Созидая ненависть

Бездействие для Лоренцо было мучительно, а действовать он, связанный обещанием, не мог. Простые почтовые конверты с печатью отделения Ливорно среди прочей корреспонденции больше не появлялись, а Беата больше не стремилась опередить дочь, когда сообщали о том, что прибыла почта. Лоренцо старался не следить за сестрой слишком пристально — в конце концов, она должна была быть уверена в том, что он доверяет ей и уверен в том, что она сдержит данное ему слово, — но в течение недели просматривал все конверты. Письмо от Сальваторе развязало бы ему руки, но Беата, как Лоренцо и предполагал, стала лишь вдвойне осторожной. Она по-прежнему временами выглядела взволнованной, но у Лоренцо не было шанса уличить её в чём бы то ни было. Беата не получала писем, кроме небольших записок от соседей и знакомых из Фьезоле или Флоренции. Лоренцо не знал этих людей, но полагал, что они вряд ли бы стали прикрывать своим именем её авантюру. Беата не бегала тайком к дальней ограде сада, хотя Одетту Лоренцо уличил в этом дважды за прошедшую неделю, даже не гуляла по окрестностям в одиночестве, всё время находя тех, кто согласился бы составить ей компанию, словно бы говоря этим брату «смотри, я держу слово». И, несмотря на то, что внешне Беата производила впечатление женщины образумившейся и вставшей на путь истинный, тень Сальваторе ди Орано нависла над домом семьи Ромини. Лоренцо чувствовал его присутствие во всем, к чему прикасались Беата и Одетта, словно он, подобно дьяволу, стоял за их спинами. Чем все это закончится Лоренцо уже знал: сколь бы ни были проницательны он сам и его отец, Сальваторе переиграет их. Он уже переиграл их, когда они закрыли глаза на его переписку с Одеттой и тогда, когда Лоренцо не рассказал отцу о переписке с Беатой. Следующий ход, а может быть даже несколько, тоже должны будут принести ему победу. — Ты думал о том, почему все сложилось именно так? — спросил Ален на исходе пятого дня, когда они в одиночестве сидели на террасе. В высокой траве стрекотали цикады, над кофейными чашками поднимался легкий дымок. Лоренцо сидел откинувшись на спинку кресла, расслабленно опустив правую руку и опустив голову на левую, и смотрел, почти равнодушно, на мощеную каменной плиткой дорожку, уходящую в глубину сада. — Здесь не над чем думать, Ален, — Лоренцо поднял голову и, потерев переносицу, устало посмотрел на своего спутника. — Как гласит старая итальянская поговорка — в стоячей воде заводятся черти. В какой-то степени это было предсказуемо. И даже ожидаемо. Если бы я знал свою сестру лучше, то, возможно, смог бы понять это раньше. Лоренцо на мгновение замолчал и, усмехнувшись, неожиданно весело произнес: — Кстати, Ален, это отличная поучительная история о том, как важно помнить, что каждый может ошибиться. Как видишь, я слишком полагался на свою проницательность и поплатился за уверенность в собственных силах. — Ты удивительно спокоен, — качнул головой Ален. — Если бы подобное происходило в моей семье, я бы не смог смотреть на это и бездействовать. — Мое бездействие будет стоить очень дорого, — Лоренцо снова откинулся на спинку кресла. — Я должен был поступить иначе. И, если быть честным, могу поступить иначе до сих пор, но знаешь в чем дело Ален? Я не хочу. По разным причинам. В том числе потому, что эта ситуация — жестокий урок, который каждый из нас должен усвоить сам. — Мы можем уехать, — пожал плечами Ален, в очередной раз и по-прежнему без всякой надежды предлагая бегство. Лоренцо покачал головой. — Мы уже говорили об этом, Ален. Я не уеду. Ален поджал губы и отвернулся, переведя взгляд на пышно цветущий куст ярко-розового олеандра. Лоренцо вздохнул. Он не надеялся, что Ален сможет понять его сейчас, как бы хорошо он не понимал его во всех прочих случаях. Честно сказать, Лоренцо и сам с трудом понимал себя. Благополучие его семьи катилось в бездну, а он, знающий, что нужно сделать, чтобы не случилось падения, с философским спокойствием ученого, проводившего эксперимент на мышах, наблюдал за этим. Лоренцо не оправдывал себя, но он устал. С момента его возвращения прошел месяц и за этот месяц обвинения и упреки он слышал чаще всех прочих слов. Они не всегда были явными и, возможно, говорившие не всегда осознавали то, как звучали их слова, но Лоренцо чувствовал, что броня его уже не так крепка. И если его семья считала, что он повинен во всех бедах, постигших их за эти двадцать восемь лет, то он умывал руки и собирался ожидать окончания представления в зрительском зале. Конечно Лоренцо знал, чем оно закончится: он будет признан виновным вновь и осужден за бездействие. Так был ли смысл метаться и рвать себя даже ради тех, кто был дорог? Нужно ли оберегать от падения тех, кто этого падения пусть и неосознанно, но желал? «Сколько же раз я, Эрнст, спасал тех, кому не нужно было спасение?» — Я не заставляю тебя быть рядом, Ален, — негромко проговорил Лоренцо. — Ты волен уехать. Ален медленно повернул голову и посмотрел на Лоренцо взглядом, явно говорившим, что то, что предлагает Лоренцо невозможно и настолько очевидные вещи он должен понимать и сам. — Как ты себе это представляешь, Лоренцо? — спросил он. — Что я брошу тебя здесь одного и уеду куда-то пока ты будешь противостоять собственной семье? Это ведь такое же испытание, как и все остальные и мы должны прошли его вместе. — Дело не только в этом, Ален, — Лоренцо выпрямился и взял со столика свою чашку кофе, заглянув внутрь так, словно надеялся увидеть нам будущее. — Не знаю, должен ли ты здесь и видеть все это. Ален задумчиво кивнул, понимая, что имел ввиду Лоренцо: вопрос собственной уместности, да ещё и в самом центе этой истории, его тоже волновал. Лоренцо оторвал взгляд он чашки и внимательно посмотрел на Алена. Он доверял Алену безоговорочно и знал, что Ален точно так же доверяет ему, потому что иначе в той жизни, которую они вели было нельзя. У них не было никого ближе друг друга после всего того, что они пережили вместе, и с этой точки зрения Ален был прав — они должны были пройти это испытание вместе. — Знаешь, о чем я подумал? — внезапно произнес Лоренцо, снова взглянув в глубь чашки, но так и не сделав ни одного глотка. — Что моя сестра не так уж не права в отношении примет и суеверий. — Отрекаешься от рационализма? — усмехнулся Ален. — Ни в коем случае, — Лоренцо, наконец, сделал глоток, отмечая, что запах кофе был куда лучше, чем его же вкус. — Но что такое примета? Многократно повторившаяся случайность, ставшая закономерность. Вполне рационально, мне кажется. — И какая же примета сбылась на этот раз? — Та, которая преследует меня всю жизнь, Ален, — Лоренцо поставил чашку на столик и откинулся на спинку кресла. — Здесь, в Италии, не принято рождаться, жениться, отправляться в путешествия и начинать важные дела во вторник и пятницу. — Синьор ди Орано пришел на обед во вторник, — снова усмехнулся Ален. — Казалось бы, стечение обстоятельств, но может стать роковым. — И заявление Одетты о ее планах на жизнь с синьором ди Орано случилось во вторник, — кивнул Лоренцо. — И я родился во вторник. Ещё и в високосный год. А сбежал из дома в пятницу. И тот год тоже был високосным. — Поэтому синьора Ромини обвиняет тебя в неудачах, которые постигли вашу семью? — Ален приподнял бровь, а Лоренцо только мрачно усмехнулся, прикрыв глаза. — Не было никаких неудач, Ален. — И, немного помолчав, продолжил: — Отец не позволил им случится. Он руководил нашей семьей так же твердо и решительно, как командовал французскими полками и отрядами Гарибальди. Он сохранил доброе имя, преумножил состояние и обзавелся связями. Не уверен, смог бы я сохранить положение нашей семьи, окажись я на месте отца в то время. — Думаю, ты недооцениваешь свои способности, — улыбнулся Ален. Лоренцо качнул головой. — Тогда все очень быстро менялось. Я родился в Великом Тосканском Герцогстве. Через четыре года на свет появилась Беата, уже в Сардинском королевстве, — медленно проговорил Лоренцо и, открыв глаза, устремил невидящий взгляд в пространство. — А вот синьор ди Орано, которому, я полагаю, не больше тридцати, уже в Объединенной Италии. Разумеется, будучи детьми мы мало что понимали и только теперь с высоты некоторого опыта, я понимаю, как рисковал в те годы отец. На кон было поставлено все, а ошибиться и поддержать не ту политическую силу было очень легко. — Каждому времени суждены свои потрясения, — Ален пожал плечами. — Наверное, без этого мир не будет развиваться. — Будет, но по иному. И не при наших жизнях, — Лоренцо устремил взгляд в небо. — Отгремит и забудется ещё не одна война, прежде, чем люди действительно научатся ценить чужую жизнь и чужую свободу. Но я собирался сказать совершенно другое, когда заговорил о том, как рисковал отец. Приложенные усилия оправдывают его желание контролировать жизни членов его семьи, которые по незнанию или неопытности могут обратить все его усилия в прах. — Если бы ты понимал это тогда, ты все равно бы сбежал? — спросил Ален и Лоренцо подумалось, что это был единственный правильный вопрос. Он ни разу не задавал его себе сам. — Да. Я бы все равно сбежал. Алессандро не смог. Ответственность перед семьей придавила его к земле, обвила той самой виноградной лозой, задушив, за что Алессандро и возненавидел семейное дело. Лоренцо не мог сказать, что в шестнадцать лет не понимал того, что он, как единсвенный сын в семье, должен будет стать её главой, потому что прекрасно знал и понимал это лет с шести или семи. Он не мог сказать, что эта мысль претила ему. Нет, он бы принял это бремя, когда подошло бы время и исполнял бы свой долг подобающе, но это была бы не его жизнь. — Я не могу сейчас подобрать слов, которые не звучали бы, как фразы мистиков, верующих в фатум, но не человек выбирает судьбу, а судьба выбирает того, кто способен будет вынести её тяжесть, — Лоренцо, наконец, перевел серьезный взгляд на Алена. — Человек лишь определяет повороты и то, какой будет его дорога, но направление, то место в которое он должен прийти, выбрано не им. — Я не вполне понимаю, — признался Ален. — Если все предопределено, что мы пытаемся изменить? Что ты пытаешься изменить, вмешиваясь в жизнь своей семьи? Разве это не борьба с ветряными мельницами? — Не все, — качнул головой Лоренцо. — Только то, что определяет все направление твоей жизни. Все добро и все зло ты творишь самостоятельно. «И любое бездействие тоже будет на твоей совести. Судьба сама по себе беспристрастна, Ален. У нее нет потребности во зле, равно, как нет потребности и во благе.» — Довольно нетривиально, — качнул головой Ален. Лоренцо усмехнулся. — Я знаю, тяжело отказаться от мыси о том, что в твоих бедах не виновен никто корме тебя. Кстати, Ален, замечал ли ты, как часто люди говорят о том, что их смутил дьявол, если совершили что-то предосудительное, и как редко о том, что на благое свершение их сподвиг Господь? — Те, кто творит добро, наследуют Царство Небесное, — пожал плечами Ален. — Это первое, что усваивают люди из Святого Писания. — И совершенно забывают о том, что добро должно быть бескорыстным. — Возможно, — Ален поудобнее устроился в кресле, — люди были бы бескорыстны, если бы их не пугали дьяволом и преисподней. «Страх убивает веру и заставляет искать спасения не ради преодоления, а ради избавления от страданий. Но можно ли винить живого человека, того, кто чувствует, что он не желает себе боли?» — Как правило, — тихо проговорил Лоренцо, — живое стремится сохранить себя, а не уничтожить. — И, внехапноулыбнубнувшись и взглянув на Алена, весело добавил: — Что насчет настоящего итальянского праздника? — Праздника? — Ален оживился и Лоренцо улыбнулся ещё ярче. — Да, Ален. Витторио поведал мне, что через несколько дней выходит замуж дочь Мария, местного пекаря, — прекрасная, милая девушка, между прочим, — и по традиции гулять будет все Маиано. Мы можем присоединиться. — Это уместно? — осторожно спросил Ален. Лоренцо рассмеялся. — Бог мой, как вас испортило посещение светских мероприятий, господин Д’Арно. Разумеется, это уместно, Ален. Невесту зовут Мария, жениха — Пьетро, она дочь пекаря, он — его работник, больше нам ничего знать и не нужно. Я думал, что в Арно свадьбы проходили примерно так же. — Да, примерно так же, — Ален улыбнулся уголками губ, делая глоток кофе. — В последнее время мы так часто бываем в том, обществе, которое принято именовать высшим, что я начал забывать романтику непосредственности сельской жизни. — Тогда посещение итальянской свадьбы пойдет тебе на пользу. Отправлю Витторио записку, что мы присоединимся к торжеству. — А что насчет свадебного подарка? — спросил Ален. — Явится на свадьбу без подарка уж точно дурной тон в любом обществе. Лоренцо молча похлопал себя по карману пиджака, в котором носил обычно чековую книжку, предпочитая с ней не расставаться. — Чек будет прекрасным подарком для молодой семьи, которая начинает новою жизнь. Через два дня, уже после полудня, за ними и в самом деле зашел ВитториоКовалоне. Одет он был в дорогой, но простого кроя костюм, держал в руках тяжелый горшок с маленьким саженцем оливкового месяца. — Традиция, — пояснил он, после обмена приветствиями заметив вопросительный взгляд Алена. — Молодожены должны посадить оливковое дерево на счастье. В жизни обычных людей мало чудес. Именно поэтому они так сильно верят в них. — Даже я не сказал бы лучше, Витторио, — засмеялся Лоренцо. Сам он надел лучший из своих пиджаков, темно-серый, сидевший по фигуре, заменив галстук шейным платком, чтобы выглядеть проще и привычнее глазу простых рабочих людей. Ален обратил внимание на то, что Лоренцо закрыл поврежденный глаз черной повязкой. Свадьба была событием радостным и жизнеутверждающим, на ней не было места увечьям. Даже тем, с которыми смирились и которые приняли. Пьетро и Мария венчались во Фьезоле и приехали в Маиано на самой обычной телеге, которую шагом тянула за собой немолодая рыжая кобыла. Возницей был мужчина, тоже немолодой и почти полностью седой. На его лице, изрезанном глубокими морщинами, застыло выражение усталости и вместе с тем он пытался улыбаться, качая головой в такт веселым незамысловатым песням, а повозка была украшена гирляндами уже увядших и помятых цветов. Такие же цветы были впутаны в гриву кобылы. Невеста, согласно тосканским традициям, была облачена в черное платье. Совсем простое, из самого дешевого искусственного щелка, но несомненно новое. Голову её украшал гребень, сильно отсвечивающий на солнце, и белое покрывало, заменявшее фату. Жених, судя по всему, не утруждал себя подготовкой свадебного костюма и ограничился тем, что надел лучшую свою одежду. Следом за телегой с новобрачными, распевая веселые песни, тянулась пестрая вереница родственников и друзей с обеих сторон. Мария, совсем ещё юная девушка, заливисто смеялась и болтала ногами в новеньких, но простых башмачках, свесив их с края телеги. Пьетро, который был едва ли старше своей супруги, нарочито хмурил брови, пытаясь казаться серьезнее и старше. — Я могу гордиться собой, — сообщил Витторио, присоединяясь к толпе встречающих, — потому как сыграл не последнюю роль в том, чтобы эта свадьба состоялась. — Не знал, что ты помогаешь не только бедным писателям, но и влюбленным, — Лоренцо тоже влился в толпу, подхватывая под локоть Алена, который рисковал потеряться, отвлекшись на созерцание свадебной процессии. — О нет, Лоренцо, — Витторио остановился у конца позади, там, где должна была закончить свое движение телега, бережно прижимая к себе горшок с саженцем. — Только тем, кто достоин помощи и действительно в ней нуждается. Лоренцо неотрывно следил взглядом за телегой, которая медленно ехала сквозь толпу. Молодые девушки, смеясь, стараясь потрогать подол платья невесты. — Алессандро я вряд ли бы стал помогать в подобной ситуации, — тихо проговорил Витторио, серьезно, без тени улыбки, взглянув на Лоренцо. — Пьетро нужна была ступенька. Большинству же нужна лестница. «В этом ты прав, Вито. Но нельзя забывать, что есть люди, для которых иметь мечту важнее, чем исполнить её». Таков был Алессандро, для которого возможность мечтать о Беате была смыслом жизни. На мгновение Лоренцо посетила мысль, что Алессандро столько лет любил Беату именно поэтому — потому что не мог обладать ею, потому что знал, что она никогда не ответит ему взаимностью. Такова была и Мария, совершенно не знавшая Лоренцо и любившая его лишь потому, что не знала и не желала знать. В этих чувствах было много боли, много страданий, надлома, но почти не было самих чувств. Но этим людям они и не были нужны. Им претили синицы, доверчиво соскакивавшие им в руки, и одновременно с этим не было желания ловить журавлей. — Пока что итальянская свадьба — одно из самых шумных мероприятий, где мне удалось побывать. — внезапно выдернул его из мыслей Ален, которого Лоренцо продолжал держать за локоть. — Уступает разве что турецкому базару и индийский религиозным шествиям. — О, синьорД’Арно, — тут же оживился Витторио, — далеко не самая большая свадьба. И, замечу, ещё не самая веселая её часть. Вы де любите танцевать? — Боюсь, не знаю местных танцев, синьор Ковалоне, — развел руками Ален. Витторио лишь снисходительно улыбнулся. — Это совершенно не важно, синьорД’Арно. Наши танцы не сложные — уж точно не сложнее кадрили — так что вы быстро освоитесь. Главное правило — веселиться от души. Лоренцо продолжал молча смотреть на молодоженов. Он не был на свадьбе Беаты и, вероятно, пропустит свадьбу Одетты, когда она все же случится. Зато он видел множество других, счастливых и не очень, те, где женихи не являлись в церкви, где невесты сбегали от алтаря, где в середине церемонии в церковь врывались другие законные жены или отвергнутые любовницы с младенцами на руках, те, где женихи, надевая кольцо на палец стоящей рядом женщины, думали о другой, те, где невеста давилась слезами, до последнего надеясь, что явится её возлюбленный, чтобы спасти ее от навязанного брака, и те, где возлюбленные действительно являлись. Лоренцо видел людей смирившихся, печальных или же безукоризненно вежливых с нелюбимыми супругами, видел испуганных и моливших о помощи, видел не смирившихся и боровшихся за то, что они полагали своим счастьем, видел счастливых, сияющих, либо же блаженно-спокойных в своем счастье. И каждый признавал правдой только выпавшее на его долю. Счастливые — поражались тому, что есть семьи неблагополучные, несчастные — полагали, что за закрытыми дверьми в семьях счастливых происходят ужасные вещи. Телега, наконец, остановилась. Пьетро спрыгнул на землю и помог спуститься молодой жене, которая птицей спорхнула к нему в объятия, заливаясь смехом. Пестрая толпа тут же закружилась вокруг них в танце, затягивая новую веселую песенку о предстоящей семейной жизни. Мария хохотала и пританцовывала на месте, хлопая в ладоши, и то и дело хватала за руки подруг, которые кружились в пляске. Пьетро по-прежнему старался оставаться суровым, видимо, наслушавшись наставлений отца, дядей, деда и прочих мужчин, но было заметно, что и ему хочется веселиться и пуститься в пляс, схватив за руки Марию. Они оба ведь были немногим старше Одетты. Лоренцо медленно моргнул. Беата вышла замуж в семьдесят девятом году, когда ей едва исполнилось девятнадцать. — Не время думать, Лоренцо, — Витторио внезапно похлопал его по плечу. Лоренцо вздрогнул и обернулся. — И не место, — добавил Витторио и Лоренцо обратил внимание, что вместо саженца оливкового деревца, его друг держал в руках кувшин с вином. — Бери пример с синьораД’Арно — он уже вовсю веселится. Лоренцо обвел взглядом толпу, пытаясь отыскать Алена, и нашел его в компании двух разрумянившихся от быстрого танца девушек. Девушки смеялись и что-то наперебой говорили. — Это Франческа и Анна, — сказал Витторио, кивнув в сторону девушек. — Приличные и надежные молодые особы, можешь не переживать за сохранность синьораД’Арно. И за то, что произойдет какая-нибудь неприятная история тоже. Да и в конце концов, Лоренцо, мы пришли на свадьбу. Это ли не повод вспомнить молодость и развеяться? Давай, Лоренцо, я уже поздравил молодых — нас, кстати, сердечно поблагодарили — и нам дали самого лучшего вина. — Разумеется, — Лоренцо ярко улыбнулся и взял из рук Витторио кувшин с вином, делая сразу несколько больших глотков. Чем быстрее вино ударит ему в голову — тем лучше. Может быть, он сможет хотя бы немного забыться. «Помоги мне, Господи, ибо у меня нет сил именно сейчас, когда они более всего нужны.» Вино было крепким и сразу же осело горечью на языке, но Лоренцо не обратил на это внимания. «Мне не спасти их, Эрнст. Никого из них не спасти. Но это не значит, что я не буду за них бороться.» Витторио смотрел на него испытующе и Лоренцо вновь подумалось, что он понимает больше, чем говорит. Витторио не просил открыть душу, не требовал откровенности, не ударялся в трагичный фатализм и Лоренцо был ему за это благодарен. — Прекрасное вино, — Лоренцо вернул кувшин Витторио. — Не припоминаю, чтобы где-то пил что-то лучше. — Тогда за счастье новобрачных, — Витторио сделал ещё один глоток и снова отдал кувшин Лоренцо. — За счастье новобрачных, — эхом отозвался Лоренцо, принимая кувшин и снова делая несколько больших глотков. Блаженного шума в голове не появилось, тело не обрело легкость, а горечь снова осела на языке. Что они оба могли сказать о счастье и семье двум молодым людям, которые сегодня сочетались браком и явно любили друг друга? Что все проходит, пройдет и это? Что мог сказать ВитториоКовалоне, один из первых красавцев Тосканы, которого в свое время покинула супруга? Что мог сказать о семье РенцоРомини, который был плохим сыном, братом, возлюбленным, отцом? Лоренцо поймал взглядом Алена, который держа за руку, кажется, Франческу, кружился в каком-то незамысловатом танце под громкое, нестройное, но живое пение толпы. Франческа, румяная, с выбившимися из прически волосами, смеялась и смотрела на Алена блестящими глазами. Ален тоже смеялся и в этой ни к чему не обязывающей легкости было нечто такое, чему хотелось поддаться. Витторио, словно угадав его мысли, усмехнулся и кивнув на толпу танцевавших, заговорщически подмигнул и негромко произнес: — Может, присоединимся? Уверен, мы тоже ещё на что-то способны. Лоренцо взглянул в сторону длинных столов, которые были уставлены блюдами с довольно простыми, по меркам того общества, к которому он принадлежал, угощениями и кувшинами и бутылками с вином, за которыми расположились старшее население Маиано, пока молодые люди и девушки пели и плясали. — Только что хотел предложить тебе тоже самое, — усмехнулся Лоренцо и уверенно двинулся в сторону непрерывно движущейся толпы. Сейчас как раз был перерыв между танцами: девушки поправляли выбившиеся из кос и пучков пряди и одежду, музыканты настраивали инструменты. Витторио залпом допил оставшееся в кувшине вино и шагнул следом за Лоренцо, махнув рукой музыкантам. «Есть только этот момент. Нет ничего до, нет ничего после.» Музыканты заиграли, все же немного фальшивя, тарантеллу. Лоренцо, не особо задумываясь, схватил в свою руку горячую ладонь девушки, которая оказалась рядом. На ней была широкая белая блуза, похожая на гарибальдийки, которые были в моде лет сорок назад, украшенная вышивкой и синяя юбка, подхваченная поясом. Густые волосы были перевязаны шелковой лентой в цвет юбки. Лоренцо взглянул в её лицо. Девушка не была красива, но лицо её было настолько наполнено энергией, жизнью и радостью, что Лоренцо готов был назвать её сейчас красивейшей женщиной в мире, потому что все в этой девушке казалось совершенным. Девушка улыбнулась ему широко и ярко, обнажая крупные зубы, на это ничуть не испортило её. Лоренцо улыбнулся ей в ответ и сделал первый шаг, увлекая её за собой. Он впервые почувствовал себя дома. Вот так и должно быть в Тоскане: громко и ярко, не смотря на тяготы и лишения, потому что человек не может существовать без праздника. Возможно, именно поэтому Лоренцо и втянулся в эту кочевую жизнь, когда Эрнст протянул ему руку, точно зная, что он согласится. Лоренцо нужны были впечатления, яркие и затмевающие друг друга, нужно было пережить все — от отчаянья и страха до абсолютного счастья и полного умиротворения. Лоренцо заметил, как слева мелькнул смеющийся Витторио, танцевавший с Анной. Для него эта свадьба была, видимо, одним из немногих поводов отпустить себя, почувствовать себя свободным, полным сил и лишенным забот. Мельком подумалось, что Алессандро, наверное, не смог бы так же спокойно плясать тарантеллу за руку с простой молодой девушкой, зная, что где-то там, за границами этого праздника, есть его оливковые рощи и Беата. Лооренцо вскользь подумал о Марии, но воспоминание о ней не заставило замереть сердце, остановиться и бросить руку неизвестной синьориты. И он сам, и Мария выбрали свою судьбу: он выбрал уходить, она выбрала ждать его возвращения. Где-то в толпе, которая расступилась, образовав круг, Лоренцо заметил Алена и Франческу. Франческа, как и многие, смеялась и хлопала в ладоши, отбивая ритм. Ален просто смотрел, с интересом, словно запоминая, так как он смотрел обычно на то, что хотел зарисовать. Быстро оглянувшись, Лоренцо понял, что они с Витторио и своими партнершами остались в круге одни. Что ж, так было даже лучше. Они оба давно не были собой. Беата, разумеется, покачала бы головой и сказала ы, что это ужасно неприлично, так безоглядно танцевать с простолюдинками им, наследнику фамилии Ромини и Витторио, крупнейшему тосканскому издателю. Отец, вероятно, промолчал бы, но в его взгляде и движениях чувствовалось бы неодобрение. Лоренцо знал, что его отец и сестра узнают о том, что он был на свадьбе дочери пекаря, пил дешёвое разбавленное вино и танцевал с неизвестной девушкой, но ему было все равно, что они скажут. Вино было не хуже, чем во многих местах, где ему случилось пить, девушка, которую он схватил за руку, танцевала не хуже светских дам и уж точно отдавала танцу душу, сельская свадьба была веселее приемов в домах графов и герцогов. РенцоРомини ценил простоту и блеск позолоты одинаково. Музыканты замерли, взяв последнюю ноту, и Лоренцо под рукоплескания толпы порывисто обнял девушку, с которой танцевал. Рядом что-то громко говорила невеста, кажется, благодаря его и Витторио за то, что они посетили её свадьбу. Лоренцо почти не глядя дал ей в руки заранее заготовленный чек, сопроводив свой подарок словами, что это от него и Алена на долгую и счастливую супружескую жизнь. Мария заулыбалась ещё ярче и сказала, что отныне её отец, а после и Пьетро, будет поставлять семье Ромини самый вкусный хлеб. Лоренцо лишь мягко улыбнулся. «Не хлебом единым, так ведь, Эрнст? Человек вообще не жив чем-то одним.» — Весьма недурно, Лоренцо, — улыбнулся Витторио, закидывая одну руку ему на плечо, а другой откидывая со лба челку. — Предлагаю продолжить в том же духе. — Думал, что я не способен на веселье, Вито? — усмехнулся Лоренцо. Он ведь и правда не был способен. Только здесь и сейчас он забыл о происходящем, не следил за Аленом, не отмечал боковым зрением все движения рядом с собой. Только здесь и сейчас он был спокоен за последние годы. — Наше время проходит, Ленцо, желаем мы того или нет, — качнул головой Витторио. — Мы должны думать о судьбах Италии, считать прибыли и убытки, и искать достойные партии своим отпрыскам, а не плясать тарантеллу на сельской свадьбе. — Мы должны так много этому миру, Вито, что, боюсь, никогда не сможем раздать долги. — Тогда предлагаю выпить за свободу. Только найду приличного вина, — рассмеялся Витторио, хлопнув Лоренцо по плечу и тут же исчез. Лоренцо печально улыбнулся и перевел взгляд в другую сторону, туда, где сквозь толпу пробирался к нему Ален. В руке у нее был глиняной стакан с незатейливой росписью. — Признаться, я не ожидал, — засмеялся он, подходя ближе. — Не думал, что ты можешь быть таким. — Таким? — переспросил Лоренцо, поднимая бровь. — Искренне счастливым, — пожал плечами Ален и сделал большой глоток вина. — Вероятно, Ален, я просто никогда не был искренне счастлив, — с усмешкой отозвался Лоренцо и перевел взгляд на Витторио, который вместо кувшина с вином держал в руках старую гитару и сосредоточенно перебирал струны, подкручивая колки. — Кажется, Витторио упросили сыграть, — улыбнулся Лоренцо, весело подмигивая Алену. — Пойдем ближе, Витторио великолепно поет. Если окажемся у него в гостях, я попробую уговорить его сыграть на мандолине — вот что точно заставляет почувствовать Италию, вот в чем истинное искусство. Витторио взял несколько аккордов на пробу и удовлетворившись звучанием, заиграл медленную лиричную мелодию, перебирая струны, и после короткого вступления запел. Голос у него был мягким и глубоким, как раз для неторопливых старинных баллад о возвышенной и верной любви вроде той, которую пел сейчас Витторио. Мгновенно воцарилась тишина, а вокруг Витторио тут же собрались молодые девушки, которые любили такие истории, и люди старшего поколения, которые задумчиво кивали и негромко, чтобы не мешать Витторио, подпевали хриплыми, грубыми голосами. После первой песни Витторио сразу же начал петь другую, тоже лиричиную и медленную, но не о любви, а о чести, долге и борьбе, времен объединения Италии, что вызвало ещё больше одобрительных кивков со стороны старшего поколения. Девушки, терпеливо дождавшиеся последнего аккорда и последнего слова, наперебой стали просить спеть что-нибудь веселое и такое, чтоб можно было танцевать. Витторио засмеялся, в один глоток осушил стакан вина, и вместе с остальными музыкантами сыграл подряд несколько быстрых задорных песенок. Все вокруг кружилось пестрым хороводом, пело и смеялось — даже Мария и Пьетро танцевали в самом центре этого шумного безумия, взявшись за руки и широко улыбаясь, глядя друг на друга, — и Лоренцо позволил этому безумию увлечь себя, как позволил бы течению нести себя к далеким и неизвестным берегам. Он танцевал сначала с милой белокурой девицей, затем с женщиной, чем-то напоминавшей Терезу, потом с Франческой, и ещё с несколькими женщинами, лиц которых он не запомнил, и ужасно много пил. Домой Лоренцо и Ален вернулись уже около полуночи, открыв дверь собственным ключом, который Лоренцо без особого труда выпросил у Терезы. В доме было темно и тихо, только из приоткрытых дверей гостиной вырывалась полоса неяркого света. И Лоренцо прекрасно понимал, что это значило — это было приглашение на разговор, о котором обе стороны в последствии будут жалеть. Отец вряд ли бы стал дожидаться его, а значит за дверьми его ждала Беата. Лоренцо вздохнул и потёр переносицу. — Судя по всему, Ален, моя сестра желает поговорить со мной, — сказал он, кивая на дверь, — поэтому желаю тебе доброй ночи. Ален коротко кивнул в ответ и быстро и почти бесшумно поднялся по темной лестнице. Лоренцо подошёл к дверям гостиной и одним движением распахнул их. Беата сидела на диване, неестественно выпрямив спину и сложив на коленях тонкие руки, и не мигая смотрела на дверь. Оглядев Лоренцо с ног до головы, она выразительно поджала губы, давая понять, что внешний вид брата — Лоренцо снял с глаза повязку, а с шеи платок, расстегнув несколько верхних пуговиц, — если и не оскорбляет её, то оставляет желать лучшего. — Новости в Маиано разносятся с поразительной быстротой, — холодно произнес Лоренцо, опираясь плечом на косяк двери. — Не вижу причин для иронии, — Беата вздернула подбородок. — Вас прекрасно видели и вы — подумать только! — танцевали с какими-то простолюдинками! — Мы не пытались прятаться, — устало ответил Лоренцо. — И смею тебя заверить, что мне приходилось делать куда менее благопристойные вещи и этому тоже находились свидетели. — Тебе совсем все равно, что будут говорить о нашей семье? — Беата вскочила со своего места, мгновенно краснея. Лоренцо тяжело вздохнул и опустил голову. — О нашей семье будут говорить тоже самое, что говорили двадцать восемь лет до этого: что сын синьора Данте Ромини человек крайне эксцентричный и не чурается посещать сельские свадьбы и пить дешевое вино, — негромко проговорил он. — Говорить будут, разумеется, с жалостью к вам, несчастным его родственникам, которые вынуждены терпеть эти странные выходки. — Тебе все равно, — кивнула Беата, скрещивая на груди руки и отворачиваясь к темному окну. — Лоренцо, тебе уже не шестнадцать, давно нет, и от тебя и твоих поступков зависим все мы. Люди привыкли к тому, что мы — благонадежная семья, которая с большим вниманием относится к своему кругу общения… — Именно поэтому моя племянница мечтает связать свою судьбу с сомнительным коммерсантом из Ливорно? Или на это решение её подтолкнуло мое поведение? — Лоренцо, сейчас не время для острот! — воскликнула Беата, продолжая смотреть в окно. — Упражняйся в них в других местах и при других обстоятельствах! Лоренцо кивнул, чувствуя, как глухое раздражение поднималось у него в груди, становясь комом в горле и застилая разум. — Да, Беата, сейчас не время для острот, потому что на кону и в самом деле наше доброе имя. Но ты и твоя дочь пока что прилагаете больше усилий к его разрушению, — спокойно ответил он. — Я совершал разные поступки. В Сент-Луисе я вытаскивал из подвала горящего дома женщину. В норвежских фьордах спас мальчика, который едва умел говорить. Его отец сорвался со скалы. А вот это, — Лоренцо указал на шрамы, пересекавшие его лицо, — я получил в Анголе. Крупный леопард, самец, бросился на Алена и разорвал бы ему горло, если бы не я. Я рисковал жизнью ради других людей и не всегда получал благодарность. И, честно сказать, никогда на нее не рассчитывал. Я действовал, потому что не мог допустить чужой смерти. Я отдавал свои деньги тем, кто нуждался в них больше, чем я. Бывало, что это были последние мои деньги. — Я не понимаю, какое отношение… — начала было Беата, но Лоренцо перебил её: — Самое прямое. Я совершил немало поступков, вспоминая которые люди могут с гордостью говорить, что знакомы с Ренцо Ромини. — Разумеется, — резко бросила Беата, оборачиваясь. — Ренцо Ромини — святой человек, святее только сам Господь! — Нет, — качнул головой Лоренцо. — Я обманывал. Чтобы выжить. Или при игре в карты. Или потому что человек не смог бы вынести правды. Мне случалось воровать. Сбегать из тюрьмы. Прятаться в багажных отделениях поездов и пароходов. И я убивал. Чтобы самому остаться в живых. Или чтобы в живых остался кто-то другой. Или в русской рулетке. Ты знаешь, что такое русская рулетка, Беата? Это такая игра, в которой два человека крутят барабан револьвера, вынув оттуда один патрон, а затем одновременно стреляют друг другу в голову. Кто-то погибает. Иногда оба. Я, как видишь, жив. — Ты чудовище… — с ужасом и отвращением прошептала Беата, отшатываясь от Лоренцо. Губы её дрожали, а сама она побледнела, становясь похожей на гипсовую статую. Взгляд бегал по всей комнате и Лоренцо понял, что она старается смотреть куда угодно, но только не на него. — Да, — спокойно ответил Лоренцо. — Я чудовище. Но я хочу, чтобы ты знала: я не стыжусь ни одного своего поступка. Мне не в чем упрекнуть себя, потому что я всегда поступал так, как должен был поступить, так, как велели мне поступать мои принципы, ни разу не нарушив данного слова, не оставив невыполненных обещаний, не бросив в беде нуждающегося. Кем бы он ни был. И это то, чему меня учил сначала отец, а потом Эрнст Левенберг: не отрекаться от своего слова, протягивать руку помощи и бить прежде, чем ударят меня. — Как ты вообще смеешь упоминать отца после всего сказанного? — Беата сделала ещё шаг назад и тяжело опустилась на диван. — Потому что доброе имя, которое ты так оберегаешь, и состояние, которое позволяет тебе жить в этом доме, носить твои платья и кольца, наш отец заработал своей и чужой кровью и политикой, в которой мало чести и правды. — Это совершенно другое, Лоренцо, — прошептала Беата и, опустив голову, закрыла лицо руками. — Нет, Беата, это одно и тоже, — резко бросил Лоренцо и, развернувшись, вышел из комнаты. Уже на пороге его догнал оклик Беаты: — Послезавтра мы с Одеттой едем во Флоренцию. Мы хотим, чтобы ты и синьорД’Арно поехали с нами. Лоренцо на мгновение замедлил шаг, бросив быстрый взгляд через плечо на Беату, которая все ещё сидела согнувшись и спрятав бледное лицо в ладонях.