Home sweet home

Серое небо затянуло массивными тучами, не пропускающими тусклого света солнца. Тот же дом, у окна сидит Тилль, склонившись над бумагой. Глаза словно тают, стекая слезами на стол. Могучие загорелые руки широкими ладонями касаются листка пожелтевшей бумаги, расправляя его. Чернила под властью воли Линдеманна оставляют на бумаге вечный тёмный след в истории поэзии, слова превращаются в строки чарующего своей таинственностью стихотворения, словно цветы распускаются их темно-синие лепестки под пером Тилля. Медленные плавные движения рук завораживают своей бессмысленностью. Столько слёз он стёр ими с глаз, обычно чистых и прозрачных, как льдышки. Всеми силами старается утопить горе в красном вине, заливая жидкость в своё горло. Всё за окном будто застыло, неподвижно стоят сероватые голые деревья, даже яркая опавшая листва поблекла, теряя цвет. Наконец, чернилами была выведена подпись в конце поэмы, в которую Линдеманн вложил столько боли и терзаний утонувшего в печали сердца. Коснувшись пальцами строк, словно чтобы проверить, что чернила впитались в бумагу, Тилль закрыл глаза, по памяти читая стихотворение. Такие простые слова казались ему сейчас чем-то большим, чем просто слоги, складно записанные на бумаге. Стихотворения всегда казались ему отражением души, будто зеркало, которое видит нечто глубже, чем просто тонкую оболочку. Отложив лист, тот взял из шкафчика сигареты, делая первую затяжку. С наслаждением вдохнув дым, он окутал себя таинственной аурой. Перевёрнутый стакан с вином забытый лежал на полу, оказавшийся там из-за порыва гнева мужчины, коему принадлежала эта комната. Под покровом сумерек было закончено новое стихотворение, вовремя запел ветер бессловную протяжную колыбельную в столь поздний час. Вслушиваясь в шумы снаружи, Тилль подошёл к окну, не зная, что сегодня он в последний раз сможет так сделать. Ещё раз он взглянул на исписанную бумагу, тяжко вздыхая. Слова, посвященные кому-то, кого он так и не может найти, тому, кто сможет заполнить его сердце и душу не только алкоголем, но и чем-то другим, о чём так часто говорят счастливые улыбающиеся люди по телевизору, друзья по телефону… Линдеманн сложил руки на груди, откладывая сигарету, начиная внутренний монолог. Что-то в нём говорило, что он может быть и один, однако что-то другое кричало о том, что ему нужно спасение от этого одинокого образа жизни. Вся эта борьба жутко выбешивала Тилля, но он не мог покинуть этого поля боя, так как он и являлся им. Размеренное тиканье часов успокаивало и наводило порядок в таком тёмном месте, как одинокий рассудок мужчины, помутненный алкоголем. Наконец, он скинул с себя грязную рубашку, которую ему было слишком лень стирать. Пятна от чернил, алкоголя, крови… Этот кусок ткани хранил воспоминания юного поэта, запоминая каждую вспышку злости, каждую слезу, упавшую на пол, каждый момент пьяной радости. Сейчас эта рубашка лежала на полу, среди прочих ручек, тетрадей, обуви, джинс… Чего только не было здесь, покрытого пылью беспощадного времени, которое так и не принесло Тиллю желанного счастья. Завалившись на старую кровать, которая скрипнула под весом упавшего тела, тот закрыл очи, пытаясь освободить голову от навязчивых мыслей о своём ничтожестве и одиночестве, отражённые прекрасно в его стихотворениях, в его слезах и в этом тяжёлом по-детски горестным взглядом. Словно птица, запертая в клетке, Линдеманн бился в бренном теле, в отчаянных попытках найти своё «я», свою любовь и судьбы… Не может же одинокое существование быть целью его и без того тяжкой безрадостной жизни. Прикрыв усталые веки, он провалился в глубокое море сновидений, утонув в мирах, созданных его воображением. Полнейшая гармония души и тела, что сказать. И не знал он, что то был последний день его на земле в облике материального существа. Да, Тилль часто изменял девушкам, но не имел и представления о мести, что одна из них решит превратить в жизнь зловещий план. Проснётся он уже призраком, в панике будет искать выход, кричать и пытаться обратить внимание прохожих на свою бедную душу, но ни что его не спасет от кармы за его деяния минувших лет. . . . Воспоминания о его молодости, проведенной в глупом неведении нахлынули на Тилля, обращённого в монстра. Медленно он перевёл взгляд на Рихарда. Лицо Линдеманна озарила яркая улыбка, словно солнце далёкой надежды взошло над бушующим морем, зажигая огонёк неких сильных чувств в его нематериальном сердце, тепло разлилось по всей комнате, будто Тилль был неким нагревателем. На кровати, некогда принадлежавшей ему сейчас нежился Рихард, и Линдеманну было совсем не жалко этого дома для него. Возможно, он искал именно этого мужчину на протяжении всей своей жизни, но, видимо, судьба решила иначе. Лишила его всего, подарив многое тогда, когда он не может принять сей дар. Тилль провел рукой по тёмным волосам, и на лице Круспе появился лёгкий румянец от ощущения призрачного тепла, исходящего от могучей серой ладони. — Эх ты, Ри… — Тилль замер в ужасе понимая, что услышал звуки своего глубокого бархатистого голоса.