Про город Вильнюс и его жителей

«Каждый имеет право верить». «Всё будет хорошо, — твердит Август, шагая по улице как можно медленнее, хотя всё внутри безумно хочет рвануть с места и не останавливаться до самого Маяка. — Я верю, что всё будет хорошо, что он захочет меня слушать...» И, замерев на полушаге, сам себе отвешивает звонкий подзатыльник, совершенно не стесняясь чужих взглядов. Слушать! Почему опять он должен тебя слушать? Почему ты не думаешь дать ему наконец высказаться — спустя столько-то лет, а? «Потому что я дурак, — вздыхает Август. Прячет руки в карманы и снова идёт; и всё-таки капельку ускоряет шаг. — Потому что я думаю только о том, как бы мне, прекрасному, объясниться и прощение заслужить». Так хочется верить, что хоть сейчас возьмёт себя в руки, заткнётся и сможет выслушать — и принять при этом, а не отмахнуться, как обычно. Но верить в это Август себе не позволяет. Как и в то, что Иво спустя столько лет вообще захочет с ним говорить. Когда Август переступает порог Маяка — Иво щурится на него исподлобья: ну чего, мол, ты хотел, а то сижу тут из-за тебя, а меня на Другой Стороне ждут! «Здесь тебя тоже ждут», — чуть-чуть не бормочет Август. Но догадывается: Иво лишь усмехнётся: «Ты, что ли, ждёшь?» Нет, конечно, он помнит про Дануту. Но сейчас постарается задеть как можно больнее. — Здравствуй, — шепчет Август. И выдыхает как можно скорее, пока Иво не успел его послать: — Я бы хотел поговорить. Точнее, послушать — тебя. А ты бы говорил — всё, что накипело. Если ты хочешь, само собой; если нет — я тебя не держу. И когда взгляд Иво из колючего становится неожиданно влажным — Август верит: он всё-таки не уйдёт. Больше всего на свете хочет верить. Иво сначала кричит; потом, поверив, что его и правда слышат, переходит на обычный разговор; затем и вовсе начинает шептать. Август кивает, глотая всё привычно рвущееся наружу высокомерие; иногда просит: «Подожди секунду, дай я немножко осознаю», — и Иво молчит, покусывая губу. Уж он-то умеет слышать, правда? «Так и я учусь», — огрызается на себя Август; и выдыхает: «Спасибо. Продолжай, пожалуйста». И Иво продолжает. Так боялся верить, что всё может настолько хорошо сложиться, — а оно вон безо всякой веры складывается. К концу разговора Август толком не видит Иво из-за накативших слёз. Но когда тот просит: «Можно... обняться?..» — хватает всего двух шагов, чтобы безошибочно прижать его к себе. И понять по намокающей футболке, что и он тоже плачет. — Мой мальчик... — шепчет Август, гладя его по голове. — Прости, что я был таким мудаком. Прости, что я тебя не слышал. Иво в ответ только всхлипывает — и жмётся крепче. Хочется верить, что отчим ему всё-таки нужен; ну или просто хотелось напоследок высказаться, а сейчас он встанет и... — Я... останусь на пару дней, — наконец выдыхает Иво. — Если ты не против. Я бы хотел ещё... поговорить. О многом. И Август находит в себе силы только кивнуть — потому что приходится как-то удерживать равновесие, пока земля уходит из-под ног. И когда они выходят с Маяка и Иво, заметно колеблясь, всё-таки берёт его за руку... Очень хочется верить, что теперь у них всё будет хорошо. И Август наконец-то верит. Имеет полное право.