Про город Вильнюс и его жителей

«Не защищайся». Когда жизнь подхватывает за шкирку и куда-то тащит — лучше с ней не спорить. Зря только силы потратишь на бессмысленные трепыхания: где это видано — из рук жизни свою шкирку так запросто вырвать? Да и не со зла она это делает, исключительно ради твоего же блага — или во исполнение твоих желаний. Поэтому когда Рэму вдруг предложили стать Мостом — он сначала испугался: разве подобное предлагают, разве не ты сам должен прийти куда следует и заявить, мол, возьмите меня? А потом тут же согласился, пока не передумали: глупо упускать такой шанс, если мечтаешь об этом вот уже, наверное, лет десять. Правда, не представлял, как подготовит к своему уходу Иво. Если бы не случилось всё так внезапно — начал бы говорить заранее, постепенно внушил бы мысль, что в расставании нет ничего страшного, он же уходит не навсегда, вернётся через пятнадцать лет — и всё будет как прежде... (И понимал, конечно: нет, не будет, разве могут пятнадцать лет пройти бесследно, разве они смогут не измениться безвозвратно?..) Надеялся только, что Иво не станет его избегать в эти последние дни, хотя был готов и к такому раскладу — и мысленно уже сочинял длинное-длинное прощальное письмо. Иво залепил пощёчину — и почти все оставшиеся дни напролёт то рыдал в плечо, то водил гулять по всем их любимым местам. И Рэм чувствовал себя последней сволочью, но знал: жизнь вовсю тащит за шкирку, из её пальцев не выкрутиться, а значит, расслабься и позволь течению себя нести. *** Когда жизнь решает пощекотать твоё особенно уязвимое место — нет смысл крутиться под её пальцами. Ляг, замри, дыши поглубже — и надейся, что скоро ей наскучит с тобой возиться и она... нет, не убьёт тебя, просто оставит в покое. И Рэм послушно лежал и дышал, пытаясь не обращать внимания на чужие слова, сказанные в лицо или подслушанные нечаянно, на собственные мысли, шевелящиеся в голове клубком змей, на темноту, которая целовала ледяными губами висок. Твердил: «И это пройдёт, должно пройти, однажды ей надоест игра на таком специфическом инструменте, как я, и она оставит меня в покое». И делал вид, что слёзы по щекам катятся сами собой, он тут совершенно ни при чём и ему ни капельки не больно. Конечно, эта пытка рано или поздно заканчивалась, и можно было встать, перевести дыхание, улыбнуться пошире: эй, а я остался жив! И снова пить кофе, гулять по улицам, работать свою работу и, конечно, вырезать из листов затейливые узоры. Вырезать нравилось больше всего, притом сразу начисто, без черновых линий карандашом. А уж просто рисование и вовсе не признавал: зачем делать что-то на бумаге, если можно сделать это из бумаги?.. Наверное, потому и взялся за нож, когда жизни в очередной раз приспичило поиграть. И после первой же красной полосы на предплечье она испуганно отступила; и долго не смела возвращаться. Канцелярский нож оказался ничуть не хуже всем известных бритвенных лезвий. Рэм бы не назвал это отчаянным сопротивлением происходящему. Он всё так же послушно лежал животом кверху, так же стискивал зубы и вытирал слёзы о подушку. Но в особенно удушающие моменты сжимал нож: не сразиться с жизнью, нет, а лишь немного облегчить для себя процесс её игры. А в остальном он был глубоко послушен жизни — и почти не думал о том, как хотел бы отсюда сбежать. *** Когда жизнь подталкивает: давай, сделай это! — надо взять и сделать. Ей, в конце концов, виднее. «Что ж ты с такими рассуждениями в окно не выкинешься? — сам над собой смеялся Рэм. — Разве не это она подталкивает тебя сделать?» Но каким-то образом различал, в какой момент жизнь внаглую волокла его за собой, в какой — издевательски тыкала длинным когтем в уязвимые точки, а в какие — мягко направляла. К этому кафе, например, она именно что направила — чужими разговорами, морганием светофоров, проезжающими автомобилями. И кафе Рэму понравилось: уж очень хорошо работалось на свежем воздухе, а хозяева не прогоняли, когда он уходил в работу с головой и забывал то и дело заказывать хотя бы чашечку кофе. В какой-то момент в кафе начали захаживать мальчики: то вместе забегали, брали что-нибудь с собой и уходили по одной из улиц, то кто-нибудь из них садился снаружи, пил кофе и занимался своими делами, пока не появлялся другой. Рэм предположил, что они студенты и ждут друг друга после пар; и, невольно подслушав разговоры о лекциях и преподавателях, понял, что не ошибся. Один из мальчиков казался удивительно знакомым — но Рэм ведь никогда не разглядывал его лицо, а со спины много кто на много кого похож. И всё-таки почему-то не удавалось сосредотачиваться на работе, когда в кафе сидел именно он. «Заговори с ним! — подталкивала жизнь. — Посмотри ему в лицо!» Но Рэм был не из тех, кто запросто начинает разговоры со случайными соседями по сиденьям в автобусе, местам в очереди и столикам в кафе; поэтому он молчал и наблюдал. Пока мальчик не заявился в кафе с охапкой опавших листьев. Тогда Рэм набрался смелости и буквально заставил себя спросить — очень-очень вежливо! — чем же он таким занимается. А когда мальчик обернулся — так и застыл: это же!.. А, собственно, кто?.. Но какая разница? Он сделал всё как нужно, он заговорил с этим мальчиком — а дальше пускай жизнь всё устраивает. А он будет так же плыть по её течению — и ни за что не станет от неё защищаться. Зачем защищаться от того, что желает тебе добра?.. Исключительно добра. И бинты на руках — подтверждение тому.