Созидая ненависть

Лоренцо ушел из дома двадцать восемь лет назад. Вот по этой самой пыльной дороге, среди виноградников и полей, юный, начитавшийся приключенческих романов, он бежал на рассвете, мечтая о тех местах и людях, которых ему предстоит увидеть. Сейчас Лоренцо мог сказать, что видел он, пожалуй, слишком много. Возможно, даже больше, чем желал. — Вон там, — Лоренцо указал рукой на склон холма, покрытый серебристой зеленью, — раньше были виноградники семьи Орфано. "Но их здесь нет уже двадцать лет. Выгорели во время пожара в засушливое лето." — Они были местными виноделами? — спросил Ален, глядя на холм и прикрывая глаза рукой от яркого солнца. — Когда-то были, — кивнул Лоренцо. "Алессандро, ты же ненавидел это вино и всегда говорил, что продашь эти виноградники, как только унаследуешь. А теперь на месте виноградников теснятся изящные оливковые деревья. Стабильность, Алессандро. Ты всегда её любил." — А если посмотреть дальше, туда, где виднеется колокольня, можно увидеть красную крышу большого дома, — продолжил Лоренцо, всё ещё не решаясь сдвинуться с места и сделать шаг навстречу своей прошлой жизни. — Я родился и жил в этом доме, пока в шестнадцать не сбежал, чтобы повидать мир. Ален усмехнулся. — Даже странно, что родина знаменитого Ренцо Ромини выглядит столь умиротворенно. "Море прекрасно, но его глубины скрывают чудовищ." — Ничего странно, Ален. Спокойствие окружения часто вызывает в человеке тягу к действию, — ответил Лоренцо, слегка поморщившись. За образом Ренцо Ромини было больше, чем люди хотели понять. Они хотели захватывающих историй о тех чудесах, что он видел, но никто из них не хотел слышать о том, что он ел отобранную у гиен падаль и пил верблюжью кровь, чтобы не умереть. Никто не хотел понимать, что если бы не это, то никто бы из них не услышал этих историй, потому что некому было бы рассказать их. "Да, Эрнст, ты был прав, говоря, что людям не нужны чужие страдания, но нужна история их преодоления. Ты всегда был прав." — Ты ведь уже возвращался? — помолчав ещё немного спросил Ален, чувствуя нерешительность Лоренцо, которая не позволяла ему сделать этот шаг с вершины холма в долину. — Да, возвращался. Пятнадцать лет назад, — кивнул Лоренцо. Тогда он пробыл дому от силы неделю и понял, что не готов к этому возвращению. И, это было не менее важно, к его возвращению не были готовы родные. Отец тогда не сказал ему ни слова и даже почти не удостаивал его взглядом. Сестру тогда куда больше занимала собственная персона, а племяннице было всего два года и она ещё мало что понимала. Муж сестры смотрел на него свысока, с усмешкой и превосходством, видимо, наслушавшись историй о шестнадцатилетнем юноше, который бросил семью и пропал больше, чем на десять лет, иногда напоминая о себе письмами. Умом Лоренцо понимал, что его надежды смешны: если пятнадцать лет назад, когда он, разбитый и подавленный, вернулся домой, семья не пожелала принять этого возвращения, то теперь ни о каком возвращении и вовсе не могло быть и речи. Он либо не должен был уходить, либо должен был вернуться мертвым. И именно это понимание заставляло его сейчас медлить. Он не предупреждал о своем приезде, а значит ещё можно было повернуть назад и больше никогда не возвращаться сюда. Но сила, тянувшая Лоренцо на тосканские просторы была слишком велика и неумолима. "Та же ли сила тянула в Баварию тебя, Эрнст?.." Лоренцо вздохнул и, стряхивая с себя оцепенение, шагнул вперед. Ренцо Ромини не имел права на страх. Ренцо Ромини всегда шагал в пропасть, потому что твердо знал, что человек устремляется туда, куда устремлены его мысли. "Ты ведь тоже боялся, Эрнст. Каждый раз. И когда смотрел на несущуюся на тебя лавину и когда смеялся, падая в пропасть, и когда твой оппонент давил на спусковой крючок. Но вот чего ты боялся?.." Ален подобрал опущенный на землю саквояж и пошел следом. Они всегда путешествовали почти налегке и он быстро оценил преимущество таких путешествий: никакого громоздкого багажа и возможность сорваться с места в любой момент, если в этом вдруг возникла необходимость. — Отсюда до Флоренции около трех миль. Иногда я ходил туда пешком, — проговорил Лоренцо, с каждым шагом обретая всё больше и больше уверенности. — Зимой и осенью отец предпочитает жить там, а лето проводить здесь. Этот дом он купил, как только вернулся в Италию. — В твоей книге это место описано куда красочнее, — усмехнулся Ален, а Лоренцо ответил на эту усмешку грустной улыбкой. Описывая в предисловии Моиано, он не помнил его. Он, заставивший многих полюбить солнечную Тоскану, сам почти не любил её. Ведь если бы эти поля и виноградники были ему столь дороги, он не решился бы оставить их. За те двадцать восемь лет, что он провел в путешествиях, Лоренцо не раз убедился в том, что люди крайне неохотно соглашаются на перемену места, даже если не сильно привязаны к тому, где живут теперь. — Полагаю, я просто не лишен литературного таланта, — наконец ответил он и добавил: — Слышишь, Ален? — Что именно? — переспросил Ален, прислушиваясь. Тосканские поля были наполнены звуками: шелест травы, голоса птиц и насекомых, ленивое блеяние овец. И за всеми этими звуками негромкий, мелодичный перезвон колоколов. — Нас встречают колокольным звоном. — пояснил Лоренцо.  Лоренцо был итальянцем, а значит был суеверен и придавал огромное значение традициям и приметам, как бы не стремился доказать обратное. Жизнь в дороге отучила Лоренцо от постоянного ношения галстука и воскресных походов в церковь, хотя засыпая Лоренцо всегда мысленно повторял Pater Noster, но обострила неосознанную веру в приметы, которую он отрицал всеми силами и пытался вырвать из своего ума. Лоренцо, хоть большую часть детства он и провел во Флоренции, тонко чувствовал природу и хорошо различал её знаки. Не хуже Эрнста, проведшего детство на склонах Херцогштанд. Узкая и длинная Виа Бенедетта-ди-Маиано проходила между весьма обширными владениями семьи Орфано и чуть более скромными вотчинами прочих обитателей Маиано. С правой стороны улица была ограничена невысокой каменной оградой, за которой начинались оливковые рощи Орфано. С левой же тянулись высокие глухие заборы, переходящие в стены домов, окна которых выходили на улицу только со второго этажа и непременно имели решетчатые ставни. И дома, и заборы были оштукатурены одинаково и казалось, что это одно огромное здание, построенное на манер средневекового замка. В этот час на улице не было ни души и это безлюдье, в сочетании с шириной улицы и глухими заборами делали Виа Бенедетта-ди-Маиано бесконечной. Но Лоренцо знал, что после плавного и незаметного поворота она резко и внезапно выплеснется на неширокую пьяццо меркато, зажатую между фасадами строгих, но по-тоскански прекрасных особняков, один из которых принадлежит его семье. Выходя на открытую и залитую жаром Пьяццо Бенедетта-ди-Маиано, Лоренцо невольно подумал о том, видел ли его кто-нибудь и если видел, то узнал ли? "Много ли здесь осталось тех, кто мог узнать меня?" Пересекая площадь, Лоренцо думал о том, как выглядит его возвращение. Когда он вернулся в прошлый раз, это выглядело, как возвращение блудного сына, который страдал от разлуки с домом. Тогда Лоренцо и правда страдал, но не от того, что десять лет жил вдали от родной Италии, а от того, что лишился единственного близкого человека: в тот год погиб Эрнст Левенберг. Лоренцо искал дома спокойствия, но не нашел его. В те дни Лоренцо был в отчаянье, потому что понимал, что во всем мире он бесконечно одинок и будет так же бесконечно одинок всю оставшуюся жизнь, потому что создать ещё одного Эрнста Левенберга мир был не в состоянии. Пятнадцать лет назад площадь пересекал разбитый и никому не нужный Лоренцо Ромини. Сейчас же по Пьяццо Бенедетта-ди-Маиано шагал Ренцо Ромини, которого знал весь мир. "Как там говорили критики? Последний благородный авантюрист?" — Ну что, Ален? Готов к тому, ради чего мы проделали весь этот путь? — спросил Лоренцо, останавливаясь у глухих дверей, вписанных в полукруглую арку. Ален пожал плечами. — Мы ведь ни к чему не бываем готовы и в тоже время готовы ко всему. Лоренцо удовлетворенно кивнул. Одна из самых простых истин, та, которую он усвоил от Эрнста прежде всего: не загадывай наперед, но будь готов ковсему в любую минуту. Другая истина — делай задуманное сразу, чтобы не передумать — далась ему с большим трудом, но преимущества следования ей Лоренцо оценил. Поэтому, не раздумывая, он взялся за кованный дверной молоток и постучал. За дверью не было слышно ни звука, дом молчал. Лоренцо оглядел фасад. Окна были открыты. Значит кто-то, хотя бы прислуга, здесь должен быть. На потемневшей табличке возле двери все ещё было вырезано «Ромини», а, следовательно, дом не продан. Лоренцо помнил эту табличку совсем новой, когда метал ещё блестел в лучах жаркого тосканского солнца. — Что угодно синьорам? Этот голос вывел Лоренцо из оцепенения. Переведя взгляд на неслышно открывшуюся дверь, он увидел полную молодую женщину в темном платье и белом переднике с широкой оборкой. Её круглое лицо с большими темными глазами не было ему знакомо, но Лоренцо тут же одернул себя: он не был здесь пятнадцать лет, этого времени достаточно, чтобы сменить прислугу. Женщина же не сводила глаз с их саквояжей, очевидно решив, что приезжие приняли один из лучших в городе домов за гостиницу. — Дома ли синьор Ромини? Или синьора Беата? — спокойно осведомился Лоренцо. На лицо служанки промелькнуло удивление тому, что приезжий не только говорит на чистейшем итальянском, и знает фамилию хозяина, которую, впрочем, можно было прочесть рядом с дверью, но и имя его дочери. Ещё внимательнее оглядев внезапных посетителей, служанка оперлась плечом на косяк. Лоренцо заметил, что её взгляд задержался на его лице, на неподвижном левом глазу с побелевшей радужкой. Он знал, что этот дефект его внешности вкупе с глубокими, рассекавшими бровь и щеку, шрамами не внушал доверия к нему. — Боюсь, что ни синьор Ромини, ни синьора Беата не захотят с вами разговаривать. Мы ничего не покупаем. — Что ж, мы ничего и не продаем, — улыбнулся Лоренцо. — Просто передайте им, что приехал Лоренцо. Подозрение на круглом лице служанки почти мгновенно сменилось недоумением. Выпрямляясь, она нервно затеребила передник и, видимо, для верности, переспросила: — Лоренцо Ромини? Вы Лоренцо Ромини? — Да, я Лоренцо Ромини, а это мой друг Ален Д’Арно, — кивнул Лоренцо, не переставая улыбаться. — Ох, Пресвятая Дева, вы бы сразу представились и я бы не держала вас на солнце! — воскликнула служанка, распахивая дверь и отступая в небольшую, темную прихожую. — Проходите-проходите. Сейчас позову кого-нибудь, чтобы помогли вам с багажом. — Наверное, нам все же стоило предупредить о нашем визите, — негромко произнес Ален, подхватывая с земли саквояж и заходя следом за Лоренцо. — Лишние условности, Ален, — отмахнулся Лоренцо. — В конце концов, это мой дом. "Было ли это место хоть когда-то моим домом?" — Ваши отец и сестра сейчас отдыхают на террасе, — продолжала беспрерывно говорить полная служанка, страшно суетясь. — Я пойду и доложу о вашем приезде, а вы пока побудьте здесь. И тут же спохватившись и вспомнив, что помимо члена семьи здесь и еще присутствует посторонний, с которым нужно обращаться, как с любым другим гостем добавила: — Если желаете, то можете, конечно, пройти в гостиную, но ведь синьор Ромини и синьора Беата наверняка захотят принять вас на террасе… — Как вас зовут, прекрасная синьорина? — спросил Лоренцо, жестом останавливая служанку. Полные губы женщины расплылись в улыбке. — Тереза, синьор Ромини. — Не беспокойтесь о нас, Тереза, — кивнул Лоренцо.- Уж надеюсь, что в своём доме я найду, чем заняться. Тереза быстро закивала и, ещё раз всплеснув руками, хотела было, пойти, наконец, на террасу, где по её словам находились сейчас хозяева, как её остановил звонкий девичий голос: — Тереза! Тереза, с кем ты разговариваешь? Кто пришёл? И в следующее мгновение в прихожую, негромко постукивая о каменный пол мягкой подошвой домашних туфель, выбежала совсем ещё юная девушка. Всю её фигуру окутывала дымка шифоновых воланов и легких кружев. Пышные волосы были заплетены в косу, до половины распущенную, а в руке девушка держала широкую ленту. Она, видимо, ждала чьего-то визита или важного письма, так как при виде Лоренцо и Алена её лицо, озаренное надеждой и радостью, тут же приобрело выражение крайнего разочарования. — Святой Доминик! — воскликнул Лоренцо и снова заулыбался. — Паола Одетта, я полагаю? Девушка выпрямилась и, сделав легкий реверанс, серьезным тоном ответила: — Синьора Паола Одетта Ковалли-Ромини. А вы? Лоренцо продолжал улыбаться. Девушка прищурившись, пристально вгляделась в его лицо и изумленно воскликнула: — Дядя Лоренцо! — Приятно, что хоть кто-то в моём родном доме узнаёт меня, — усмехнулся Лоренцо и, подталкивая вперёд Алена, сказал: — Паола, позволь представить тебе моего друга и единомышленника: Алена Д’Арно. — Очень рад знакомству с вами, мадемуазель, — с чисто французским изяществом сказал Ален, кланяясь. Девушка, впрочем, не выразила никакого интереса к новому знакомому, продолжая разглядывать Лоренцо. — На фотографиях, которые вы прислали, вы выглядели совсем иначе, — наконец резюмировала она и, быстро взглянув на Алена, добавила: — И вы тоже. Вас бы ни за что не узнала. Ален лишь улыбнулся и развел руками: трудно узнать человека, которого никогда не видел. — Ну, Паола, ты ведь тоже изменилась с того времени, когда мы виделись в последний раз. "Первый и последний. Ты ведь это хотел сказать?" — О, дядя Лоренцо, прошу, зовите меня Одетта, — взмахнула рукой девушка. — Мне больше нравится Одетта. Лоренцо кивнул и ещё раз оглядел юную племянницу. Паола Одетта, скромность есть богатство. Да, имя Паола не для неё. Она подходит степенной и полной достоинства девушке, а та, что стоит здесь в облаке воланов и кружев — Одетта. У неё черты синьора Ковалли, её отца, но за этими чертами Лоренцо прекрасно видел характер своей сестры Беаты, точно так же, как видел в Беате свою мать. Страшно и странно было наблюдать, что они наследовали самые худшие и неприятные черты своих родителей, добавляя к ним свои собственные. — Ну что ж, дорогая племянница? Так и будешь держать у нас в прихожей? — весело спросил Лоренцо. Когда-то он, семнадцатилетний юноша, завидовал самообладанию и спокойствию Эрнста. Теперь он знал, что за бесстрашием всегда стоял безумный, поглощающий страх. Страх настолько сильный, что заставлял переступать через себя. Одетта, всё ещё внимательно разглядывая Лоренцо, закивала и быстро заговорила: — Да-да, конечно. Пойдёмте на террасу. Тереза, подай на террасу чай! Во французском в сервизе! "А вот приказы она раздаёт тем же тоном, каким отец, должно быть, отправлял в бой французские полки." — Неужели этот сервис ещё цел? — спросил Лоренцо и, поворачиваясь к Алену, пояснил: — Этот сервиз был подарен на свадьбу моим родителям. Настоящий французский фарфор, лучший который мне доводилось видеть. — Не разбили ни одной чашки и ни одной тарелки, — ответила Одетта, направляясь вглубь дома. — Тот самый сервиз, который подарил твой крёстный? — шепотом спросил Ален. Лоренцо молча кивнул, не сводя взгляда с легко шагающий впереди племянницы. Слишком легко она приняла его возвращение, как будто оно было столь же обычным событием, как визит соседей. Лоренцо был чужим для этих людей, но менее всего имел право обвинять их в этом: вся его жизнь прошла вдали от них и никто из них не оказал влияния на его взгляды. Никто из них не знал его и он не знал никого из них. Он не нуждался в них двадцать восемь лет и они тоже привыкли существовать без него. Ренцо Ромини был для них тем же, чем был для всех: абстрактным человеком, существовавшим за гранью их реальности. В их реальности были надежные стены дома, мягкие постели и сытный ужин. Рядом со всем этим было не места тому безумию, которое постоянно гнало Лоренцо в дорогу. Он, видевший слишком много, знал как хрупко то, что они называют стабильностью. Они, не видевшие почти ничего, полагали, что их стабильность — титан, которого невозможно сокрушить. Правы были обе стороны. На террасу вели высокие стеклянные двери, сейчас открытые настежь и задернутые лёгким и светлым газовым пологом, сквозь который было видно разомлевший от жары сад и саму террасу, на которой всегда, даже в полдень, была тень. Недалеко от дверей стояли столик и два плетеных кресла. В одном из них, сильно наклонившись вперед и вглядываясь в лежавшее на её коленях шитьё, сидела женщина с высокой, пышной причёской. В другом — седой мужчина с короткой сигаретой. Одетта лёгким движением изящные руки откинула занавесь и вышла на террасу. — Не забывай, что члены моей семьи — настоящие итальянцы, — шепнул Лоренцо, оборачиваясь на Алена. Тот кивнул и так же шёпотом ответил: — Никакого пренебрежения к религии и почтительное отношение к традициям. Лоренцо хотел добавить что-то ещё, но в этот момент Одетта звонко воскликнула, указывая на них рукой: — Вы только посмотрите, кто к нам приехал! Женщина, сидевшая спиной к ним, обернулась и тут же, вскрикнув, вскочила, роняя шитьё на каменные плиты. — Пресвятая Дева! — прошептала она и тут же закрыла рот рукой. По её виду можно было подумать, что она увидела кого-то, кого считала давно пропавшим без вести. Мужчина же, напротив, не выразил ни капли удивления. Спокойно подняв голову, он холодно смотрел на Лоренцо. Затем потушив сигарету и бросив её в тяжелую медную пепельницу, стоявшую возле него, тоном таким же невыразительным, как его лицо произнес: — Ренцо Ромини. Блудный сын вновь возвращается домой. — Отец… — начал, было, Лоренцо, но мужчина остановил его жестом: — Я прекрасно помню, кто я тебе. Рад, что и ты за столько лет не забыл об этом. Лоренцо улыбнулся и, снова слегка подталкивая вперёд Алена, сказал: — Мой спутник и единомышленник: Ален Д’Арно. — Француз? — усмехнулся мужчина и, не дожидаясь ответа продолжил: — Я — Данте Ромини, а это моя дочь, Беата Мануэла Ковалли-Ромини. Женщина, теперь прижимавшая тонкие руки к груди, кивнула, но не обратила на Алена никакого внимания: её взгляд по-прежнему был прикован к Лоренцо. — Для меня честь с вами познакомиться, — как можно более непринужденно проговорил Ален. Но синьор Ромини лишь поморщился: — Оставьте эти условности, синьор Д’Арно. Мы с вами не во Франции. — Нет-нет, — поспешно заговорил Ален, — это ни в коем случае не условность. Я много слышал о вас. Ведь и ваша жизнь была наполнена событиями. — Ах да, конечно же, — с усмешкой кивнул синьор Ромини. — Вы же полагаете, что война — это жизнь наполненная событиями. Но оставим этот разговор до лучших времён. В это время на террасу, с удивительным для её сложения проворством толкая перед собой изящный столик на колесиках, вышла Тереза. На столике стоял тёмно-синий чайник с тонкой золотой росписью и такие же чашки и прочие принадлежности для чаепития. Имелась даже вазочка с печеньем и фруктами. — Я попросила Терезу подать чай, — пояснила Одетта, заметив полный неудовольствия взгляд синьора Ромини, я который был направлен на столик. — Так как до обеда ещё много времени… — Можете пить чай, если вам угодно, — махнул рукой синьор Ромини и обратился к развивающей чай Терезе: — Тереза, будь добра, принеси бутылочку молодого вина и три бокала. Я думаю, мой сын и его друг составят мне компанию. Выбора у Лоренцо и Алена, равно как и у Одетты и её матери не было и оставалось лишь согласиться с тем, что предлагал синьор Ромини. Кивнула и плавной, неслышной походкой снова удалилась в дом. Беата рассеяно подняла с пола своё шитьё и снова перевела взгляд на Лоренцо. — Беата, неужели ты мне так ничего и не скажешь? — весело спросил Лоренцо, делая шаг к сестре, но там отступила назад. — Мы не видели друг друга пятнадцать лет, а ты даже не поздоровалась со мной. Но вместо приветствия Беата лишь неуверенно произнесла, указывая на Лоренцо: — Твоё лицо… Лоренцо рассмеялся, но смех этот был каким-то громким и надломленным: — Ах да, глаз. Я, признаться, так привык, что забываю о том, что людей это может смущать. — А я в прихожей даже и не заметила! — воскликнула Одетта, тоже заглядывая в лицо Лоренцо. — Уверен, за этим стоит какая-то занимательная история, — равнодушно пожал плечами синьор Ромини. Ален несколько виновато опустил глаза: увечье было получено Лоренцо по его вине. — Ещё какая, — кивнул Лоренцо. — Но пусть её расскажет Ален. У него получается несравненно лучше. "Ты всегда говорил также, Эрнст. Ты хотел научить спокойно относиться к потерям невосполнимым. И чужим, и собственным. Какой толк в сожалении, даже самом искреннем, если исправить ничего нельзя?" На террасу снова выплыла Тереза. В одной руке она держала откупоренную на бутылку вина, а в другой — три бокала на тонких ножках. Лоренцо заметил, как Одетта, усаживаясь в кресло и расправляя воздушное платье, украдкой посмотрела на бутылку, но всё же не решилась попросить вина и себе. Мысленно Лоренцо улыбнулся: Данте Ромини был строгим отцом и, видимо, не менее строгим дедом. Впрочем, несмотря на эту строгость, он не предпринял ни одной попытки найти своего сына, когда тот сбежал из дома. И Лоренцо прекрасно знал почему: потому что каждый выбирал свою судьбу сам. Он часто слышал это и от своего отца, и от своего крёстного, но никогда от Эрнста. Тогда, в шестнадцать лет, он, Лоренцо, действительно выбрал свою судьбу, отличную и от судьбы отца, и от судеб всех друзей и поэтому все они молчаливо дали ему понять, что теперь он вне их круга. Тереза разлила вино по бокалам и, пододвинув к столику ещё несколько плетеных кресел и стульев, снова скрылась в доме. Синьор Ромини приподнял один из бокалов и произнес: — За возвращение моего сына и наше знакомство с вами, молодой человек. Ален с улыбкой приподнял свой бокал в ответ. — За возвращение, — эхом повторил Лоренцо, первым осушая свой бокал. "Возвращение, да. Осталось только понять было ли куда возвращаться." В своих путешествиях Лоренцо не раз возвращался туда, где уже однажды был. Эрнст говорил, что есть своя прелесть в том, чтобы вернуться куда-то. "Ты много раз говорил о возвращении, Эрнст, но никогда это не было возвращением домой. Значит ли это, что покинувший свой дом никогда не сможет туда вернуться?" — Надеюсь, оно не принесёт нам беды, — внезапно произнесла Беата, резко вскидывая на Лоренцо пристальный взгляд, который тот выдержал с полным спокойствием. — Мама! — воскликнула Одетта. — Дядя проделал долгий путь, а ты говоришь так, словно мы не рады ему. — Если что-то и может принести нам беду, так это твоё поведение, Беата, — сурово произнес синьор Ромини и Беата опустила глаза. — Не будь столь суеверной, дорогая сестра, — улыбнулся Лоренцо. — Сколько бы ты не говорила о том, что я приношу неудачу, всегда найдутся те, кто скажет, что я невероятно удачлив. — Ты можешь быть сколь угодно удачлив в своей жизни, а в чужих сеять хаос и разрушение, — парировала Беата. Лоренцо покачал головой и переглянулся с Аленом. Быстро, едва уловимо, но ровно настолько, чтобы понять друг друга: стоило ли вернуться в родной дом, чтобы понять, что делать этого не следовало. Здесь, у этих людей, была своя жизнь, с проблемами которые казались им важными и трудноразрешимыми и таким как Лоренцо и Ален в этой жизни не было места. Точно также, как этим людям не было места в жизни Лоренцо и Алена, где порой единственной целью было дожить до следующего дня, часа, минуты. — Давайте поговорим о чём-то более приятном, — попыталась исправить ситуацию Одетта. — Откуда вы сейчас приехали? — Из Африки, — с готовностью ответил Ален. — Из Африки? — переспросила Беата и закатила глаза. — Дикие места. Там же совершенно нечего смотреть. Отец много рассказывал нам об этом. — Я воевал в Алжире с де Серн-Арно, — пояснил синьор Ромини, перехватывая вопросительный взгляд Алена. — Вы, случайно, не приходитесь ему родственником? — Нет, насколько я знаю, — покачал головой Ален. Синьор Ромини удовлетворенно покачал головой: — И хорошо. Хоть и удивительно, учитывая, что вы путешествуете в компании моего сына. Для этого нужно в немалой степени быть авантюристом. И где же в Африке вы были? Ален хотел, было, ответить, но быстро взглянул на помрачневшего Лоренцо. — В Африке есть место, которое много для меня значит. — Ах да, конечно же, — кивнул синьор Ромини. — Кажется, там погиб твой… — Эрнст Левенберг, — резко прервал отца Лоренцо. Он прекрасно знал, какие слова обычно говорят люди тем тоном, какой был сейчас у его отца. Эрнст Левенберг умер, потому что хотел спасти другого человека. Он заслужил, чтобы его имя не употребляли таким тоном и в таком ключе. — Да, разумеется, — спокойно кивнул синьор Ромини и наполнил свой бокал снова. — Кстати, твоя книга хороша. Написана весьма недурно. Одетта обожает ее перечитывать. — Да, — подхватила Одетта, заметно оживляясь. — Очень захватывает. И гравюры потрясающие. Лоренцо вымученно улыбнулся. Гравюры, сделанные по его наброскам, были ужасны. Мастера придали дикой природе на них романтичности и тем самым лишили её красоты. И люди воспринимал книгу, в которой Лоренцо описал свои взгляды, места, которые ему довелось увидеть, встреченных людей и их традиции, как приключенческий роман. Лоренцо посвятил свое творение Эрнсту. Эрнст был на каждой странице этой книги. Вся она была словно его рассказом. Тогда Лоренцо не осознавал этого, но сейчас понимал, что с читателями говорил не он, а Эрнст Левенберг. — В свое время эта книга заставила меня полюбить путешествия, — улыбнулся Ален. — И, собственно, она же побудила меня начать собственное. — Почаще говорите это тем, кто утверждают, что книги не могут оказывать дурного влияния, — как бы между прочим заметил синьор Ромини. — Одна из них заставила вас бросить дом и разыскать Лоренцо. — Нет-нет, я не искал его, — покачал головой Ален. — Я отправился в путешествие один, а потом уже встретил самого Ренцо Ромини. Можно даже сказать, что это он нашел меня. Лоренцо внимательно взглянул на Алена. Когда-то ведь с ним было тоже самое: не он нашел Эрнста Левенберга. Эрнст Левенберг нашел его, безошибочно, с первого взгляда, определив того, кто может стать вместилищем его знаний. Лоренцо никогда не верил в это, пока снежная буря случайно не заперла его в ветхой хижине вместе с ещё несколькими людьми. Одним из них был Ален. И хоть среди его собратьев по несчастью и были куда более опытные охотники, Лоренцо сразу понял, что именно вот этот молодой человек тот, кто должен будет подхватить знамя после него. — В самом деле? — Беата взяла в руки чашку, изящно поддерживая блюдце. — И как же это произошло? — Это было в Канаде, — отозвался Лоренцо. — Я, несколько охотников и Ален оказались заперты снежной бурей в горной хижине. — У меня была с собой книга Лоренцо, — засмеялся Ален. — И я постоянно её перечитывал. У меня пытались отобрать её для растопки очага. — И отобрали, — кивнул Лоренцо. Одетта хихикнула и тут же прикрыла рот тонкой ладонью. — И что же? — спросила Беата, пристально глядя на Алена, продолжая держать чашку в руках. — Неужели вы не знали, что один из ваших друзей по несчастью — мой брат? — Признаться, даже не пришло в голову, — немного извиняющимся тоном ответил Ален. — Он назвался Ленцем и прекрасно имитировал немецкий акцент. И почти ничего о себе не рассказывал. — А потом? — нетерпеливо воскликнула Одетта. — Как вы узнали, кого именно встретили? — Ваш дядя, милая синьорина, сказал, что обратил внимание на мою книгу и поинтересовался, не хотел бы я путешествовать с человеком написавшим её. И когда я ответил, что это на данный момент моя самая большая мечта, протянул мне руку и просто сказал, что он и есть Ренцо Ромини. Судя по тому, что даже синьор Ромини сдержанно усмехнулся, история их знакомства имела определенный успех и вселила немного уверенности в Алена, который тут же принялся рассказывать, как из суровой Канады они отравились в не менее суровую Россию, а оттуда уже в Китай. Лоренцо, пользуясь тем, что все были заняты этими историями, украдкой оглядывал родных. Отец заметно постарел. Лоренцо, который помнил отца крепким мужчиной с черными кудрями, казалось, что этот совершенно седой, худой человек не Данте Ромини. В нем осталось ничтожно мало от того, каким он был пятнадцать лет назад и совсем ничего от того, кем он был тогда, когда Лоренцо убежал из дома. Казалось, этот суровый мужчина так и прожил всю жизнь в Маиано, среди оливковых рощ и виноградников, а адъютантом маршала де Сент-Арно был не он, а его брат или друг. И хоть Лоренцо никогда не жалел о том, что отправился путешествовать, на протяжении всех двадцати восьми лет он жалел о том, что не смог узнать, каким человеком был его отец. Крестный говорил, что он был человеком проницательным и даже мудрым. Один из сослуживцев сказал, что Данте Ромини был скорее ироничен и насмешлив, а в молодости и сам был не лишен авантюризма. Сам Лоренцо знал о своем отце лишь то, что он строг и справедлив, но ничего из того, что видели в нем другие люди, он отыскать не мог. Часто Лоренцо задавался вопросом, как вышло так, что отец, столь много времени уделявший его воспитанию, мог остаться для него чужим человеком. Да, у них не было доверительных бесед, Лоренцо был ещё слишком юн для них, но ведь должен же он был иметь хоть какое-то представление о собственном отце. А ведь именно рассказы отца о его молодости во французской армии заронили в сердце юного Лоренцо искру, которая разгорелась в мечту о дальних краях и невиданных чудесах. И желая показать отцу всю глубину имевшегося у него чувства, он поставил на обложке совей книги не полное имя, а сокращенное Ренцо — так называл его только отец. Он хотел, чтобы весь мир знал его именно под этим именем и знал, кому обязан его появлением, но миру, справедливо, не было никакого дела до всего этого. RR, Ренцо Ромини, стало лишь красивым и благозвучным сочетанием, образом, который покупали не хуже, чем масонские очерки Лео Таксиля. Да, Лоренцо мог бы вернуться и остаться, выразив тем самым свое уважение отцу, но это было выше его сил: его душила необходимость быть в одном месте, ему казалось, что остановка означает смерть. И вот теперь он сидел на террасе чужого дома, в котором провел много счастливых часов детства, и смотрел на совершенно чужого ему мужчину, который воспитал в нём его лучшие качества. И что было для Лоренцо самым ужасным, так это равнодушие его отца, который отреагировал на возвращение отсутствовавшего пятнадцать лет сына так, как будто того не было дома пятнадцать минут. "Ты ведь сам бросил его. Он хотел видеть в тебе поддержку и опору, а ты покинул его ради своей мечты и ему стало не на кого опираться. Кем он был окружен, пока ты пересекал пустыни и переплывал моря?" Лоренцо перевел взгляд на сестру. Её он помнил ещё совсем девочкой и молодой женщиной, но не мог сказать, что она изменилась. Да, её лицо стало другим, хотя, этого нельзя было отрицать, Беата всё ещё блистала достаточно свежей красотой, пусть ей и было почти сорок. Лоренцо, глядя на сестру, отчетливо видел в ней всё ту же юную синьорину Ромини, которая, зная, что она хороша, умело пользовалась этим. Её никто этому не учил, но Лоренцо, повидавший достаточно, знал: такие женщины не нуждаются в учителях. Они от природы красивы и от природы умеют пользоваться своим обаянием, а годы лишь добавляют им очарования. Но Беата, похоже, пыталась забыть о том, что прожила почти целую жизнь и пыталась сделать так, чтобы другие тоже забыли об этом. Её платье было безупречно и отвечало самой последней моде, а на лице отчаянно проступала девичья пустота и отрешенность от проблем всего мира. Такое было под стать восемнадцатилетней девушке, но никак не вдове, у которой была дочь такого возраста. Вдовой Беата была вот уже пятнадцать лет и Лоренцо внезапно подумал, что она просто забыла о том, что была замужем и чувствовала себя прекрасной и юной девушкой, у которой впереди вся жизнь. Только сейчас он вдруг понял, что одета Беата была не в темные тона, а в светло-зеленое платье, к которому были приколоты розы. Платье ей, конечно, очень шло и оттеняло её красоту, но Лоренцо вглядывался в лицо сестры и понимал, что ни один наряд не в силах вернуть ей молодость. Возможно, видевшим её каждый день и знавшим куда ближе, так не казалось, но он, видевший её пятнадцать лет назад, когда она действительно была молода, понимал, что все отчаянные попытки сохранить юность, берут свое начало в том, что Беата провела её не так, как хотела: сначала с нелюбимым мужем, а затем в положенном глубоком трауре по нему. Беата не хотела стареть и Лоренцо мог понять всю глубину этой трагедии. Как и то, что все попытки сестры остановить время напрасны. Впрочем, Лоренцо себя не обманывал, сестру он тоже не знал. Сейчас ему трудно было сказать, всегда ли она была такова или же стала такой за те пятнадцать лет, что он не видел её. Поглядев в свой вновь наполненный бокал, Лоренцо мрачно улыбнулся и обвел взглядом своих родных: быть может, такая судьба ждала всех, кто уходил и возвращался. "Ты так хотел домой, Эрнст. Твоё счастье, что ты не попал туда." Возвращение ничего не стоило. Люди, мысли о которых не покидали его на протяжении двадцати восьми лет, были не рады ему, а место, которое он считал своим домом, внезапно оказалось холоднее и неприветливее арктической пустыни. Возможно, Лоренцо не раз уже думал об этом, у таких, как он не было и не могло быть дома. Весь мир лежал перед ними, как развернутая карта, он мог отправиться куда угодно, но ценой за это было отречение от всего своего прошлого. Лоренцо было сорок три и за свою жизнь он видел больше, чем мог желать шестнадцатилетний тосканский мальчишка. Больше, чем многие путешественники. Но, это он понял только сейчас, сидя среди совершенно чужих ему людей, которых он никогда не знал, цена была слишком высока и если бы он знал её заранее, то не пожелал бы платить.