем суждено покорять столицу, и однажды ты решаешь поступать в колледж в своём штате, не ставя себе безумных целей, потому что каждому – своё место, а грызть глотки другим приезжим и до последних сил бороться за свою комнату в общаге под страхом вернуться в ненавистную дыру ой как не хочется. Дерри был дырой. Он любил Дерри. Даже когда у него не было его неудачников. С ними он любил Дерри ещё больше. — Я люблю тебя, Эдди. Жду дома! Вас мама Майка довезет обратно? Ее голос такой же тревожный. Конечно, им ещё предстоит обсудить все дома. Но теперь она скажет «да» своему начальству, и в списке тревог останется только эмоциональный подросток, находящийся черт знает где. Эдди мельком думает, что злится на неё, потому что Соня будто недостаточно переживает о том, как он себя чувствует. Она могла спросить, нет ли кого из его друзей дома. На всякий случай. — Да. Ближе к одиннадцати должна приехать. Я тебя тоже люблю, мам. Он обрывает звонок и замирает на несколько секунд – не вышло ли слишком резко? А потом с силой бросает телефон в землю, кричит беззвучно, напрягая глотку до тянущей жесткой боли от нижней челюсти, сжимает ладони и бьет, бьет, бьет себя по голове, и руки сами отскакивают от черепа – больно, зачем ты делаешь это?– и хватают волосы, остающиеся в пальцах, водят его по поляне, валяют в земле, вбивают в кору. Хватит. Генри Бауэрс делал больнее. — Ууу, блять! Запихивает телефон в бананку и идет на музыку. У него есть кулаки для борьбы, у него есть ноги для бега, у него есть ингалятор для астмы. Черт бы всех побрал. Когда видит между деревьями чёрное живое пятно, ждущее его с сигаретой, внезапно понимает кое-что. Они с мамой близки, но совсем не так, как раньше. Она даже не знает, как плохо ему может быть. Поэтому и не спросила про кого-то рядом. Он так привык проживать все внутри или делиться этим со Стэнли или Бев, что совсем редко бывает слабым перед мамой. Он же сам этого хочет – быть ее опорой. Она наверняка считает, что Эдди может справиться со всем сам. Потому что так всегда было: идентичность, бедность, одиночество, школа. У неё на плечах было проклятие вдовы с маленьким больным ребёнком, и она несла его смиренно, оставаясь для Эдди сильной, защищающей и всемогущей. Огромной, доброй мамой, в грудь которой можно было уткнуться и плакать. У него на плечах проклятья появлялись только сейчас – обычная подростковая инициация, когда очки срывают с лица и говорят, что жизнь, в общем-то, не очень веселая штука. И он учился справляться с ними один. Потому что чем старше ты становишься, тем больший страх чувствует мама. Какие проблемы могут быть у пятилетки? А вот ношу подростка матери перенимают, неспособные избавить своего ребёнка от его тревог, пытаются нести вместе с ними. Взрослым быть страшно. Ты ответственен за себя и за другого, который без тебя вообще ничего сделать не сможет. Видела ли мама его ночные истерики, разодранные руки или дневники? Нет, не видела – какой бы чуткой она не была, работа сжирала все ее силы. А может видела, и тогда ее подвиг в том, что она проживала, наблюдая за тем, как ее ребёнок страдает, но ничего не предпринимая, дав ему возможность самому научаться справляться. Для беспокойной, опекающей Сони это был нож по сердцу. Даже если она всегда будет видеть в нем своего ребёнка, он хочет быть ее опорой. А для этого нужно побыть в боли и не просить ее о поддержке – иначе он никогда не сможет чувствовать себя на равных. Она ведь тоже человек и боится переезда больше, чем он сам. Соня пугливая женщина, ей трудно даются перемены. Но она продолжает справляться – этому Эдди у неё научился. Все у него будет хорошо. А Стэн уже заждался, наверное. — Ты в порядке? — Да, все нормально. Возьмём ещё пива? Смеётся и обнимет его талию: — Les souris sont nocives pour l'alcool, leur cerveau se transforme en bouillie. — Врешь, не происходит такого,— Эдди улыбается и прикладывается к чёрным губам, перехватывая вкус ванильного фильтра. Со сцены звучит кавер на We’re All Gonna Die!!! Baby Fuzz.

***

Он ничего не сказал ребятам. Вечером воскресенья бросил Стэну сообщение, спросив, можно ли прийти на ночь. Пока ждал ответа, перебирал в руках напечатанные фотокарточки. Разглаживал, писал на обратной стороне каждой послания, предназначенные для тех, кто был связан с ним на совершенно другом уровне. Они не просто учились вместе, они вросли друг в друга грязной кожей. Возможно, иногда не так важно говорить по душам, но делать что-то вместе, собираться каждые выходные, беспокоиться друг за друга, отдавать обеды, знать друг друга как облупленных, спорить до хрипа и хлебать азарт из пивной бутылки, носить одежду друг друга, молчать о своих страхах ради спокойствия других, мониторить социальные сети, иметь свои песни, наслаждаться каждой встречей, восхищаться чужой любовью, делить академический успех, умирать от ревностной тревоги, улыбаться в поцелуй, кричать в унисон, спать в огромной куче одеял всемером… Удивительно, как влившись в компанию в начале года, он действительно стал своим. Эдди был готов биться за каждого из своих неудачников, и они были готовы сделать для него то же самое. Глаза блестят. Это нечестно – как все происходит. У него только все наладилось, а судьба решила лишить его этого. Новые возможности, новые возможности… Когда они ещё будут – абстрактные, размытые обещания, черт знает, как ещё все сложится. А неудачники есть у него сейчас. Он взмахивает головой, отгоняя слёзы и эту липкую, щемящую субстанцию, растянутую от груди до глотки. Телефон пищит, и он берет трубку. — Приходи, конечно. Что-то случилось? У них не бывает ночёвок по воскресеньям – утром в школу. — Нет,— молчит. И Стэн молчит, ждёт объяснений. — Ещё нет. Я приду и расскажу, ладно? — Oui, certes. Quand t'attends-tu? Эдди смотрит на альбом, в который ещё нужно было вложить фотографии. — Минут через сорок. — Хорошо. — Стэн? — Да? — Спасибо. Тихий смех по ту сторону трубки. — Je t'attends, petite souris. Мама проверяет сумки, коробки и чемоданы. Она уставшая и тревожная, но за слоем мозолей, пыли и непрекращающихся телефонных разговоров спрятана девушка, ожившая внутри массивного тела благодаря надежде. Эдди видит искорки в ее глазах и не может не радоваться. Он давно не видел маму такой вдохновленной, и от этого грустно – он был причиной многих ее тревог. А теперь она бежит. От дома, в котором скопилось слишком много болезненных воспоминаний. От города, забравшего ее мужа, но так и не измельчившего ее в труху. Но чем больше Соня находится здесь, тем бесперспективнее кажется ее жизнь. Она работает ради ребёнка. Она живет ради ребёнка. Дерри – это перекрыть воздух. Эдди не выбирал родиться здесь, и Соня чувствует вину. Соня чувствует себя ужасно одинокой в Дерри и боится, что Эдди разделит ее судьбу, когда она умрет. Дом пустеет, растут, как опухоли, столбы коробок. Комната Эдди пустая и голая, он никогда ее такой не видел, и это тоска. Столько лет лепить себе уголок, чтобы теперь засунуть все в чемоданы-коробки. Он даже постельное белье с кровати уже снял – последнюю ночь в Дерри он проведёт не здесь. Они не продавали дом, но планировали сдавать его. Сейчас заниматься поиском покупателей было бы не к месту, и в новом городе Каспбракам нужен был дополнительный доход, так что весь вечер мама провела на связи с риелторкой. Дерри – непопулярный город, но людей сюда тянет, так что перспективы неплохие. Сейчас они просто заканчивают готовить дом, а утром мама отдаст специалистке ключи, подпишет несколько бумажек, и они будут разбираться с эти уже в Денвере. Собирая вещи, он нашёл ту дурацкую книжку, с которой все началось. Он спускается вниз, держа в руках последнюю коробку. На ней альбом, который он отдаст Стэну, но хранится тот должен в Барренсе. Потому что это подарок не Стэну. Это подношение дружбе. Изорванная книжка валялась теперь под ванной, и Эдди решил, что это к лучшему. Новый город, новые возможности. Бла-бла-бла. Мама показывает ему, куда ставить коробку. — Ты к ребятам? — Да. Можно? — Конечно,— она вздыхает. — Машина приедет к девяти, так что к половине десятого жду тебя здесь. — Спасибо. Он чувствует необходимость прижаться к ней и поддаётся порыву. Все ужасно медленное и густое. Соня обнимает его, пахнет усталостью и мылом. Он прижимается к ее мягкой груди и чувствует себя пятилеткой, нуждающимся в ощущении материнского всесилия. — Прости меня,— она шепчет и перебирает его волосы. Он ничего не отвечает. Глаза мокрые.

***

В этой комнате ничего не меняется, и Эдди не знает, что чувствовать по этому поводу. Его жизнь оборвалась? Или он единственный живет, пока его друзья оказываются законсервированы в своих убежищах? Ждут его возвращения, не старея, не разговаривая, не меняясь. Стэн жёсткий и бледный, сидит на полу, обняв колени. Каменная горгулья, желваки на лице. Вот, что меняется в комнате – кошачья грация мертвеет, дьявольский огонь веет холодом. Эдди не знает, имеет ли он право сесть рядом, но переминаться с ноги на ногу в другом конце комнаты – ещё позорнее. — Ты обижаешься? — Приземляется напротив, пытается перехватить чужой взгляд. Стэн протирает лицо ладонями и шумно выдыхает. — Ты узнал вчера, да? Когда тебе мама звонила,— получив кивок, Стэн продолжает с какой-то тоской. — Ты должен был сразу сказать. Болезненная усмешка. — И испортить нам фестиваль? Совсем тихо, уткнувшись в колени: — А мое состояние тебе не страшно было испортить? — Стэн,— Эдди не выдерживает и тянется к нему, трогает за локоть. Чувствует себя ужасно виноватым, но это все равно лучше, чем то, как он планировал сказать сначала. — Ты обижаешься? Стэн медленно поднимает голову. — Я обижаюсь. Ты бы не обиделся? — Я не знаю. — Мне страшно. — Мне тоже. Стэнли Урис ненавидит чувствовать себя беспомощным. Когда Эдди спросил, может ли прийти, Стэн думал, что сможет все решить. — Мы могли бы провести этот день вместе,— сам не знает, говорит ли о них двоих или о всех неудачниках. — Я собирал вещи. Ему тошно, и теперь он сам не знает, почему решил тянуть до последнего. Нет. До последнего – это до утра, а он пришел к вечеру, когда воспоминания о фестивале успели остыть, и Стэн был готов к новой встряске. — Мы могли бы собирать вещи вместе. Он даже не думал об этом, и теперь представляет, как неудачники помогают ему со сборами. Ричи, сопровождающий каждый найденный носок испанскими репликами. Бен, с трепетом обкладывающий книги пищевой плёнкой. Беверли, которая сразу же пошла бы помогать Соне… Есть в этом что-то похоронное: будто Эдди больше нет, и нужно скрыть следы его существования, уничтожить улики, а вместе с ними исчезнет и он из общей памяти. Нет уж, пусть лучше помнят его комнату живой и наполненной! Хотя кому помнить: в его комнате доводилось бывать только Ричи. Он столько всего не успел для них сделать. Он столько всего не успел сделать с ними. В горле ком. Подползает к Стэну под бок и приобнимает его. — Очень многое произошло в последние дни. Ещё не пришло мое время, понимаешь? Сейчас время Билла. Вы ему нужны. Я справлюсь, а он уже один раз оступился и попал в беду. Ты говорил с ним на фестивале? — Говорил. — Я тобой горжусь. — Иди к черту. Сплетаются, кривя спины, но находя друг друга в самых крепких объятиях. Слёзы ползут по щекам, бессловесный шепот на двух языках, сумрак комнаты, борющийся со светом свечи. Вытирают лица друг друга, расцепляя руки. Стекают на пол, продолжая плакать, переплетают пальцы и лежат на полу, не смотря друг на друга, но чувствуя только тяжесть. — Билл извинился за то, что отдалился от нас. — За такое нельзя извиняться. — Я ему также сказал. Причина всегда во всех. Внизу о чём-то на повышенных тонах говорят родители Стэна. Эдди впервые слышит, как они в чем-то несогласны. С другой стороны – это впервые, когда он застаёт их вместе. Андреа будто всегда на кухне, когда Дональд в комнате. — Ещё он сказал, что чувствует, как теряет меня, но ничего не может с этим сделать. Ему страшно делиться со мной чем-то. — Почему? — Однажды я показал ему, что не нуждаюсь в старшем наставнике, но нуждаюсь в равном друге и партнёре. Он боится, что я презираю его. — А ты? — А я нуждаюсь и в старшей наставнике, и в равноценном партнёре. В одном человеке и в зависимости от ситуации. Я люблю эту часть Билла – в которой он старший брат для нас всех, в которой он заботится, объединяет, помогает принять решение. Безумно люблю. Но я не хочу, чтобы он был таким всегда или наедине со мной. Потому что, во-первых, это выматывает его – всегда быть ответственным, а во-вторых, я сам могу решить свои проблемы и не нуждаюсь в советах, только в том, кто будет рядом и разделит со мной эмоции. Год назад я не понимал этого. — Ты сказал Биллу об этом? — Да, конечно. — А он? — А он разрыдался,— сам хлюпает носом в смешке. — Мы были очень пьяные и договорились обсудить это завтра после школы в какой-нибудь кафешке. — Супер. — Да. А ты поговорил с Ричи? — Не на фестивале, но поговорил. — И как? — Как видишь, последнюю ночь в Дерри я провожу с тобой, а не а ним. — Тебе грустно? — Стэн поворочивает голову в его сторону, но Эдди не находит в себе сил оторвать взгляд от потолка. — По многим причинам, не только из-за него. Я переезжаю в другой штат, Стэн, и мне сказали об буквально вчера. Думаю, меня очень накроет по приезде. — Хочешь обсудить это? — Я хочу, чтобы мы включили Марию Карменситу, потанцевали и потрахались. Молчание. Эдди все-таки поворачивает голову. Выцветшие глаза блестят в темноте. Треск фитиля сливается с тенью слов за зрачками. — Правда хочешь? — Я хочу увезти с собой воспоминания о том, как тебя много. Я хочу ощущать тебя физически частью меня, я хочу чувствовать безопасность в своей уязвимости, я хочу трогать тебя и доверять тебе, хочу слушать музыку, которую ты мне подарил, пока ты даришь мне ощущение жизни. — Какой же ты эмо, Каспбрак. — Смеётся и тянется за поцелуем. — Я в душ. Не сбеги раньше времени, ладно? Как под куполом - собственные слова эхом отскакивают стен, дрожат, как стеклянные детальки старой люстры, стекают с губ или гниют в глотке. Вдох за вдохом, предсмертные комплименты, трогать улыбки друг друга и цепляться за волосы - ты делаешь мне больно, вспарывая сердце, и я оставлю тебе головную боль. Долгие, кровавые поцелуи, выжать из партнера все, что растянул бы в пространстве и времени, я останусь призраком твоей молодости, вспоминай меня, когда кто-то также окажется на твоих бедрах и будет вылизывать твою шею. Движения рваные и мягкие, комната тонет в грязном дыме случайных воспоминаний. Это танец, это подарок, это отчаяние. Закрыть глаза и потянуть за чужие кудри, остаться без дыхания под чужими пальцами на целую бесконечность. Очень хорошо и очень больно, дрожь по всему телу и болящее сердце, продолжай двигаться. Им нужно было выпить. Время густое, тела мокрые от пота, стоны неловкие и глубокие. кажется, будто ни один вдох не был полноценным. Ты моя мечта, и я люблю тебя, но совсем не так, как положено любить. Я знаю. Стэн скулит, и Эдди вытирает его щеки от слез, улыбаясь нежно и глупо, но они не останаливаются, пока оба не почувствуют, как сокращаются мышцы, как эндорфин бьет в голову. Лежат рядом, обнимаются и слушают что-то из вичухи, черт знает как оказавшейся в этом плейлисте. — Не могу поверить, что уезжаешь буквально утром. Ты так внезапно появился в наших жизнях, а теперь исчезаешь. Слишком мало времени прошло. — Я всегда был рядом, Стэн. Просто мелькал где-то на фоне, а в этом году меня затянуло..,— поглаживают руки друг друга. — Не осознаю, что двух месяцев не прошло. По ощущениям - будто несколько лет пролетело. Я не могу представить нашу компашку фриков без тебя, Эдди. Tu nous as tous changés, tu es si natif ici. — Je n'aurais pas pu le faire sans toi. Серьезно, был бы тревожным и злым комком. — Жалеешь о чем-нибудь? Молчат. Эдди отворачивается к окну. Конечно, он жалеет. Стэн догадывается. — Ты не сказал Ричи, да? — Эдди качает головой. Не сказал, потому что хочет исчезнуть и обнулить все до сентября, когда они были охренеть какими крутыми друзьями и кричали в голосовых, выбирали тупые фильмы, делились музыкой и спорили до смешных обзывательтств. И когда у него была эта нежная, невысказанная влюбленность, из которой можно было взращивать фантазии и прокручивать их в голове перед сном. Иногда лучше не открывать свой рот и не отбирать у вас обоих это состояние нерешимости, трогательной легкости, полушутливого флирта и яркой, хорошей дружбы. А когда он уедет - у них снова будет общение на расстоянии, Стэн вздыхает и поднимается - Эдди издает щенячий звук, когда бок перестает греть чужое тело. Приходится кутаться в черное одеяло и наблюдать. Стэн берет телефон и что-то делает, и тогда Эдди вскакивает, понимая, что тот собирается провернуть. Но Стэн оказывается быстрее. Он выскальзывает за дверь и захлопывает ее, со всей силы удерживая ручку, и Эдди только и остается, что стучать по ней, надеясь, что шумами они не разбудят родителей Стэна, которые вряд ли впечатлятся обнаженным сыном, оказавшимся по ту сторону собственной комнаты. — Тащи ко мне свою задницу, Тозиер. Это срочно. Никаких "но", придурок, бросай свою травку и приебывай, я клянусь тебе именем Своего Господина, ты очень пожалеешь, если этого не сделаешь, и это не угроза сейчас. Правда, Рич. Мне плевать, скажи что-нибудь, как ты умеешь. Вы там все такие. Эдди стекает по двери и тянет себя за волосы. Сидят по разные стороны кровати. — Ты хотел прийти к нему, ma petite souris. Не дуйся. — Откуда ты знаешь, чего я хотел? — Я вижу, как ты на него смотришь. Вам нужно поговорить, и у тебя больше не будет возможности сделать это. — Это ты мне сказал, что мне ничего не светит,— хлюпает носом. В комнате холодно, но они оба не одеваются. — Ты сам сказал. И ты оказался прав. Мы уже говорили, Стэн. — И что? — И ничего, одним разговором ничего не решишь. — Вы с Балаболом просто не умеете разговаривать. — Пф.... Стэн спрашивает, можно ли сесть рядом. Получив кивок, переползает к Эдди под бок и набрасывает одеяла на плечи обоим. — Dis-moi. Dis-moi de quoi tu as peur. И он говорит. Говорит, что Стэн прав, а у него в сердце все звенит и ломит от болезненного желания встретиться несмотря на все слова, что ему сказали. И как странно и плохо от состояния подвешенности, когда тебя не отталкивают, но и не подпускают, когда ты не знаешь, какой шаг можно сделать. Говорит, как много сложных чувств, но как все равно хочется тянуться навстречу, и как много мелочей, которые он прокручивает в голове и думает о них с теплом и восхищением. О сигаретах, касаниях и музыке. Много извиняется, но Стэн его ни в чем не обвиняет - они друг другу ничего не должны. Говорит о том, сколько длится эта влюбленность и о том, как счастлив он был, когда они начали общаться - и Стэн улыбается, потому что он тоже помнит Ричи в средней школе и помнит себя такого же взбудораженного, пугливого и довольного. И отвечает, говоря о смелости, абьюзе и привычках, говорит о разделенных тайнах и подростоковых страстях. Медленно, чтобы голос не дрожал, тихо, чтобы не спугнуть собственные воспоминания... Ричи взбирается по дереву и стучит в окно. Когда он вваливается на пол через подоконник, комната наполняется запахом кислого пота, жженой травы и табачной затхлостью. Стэн морщится и не успевает ничего сказать, а Ричи, начавший монолог на ломанном испанском, затыкается, увидев Эдди. Но только на секунду, споткнувшись о собственные мысли. чтобы снова оседлать волну: — А вы времени не теряли, да? — Утром я уезжаю в Денвер. Мы с мамой будем жить в Колорадо, Рич. — Ебанный сыр.... Стэн выдает Ричи полотенце и стопку свежей одежды. То, как он ходит по комнате - тонкий и изящный, абсолютно спокойный и уверенный, со своими следами от прыщей на ягодицах и покусанной спиной, заставляет обоих отвлечься и забыть, зачем они здесь. — Помойся, пожалуйста, я не хочу, чтобы комната пахла твоим притоном. — Он не мой и это не притон, эйй.. — Мне плевать. И кеды сними. Он провожает Ричи до ванной, что-то ему тихо рассказывая. Эдди вздыхает, наполняяя легкие тоской и ночной прохладой, и тянется за одеждой, оставленной у кровати. Хотя ему тоже не помешает помыться. Стэн оставляет их в комнате, и они сидят, как два избитых ветром воробушка, и улыбаются друг другу, когда соприкасаются взглядами. Эдди думает, что времени у него оказалось непростительно мало, и это так нечестно и глупо, а потом думает, что может, ничего бы и не поменялось, будь времени больше. Неприятно - у них же получалось дружить, почему сейчас все такое склизкое и неловкое? — Ты был с тусовкой... — Помнишь, когда тебя... Они начинают говорить одновременнно, и это не разряжает обстановку, несмотря на тихий смех. Ричи снова открывает рот: — Когда тебя избили, помнишь? Эдди сразу деревенеет и усмехается. Агрессивный зверек. — Нет, забыл, ты чего, со мной такое часто случается, всех разов... Конечно, помню, Рич, что за вопрос. А дальше как со стороны, будто слушая не про ситуацию, которая произошла с кем-то другим. Хотя сейчас она такой и была - чужой и далекой. — У них были фотографии. Коннор показал мне фотографии, Эдс, и это было одной из причин, почему мы снова оказались вместе, но это не значит, что все то, что я говорил тебе раньше, неправда, я все еще крепко привязан к нему, он правда не такой плохой, как сейчас покажется, он правда сожалеет, и я знаю, как по-идиотски звучит это сейчас... Фотографии были только у Коннора, и он обещал их слить, но сейчас он жалеет, правда, он просто не знал, как еще подступиться, он вообще не знал, что ты так дорог мне и тыкал пальцем в небо, когда пытался манипулировать вот так. А ты мне дорог, Эдс, и я не мог допустить, чтобы фотографии..., — он захлебнулся воздухом и закашлялся. — Ну да... И я боялся, что он поймет, как ты мне дорог, и будет давить сильнее, поэтому ограничил общение, он же еще переписки чекал, но не особо это помогло, верно?О фотографиях не знал никто из банды Бауэрса, типа... дело было не в тебе, а в попытке уцепиться за меня. Мы с ним много говорили в последнее время, пришли к выводу, что это привычка, подкрепленная сильной эмоцией, а его единственный спасательный круг в колесе гомофобии и братской ненависти, и мы оба делали кучу говна и оба будем стремиться к лучшему, это юность, мы все набиваем шишки... Бля.. Я все проебал, Эдс. Прости меня. Горло сухое, глаза мокрые. У обоих. — Ты мог сказать. Подумаешь, фотки, как будто люди впервые бубсы увидят. Школьная травля по такой причине долго не живет, а психологическую травму я бы пережил с вашей помощь...Ричи, мы реально все проебали... Дело не в отъезде. Смех нервный, лица красные, слезы стекают вниз, и Эдди думает, как из-за него сегодня все плачут. Они обнимают друг друга и вслипывают вразнобой. — А можно,— Эдди вытирает лицо ладонью и снова усмехается. Истерично, устало и ужасно тоскливо. — Можно мне получить мой несвоевременный последний поцелуй? — Осознанный и почти трезвый? — Было бы славно. Ричи гладит его по щеке и смотрит на его губы.

***

Эдди зевает - ночью они не спали: перебирали общие истории, пока смотрели фотоальбом, который Эдди завещал отнести в Барренс, альбом теперь был неудачниковской реликвией и был обязан пополняться, иначе в чем смысл? Стэн принес чай, Ричи достал сигареты, и они втроем выползли на подоконник и курили, смотря на черную землю через пальцы на ногах, а потом совсем опьянели романтикой последней ночи и по очереди перебрались на канадский клен - все пальцы истерли. Говорили о звездах и детских мечтах, о своих самых дурацких страхах, обсуждали поход в кино на фильмы с субтитрами, а Ричи рассказал, как вывалил попкорн на Генри с его дружками, когда они были на сеансе с Бев и Беном, и остались в живых, ходя бегать пришлось долго. Стэн предложил описать друг другу те черты характера и части тела, которые им в собеседниках нравятся, и еще пару часов они занимались странной терапией, пересказывая друг другу, как менялось их восприятие друг друга в течении общения и когда они чувстововали себя влюбленными. Стэн и Ричи признались и в том, когда перестали любить друг друга, и Эдди чувствовал себя так, будто держит в руках птенчика. Успели потанцевать и встретить рассвет, и ноги были мокрые от травы, к утру болело горло. Стэн отдал Эдди одну из своих футболок. И он позвонил всем неудачникам, попросив их подойти к дому Эдди. I got no want for the quiet life No forced up smiles over tired eyes Give me a taste of the riot life 'Cause I'd rather be a martyr than grow tomatoes С семи утра они сидели в его дворе. Ребята по очереди отводили его в сторону и завязывали на его руках цветные нитки, говорили о событиях, которые навсегда запомнят - это было интимно и значимо, и Эдди каждому сказал столько слов, пропитавшись такой любовью. Майк вплел в его голову расточку с какой-то аффирмацией, а Бен подарил стопку винтажных открыток. Беверли принесла одну из своих кастомных шмоток - потрясные штаны с огненной вышивкой. Билл говорил с ним. Долго, трепетно. А потом отдал стопку бумаг в файлике и сказал посмотреть уже на новом месте. Keep the young between your teeth Take the love Take the doves Take the self-belief Эдди чувствовал себя так, будто у него день рождения. Или он смертельно больной. Мама плакала вместе с ним, когда их грузовик был готов. Ребята держались до последнего, но когда дело дошло до капусты... Эдди распечатет фотографию с этим моментом, когда приедет в Денвер: семеро цветных, сопливых и сросшихся на вселенском уровне ребят, руки-ноги в куче, все заплаканные, ненакрашенные и такие... Это семья. Ричи поцеловал его еще раз, когда он уже садился в машину. Эдди касался губ всю дорогу и боялся потерять это ощущение. — Приезжай на каникулах, чувак! Мы тебя ждем! — В субботу вечером смотрим киношку в дискорде, Эдс! — Напиши, какой колледж выберешь! — Фрики без тебя уже не те, Эдди Каспбрак/ — Оставайся фриком, Спагетти! Гордись тем, что ты неудачник! — Мы любим тебя. Они придурки и поехали за машиной на великах, проводив его до выезда из Дерри. Они придурки и он любит их всем своим сердцем. So bounce if you've had enough Of the people you know So bounce if you've had enough Of the alter-ego So bounce if you've had enough Of the people you know So bounce if you've had enough And just let go Freak 26 мая 2020 года - 2 марта 2023