Ничего не бывает случайно

      Я усиленно стучу в холодную стенку комнаты, пытаясь своим криком привлечь внимание взрослых, но мои старания бессмысленны, что неудивительно. На дворе глубокая ночь, и вся моя любимая семья, сгустившись под тёплые одеяла на толстой перине, усердно храпит, наполняя «мелодичным» голосом наш скромный деревенский домик. Я бы не будила их, не будь в этом необходимости, но обстоятельства сложились так, что не время было думать о спокойном сне.       Прокричав заветное слово «мама» несколько раз и не добившись успеха, я схватила первый попавшийся предмет и с грохотом бросила на пол. По-моему это было ведро, куда наша Зорька обычно опорожняет своё молоко. А впрочем — какая разница. Главное, что на этот раз меня всё же услышали, о чём моя не самая смелая сторона души успела немного пожалеть.       — Ты чего шумишь, бесстыжая? Забыла, когда в последний раз плетей получала? Ну, гляди, я тебя сейчас так отхвачу, что неделю с лавки не встанешь.       Нелюбимая тётка Евдокия, что жила у нас из-за жалости отца, быстрее кошки слезла с печи, накидывая на шею пуховый платок. Вместо того чтобы без лишнего шума узнать причину моей бессонницы, она ворвалась ко мне за перегородку и что есть силы огрела скрученным полотенцем.       — Я тебе покажу, как не давать людям спать по ночам! Ты у меня сейчас и не такое получишь!       — Да ты сейчас громче меня орёшь, — отрезала я, закрывая от удара голову. — Отец не глухой, он твой голос наизусть знает. И утром, если мне и попадёт от него, то вместе с тобой. Евдокия тут же умолкла, замерев с поднятой рукой. Она давно привыкла к моей дерзости, но всё же иногда впадала в оцепенение, если у меня появлялась сила противостоять её воспитательным мерам. Даже если эта сила выражалась только в словах.       — Ладно, Дунька, полно тебе. Говори, что опять не спишь? — Мои слова прервал детский плач со стороны тёмного угла. Повернувшись в ту сторону, тётка закатила глаза, утирая влажные губы кулаком. — Что опять?       — У Кирюши жар. — Эту фразу я произнесла с трудом, а после стиснула зубы, чтобы не разрыдаться. — Он вечером беспокойный был: метался, плакал, кричал. Я его уже и мазью мазала, и примочки делала, но бесполезно. Словно бесы его изнутри мучают.       — Бесы, бесы. Вам бы всё нечисть во всём винить.       Тихо ругнувшись про себя, женщина заметалась по дому, пытаясь на ощупь отыскать свечи. Перебирая ногами, она почти бесшумно переворачивала кружки, корзины, пытаясь вспомнить, куда в последний раз их складывала. Я могла бы помочь ей, так как знала свой дом лучше неё, но братишка, измученный страхами темноты, надрывался что есть силы. Набравшись смелости, дабы самой не показаться слабой, я приблизилась к лавке, что была устелена перинами да овчинным тулупом, заботливо усаживая маленького на колени. Его светлые волосы были покрыты потом, нежная кожа пылала в лихорадке, как говорит местный философ, а сердечко просто вырывалось из груди.       — Тише, миленький, не плачь, — шепчу малышу в самое ушко, крепко укутывая его в отцовский тулуп. — Скоро наступит утро, скоро петушок наш в сарае запоёт. И наступит новый день без боли, без слёз.       В ответ на мои слова мальчик крепко вцепился в ткань старой сорочки, скрепляя на шее замок. В этих детских объятьях была сокрыта мольба о помощи и страх, что боль вернётся вновь. Причиной этого страха была рана, которую он получил, играя с соседскими ребятишками в один из выходных дней. Небольшой порез битым стеклом бутыли от самогона за неделю превратился в жуткую рану, от которой у братишки поднялся жар. Местный лекарь, не имея особых способностей к врачеванию, сказал лечить мазью, от которой разило за несколько миль. А в случае жара делать компресс и прикладывать к голени листья капусты, коей запасались каждую зиму. Только если бы его советы приносили пользу.       Вспыхнул огонёк. Евдокия решительно приблизилась к лавке, на которой была устроена постель Кирюши, и с умным видом склонилась над его ножкой, что была перетянута тряпками. Мальчик резко зажмурился, когда яркий свет ударил в лицо и со злостью фыркнул. Недолго думая, женщина свободной рукой уверенно размотала повязку, открывая тот самый порез от которого даже ей, умудрённому жизнью человеку, стало дурно.       — Плохо дело, — задумчиво произнесла она, — в больницу надо везти, к доктору. А то помрёт ненароком.       Я тотчас вскрикнула, но под её суровым взглядом мгновенно замолчала и со страхом обернулась в сторону соседних лавок, где спали батюшка с матушкой. На счастье сон их был крепок, и даже мой испуганный возглас не нарушил их покой.       — Грех тебе такое говорить, Евдокия, — со злостью прошипела я и уверенно отмахнулась от неё. — Он выживет. Он поправится.       — Да где ж поправится? — вновь запричитала тётка, тряся кружкой со свечой. — Где ж выживет? Ты гляди, какая рана. В уезд надо. Иначе вместо свадьбы будешь похороны брата справлять.       Её слова по-настоящему внушали ужас. Кирилл был самым долгожданным и желанным ребёнком в семье. После того, как у отца родились, помимо меня, ещё две дочери в семье, мать была сама ни своя. Он каждый год гнобил и притеснял её из-за того, что не смогла она родить наследника. Дескать, в доме одного мужика мало, а двое в самый раз. И поэтому, когда ранней весной 1910 года родился Кирюша, радости отца не было предела. Даже его извечному пьянству пришёл конец.       Но теперь эта радость оказалась под угрозой. И всё из-за проклятой болезни…       — Какой уезд, Евдокия? — с недоумением спросила я, качая на руках братишку, что перекрикивал наш разговор. — Ты сама подумай, где ж нам денег столько взять, чтобы до уезда доехать? Дороги, сама видишь, какие. Лошадь и полверсты не проедет. Увязнет тут же под окнами.       — А не надо было соглашаться на замужество с тем оборванцем, — грозно ответила тётка, да вдобавок ещё очередную оплеуху нанесла. — Тебе ведь предлагали стать женой Фёдора, сына того богатого торговца из соседней деревни. А ты, вместо того, чтобы дать согласие, в отказ пошла. Вот и своди теперь концы с концами на голодном пайке. — Она с отвращением плюнула на пол. — А этот, что он может? Только топором махать да на гармошке по праздникам горланить.       — Люблю я его. Понимаешь, люблю. И деньги у него есть. И дом хороший. Так что не бойся, не помру я от голода, да и тебе что-нибудь да перепадёт. Хотя и так вроде не бедствуешь. Вон сколько хлеба у соседей перезаняла. Хоть бы одному из них долг вернула, а всё сетуешь, что бедная. Что брат тебя не кормит, не любит. Да он тебе больше всех всего даёт. Даже больше, чем матери нашей, которая из уважения не жалуется на тебя и слёзы не льёт.       Евдокия ничего не ответила. То ли потому что не хотела шум поднимать, то ли потому что в её чёрной душе пробудилась доля совести. Но в тёткину совесть я никогда не верила. Коли была бы в ней хоть капля сего чувства, стала бы она так обходиться со своими племянницами да со своими соседями, а те даже бояться упрекнуть её в чём-либо. А Архип, что выбрал меня в невесты, ей с самого начала не нравился. Она ведь желала выдать меня замуж за того, кто по богаче, и с кого можно по больше денег стянуть, но сын простого крестьянина никак не походил на богатого, оттого и возненавидела его лютой ненавистью.       — Вот пускай твой суженый братца и вылечит, — прошипела старуха сквозь зубы, отходя на два шага назад. — Авось не убьёт.       Я желала ещё раз высказать ей пару фраз, но в этот момент с другой части избы послышался кашель, на доски пола упало одеяло, и тревожную тишину пробудили знакомые тяжёлые шаги.       — Что за шум посреди ночи? — Своими криками тётке всё же удалось потревожить отца. От страха она даже перекрестилась и, как мышь, шмыгнула на мою неосвещённую свечой лавку, в надежде укрыться от его возможного гнева. Тяжёлой поступью мужчина подошёл к нам и всем своим грузным телом уместился на постель Кирюши, отчего та даже немного заскрипела.       — Что с тобой? — Он с тревогой взглянул на сына, который напуганный словами женщины, ещё пуще вцепился в сорочку, при этом захватив и косу. — Опять болит? — Мальчик на силу кивнул. — Э-хе-хе, — мужчина задумчиво почесал затылок, пытаясь обдумать решение, что с трудом, но нужно было принять. — Ладно, делать нечего. Собирайтесь, да поскорее.       — Куда, батюшка? — я с волнением переглянулась с Евдокией, что с момента появления отца не проронила даже звука. — Ночь ведь на дворе.       — К лекарю поедем. Пусть делает что хочет, но чтобы утром Кирюша был здоров. А иначе я лично забью его на глазах у всей толпы.       Спорить с батюшкой было бесполезно, да и страшно. Его слово всегда было последним, и никто не смел после ослушаться. Одевшись потеплее, так как на улице была середина осени, и на некоторых участках даже лежал снег, мы с Евдокией вышли на двор, дожидаясь когда из сарая выйдет отец с верным жеребцом и запряжёт того в телегу. Матушку с сёстрами решили не будить, да и не надо им видеть страдания брата, после которых они втроём будут горько печалиться.       — Садись, — послышался через несколько минут знакомый голос. Борясь со сном, что вновь желал сомкнуть нам веки, мы с малышом на руках взобрались в телегу и тронулись в путь.       Ехать предстояло за реку, в Устиново, но не это сейчас меня тревожило. В дороге Кирюша снова стал кричать и вырываться из рук. Насилу я пыталась удержать его, утешить, он, казалось, и вовсе меня не слышал.       — Потерпи немного. Потерпи. — Мальчик крепко держался за край платка и почти захлёбывался от плача. Евдокия время от времени скрипела зубами и брезгливо отворачивалась.       — Уже речка видна. Видно скоро приедем. — Слова батюшки немного приободрили нас, и даже братишка ненадолго успокоился.       Но радость наша была недолгой. Внезапно на повороте телега вдруг резко подпрыгнула, и правое колесо отлетело в сторону. Мужчина едва успел затормозить, но было поздно. Евдокию вынесло на дорогу в кусты, а мы с братишкой едва успели ухватиться за его спину.       — Всё, — разочаровано произнёс отец, обернувшись назад через плечо туда, где лежала тётка. — Дальше, Дунька, сама пойдёшь с ним. Дело и так плохо, а к утру ещё хуже будет.       — А коли лекарь меня не послушает? — борясь со страхом, спрашиваю я.       — Настаивай, — грозно ответил мужчина. — Ежели будет протестовать, скажи, что отец твой, Афанасий, приедет и задаст таких тумаков, каких он и во сне не видывал. Пошла. — Тихо всхлипнув и плотнее закутав мальчика, я уже хотела было идти, но внезапно батюшка крепко взял меня за локоть и вновь развернул к себе лицом. — Постой. На вот, отдашь ему. — С этими словами он поднял со дна телеги узелок, куда были завёрнуты, по-видимому, бутыль с самогоном и сало. — Он это больше всяких денег любит. Ну, дочка, с богом.       Перекрестив напоследок, отец указал рукой тропинку, которая должна была меня вывести к дому лекаря, а сам направился к беспомощной сестре, дабы увести её с печального места.       Это были последние его слова. Простившись с родителем, я обернулась назад и немного поёжилась. Впереди была тьма, и лишь тоненькая полоса, едва прикрытая порошей, была подобна земному огоньку, что немного освещал путь. Страх и холод пробирали нас с Кирюшей изнутри, но иного пути, чтобы спасти брату жизнь, просто не было. Собравшись с духом, я двинулась навстречу кромешной тьме, стараясь не потерять из виду ту спасительную тропу. Внезапно на дереве заухала сова, где-то в кустах кто-то издал грозный рык. Мысль о том, что это волк чуть не лишила меня рассудка, и только тепло, которое исходило от тела братишки, не давала поддаться страху.       Прошло немного времени, но знакомого домика с флюгером в виде петуха, в котором жил тот самый лекарь, всё не было видно. Обогнув берег реки, я остановилась и оглянулась по сторонам, дабы понять, куда дальше идти. Тропинка, что была нам проводником, неожиданно превратилась в развилку, о которой отец и вовсе не упоминал. Забыл? Или… или быть может, мы и вовсе заехали не в ту сторону.       — Это не Устиново, — прошептала я не своим голосом, с ужасом осознавая положение. — Лекарь не здесь живёт.       — Дуня, мне больно. Холодно. — Кирюша начинал слабеть с каждой минутой, да и мне самой уже было тяжело нести его с узелком в руках. Делать было нечего. Пришлось пойти наугад, понадеявшись на милость Господа.       Тропинка, что вела вправо, уходила вниз и пару раз, во время спуска, чуть было не поскользнулась, чудом сумев удержаться. Неожиданно в воздухе запахло чем-то знакомым, и в душе наступило слабое облегчение. Это был запах печного дыма, значит, здесь расположена деревня, и в ней можно переждать ночь. А утром попросить провожатого до Устиново, и тогда мы сможем добраться до лекаря, и просить его о помощи.       С этими мыслями я пошла вперёд, стуча в первые попавшиеся калитки, дабы привлечь внимание хоть одного жителя сей местности. Но никто не откликался, что не было странным. Ведь ночь ещё не спешила уступить своё место утру.       — Дуня, смотри.       Вздрогнув от голоса братишки, я обратила взор туда, куда указывал пальчик мальчика. Впереди мерцали слабые огоньки, похожие на свет в окнах. Обрадовавшись и не думая ни о чём, мы с Кириллом бросились туда, чуть не крича от радости. С каждым нашим шагом огоньки становились больше, и вскоре превратились в небольшие окошки с крыльцом двухэтажного дома.       — Откройте, пожалуйста. Помогите. — Не щадя пальцев левой руки, я молотила по двери, стараясь, чтобы на этот раз нас всё же кто-нибудь да услышал.       — Это кто здесь шумит? Кому не спится? — Дверь отворилась, и на пороге возник сурового вида дед. — Чего тебе, окаянная? До утра не могла потерпеть? Отдыхают сейчас все. Больных будут принимать только утром.       Больных? Так это… что… дом лекаря или…       — Кто там, Егорыч? — Из-за спины ворчуна раздался незнакомый молодой голос. Старик, видимо, сторож, отступил назад, пропуская вперёд мужчину в белой одежде и с надвинутыми на переносицу очками. Неизвестный гордо держал спину, стараясь придать своей фигуре важности, видимо, для того, чтобы его не сочли глупым или неуклюжим. При виде сего господина я немного опешила, поражаясь тому, как повёл себя с ним сторож. Не воспротивился тому, что тот вышел без верхней одежды, и даже, что ещё больше удивило, назвал его барином. Видно этот человек и, правда, был здесь главным, раз даже старики покорно склоняли перед ним головы и не смели перечить. Мужчина с удивлением посмотрел сначала на меня с красными от мороза щеками, затем на Кирилла, а затем мельком бросил взгляд на узелок с бутылкой и усмехнулся. И что его могло так рассмешить? — Так это же дети, — спокойно ответил он, обращаясь к сторожу, — холодные, голодные. А где же родители, которые так безответственно относятся к их воспитанию, что позволяют бродить по улицам ночью?       — Право не знаю, господин доктор, — ответил старик, окидывая нас с головы до ног. — Может, они и вовсе бродячие. А может, с поезда ссадили. Бес их знает.       При слове «доктор» я резко схватила воздух, чем вызвала удивление на лицах хозяев сего дома. Господи, неужели мы добрались? Неужели Кирюше окажут помощь, и его жизнь будет спасена.       — Так вы с поезда? — резко прервал мысли грозный голос Егорыча.       — Мы не с поезда, — робко отвечаю на вопрос в тот момент, когда незнакомец в белом халате хотел вернуться в дом и оставить нас во власти ворчливого сторожа. Доктор, переступив одной ногой за порог, резко остановился, обернувшись через плечо. — Понимаете, у меня братишка тяжело заболел. Мы ехали в соседнюю деревню к лекарю, но заблудились. Мы случайно оказались в вашей стороне.       При этих словах Егорыч сдвинул густые брови к носу и переглянулся с незнакомцем, но тот лишь мягко улыбнулся, делая шаг навстречу.       — Как знать, — мужчина с достоинством поправил очки на переносице, — в нашей жизни редко когда происходит что-то случайно…