Созидая ненависть

Лоренцо отвели одну из гостевых спален. Словоохотливая Тереза объяснила это тем, что несколько гостевых комнат всегда были готовы к приему гостей, но Лоренцо видел в этом определённую иронию: занимать гостевую комнату в своём доме. Впрочем, из окон этой комнаты открывался вид на Маиано и теперь уже оливковые рощи Орфано. Из окон той комнаты, в которой Лоренцо жил здесь будучи ребёнком, были видны лишь нескончаемые, переходящие друг в друга поля и луга. И вот теперь, разглядывая освещённую чистым утренним солнцем Пьяццо Бенедетта-ди-Маиано и узкую Виа Бенедета-ди-Маиано, вившуюся между бедными оливковыми деревьями, Лоренцо думал о том, что, пожалуй, никогда это место не было ему столь не близко, как сейчас. Он смотрел на Маиано отстраненным взглядом путешественника и видел обычный пригород, живший в тени города. Да, близость к прекрасной Флоренции, вотчины знаменитых Медичи, давала о себе знать: всё здесь было пропитано изяществом и осознанием собственного достоинства, но, и этого ничто не могло изменить, Маиано оставался пригородом. "Нужно было возвращаться зимой. Есть большая разница в том, как себя чувствуешь, когда возвращаешься во Флоренцию и когда возвращаешься в Маиано." Весь город наверняка ещё вечером узнал о его возвращении, а значит сегодня и ещё несколько следующих дней в этом доме под различными предлогами побывает половина Маиано. Шутка ли: Ренцо Ромини, которого не было пятнадцать лет, вернулся домой. Тот самый Ренцо Ромини, книга которого всколыхнула мир не меньше, чем в своё время «Происхождение видов». Ренцо Ромини, видевший больше, чем могла вместить жизнь любого обывателя, и больше, чем любой из обывателей мог понять. Лоренцо мог бы вспомнить ещё много слов, шедших обычно после его имени и неизменного «который». На него смотрели с завистью, с восхищением, с ненавистью, его называли лжецом, выдумавшим всё в своей книге от первого до последнего слова. Лоренцо всегда мало обращал на это всё внимания: его интересовал мир, а не люди. Желай он жить среди людей, то он остался бы здесь, в Италии, и занимался бы чем-то прибыльным и престижным с точки зрения общества. Однажды, ещё будучи юношей, Лоренцо спросил у отца, почему тот пошёл в армию. Синьор Ромини ненадолго задумался, а после ответил, что семья ждала от него, что он найдёт своё место в жизни и из всех, что были ему открыты, он выбрал тот, который подходил ему более всего: французскую армию. О годах проведённых там, Лоренцо знал это точно, отец никогда не жалел. Да и было ли о чём жалеть человеку, сделавшему карьеру от простого офицера до адъютанта по особо важным поручениям при маршале Франции? Подобные взлеты всегда были исключением, а не правилом. И, это Лоренцо тоже знал, не только от отца, но и от многих его друзей, точно также Данте Ромини никогда не жалел о том, что оставил армию после смерти маршала де Сент-Арно. Как он сам говорил: тогда ему уже нечего было там делать. Иногда, думая о своем отце, жизнь которого тоже была весьма неординарная, Лоренцо приходил к выводу, что у него самого просто не могло быть иной судьбы. Стук в дверь отвлёк Лоренцо от созерцания по-утреннему умиротворённого Маиано. Он проснулся уже давно: вот уже двадцать восемь лет он просыпался с рассветом независимо от того, как поздно отправился спать. В путь всегда было лучше отправляться с рассветом. — Войдите, — отозвался Лоренцо. Дверь открылась и в комнату заглянула Тереза. Увидев, что она никого не побеспокоила, Тереза распахнула дверь и, улыбаясь, переступила порог. На ней был свежий накрахмаленный передник с кружевом, видимо, надетый честь приезда гостей. — Я боялась, что разбудила вас, — быстро заговорила она. — Вдруг вы хотели бы побольше отдохнуть с дороги. "Что для нас естественней дороги? Дорога — наш дом. Она никогда не сможет утомить нас." — Впредь можете не бояться разбудить меня, — ответил Лоренцо, отходя от окна. — Я привык вставать очень рано. Боюсь, это я рискую перебудить весь дом раньше времени. Тереза улыбнулась, не зная, видимо, что ответить и быстро сказала: — Вообще, я пришла позвать вас к завтраку. Все вот-вот спустятся. Господина Д’Арно я уже позвала… — Да, благодарю, Тереза, — улыбнулся Лоренцо. — Я спущусь через несколько минут. Тереза кивнула и, ещё раз внимательно оглядев Лоренцо, выбежала в коридор, прикрыв за собой дверь. Лоренцо вздохнул и взял со столика, стоявшего возле кровати, свои часы. Интересно, сколько ещё прислуги в доме? Остался ли кто-то из тех, кто помнит хотя бы его первое возвращение? Тех, кто помнит его ребёнком наверняка уже нет. Отец никогда не держал большой штат, считая это излишней роскошью. Вполне возможно, что здесь сейчас, кроме Терезы, работает ещё два или три человека. В конце концов, за эти годы положение слуг сильно изменилось: ручной работы стало меньше, требования хозяев снизились. Лоренцо открыл крышку часов и бросил быстрый взгляд на стрелки. Завтрак в этом доме по-прежнему ранний, как впрочем, и во всей Италии. Но, это чувствовалось во всём, изменилось здесь столь много, что Лоренцо не мог охватить всех изменений. Многое, конечно, стерлось из памяти, но Лоренцо не обманывал себя: от дома детства остались лишь стены. Переведя взгляд на небольшую фотографию под крышкой, Лоренцо вздохнул и захлопнул часы. "А чтобы нашёл дома ты, Эрнст, если бы сумел вернуться? И возвращался ли ты однажды также как я?" Столовую Лоренцо узнал не сразу. В этой комнате изменилось всё — от обоев до салфеток, лежавших на столе. Простая, даже в чём-то аскетичная обстановка и мебель из темного дерева, создававшая неповторимый тосканский колорит, уступила место вещам изящным и утонченным. В таком же духе теперь были выдержаны все интерьеры в доме: вчера вечером Лоренцо немного побродил по комнатам. На своих местах оставались лишь картины, которые в своё время собирал отец более от скуки, чем из любви к искусству. — Доброго всем утра! — как можно более радостно проговорил Лоренцо, переступая порог столовой и оглядывая сидевших за столом домочадцев. Ален тоже был здесь и, к облегчению Лоренцо, чувствовал себя свободно и даже вёл непринужденную беседу с синьором Ромини. — Дядя Лоренцо! — воскликнула Одетта. — Вы как раз вовремя. Мы обсуждали имена и их смысл. Лоренцо сел за стол и невольно обратил внимание на то, что ему отвели место по правую руку от отца. Синьор Ромини, впрочем, ничего не сказал по этому поводу и Лоренцо обратился к Одетте: — Неужто Ален раскрыл вам тайну своей настоящей фамилии? — Как? Д’Арно — это не настоящая фамилия? — расстроено воскликнула Одетта. Лоренцо рассмеялся, а Ален лишь сдержанно улыбнулся: — Сожалею, синьорина Ковалли, но да. Арно — это название моего родного города, а «де» всего лишь означает мою принадлежность к нему. По рождению я ношу ничем не примечательную фамилию Мартен. — Я так и думал, — спокойно проговорил синьор Ромини. — Я всего лишь хотел отметить свой родной город, — пожал плечами Ален. — У меня и в мыслях не было присваивать себе чье-то имя и чьи-то заслуги. — Нет-нет, вы все сделали правильно, — сказала Одетта. — Ален Д’Арно звучит очень красиво и даже романтично. Для таких людей, как вы и дядя, наверное, очень важно иметь благозвучное имя. "Таким, как мы… Последним благородным авантюристом. Слава Богу, что ты не видишь этот мир, Эрнст. Он не такой, каким ты его представлял." — Девушки всегда любили красивые и звучные имена, — снисходительно улыбнулся Лоренцо. — И большое счастье, что тебе, дорогая племянница, досталось таковое. Но Одетта лишь поморщилась: — Паола Одетта… Нет, дядя Лоренцо, здесь решительно нет ничего красивого. — Ты много хочешь от Паолы, Ренцо, — спокойно заметил синьор Ромини, поднимая глаза на двери столовой, в которых показалась Беата. — В её возрасте ещё не умеют ценить и использовать силу имени. — Доброго утра. Надеюсь, я не слишком сильно всех задержала, — проговорила Беата, усаживаясь на свое место напротив Лоренцо, по левую руку от отца. В её тоне, однако, не чувствовалось ни удивления, ни сожаления, ни какого-либо другого чувства, которое обозначало бы её отношение к собственному опозданию. Другими словами, Беата опаздывала ради самого опоздания и привлечения к себе внимания. Лоренцо даже отметил, что она надела не легкое домашнее платье, а шелковое дневное, с полагавшимся корсетом и капроновыми цветами на лифе. Это могло бы быть смешным, если принять во внимание, что сейчас Беате было не для кого наряжаться — из посторонних в доме сейчас был лишь Ален — но Лоренцо было жаль сестру. Да, её молодость прошла скучно, с её собственной точки зрения даже впустую, но наверстать упущенное в юности в зрелые годы было невозможно. Кто-то из мудрых сказал, что мечты юности всегда становятся проклятием зрелости. Беата была хороша собой и знала об этом, но она не успела насладиться той властью, которую её красота давала ей. — Нисколько, синьора Ковалли. Мы прекрасно провели это время, а с вашим приходом проведем его ещё лучше, — улыбнулся Ален и Лоренцо отметил, как засияла от удовольствия Беата. — О, прошу вас, не стоит так официально, — негромко проговорила она и мельком взглянула на сидевшего напротив Лоренцо. Это был быстрый, поверхностный взгляд, но Лоренцо мог поклясться, что никогда не чувствовал себя более не к месту и не ко времени, чем сейчас. Беата не сказала ни слова, но он знал, что она снова зацепилась за его неподвижный глаз и шрамы, словно этот его недостаток делал его недостойным его общества. В столовую неслышно вошли ещё двое слуг: мужчина и девушка, которые молча и пристально разглядывая Алена и особенно Лоренцо, принялись раскладывать по тарелкам довольно скромный и простой завтрак. Делали они это медленно, но не потому что были медлительны, а потому что желали получше разглядеть прибывших. Только поймав на себе суровый взгляд синьора Ромини, девушка заторопилась и вскоре слуги удалились. — Кстати, о приятном времяпрепровождении, — заговорила Беата так, словно продолжала начатый и неоконченный разговор и, обращаясь к отцу, но так, чтобы слышали все. — Не кажется ли вам, что возвращение Лоренцо нужно отметить вечером или хотя бы обедом? — Мой сын вернулся из путешествия, а не с войны, — спокойно отозвался синьор Ромини, даже не посмотрев на дочь. — Право, не стоит… — начал, было, Ален, но Лоренцо, сидевший рядом с ним, легко сжал его локоть: сейчас всем, а особенно постороннему следовало помолчать. — К тому же ты, Беата, помнится, была не рада возвращению брата, — проговорил синьор Ромини и только теперь поднял глаза на Беату. — Речь не о том рада я или нет, а о том, что скажут люди! — воскликнула Беата. Синьор Ромини криво усмехнулся. — Я знаю, сколько денег ты и твоя дочь тратите на наряды, которые вам негде надеть. Посмотри на себя, Беата. Ты оделась на завтрак в кругу семьи так, словно мы ждем гостей. Беата не нашлась, что ответить и опустила глаза. Одетта растерянно взглянула на Лоренцо, молча прося о помощи, но он лишь покачал головой. Что он мог сделать, когда, очевидно, его отец и сестра продолжали давний спор? Беата всегда любила внимание, у её красоты было много поклонников. И если в молодости она могла бы демонстрировать свою красоту сколько угодно и купаться в лучах столь любимого ею внимания и женской зависти, то теперь положение обязывало ей быть скромной. Для получения внимания нужен был повод, а здесь в Маиано, поводов было немного. Жизнь во Флоренции, конечно, была более богата развлечениям, но ведь не могла же Беата одна оставаться там, в то время как её уже совсем пожилой отец и юная дочь проводят лето в пригороде? Чтобы тогда было с их именем, которым так дорожил Данте Ромини. — Мои наряды здесь совершенно не при чем, — тихо произнесла Беата. — Люди решат, что мы не рады возвращению Лоренцо. — Люди решат, что мы не рады даже если мы устроим вечер не достаточно торжественный, — сурово перебил её синьор Ромини и, взгляну на сына, спросил: — Ну, а что же ты сам, Ренцо? Стоит ли твое возвращение того, чтобы устроить праздник? — Не стоит, — покачал головой Лоренцо. Он знал, как это будет: люди, многих из которых он даже никогда не знал, соберутся не столько ради сомнительного удовольствия посмотреть на него, сколько из желания показать себя. — Но дядя Лоренцо! — воскликнула Одетта. — Вас не было пятнадцать лет! "И я вернулся живым. Что говорили бы вы, если бы в ваши двери постучался Ален и, представившись моим другом, вручил бы вам урну с моим пеплом?" — И что же? — улыбнулся Лоренцо. — Кстати, как надолго ты вернулся, — внезапно спросил синьор Ромини. — Если ты завтра или послезавтра снова соберешься в дорогу, нам нет никакого смысла праздновать твое появление. — Не знаю, — честно ответил Лоренцо. Как он мог пытаться объяснить этим людям, что он приехал по той же причине, по которой приезжал в большинство мест: его тянуло сюда. Тянуло к оливковым рощам, к полям, к семье и дому, потому что он запутался в себе и только здесь, откуда брал начало его путь, ему казалось возможным разобраться в своей душе. Даже Алену он не мог толком объяснить природы своих волнений, хотя тот понимал его лучше, чем кто бы то ни было. "С тобой ведь было тоже самое, Эрнст? Желание увидеть дом и ощутить спокойствие убили тебя. Твоя фортуна не оценила этот порыв." — Понятно, — кивнул синьор Ромини и Лоренцо на мгновение показалось, что отец в самом деле его понял. — Ты можешь оставаться столько, сколько пожелаешь, Ренцо. Ни ты, ни твой друг нисколько не помешаете нашей жизни. Лоренцо криво усмехнулся, склоняя голову. Настолько же сильна была обида отца за то, что двадцать с лишним лет назад он сбежал из дома, отвергая спокойную жизнь и все предложенные ему перспективы. Лоренцо не чувствовал угрызений совести: он выбрал тот путь, который хотел выбрать и прожил ту жизнь о которой мечтал. Да, за год до его побега скоропостижно скончалась синьора Ромини, но Лоренцо не считал, что кто-либо из родных имеет право говорить ему о тяжести этой потери: он потеря ровно столько же, сколько и они все. Возможно, даже больше чем остальные, хотя и не был близок с матерью. — Мы вполне найдём, чем заняться. Думаю, в Маиано есть люди, с которыми мне стоило бы встретиться. — Есть. Я думаю, они бы тоже предпочли, чтобы первая встреча после столь долгой разлуки прошла в более формальной обстановке, — ухватилась за слова брата Беата. — Успокойся, Беата, — произнес синьор Ромини. — Какой смысл нам устраивать вечер, если тебя здесь все уже много раз видели. — Как вы не можете понять? — воскликнула Беата, сжимая в кулаке столовый нож и ударяя рукояткой по столешнице. — Я все прекрасно понимаю, — спокойно отозвался синьор Ромини. — У тебя слишком много платьев и слишком много ветра в голове. Ты подаешь дурной пример Одетте. Ренцо, скажи, что отличает истинного итальянца? — Верность традициям, — улыбнулся Лоренцо. — Большинство из них пережитки прошлого, — позволила себе вмешаться Одетта, но тут же осеклась и поникла под взглядом синьора Ромини. — Италия жива благодаря пережиткам прошлого, Паола, но ты слишком молода, чтобы понять это, — строго произнес синьор Ромини и снова взглянул на дочь: — Ты переживаешь, что люди подумают дурно о нашей семье, потом что мы не устроили вечер по случаю возвращения Лоренцо, но между тем, тебе нет никакого дела до того, что они говорят дурно о нас, когда смотрят на тебя и твою дочь. Лоренцо молча отметил, что Одетта не возражает против того, что синьор Ромини называет её исключительно Паолой. — Одетта не совершила ничего предосудительного! Равно как и я! — воскликнула Беата. — Мы обсудим это позже, — коротко бросил синьор Ромини и, оглядев Алена, пытавшегося принять наиболее отсутствующий вид, обратился к нему: — А что вы скажете, синьор Д’Арно? — Я плохо знаком с итальянскими традициями, — кашлянул Ален. Синьор Ромини усмехнулся. — Большое упущение со стороны Ренцо. — Нет, право, все эти споры не имеют смысла, — покачал головой Лоренцо. — Мне совершенно не нужны все эти вечера. Моё возвращение — не из тех событий, которые следует чествовать таким образом. — Ох, Пресвятая Дева! — воскликнула Беата. — Дело не в тебе, Лоренцо, и не в твоем возвращении, а в том, что люди ждут от нас совершенно определенной реакции на это! — Прости, Беата, мы слишком мало бываем в обществе, — улыбнулся Лоренцо, — и, боюсь, не понимаем как принято реагировать на те или иные события. По улыбке, тронувшей губы Алена, Лоренцо понял, что его друг оценил ироничность этого замечания, но Беата приняла слова брата за правду. — Что ж, тогда тем более необходимо устроить вечер, иначе ты и твой друг превратитесь в таких же дикарей, как те о которых ты писал в своей книге. — В большинстве племен очень сложно устроенная система иерархии, — попытался объяснить Ален, — вполне аналогичная большинству европейский систем. И не менее обширная система норм и ценностей, которая кажется нам неприемлемой только потому, что отличается от нашей. — Не тратьте время, синьорД’Арно. Беате вряд ли будет это интересно, — заметил синьор Ромини и, обращаясь к дочери, добавил: — Я прекрасно понимаю необходимость показать себя в новом платье и необходимость подумать о том, какое мы производим впечатление, но не забывай, что твои платья и вечера стоят денег и при том немалых. За столом на мгновение повисла неприятная тишина и Лоренцо в упор взглянул на отца: ему не казалось, что семья переживает не лучшие времена, но если это было так, он должен был оказать им помощь. Да, он в своё время распорядился, чтобы все гонорары с продажи его книг принадлежали его семье, но видимо этого было недостаточно. Рядом неловко повел плечами Ален, явно чувствовавший себя лишним и искавший предлог подняться и уйти. Но лицо синьора Ромини было все так же спокойно. Казалось, эмоции вообще были чужды ему. — Не переживайте, синьор Д’Арно, — произнес синьор Ромини, видя неловкость Алена, — моя семья не бедствует и никогда не бедствовала с тех пор, как я вернулся в Италию. И это, как видите, тоже оборачивается проблемами. Фамилия Ромини немало значит здесь, во Флоренции и Тоскане, и моя дочь переживает за нашу репутацию. К несчастью, мы не обладали той властью, которая позволила бы нам без оглядки на мнение общества закрывать глаза на некоторые условности. Надеюсь, теперь суть нашего спора с Беатой вам чуть более ясна. — Мы имеем право на ту жизнь, которую хотим иметь, — негромко проговорил Лоренцо. — Мнение общества мало должно значить. Особенно, если расходится с нашим собственным. — Какая знакомая категоричность, — улыбнулся синьор Ромини. — Твой крестный оценил бы её. Но, повторюсь, мы не имеем ни власти, ни силы духа, чтобы отказаться оглядываться на общество. Возможно, людям, добровольно себя из этого общества исключившим, трудно понять это. Об этом пыталась сказать твоя сестра, Ренцо. — Мне казалось, у вас была другая точка зрения, — возразил Ален. — Вам не казалось, молодой человек, — кивнул синьор Ромини. — Я лишь объяснил вам мысль Беаты, так как я, несомненно, понимаю её куда лучше. Я считаю, что условности есть институт власти. А условности идущие вразрез с собственными чувствами — инструмент принуждения. И в данном случае можно ими пренебречь, раз уж и мне, и моему сыну они чужды. Кстати, синьор Д’Арно, чью сторону выберете вы? — Возможно, это потребует объяснений, но я выберу сторону синьоры Ковалли, — улыбнулся Ален. — Как вы сами заметили, людям добровольно отринувших мир, чужды его законы. Но те, кто не может позволить себе подобной роскоши, должны мириться со множеством вещей, даже если они им не по душе. — О, как красиво сказано! — воскликнула Одетта. Синьор Ромини снисходительно улыбнулся. — Что ж, синьор Д’Арно, ваш талант оратора очевиден, поэтому я отмечу трезвость суждения. — И все же мы должны устроить вечер, — продолжила настаивать Беата. — Видите, отец, даже синьор Д’Арно поддержал меня. — Я… — начал, было, Ален желая объяснить, что он отнюдь не это имел ввиду, но осёкся и, замолчав, опустил глаза на свою тарелку. — Мы в меньшинстве, Ренцо, — холодно констатировал синьор Ромини. — В наши дни столь мало запретного, что людям доставляет удовольствие не нарушать запреты, а придумывать их. Толи было во времена моей молодости. "Да, Эрнст, ты был прав. Мы существуем пока существуют условности. Условности делают нас благородными авантюристами. Их отсутствие сделает нас преступниками." — Твой крестный должен быть в ужасе. Лоренцо улыбнулся. Своего крестного, как впрочем и своих родных он знал мало. Да, он не раз встречался с ним во Франции, когда путешествовал один, но это тоже было около пятнадцати лет назад. Большинство воспоминаний об этом человеке принадлежали юности Лоренцо и тогда, да впрочем и сейчас, образ крестного завораживал его. Всегда безупречно элегантный, с правильными, красивыми чертами лица и гордым профилем, этот человек не мог не вызывать восхищение. Лоренцо не раз думал о том, что Эрнст оценил бы силу натуры и широту взглядов герцога Дюрана. Лоренцо много знал о его бурной молодости и так же много о том, как он преклонялся перед своей женой, женщиной не менее сильной и неординарной. Вся жизнь этих людей была, казалось, подчинена одной цели — попирать общественную мораль. И, Лоренцо признавал это, у них это всегда получалось с особенным размахом и блеском. Но, здесь он был согласен с отцом, время, когда бунт против общества выглядел красиво и романтично, к сожалению, прошло. — Хорошо, Беата, — наконец произнес синьор Ромини. — Но при условии, что этот вечер не будет похож на прием при императорском дворе. Не вздумай приглашать все Маиано. Лицо Беаты озарила торжествующая улыбка. — О, я знала, что вы согласитесь! — воскликнула она, но синьор Ромини жестом прервал её: — Все приглашения я просмотрю. Равно как и меню. И не приведи Боже меня что-то там не устроит. В этот миг Одетта, неуверенно выпрямившись, подняла руку. Синьор Ромини взглянул на нее и кивнул. — Раз уж мы устраиваем вечер, я хотела попросить вас пригласить Сальваторе. — Сальваторе? — переспросил синьор Ромини. — Ах да, тот самый молодой человек о котором ты говорила. — Я думаю, ему было бы интересно познакомиться с дядей Лоренцо и всеми вами, — неуверенно произнесла Одетта, обводя глазами своих родных. — Не спорю, мне было бы тоже интересно посмотреть на него, — усмехнулся синьор Ромини. — О ком речь, позвольте узнать? — поинтересовался Лоренцо. Одетта покраснела и опустила глаза. — Сальваторе — молодой человек, уделяющий внимание Паоле, — ответил синьор Ромини. — Мне мало, что удалось узнать о нем, но Паола уверяет, что он само совершенство. К несчастью, он, из скромности, видимо, избегал до сего дня знакомства с нами. — О, дядя Лоренцо, вам Сальваторе очень понравится, — поспешно добавила Одетта. –Он очень образован и всегда рассказывает столько интересных вещей! И манеры у него просто безупречные. Лоренцо улыбнулся и взглянул на отца, но тот со спокойным видом пил кофе. Да, Одетте было уже около двадцати, самое подходящее время для того, чтобы обзавестись возлюбленным. Но время и положение её семьи требовали от неё осторожности, а совершенно точно влюбленной Одетте она была чужда. Кроме этого от неё наверняка ждали, что она выберет объектом своих чувств мужчину достойного и определенно из семьи равной Ромини. В противном случае со стороны Данте Ромини её совершенно точно ждало непонимание и непринятие. Лоренцо не винил отца за эти взгляды: во времена его молодости нельзя было иначе. Но в тоже время он знал о том, как вышла замуж Беата за того, кого выбрал для неё отец и того, кого она так и не смогла полюбить. Возможно, это было оправдано, учитывая ветреный характер Беаты, но в итоге сделало её несчастной. Супруг был холоден к ней, а родить ещё она не смогла и в конечном счете её семейная жизнь была отравлена осуждением и презрением. Конечно, сейчас было совсем другое время, но итальянцы были чрезвычайно консервативны во всем, что касалось брака и семьи. Вздумай Данте Ромини найти мужа и для своей внучки, Одетта приняла бы это, хоть и со слезами, просто потому, что такой порядок вещей казался естественным. — Что ж, я с радостью познакомлюсь с этим молодым человеком, — ответил Лоренцо, — раз участия в этом вечере мне всё равно не удастся избежать. Теперь, когда настойчивость Беаты была удовлетворена, разговор вновь вернулся в непринужденное русло. Лоренцо не сильно донимали расспросами, за что он был очень благодарен Алену, который добровольно взял на себя роль рассказчика и охотно отвечал на вопросы, задаваемые в основном Одеттой. Непроизвольно Лоренцо отметил в ней живой интерес к миру, отличавший её от матери, апатичной ко всему, кроме внимания к её персоне. Впрочем, он напомнил себе о том, что не знал свою сестру, когда той было девятнадцать: быть может, до неудачного замужества она тоже полна интересом к жизни. После завтрака Беата и Одетта с крайне важным видом удалились в гостиную, чтобы заняться планированием предстоящего вечера. Синьор Ромини по своему обыкновению ушел на террасу, где проводил время до обеда с книгой и сигарой. Лоренцо, решивший не появляться в городе пока не пройдет вечер в честь его возвращения, попросил подать ему и Алену ещё кофе в библиотеку, где нашелся прекрасный шахматный стол. Ален был хорошим игроком и Лоренцо приходилось прикладывать всё больше и больше усилий, чтобы обыграть его. Впрочем, победа никогда не была целью Лоренцо. Шахматы, так же как и многие другие подобные игры, лишь помогали ему настроить мысли на нужный лад. Эрнст никогда не ставил победу целью и теперь Лоренцо понимал почему: отчаянное желание выиграть лишало способности ясно мыслить и подчиняло все существо одной единственной цели. Подобное было для Лоренцо оправдано только в том случае, если речь шла о жизни. Умирая в пустыне от жажды трудно было думать о чем-то другом, кроме глотка воды. В ледяной пустоши все мысли заняты теплом. И в такие моменты было необходимо сосредоточить свои мысли на чем-то одном, единственно потому, что иначе было не выжить. Во всех прочих случаях Лоренцо никогда не поддавался ни азарту, ни панике. Возможно, именно отсюда брала начало его твердая уверенность в том, что пуля найдет ей угодно, но только не его висок. — Что думаешь о моем доме, Ален? — спросил Лоренцо, глядя на фигуры, выстроенные перед ним в два ровных ряда. Фигуры были металлическими, отлитыми в виде солдат времен наполеоновских войн. Раньше в доме был обычный шахматный набор, без излишеств, вырезанный из твердого дуба. Ален, игравший белыми, пожал плечами и подвинул вперед сурового пехотинца: — Весьма милое место, ничуть не хуже прочих, где нам доводилось бывать. — Да, — кивнул Лоренцо. — Но я не нашел здесь того, что искал. — И что же это? "Если бы я сам знал, что я ищу здесь и в каждом месте, где оказываюсь, то, наверное, уже сумел бы это найти." — Точнее всего я могу описать это, как осознание того, что мне больше никуда не надо. "Беда в том, что покоя нет внутри меня. Поэтому я не могу найти его." Ален странно усмехнулся: — Стоило ли убегать из дома и почти тридцать лет бродить по всему миру, если целью этого всего было спокойствие? — Да, — улыбнулся Лоренцо, — я тоже раньше не понимал этого. То спокойствие, которое я ищу отнюдь не сытое удовлетворение низкого. Если бы это чувство пришло ко мне в центре тундры, я остался бы там навсегда. — Другими словами, ты ищешь свой истинный дом. — В каком-то смысле, — кивнул Лоренцо и замолчал, разглядывая шахматную доску. Ситуация была в его пользу: Ален, видимо, отвлекшись на разговор, допустил несколько ошибок. — Именно за этим я и убежал из дома, — проговорил он, передвигая вперед своего кавалериста. — Мне не хотелось быть здесь. Я не чувствовал, что мой дом там, где живет моя семья. — Мне кажется, наивно полагать, что то место, которое ты оставил, потому что не чувствовал его своим домом, однажды сможет им стать, — пожал плечами Ален, сосредоточенно изучая доску: какой бы ход он сейчас не сделал, он терял одного пехотинца. — В этом и суть, Ален, — покачал головой Лоренцо. — Я надеялся, что восприятие мною мира настольно изменилось, что мне стоит вернуться в начало своего пути, раз на всем земном шаре мне не подошло ни одно место. — Может быть, дело в твоих родных? — предположил Ален. — В том, что мы друг другу чужие люди? — усмехнулся Лоренцо. — Фактически, мы не общались двадцать восемь лет. Нельзя винить их в этом. Они рассчитывали на то, что я буду преумножать богатство семьи и укреплять связи, а я вместо этого отправился исследовать мир. — Жизнь, прожитую тобой нельзя назвать легкой, — взгляд Алена задержался на глазу Лоренцо. — То, что ты видишь здесь тоже не досталось этим людям просто так. Конечно, моей сестре всё равно бы пришлось выйти замуж, но, возможно, она была бы менее несчастна, если бы не делала это с мыслью, то должна укрепить положение семьи. — Полагаешь, она так холодна к тебе из-за этого? — Ален уверенно передвинул вперед офицера, убирая с дороги пехотинца Лоренцо. — Нет, не из-за этого, конечно, — махнул рукой Лоренцо, тут же отвечая на этот ход. — Я понимаю, в чем причина её неприязни ко мне, но чтобы понимать это нужно быть итальянцем. Если коротко — то я родился не в тот день. — Суеверия, — засмеялся Ален. — Ты учил не верить в них. "Верь в себя и никогда не верь в приметы, да, Эрнст? Но ведь именно вера в суеверия убила тебя. Может быть, именно поэтому ты так и говорил, потому то знал, что именно это станет причиной твоей смерти?" — И вот тебе объяснение почему, — тоже улыбнулся Лоренцо. "Страх убивает веру. Любую веру, но прежде всего веру в себя." — Я оставил свою семью ради того, чтобы жить той жизнью, которой хотел и, справедливо, я должен заплатить за это их отношением к себе, — продолжил он. — Они пережили все значимые для них события без меня, поэтому я для них почти что посторонний. — Но ведь ты постоянно думал о них в эти годы, — Ален передвинул вперед пехотинца, который теперь был в опасной близости к тылу Лоренцо. — И по этой причине я воспринимаю их, как родных, — кивнул Лоренцо, сосредоточенно подпрая подбородок кулаком. — Жизнь в городах мало способствует созидательным размышлениям, Ален. Я пытаюсь понять их, но они никогда не пытались понять меня. — Это эгоистично, — пожал плечами Ален, расслабленно откидываясь на спинку кресла. — Отнюдь. Нельзя винить их в том, что их больше занимают собственные проблемы, чем проблемы их блудного родственника. — Синьора Ковалли воспринимает твоё возвращение, как повод для того, чтобы устроить вечер. Это ведь не то поведение, которого ждут от сестры, пятнадцать лет не видевшей брата. Лоренцо грустно улыбнулся. Семья Алена не возражала против того, чтобы он отправился изучать этот огромный мир. Ален поддерживал с ними связь с самого начала своего путешествия. Они отвечали на его письма и телеграммы. Лоренцо же всегда писал свои письма в пустоту. За прошедшие пятнадцать лет он прислал своим родным немало фотографий, которые они точно видели, но в доме он не нашел ни одной своей карточки, вставленной в рамку. Он также не нашел в библиотеке своей книги, хотя попросил отдать им самый первый экземпляр. Нет, семья не отрицала его существования, но относилась к нему холодно и это уязвляло сильнее, чем если бы они открыто сказали ему, что не хотят иметь с ним ничего общего. "Отец, ты ведь всегда говорил, что нужно найти свой путь в жизни и следовать ему, пока чувствуешь в этом потребность. Почему же тебе не хватило мудрости принять тот путь, который выбрал я? Уж не потому ли, что мое счастье и мой выбор стоили счастья и выбора Беате?" Лоренцо уже думал о том, что, быть может, его сестра могла бы быть другой, если бы раннее неудачное замужество не свело все её желания к жажде внимания и признания собственной красоты. Быть может, останься он здесь, Беата могла бы выйти замуж за того, кто был ей ближе, чем синьор Ковалли. Но вернуть время назад он не мог, а помощь в настоящем сестра от него уже не примет.