***
Месяцы шли один за другим, заставляя срывать старые листы календаря. Закончился роковой для России 1917-й год. Наступил следующий — 1918-й. Обстановка в сибирской деревне была относительно спокойной, если не считать того, что по ночам случались сильные метели, в которых моя тётушка находила дурные предзнаменования. Чтобы немного развеяться, я иногда вместе с дядей Семёном уезжала в город и подолгу гуляла по улицам, разглядывая их причудливые дома и беседуя с местными жителями, которые рассказывали о последних новостях. В том числе и о погромах и волнениях в других городах, слухи о которых доходили даже до Тобольска… А пару раз я становилась свидетельницей того, как на улице собиралась толпа, с желанием поглядеть на царскую семью, что посещала Благовещенскую церковь. И в такие минуты становилось особенно страшно. Люди рвались собственными руками свершить над ними правосудие, ничуть не гнушаясь своим социальным положением. Не страшась даже охраны с оружием, что на силу пыталась сдержать их гнев. Они были ослеплены своей злостью, и где-то в глубине души их можно было понять. Поджав губы, я молча смотрела на императорскую семью, поражаясь её смиренности, покорности. Словно она понимала, что ненависть народа к ней неспроста. Эти юные девушки, невысокого роста и болезненного вида мальчик-наследник… В их глазах читалось полное понимание того, что им приходится расплачиваться за грехи родителей… Что вся эта толпа людей, что стали жертвами политики их отца-императора, желают выплеснуть свой гнев и ненависть даже на них. Просто за то, что они его дети. За то, что родились в роскошных дворцах, никогда не ведая такого чувства как голод, нищета… Именно в час их пребывания на улицах я по-настоящему осознавала силу той любви, которую они питали друг другу — быть вместе до самого конца. Не отрекаться от родного человека даже тогда, когда груз его вины, болезни падает на твои хрупкие, детские плечи. Только искренне любящее сердце сможет понять силу этой любви, мужественно стерпев все беды и страхи за жизнь…***
Февраль сменился мартом. Март медленно уступил своё место апрелю. К этому времени в Тобольске уже установилась власть большевиков. Как и предсказывал Василий, вёзший меня со станции к тётушке, в городе тотчас начался розыск классовых врагов: дворян, помещиков, офицеров. Аресты происходили почти каждый день. И судьбы арестованных оставались для всех неизвестными. Письма из Углича больше не приходили. Страх, что их нет по причине Мишиной… смерти, напрочь лишил меня сна. Каждый день я желала уехать к нему, чтобы посетить хотя бы его могилу, но Дарья Ивановна с Катериной меня отговаривали, внушая надежду на то, что он жив. Что писем нет не от этого, а по причине трудностей, связанные с доставкой почты. Я слабо им верила, но в какой-то момент была вынуждена согласиться, тем самым хоть немного себя утешив. А потом и вовсе случилось неожиданное, что резко переменило жизнь Тобольска. В один из апрельских дней караульный, что служил в доме генерал-губернатора, рассказал на базарной площади о том, что царя вместе с царицей и с одной из дочерей увезли в Екатеринбург. Что позже к ним привезут и остальных детей, которые остались в Тобольске по причине болезни наследника. Услышав эту весть, местные жители предположили, что Урал для семьи станет… последним… убежищем… в земной жизни… И что более её уже никто… не увидит… — Не ходила бы ты на базар, Дуняша, — заботливо говаривала тётушка, наблюдая однажды за тем, как я ставлю на стол корзину с продуктами после очередной прогулки по городу. — Поди наслушалась там всяких ужасов, а теперь того и гляди, ночью опять заснуть не сможешь. Всё будешь ворочаться да по нескольку раз воду пить. — Если бы на базаре подобное не услышала, так услышала бы здесь, тёть Даш, — хрипло ответила я, пытаясь согреть руки горячим дыханием. — Такие события везде дадут о себе знать. А ночью я не от тамошних слухов не сплю… А от кое-чего другого… — Да ты вместо того, чтобы этими слухами питаться и изводить себя, лучше бы о жизни своей подумала. Тебе девятнадцать лет уже скоро, пора бы и мужа хорошего подыскать. А то так и останешься старой девой на всю жизнь. Дмитрий, кузнец, что напротив живёт, уже который месяц засматривается на тебя. Всё ждёт, когда ты ему ответ дашь. Сбросив с себя верхнюю одежду, я медленно подошла к тётушке, опускаясь перед ней на колени. Глаза с уверенностью смотрели в старческое лицо, давая понять, что те слова, которые хочу сказать, полны решимости. И у неё нет ни единого повода, чтобы усомниться в них… — Дарья Ивановна, спасибо вам за заботу и приют, но, если вы запамятовали, скажу вам ещё раз — у меня уже есть муж. Мой горячо любимый Миша. И другой мне и вовсе не нужен. Да, сейчас мы не вместе. И он даже не знает, где я временно живу. Но я искренне верю, что когда настанет момент, он найдёт меня. Он приедет за мной, и тогда нас уже никто не посмеет разлучить… — Слова наивной глупой девочки, — как можно тише ответила старушка, заботливо поглаживая по голове. — Ты же сама говорила, что муж твой морфинист. Что он тяжело болен. Так стоит ли ждать встречи с тем, кто уже забыл тебя, Дуняша? Кто уже давно умер, не справившись со страшным недугом? На эти слова мне оставалось лишь тяжело вздохнуть, полностью осознавая, что со старым человеком спорить бесполезно. Я любила тётушку всей душой, но даже из уважения к её возрасту не желала предавать любимого супруга и соглашаться на жизнь с другим. В глубине души Миша был для меня по-прежнему жив. И я не имела права думать иначе. Хотя бы до тех пор, пока мне не принесут известие о его кончине… Желая немного отвлечься, я накинула на голову платок и ушла в сарай собирать яйца. Корм у кур хоть и был скудный, но всё же они каким-то чудом обогащали нас своими дарами, тем самым не позволяя умереть с голоду. Стоя на коленях перед несушками и рассматривая их гнёзда, я вдруг услышала позади себя хруст соломы. Страх, что это могли быть солдаты, которые пришли к нам по доносу соседей, с целью проверить мои документы, чуть не лишил разума. Я хотела тотчас же обернуться, дабы попытаться что-то объяснить, как вдруг незваный гость резко закрыл мне глаза, упираясь своим носом мне в висок. — Испугалась? — раздался над ухом детский голос, от которого я резко вздрогнула. На какое-то мгновение мне почудилось, что обладатель его был мне знаком. Вот только он не имел ничего общего с голосами моих двоюродных братьев, с кем мы по вечерам пели на печи песни. Осторожно убрав детские ручки, я медленно обернулась и… ладони тотчас же прикрыли губы, пытаясь сдержать крик радости. — Кирилл? — мальчик смотрел на меня своими лучистыми карими глазами. За то время, что мы с ним не виделись, он заметно вырос и окреп, став в меру красивым. Вместо той бледности, что была во время болезни, на щеках играл румянец. Нога, что мучила его, полностью упиралась в пол. — Родной мой, как ты здесь оказался? Где батюшка с матушкой? Где сестрички? — забрасывала я брата вопросами, крепко обнимая его и целуя круглые щёчки. — Дома, — ответил спокойным голосом Кирилл, обнимая меня в ответ. — В нашей родной деревне. Вместе с противной Евдокией. — При этих словах он весело хихикнул и слегка дёрнул за прядь волос, как любил делать это раньше. — Но ты не беспокойся, я здесь не один. — Я с недоумением наклонила голову, пытаясь понять смысл его слов, но Кирилл лишь подозрительно замолчал. — Скажи мне хотя бы — как ты добрался до нас? Да ещё в такое время. Тебя же могли с поезда ссадить. Могли отвести к солдатам. И… — Давай ты все вопросы будешь задавать потом, — с умным видом ответил братишка, слегка сжав мои красные от холода пальцы. — А сейчас тебе необходимо пойти в дом нашей тёти. Тебя там поджидает один очень умный и порядочный человек, с которым мы чуть не заблудились здесь, пытаясь найти дом Дарьи Ивановны. Мысль, что Кирюша путешествовал с незнакомым господином, заставила немного напрячься. Что если Красные узнали о месте нахождении моих родных и, найдя их, обманом заставили брата ехать вместе с ними в Тобольск с целью меня выманить? Неужели даже сейчас, когда прошло много времени с момента моего побега из лечебницы, они считают меня шпионкой? И нарочно послали сюда своих представителей, чтобы свершить надо мной правосудие? Идя с Кириллом по двору дома тётушки, я увидела её вместе с детьми и с мужем, что тихонько стояли возле забора, о чём-то переговариваясь. Заметив меня, Катерина вдруг неожиданно улыбнулась и… несколько раз перекрестила. Её поведение показалось мне странным. Не став задавать лишних вопросов, я молча переступила порог дома, поражаясь той тишине, которая стояла в сенях, в комнатах. Ни одного намёка на то, что в доме был кто-то чужой. Подойдя ближе к своей светёлке, я заметила через тонкие шторы, служившие мне дверью на полу чью-то тень, что падала при свете керосиновой лампы. Тень немного дрожала. Видимо, обладатель её нервно переминался с ноги на ногу, устав от томительного ожидания. — Он тебя ждёт, — тихо сказал братишка, слегка подтолкнув меня в комнату. — Ты даже представить себе не можешь, насколько сильно он по тебе соскучился. Сердце моё слабо затрепетало, едва Кирилл произнёс эти слова. Внутри вдруг что-то очнулось, и чьи-то невидимые крылья забились в уголках моей души, чувствуя, как наступает желанная лёгкость, умиротворение. Я не верила в эти фразы. Точнее боялась поверить в них, потому что это всё могло оказаться ложью, притворством… Очередным ударом судьбы. Скомкав подол юбки, я тихо вошла в светёлку, замечая возле окна фигуру… мужчины. Спина, плечи, волосы показались мне страшно знакомыми. Он смотрел в окно, не произнося ни единого слова. Но едва подо мной заскрипела половица, как он обернулся через плечо, улыбнувшись своей мягкой улыбкой… — Миша. — Супруг полностью развернулся ко мне лицом, и в глазах его, на которых не было даже очков, промелькнул тот самый огонёк, которого мне не хватало все эти долгие месяцы. — Дуняша, радость моя. — Не выдержав, я бросилась к нему в объятья, крепко обхватив за шею. В ответ на мои действия он крепко прижал меня к себе, утыкаясь лицом в плечо. И через секунду я почувствовала, как из серых глаз потекли слёзы. Неужели он плачет? Мой сильный, благородный доктор Поляков… плачет. Но что могло растрогать человека, который всегда хотел казаться смелым в глазах тех, кто ясно видел его боль? Его страдания. Кто искренне боролся за него даже тогда, когда он отвергал помощь. — Жена моя. Милая моя Дунечка, — нежно повторял Михаил, целуя моё лицо. — Неужто настал тот день, когда небо позволило мне обнять тебя? Когда я, наконец-то, могу вдохнуть твой запах, почувствовать твои волосы. Твои хрупкие пальчики. Услышать твой ласковый голос. — Его слова были для меня лучше любой микстуры и всевозможных порошков от боли. Насилу оторвавшись от супруга, я взглянула в родное для меня лицо, с радостью замечая, что под глазами исчезли мешки. На губах не было корочек, а лицо было более ясным, нежели в последний день моего пребывания в лечебнице. Единственное, что напоминало о болезни, это худенькое тело. Но даже несмотря на это, Миша казался мне таким же красивым мужчиной, как в те дни, когда я с ним первый раз встретилась… — Я думала, ты уже не вернёшься за мной, — тихо шепчу, держа в руках его голову. — Думала, что ты, правда, разведёшься со мной из-за такого обмана. Лишь одна вещь на свете не давала мне верить в эти чёрные мысли, даря ощущение твоей любви. Моё обручальное кольцо. Я сохранила его даже здесь, в ссылке. — Я своё тоже сберёг, — прошептал Михаил, показывая правую руку. — Оно было мне талисманом и верой в то, что я непременно найду свою любимую Дуняшу. Найду и вымолю у неё прощение за все те беды, что она пережила по моей вине. — С этими словами супруг стал медленно опускаться на колени, крепко держа мои запястья. Осознав его намерения, я опустилась вместе с ним, чтобы не дать ему возможность начать самобичевание. — Прости меня, если сможешь. За то, что кричал на тебя во время приступов ещё тогда, у себя дома. За все те слова, что сказал тебе тогда в лечебнице. Просто я по-настоящему не осознавал, что ты пошла на этот обман ради меня. Ради моего здоровья. Но если бы ещё в нашей больнице ты призналась мне в этом, я бы, возможно, всё понял. Может быть даже я принял бы от вас с Анной помощь. Только зачем вы всё это от меня скрыли? Зачем, Дуняша? Голос его был мягким, спокойным. Только сейчас ему можно было рассказать всю правду, ничуть не страшась его гнева. Не боясь того, что он снова может… причинить душевную боль. — Мы боялись, что ты рассердишься. Что выгонишь Анну Кирилловну из больницы. А куда ей идти, особенно в те страшные для страны дни? Но не меньше всего я боялась того, что ты можешь со мной развестись. Ведь, несмотря на твой запрет, я вмешалась в твою жизнь. В твою душу. — Моя душа — это ты, Дуняша, — хрипло прошептал Михаил, заботливо поглаживая руку. — И только с тобой я хочу разделить свою жизнь. Свою судьбу… Сказав эти слова, мужчина медленно прикоснулся к моим губам, оставляя на них влажный поцелуй. Мне не надо было заставлять себя отвечать ему, ведь я всем сердцем ждала этой минуты… Поддавшись своему желанию, я радостью обняла его, желая насладиться столь приятным подарком судьбы, но внезапно одна навязчивая мысль резко вырвала меня из объятий супруга. — Ничего, если я спрошу? — Вместо ответа Миша тяжело вздохнул, явно не обрадовавшись тому, что я прервала столь желанные для нас мгновения. — Как ты узнал о дистиллированной воде? Кто рассказал тебе о ней? — Это будет звучать странно, но мне в палате под подушку кто-то подложил листы из моей истории болезни. А вместе с ней и письмо от Анны, в котором было всё подробно описано. В нём даже было указано твоё имя как человека, который тайно подменял мои склянки морфия водой. - Услышав эти слова, я тотчас догадалась, кто мог быть этим доносчиком, но решила промолчать, дабы не портить столь волнительные для нас с супругом минуты... - Письмо было без подписи, поэтому я не сразу понял, что в этом была замешана и Анна Кирилловна, и тотчас подумал на тебя. В тот момент что-то помутилось в моей голове. Я очень сильно разозлился на свою любимую. Искал по всей лечебнице, с желанием высказать тебе всё, что накопилось в душе в этот момент. Но… к счастью не нашёл. Тем самым избавив тебя от ужаса, который, правда… случился позже… Не справившись со своими чувствами, я стащил из аптеки морфий. Хотел впрыснуть его себе в уборной, но меня тотчас вырвало, едва я успел ввести себе минимального дозу. Бросив шприц, я с оставшимися склянками сбежал через потайной вход, чуть не сбив по дороге какого-то мужчину. Оставшийся вечер бродил по улицам, прятался в подворотнях, в подвалах. Ночь провёл в каморке какого-то старого дома. Даже и не припомню, как до него добрался. Где-то под утро, не выдержав, ввёл себе полный шприц украденного раствора. Решив, что тем самым избавлюсь от твоей лжи и лицемерия… Я ненавидел тебя тогда, презирал. Думал, что ты хотела моей смерти, поэтому и заменяла наркотик на воду. Я ведь по неопытности даже не ведал, что с помощью дистиллированной воды можно избавиться от морфинизма… Очнулся я уже в больнице, когда санитары принесли меня в приёмный покой… Живого, но страшно измученного собственной ненавистью. Я слушала его рассказ с замиранием сердца. Порой он напоминал мне ту историю, когда меня обвинили в краже морфия с другими лекарствами из нашей аптеки. Когда Миша искал меня по всей деревне и нашёл в церкви, которая соединила нашу любовь на небесах… Я не злилась на него. Нет. Да и грех было злиться на человека, который, осознав свои ошибки, приехал ко мне, рискуя своей жизнью. И жизнью моего маленького братишки. — Как ты узнал о том, что я в Тобольске? — осведомилась я, через несколько минут молчания. — Мне сестра, которая в том отделении работала, рассказала. Я ведь после рокового укола очень долго лежал под капельницей. Был не в себе. Не хотел никого видеть, даже тебя. Когда мне стало немного лучше, уже было поздно. Ты уехала из Углича, не оставив даже записки. И злость на самого себя просто задушила меня изнутри. Я отказывался верить в то, что собственными руками разрушил своё хрупкое семейное счастье. В течение нескольких дней думал о том, что не хочу жить, отказывался даже от пищи. От разговора с коллегами… И только когда пришло от тебя письмо, в котором ты написала, что простила меня и до сих пор любишь, я стал понемногу возвращаться к жизни. И тогда я поклялся себе, что непременно избавлюсь от морфия, найду тебя и увезу. Как видишь, желание моё сбылось. После лечебницы я поехал к тебе домой, в деревню, надеясь, уговорить твоих родителей, чтобы они отправились в Тобольск вместе со мной. Чтобы вы простили друг друга… Но там меня никто даже слушать не стал. Я не хочу огорчать тебя, милая, но они даже не осведомились о твоём здоровье… О твоей жизни… Лишь один Кирилл просил меня вернуть ему любимую сестрёнку и даже умолял взять его с собой. Дабы помочь мне отыскать нашу любимую с ним Дуняшу. Хоть и не сразу, но мне удалось добиться разрешения от твоих родителей на то, чтобы твой братишка сопровождал меня. Он даже ничуть не испугался, когда мы с ним ехали в переполненном людьми поезде. Его волновало лишь одно — смогу ли я простить ту, что рисковала своей жизнью… ради меня… — И что же ты отвечал ему? — На эти слова супруг нежно взял мои запястья, а затем вновь притянул меня к своей груди, заботливо целуя в лоб. — Я сказал ему правду. Сказал, что прощу свою любимую, даже если она откажется от своих слов и просто уйдёт. Уйдёт и не захочет ничего обо мне знать. — Услышав желанную для себя фразу, я тихо отвернулась, дабы не показывать своих слёз. Но Миша, казалось, тотчас догадался и, не произнося не единого слова, заботливо провёл большими пальцами по моим щекам, желая избавить от солёных капель. — Ты, правда, простил меня? — хрипло спрашиваю я, смотря на его спокойное выражение лица. — И больше не будешь злиться? — Не буду, милая моя. Да и как можно злиться на такую милую девочку, которая действует вопреки всем запретам? Своему страху. Наверное, надо быть глупцом, чтобы посметь обвинить её во всех грехах и приговорить к наказанию. — С этими словами Миша поцеловал мне руку, мягко погладив кожу большим пальцем. Я с упоением слушала его признания и не верила, что сегодня наступил именно тот самый день, который я ждала. О котором молилась холодными, лунными ночами. Ради которого отвергала знаки внимания всех мужчин, что жили в соседних домах. — Я люблю тебя, — тихо шепчу, нежно проводя кончиками пальцев по его идеально выбритому лицу. — И я тебя тоже, милая моя Дуняша. Ты даже не представляешь себе, насколько. После всех сказанных слов хотелось только одного — уединиться в уютном уголке с любимым и просто молчать, согреваясь лишь его тёплым дыханием. Объятьями. Слушать, как бьётся его сердце, и чувствовать его надёжную защиту… Оставшееся время мы провели на полу в объятьях друг друга. Забыв даже про то, что на улице нас ждут хозяева дома вместе с Кириллом. Нам так не хватало этих счастливых минут, что было тяжело отстраниться друг от друга. Боясь, что разлука вновь сможет повториться…***
Этот день по-настоящему изменил нашу жизнь. Спустя неделю после долгожданной встречи мы вместе с братишкой уехали в Петроград, остановившись у родителей супруга. Его батюшка с матушкой поначалу не очень хорошо отнеслись к тому, что их сын соединил свою судьбу с крестьянской дочерью. Но когда поверили в искренность наших чувств и узнали про морфинизм, то были вынуждены смириться и просто нас благословили. Единственное, что нам пришлось скрыть от них — это историю… с Ярославом. Миша был прав, когда сказал, что его родители уже не в том возрасте, чтобы принимать на себя столь тяжкий удар… Сам он никогда не говорил о нём, но иногда я замечала на его лице грусть, особенно в те дни, когда наступала годовщина тех страшных событий… В обычные дни он был весел, уделяя мне всё своё свободное время. Особенно в вопросе образования. Осенью сего года, как и было условлено, Миша помог поступить мне на акушерские курсы, тем самым улучшив мои знания. По вечерам он заставлял меня много читать и выписывать понравившиеся фразы в отдельную тетрадочку, объясняя это тем, чтобы я училась строить красивые предложения при разговоре. Кирюша тоже не остался без внимания. Не без усилий отец Михаила пристроил его в школу, в которой маленький проказник сумел даже стать лучшим учеником в своём классе, чем вызвал неимоверную радость в моём сердце… Анна Кирилловна долгое время работала на старом участке, но потом, не без помощи Миши, была переведена в Москву в родовое отделение местной больницы. Вместе с ней переехала и Марьяна с сыном, ставшая для Анны названной сестрой. Пелагея Ивановна вместе с Анатолием Лукичом отправились на фронт Гражданской войны, оставив больницу своим преемникам… Мои родители, несмотря на все мои старания помириться с ними, напрочь отказывались принимать от нас с супругом письма и помощь. Узнав о моём замужестве и жизни их сына в столице, они и вовсе отказались от нас, сделав вид, что Дуняши и Кирилла в их судьбе не было никогда… Долгие годы мы не знали, что с ними и лишь в начале тридцатых годов нам пришло известие о том, что они были… раскулачены и вместе с девочками и жестокой Евдокией высланы на вечное поселение в Сибирь… Дарья Ивановна вместе со своим мужем прожила долгую, счастливую жизнь. Их дети, несмотря на все тягости, сумели сохранить семью и дом, а Катюша даже вышла замуж за Дмитрия и уехала в Тюмень. Архип, с которым раньше мечтала построить своё счастье, бежал из Ярославской губернии на юг страны. И дальнейшая его судьба осталась неизвестной. Да меня она и не особо и тревожила… Ведь предательство его я так и не простила… Мой любимый супруг, несмотря на все домыслы своих коллег, всё же смог справиться со своим недугом. После выписки из лечебницы впрыскивание он не делал, но следы морфия, что остались в организме даже после капельницы, ещё немного напоминали о себе в виде слабости, тоскливости и худощавости тела. Но постепенно это всё прошло. И Миша даже смог вернуться к работе. А спустя годы с нами случилось ещё одно радостное событие. В нашей скромной квартире… зазвучал… детский смех. Маленькая девочка с серыми глазками наполняла нашу жизнь своим лучистым смехом и милой улыбкой. Счастливый отец день и ночь проводил возле неё, забывая иногда даже о пище и сне. Рядом с дочерью, которую мы окрестили Софией, он вновь стал тем Мишей, которого я полюбила всей своей хрупкой душой. Ради которого я пожертвовала многим, но обрела главное — его опору и защиту… Годы шли один за другим. Страна пережила не одно историческое событие, свидетелями которых мы были. Менялась политика, менялись люди. Почти каждый год мы с Мишей были вынуждены переезжать из одного города в другой, ведь его профессия врача обязывала помогать не только тем больным, которые жили в Петрограде или в Москве, но и тем, кто находился далеко. Где медицинской помощи ждать было не от кого… Лишь одно осталось неизменным в нашей семье — наша крепкая любовь друг к другу. Морфий не смог заставить меня отказаться от любимого, и каждый день я благодарила небо за то, что смогла вытерпеть все беды, связанные с этим раствором. И теперь, когда у нас на руках была маленькая дочь, мы ни разу не вспоминали о тех днях, которые пытались очернить наше счастье. Словно это был всего лишь ужасный сон, после которого мы неожиданно проснулись… Иногда, поздним вечером, уютно устроившись с супругом и дочерью возле чугунной печки в очередной временной квартире, я вспоминала ту фразу, которую сказал мне Миша в ту самую ночь, когда я с больным братом на руках переступила порог его больницы: — «В нашей жизни редко когда происходит что-то случайно». И сейчас, спустя время, смотря в его серые, ясные глаза, сжимая ручку Сонечки, я полностью понимала смысл этих слов. Всё, что с нами происходило: болезнь Кирилла, морфинизм, ссоры, борьба с местью Ярослава, было не зря. Эти события специально заставляли нас проходить долгий и тернистый путь, дабы проверить силу своей души. Чтобы понять одну единственную их суть — небо давно создало нас друг для друга. И соединила нас в тот час, когда мы оба нуждались в помощи… И это именно та «случайность», которую мы никогда не посмеем забыть…