Артефактор. Ловушка времени

К завтраку я спускаюсь с горящими щеками и обалдевший от пережитого удовольствия. Мне кажется, всем ясно, чем мы занимались, потому что и Оливер, и Амандус щеголяют такими же румяными лицами. Заблуждения я осознаю, когда мастер подчёркивает своё недовольство, вменяя в вину побратимам пустую поленницу и некормленных подопечных. Я оглядываюсь – Корвинус сидит у миски и печально смотрит на её чистое дно. Его глаза полны вселенской тоски, а хвост лежит дохлой змейкой. Амандус бросается к нему слишком уж порывисто, и я начинаю подозревать, что происходящее в этом доме ускользает от моего внимания. По крайней мере, у моих побратимов появились тайны. Конечно, они есть у всех, но кроме наших отношений с наставником, о которых, я уверен, что они оба подозревают, я ничего от них не скрываю. Корвинус встречает густую кашу с костями и потрохами весёлым лаем, сразу нападает на варево и глотает крупными кусками, заразительно чавкая. Я едва удерживаюсь, чтобы не последовать его примеру и не запустить зубы в тёплую лепёшку, не дожидаясь остальных. Сразу после завтрака мы втроем принимаемся за столь нелюбимые хозяйственные дела. Оливер кормит гулей – я в подвал без горячечного румянца войти не могу. Амандус прибирает обеденный зал после завтрака, а я решаю проблему с дровами. Дерево словно само знает, что мне от него нужно, и я, насвистывая, складываю аккуратные чурбачки в кучку. Для середины весны промозгло и сыро, кора липнет к рукам, их придётся сушить возле очага, чтобы хоть как-то использовать их в качестве топлива. Я стаскиваю дрова в дом, отношу топор подальше. Сложно не заметить Амандуса, который ожидает меня у порога, переминаясь с ноги на ногу. – Чего тебе? – хмуро спрашиваю я, выходя во двор и ополаскивая ладони в лохани с ледяной водой. От холода перехватывает дыхание. – Поговорить бы надо, – Амандус не сводит подозрительного взгляда с окон нашего дома. – Так говори, – я отряхиваю капли с рук, а потом подхватываю кусок небелёного полотна, служащего полотенцем, и вытираю насухо. – Не хочу, чтобы нас прервали, – он кивает на еле заметную тропу к посёлку. Я пожимаю плечами и иду следом за ним. Амандус бодро шагает впереди, ловко пробирается между сплетенных ветвей, а я плетусь сзади, раздумывая, какая нужда гонит его в лес. Тропа обрывается небольшой прогалиной, на которой лежит мёртвое дерево, его толстые ветки мы уже разобрали на дрова, а вот могучий ствол ещё на месте. На нём удобно отдыхать после заготовки древесины или просто так, если собирал в округе грибы. Амандус выбирает место почище и садится на колоду, хлопая по ней ладонью. Я присаживаюсь аккуратно – не хватало ещё тешить остроумие нашего принца неуместными возгласами. Но эта аккуратность не проскользнула мимо его внимания – Амандус хмыкнул: – Ты бы хоть намазал пострадавшее место. Садишься так, словно задница у тебя хрустальная. – Может, и хрустальная. Твоё какое дело? – бормочу я, устроившись поудобней. – Зачем звал? Холодно, дует… – Хочу, наконец-то, твоего честного ответа… – он стискивает зубы и по его нежной на вид щеке прокатывается желвак. Я смотрю на него и впервые замечаю, что наш принц вырос в достаточно привлекательного парня. В нём есть порода: черты лица его тоньше и женственнее моих или Оливера, зачёсанные назад волосы открывают высокий лоб и надменные прозрачные глаза. Я не назвал бы его красивым, но определённо он запоминался. – Ты ещё не задал вопрос, я не знаю, что тебе отвечать… – Ты веришь в удачу нашего старика? – Для этого не надо было уходить от дома, – я расслабляюсь, рассматриваю набухающие почки на искривлённой липе. – Не знаю… Хочу верить, что наставник доведёт дело до конца… – И ты останешься с ним? – Амандус закусывает губу и пристально вглядывается в моё лицо. – Как и ты, как и Оливер… – Честность – не твоё достоинство, Годрик, – зло шипит он. – Неужели ты думаешь, что тебя окружают одни дураки? Я уже ненавижу ландыши, масло с их запахом стоит на полке в лаборатории. Ты, твои волосы и вся одежда буквально пропитаны этой бабской вонью! – Ты лезешь не в своё дело! – обрываю я его обличительную речь. – Правда? – он сникает. – А какое моё дело, Годрик? Смотреть, как наш «уважаемый наставник» пользуется тобой, твоей глупой влюблённостью ради своих целей? Ты хоть понимаешь, какую ценность представляешь? – Ну вот… Теперь я – сокровище, а он мой осквернитель… – пробую отшутиться я, но Амандус не оценивает шутки. – Дурак, – почти ласково произносит он. – Гарантии… Скажи мне, он хотя бы предложил тебе… Не знаю… Статус своего помощника, если уж совести не хватает оформить союз?.. – Я люблю его не за статусы, – отмахиваюсь я. – Уже люблю? – он горько усмехается. – Я надеялся, что всё зашло не так далеко. Но ничего – лекарство есть… И оно скоро подействует… – Почему ты лезешь к нам? Ты же тоже монашеским поведением не отличаешься. Дочка бургомистра… Скажешь, она приходит полюбоваться на твоё личико? Или же им любуешься ты, заваливая её в аптекарской подсобке? – Беременная она, – вдруг говорит Амандус. – Сегодня-завтра придут сваты от её папаши. Так что кнута мне и так и этак не избежать. Получу за два дела махом. – Тогда чего ты ко мне прицепился? – от удивления у меня глаза на лоб лезут. – Она – это просто прихоть, проверка моей неотразимости. Ты же не обращаешь внимания – вот я и решил удостовериться, что это не со мной плохо. А ты… Ты – дело совсем другое. Я мечтал о тебе с самого твоего появления. Вначале верил, что будем друзьями «не разлей вода», потом стал видеть тебя во снах рядом с собой… Да и что греха таить – под собой. Я спрятал лицо в ладонях, надеясь пережить неловкий момент с закрытыми глазами. – Знаешь, Годрик, мне же есть, что тебе предложить, даже если ты мнишь, что наш мастер – любовь всей твоей жизни. Партнёрство, равноправную связь. Я же богат, Годрик. Наследник большого состояния. И у моего отца куча ублюдков, которые могут продолжить мой род. Никакие эксперименты не нужны: один ублюдок наследует твой род, другой – мой. Правда, Элис со своей беременностью спутала немного мои планы, но и их можно подкорректировать… – Купить надеешься? – зло щурюсь я. – А хочу этого я, ты спросил? А, может, меня устраивает роль игрушки Салазара?! – Уже Салазара? Значит, и правда я опоздал. Но всё-таки подумай, Годрик. Нам повезло с наставником в одном, но его мораль… Ты знаешь, почему его преследуют колдуны из валлийского клана? Ты не первый ученик в его постели, Годрик. Я сам захотел учиться у него… Да-да-да, я выбрал его ещё в семь лет. Поэтому я знал, к кому попаду… – Так, может, ты не меня приметил, а его? Амандус расхохотался: – Э нет, но и не собираюсь молча наблюдать тебя в череде очередных. Я не так спесив, как он. Он поднялся с бревна, потирая застывшие руки. – Я приму тебя, даже если он выбросит. Давай возвращаться – я сказал всё, что собирался. Да, и в следующий раз не трать на нас Сонные Чары, просто скажи, что вы с ним запираетесь: мы с Оливером тоже не против «сладкого». И ещё: не хотел тебя огорчать, но на Бельтайн мы уезжаем в Линдид. Я сдаю экзамен на подмастерье. Мы снова станем равны, потому что, я вижу, высший статус ударил тебе в голову, полностью выбивая оттуда и здравый смысл, и твой гениальный артефакторский разум! – И напоследок немного фирменного яда… – засмеялся я, хотя на душе скребли кошки. Амандус, сам того не ведая или же, наоборот, прекрасно понимая, разбередил в ней старую рану. А если и правда это всего лишь блажь? Очередной мальчик, молодое тело, свежее мясо? Что, если сказанное мастером – просто приманка для простодушного влюблённого глупца? – Не хмурься – появятся морщины, – Амандус останавливается, дожидаясь, когда я его догоню, внезапно льнёт всем телом, и его губы лишь на краткое мгновение прижимаются к моим. И тут же он отскакивает, изворачивается, как лиса, и сверкает белоснежной улыбкой. – Это подарок на долгую память! Он бежит обратно к дому, сбивая на ходу капли с нижних веток и хохочет. Я плетусь позади и злюсь, и меня гложет любопытство, во что ещё вляпался наш принц. Амандус словно видит будущее: вечером к нам в дом является бургомистр собственной персоной. Нас, всех троих, выгоняют в ночь, а из окон ещё долго льётся громкая перебранка. Оливер с искренностью, лучше всего говорящей, насколько ему надоели выходки побратима, хлопает Амандуса по плечу и предрекает: – Если по твоей вине разразится война, я задушу тебя подушкой. Чтобы уже никто не мучился: ни ты, ни мы. Зараза ты, неугомонная зараза! Мы успеваем основательно околеть прежде, чем делегация покидает наш дом, и наставник, кипя от ярости, зовёт нас обратно. Амандус получает несколько подзатыльников, сильно выкрученное ухо и последнее предупреждение. Он слишком «стар», чтобы выставить его из учеников, но после экзамена мастер грозится его вытолкать взашей и никогда не вспоминать о своём «учительском позоре». Однако спустя несколько дней случается нечто, что доводит Салазара до состояния, когда он готов убить подопечного собственными руками… Начало положило письмо. Отцовская сова, блекло-серая неясыть по кличке Алора, приносит послание, тон которого тревожит меня больше мимолётных поцелуев Амандуса и его придурочных поступков. Ах да, мастер обещает бургомистру, что наш побратим женится на опозоренной им девушке сразу после получения согласия на то его отца. Итак, письмо. Во время своего обучения я как послушный сын писал отцу. Нечасто, но старался, чтобы он не подумал плохого о наставнике, выбранного им, поэтому некоторые моменты нашей кочевой жизни ему были известны. Наверное, умолчать я решил лишь о своих чувствах, болезни, приставаниях побратима, денежных затруднениях наставника… В общем, о половине всего, поскольку об экспериментах и болоте, полном трупов, я не мог рассказать тоже. Взрослея, я начал осознавать, что самые важные для меня люди – отец и братья – стали кем-то абстрактным. Кем-то, кому приятно написать о своих успехах, но даже в голову не придет говорить о чём-то личном. И ни разу мы не сталкивались за эти четыре долгих года, больше похожих на вторую жизнь. И я бы обрадовался встрече, хотя и переживал, не разочарую ли, но категоричность, с которой отец требовал свидания, говорила лучше всего – произошло нечто серьёзное. От последних фраз меня прошибает пот – чувствуется, он недоволен, хоть я и понятия не имею за что. *** И это увидание, как бы я его не страшился, всё-таки состоялось спустя декаду. Странно видеть кавалькаду чужаков, въезжающую в тесный дворик нашего не самого большого дома. Мужчины помоложе практически стягивают отца с жеребца и помогают войти внутрь. Я внезапно понимаю, что за столь короткий срок он стал совсем дряхлым. Среди сопровождения я вижу знакомые лица. Кажется, этот служил конюхом, а этот – носил на кухню воду, но самым удивительным оказывается, что я стыкаюсь нос к носу с собственным братом, и слова застревают у меня в горле. Только глупая улыбка ползёт по губам. И вроде бы он был совсем взрослым – занимался с мечом, ездил на охоту, участвовал в рисковых вылазках – но я гляжу и едва-едва узнаю его. Черты лица Игнатиуса огрубели, приобрели неожиданную им твердость. И если он был единственный из нас, кто пошёл лицом в мать, то теперь это сходство затерялось. Он порывисто обнимает меня, и я с удивлением вдруг понимаю, что времена, когда он возвышался надо мной, давно прошли. А я этого и не заметил. Я обнимаю его в ответ, и словно возвращаюсь в счастливые времена моего детства, когда моим миром был замок и бескрайние леса и поля вокруг него. Тогда я не думал, как удержать кого-то от убийства, как выжить, сохраняя последние гроши, и чем накормить побратимов, если я пожалею кролика-подранка. Я научился убивать, чтобы не быть убитым. Ну и волшебство, ставшее моей второй натурой. Я с упоением вдыхаю запах конского пота, уксуса и дублёной кожи, глажу ладонью по спине, защищённой стёганым доспехом, и отстраняюсь, чтобы предстать перед отцом. – Ну здравствуй! – Изокрейтис Гриффиндор передаёт оруженосцу меч и с хлопком кладёт свою длань мне на плечо. Его глаза, такие же голубые, как и мои, в окружении глубоких морщин улыбаются. И вроде бы не стар, а чувствуется, с ним что-то не так, как ещё крепкий с виду дуб внутри весь источен древоточцами. – Здравствуй, отец! – Я склоняю перед ним голову, как полагается послушному сыну. И жалею лишь об одном – не успел надеть отличительные знаки подмастерья. Мне хочется, чтобы он увидел, каких успехов я достиг. Отец столь же порывист, как и брат – он с силой притискивает меня к себе, ерошит волосы и шепчет: – А вырос-то! Не козявка! – Он толкает меня кулаком в плечо, поворачивает голову к брату и хохочет, показывая поразительно белые и крепкие зубы. – А раньше его на спине Василиска теряли! – Я рад приветствовать вас, лорд Гриффиндор, под крышей моего дома, – Салазар, ради гостей облачившийся в мантию, отороченную горностаем, прерывает нашу семейную идиллию. И я отчётливо вижу, что отец стискивает зубы и сходятся над переносицей его кустистые брови. – Здравствуй! – выдавливает Изокрейтис, и это усилие очевидно не только мне – наставник не скрывает удивления, но терпеливо ждёт продолжения. – Подите прочь! Все прочь! – командует отец, не спуская горящего гневом взгляда с Салазара. Повинуются все, кроме брата, рука которого недвусмысленно ложится на рукоять меча. – Поговорим? Лорд Слизерин кивает, широким жестом творит из воздуха такой же трон, как у него самого, и приглашает сесть за стол, пока я и побратимы быстро собираем нехитрый ланч. – Потрудись убрать отсюда лишние уши, колдун… О семейных делах я посередине улицы не кричу... – отец протягивает руку за кубком – в свете горящего камина ярко-кровавой искрой блещет рубин Гриффиндоров – и одним махом выпивает предложенный эль. Повинуясь настороженному взгляду наставника, Оливер и Амандус исчезают незаметно, как ночные тени ранним утром. Хотя то, что их не видно, не означает, что лишних ушей в доме стало меньше. Дом тонет в тишине. И лишь сквозь неплотно прикрытые двери со двора доносятся ржание лошадей, немного чудаковатый говорок прибывших и звон сбруи. А оба лорда: Гриффиндор и Слизерин – сидят и смотрят друг на друга так, будто между их взглядами идёт кровопролитный поединок. – Годрик, тебе тоже лучше уйти. Как же, если – я же по ним вижу – стоит мне шагнуть за порог, или мои родственники, или любимый человек окажутся в мире Теней?! И исход будет зависеть от быстроты заклинания или оружия. – Нет! Я останусь, – в конце концов, я уже не ученик, который должен безоговорочно повиноваться учителю. – Как знаешь… – Изокрейтис достаёт из-за пазухи мятый пергамент и протягивает его Салазару. У меня перед глазами всё плывёт – ведь не может же, в самом деле, письмо быть написанным почерком Амандуса?! Мастер берёт его с ледяным спокойствием – я вижу, как его взгляд скользит по строчкам, а на лбу и у крыльев носа проявляются жёсткие складки. – И? – пальцы отца отбивают ритм на столешнице. Он зол. Он очень зол. – Что скажешь, колдун? – Есть ли смысл оправдываться? – тон наставника вежлив и холоден, но под ним, как под бронёй, прячется растерянность. – Или я должен? – Значит ли это, что написанное здесь – правда? – Лицо отца багровеет, его кулаки сжимаются. Он постарел и болен, но вид у него по-прежнему способен наводить страх. У меня подгибаются колени, и я сажусь на край лавки, закусывая губу. – Да, – выдыхает Салазар, в упор глядя не на злящегося Изкрейтиса, а на меня, будто это я спрашиваю у него ответ на нелицеприятные новости. И я верю, что никакой я не очередной мальчик в его постели – у равнодушных людей нет такой нежности во взоре и чувство вины их не гложет настолько, что заметно даже магглам. Отец вскакивает с места и меряет шагами пространство перед очагом, сапогами топча узорчатый коврик. Он забывает о болезни и немощи. Ему уже не требуется поддержка оруженосца – злость придаёт нужные силы. – Выходит, я оказался в дураках, когда доверил тебе… Тебе, магу с кристально чистой репутацией, собственного сына?.. Я ехал сюда, чтобы украсить твоим телом самое высокое дерево! Выпустить тебе твой гнилой ливер за то, в кого ты превратил моего сына, мою надежду, что род Гриффиндоров прославится не только воинами, но и волшебниками! Прославится… Уже прославился… – отец издаёт безрадостный смешок, от которого меня бросает в дрожь, – … шлюхами! – Что мешает тебе сделать то, за чем ехал? – склонил голову Слизерин. – Только мальчика не тронь – не ему платить за мои прегрешения. – Он уже заплатил – теперь каждая шваль может плюнуть в его сторону и назвать подстилкой. Где же тогда была твоя честь, колдун, когда ты ославил его на весь мир?! – Отец! – прерываю я разошедшегося родителя. – Ты совершаешь ошибку! – Ошибку?! Молчи! О твоей сейчас речь! Юнец! – Кулак отца закачался перед самым моим носом. – Ты думаешь, что так будет всегда? Что ты нужен ему? Как бы не так! Как только твои прелести поистрепаются – он найдет себе игрушку помоложе. А ты останешься за воротами! – Но он нужен мне! – не знаю, откуда что взялось, но я шагаю к застывшему, как изваяние, Салазару и вцепляюсь ему в плечи, готовый отстаивать его перед всем миром, а не только перед разгневанным Изокрейтисом. – Тем хуже… Видит Таранис, если бы мне было доступно ваше, магическое, оружие, я испепелил бы вас в этой хибаре! Уж лучше похоронить вас обоих, чем смотреть, как о сына вытирают ноги местные забулдыги! – Есть зелье… – подаёт голос Слизерин, но отец только машет рукой – гневная буря вымотала его. Он добредает до трона и грузно оседает на нём. – Всё гораздо сложнее… – Игнатиус достаёт из кошеля на боку бутылочку тёмного стекла и отмеряет в кубок пять капель снадобья. Отец морщится, но пьёт. И продолжает, но гораздо спокойнее: – Так что вместо отмщения я требую у тебя, лорд-колдун, обещания. Впрочем, от тебя, Годрик, я жду точно такого же… Мы с наставником киваем почти одновременно. – Обещайте мне, что у рода Гриффиндоров будет наследник! – Торжественность момента подчёркивает удар по-прежнему мощного кулака по столу. – Что род не прервется. – Клянусь своей магией! – глухо говорит Салазар, и невидимая сила спешит скрепить произнесенную клятву. На безымянном пальце Салазара появляется терновый венец свежего шрама. – Я не понимаю! Почему ты требуешь этого от меня? Есть Игнатиус. Есть Кладиус. И они не опозорены постыдными связями. – Ты – мой наследник, Годрик… – Но почему? – Не перебивай, мальчишка! Почтению, я смотрю, ты так и не научился… Игнатиус бесплоден, а Клаудиус… Клаудиус мертв. – Не верю! – На мой вопль со двора врываются отцовские воины, на ходу вынимая оружие, а со второго этажа буквально скатываются побратимы. Оливер держит обнажённый меч, а пальцы Амандуса искрят едва сдерживаемой магией. И застывают, поскольку угрозы нет. – Мне жаль, сын, – отец по-королевски поднимается, а скорее, сходит с трона – при челяди он снова держит осанку – и приближается. Его сухие губы легко касаются моего лба, а крепкие мозолистые ладони мягко сжимают мои запястья. – Но тебе придётся мне пообещать… – Клянусь… – я пытаюсь улыбнуться, но губы дрожат. Отец стягивает с пальца перстень главы и надевает на мою руку прямо поверх свежего шрама. Я даже не пробую её одёрнуть – слёзы застят глаза. Он снова целует меня, обнимает – как медведь заломал – и идёт к выходу. Игнатиус подходит лишь для того, чтобы преклонить передо мной колени. – Ты обещал… Я стою посреди зала сам, и тихий голос Игнатиуса звучит у меня в ушах. Наставник проводит гостей. Со двора несутся лязг оружия и лошадиное ржание, но голос отца всё перекрывает: – Смотри! Ты поклялся, лорд Слизерин, и пусть тебя накажет твоя ворожба, если ты солгал! И уже не вижу, как кавалькада, взметая дорожную пыль, несётся прочь от домика колдуна, затерявшегося на самой окраине невзрачного посёлка. *** С уходом Изокрейтиса Гриффиндора в доме на время воцаряются тишина и молчание. Но ненадолго. – А расскажи мне, мой дорогой ученик, как долго ты переписываешься с лордом Гриффиндором? По виду нашего принца, по-рачьи пятящегося назад, я точно могу сказать, что он ни капельки не сожалеет о содеянном. Если Амандус и планировал ответ, то он его забывает сразу: кнут в руках наставника – веская причина забыть не только ответ, но и гордость, коей, по моему мнению, у наследника достойного рода чересчур много. Амандус перестаёт даже делать вид, что ему всё нипочём, и бежит в нашу спальню. Мне слышно, как гремит черепица, когда он вылезает из окна и топает по крыше пристройки. Салазар и не думает догонять, он выходит из домика в нашем сопровождении и посмеивается, глядя на петляющего, опасающегося заклинаний в спину Амандуса и на сверкающие подковы на его щеголеватых сапогах. – Посмотрим, как долго ты будешь бегать… – говорит ему вслед Салазар, отбрасывая в сторону не пригодившийся кнут. На поблажки я бы всё равно не рассчитывал – лорд Слизерин никогда не забывает унижений. *** Поездка в Линдид, которой меня пугал Амандус, проходит без происшествий. Правда, сидеть и лежать нашему интригану больновато, хотя мы извели все заживляющие мази, какими владели, но, надо сказать, защитил своё звание Амандус великолепно. Он поразил комиссию не только глубиной знаний, но и прекрасно поставленным голосом и манерами – одна из волшебниц даже напрашивалась к нам в гости: молодой зельевар – лучшая проверка сваренным им омолаживающим зельям. Вот хоть смейся, хоть плачь, а стоит Амандусу задержать взгляд на женщине, как она не мыслит без него своей дальнейшей жизни. А лёгкая хромота добавила ему флёра страдальца, что в глазах некоторых дам (особенно из высшего света) сродни глотку Амортенции. Наверное, это и играет свою роль: сразу после присвоения Амандусу статуса подмастерья, наставник заговорил о свадьбе, тем более, что у дочери бургомистра пузо лезет на нос. Амандус всячески сопротивляется, пробует выболтать себе отсрочку, ссылаясь на невысокое происхождение невесты. Но мастер быстро охлаждает разговорчивого принца звонкой оплеухой и злой тирадой: – Сначала сунешься, а потом не знаешь, что с этим делать? Э нет, хвостом перед девушкой мёл, вот теперь и отвечай за содеянное. Бургомистр сказал однозначно: не будет свадьбы – он тебе твой корень узлом завяжет, а если поймает тебя, похабника, то ещё и на месте его дочери побываешь. И огонь сопротивления у Амандуса сразу гаснет: одно дело приобрести плохую репутацию (если правда о его деньжищах и высоком положении), а совсем другое быть подкарауленным и покалеченным на всю жизнь. А бургомистр ради единственной дочери ещё и не на такое способен. Мастер долго тянет со свадьбой – всё же он не хочет ломать жизнь Амандусу, поэтому счастливая невеста в церкви очертаниями походит на булочку с вареньем. А в оборках из кружев она напоминает торт в белой сахарной глазури. Церковь украшена лентами и цветами, подружки невесты завистливо провожают Амандуса заплаканными глазами. С дочерью бургомистра никому из них не соревноваться. Невеста будто бы этого не замечает. Её румяное лицо безмятежно счастливо, а вот жених похож на ворона, который ждёт окончания битвы, чтобы полакомиться мертвячиной. Оливер не озвучивает этого, но по его неодобрительному взгляду заметно: такая чопорность побратима не радует. К тому же Оливер верит, что все беды на себя Амандус навлёк сам. Наш рыжий побратим слишком практичен, если можно так назвать влюблённость в магглу. Он долго выбирал Давинну, узнавал о её семье и о репутации, чтобы не гулящая и трудолюбивая, а уж потом, когда ничего предосудительного за девушкой и её семьёй не нашлось, влюбился. Покидая церковь вслед за молодожёнами, Оливер внезапно фыркает и выпаливает: – Не к добру! Увы, его нехитрая фраза словно становится пророческой. Ночью, а скорее даже под утро мы, упившиеся вином и элем, не сразу понимаем, отчего кто-то орёт под окнами и тарабанит в дверь. Салазар, торопясь затащить меня в свою комнату, ставит слишком мощную защиту, поэтому ни войти, ни выйти из дома без его ведома не получается. Я едва расталкиваю его, утомлённого молодым любовником и возлияниями, чтобы он снял заслоны. За дверью обнаруживается Амандус в пятнах крови и в далеко не молодожёнском настроении. Элис рожает. Даже сонный и всё ещё злой мастер не отстаёт в скорости облачения. В доме бургомистра отнюдь не праздная суета: тазики, окровавленные тряпки – всё то, что я пытаюсь выбросить из собственной памяти. Амандус вцепляется в нас с Оливером клещом и не отпускает. Его губы дрожат, сам он словно помешанный – то натыкается на мебель, то порывается куда-то бежать. Вопли роженицы доносятся и до нас на первый этаж: каждый вскрик добавляет встревоженному Амандусу ещё капельку безумия. Мы пытаемся отвлечь его набором дурных и абсолютно недействительных утешений, а наставник с боем пробует пробиться наверх – с его запасом зелий можно вылечить и находящегося на краю гибели человека. Однако на его пути становится дородная дама в боевито топорщащемся чепце и с кулаками, упёртыми в крутые бока. Если бы леди Пуффендуй не отлучилась по семейным делам, то мы бы, конечно, повоевали, но приходится отступить. Наставник садится рядом с Амандусом, жестом прогоняя Оливера, прижимает плачущего мужа к своей груди и укачивает словно маленького. Бой с повитухой стоит Элис жизни. Об этом мастер не устаёт повторять бургомистру и той самой дородной даме, боевитость которой давно сошла на нет. У неё слёзы и сопли ручьём – из-за её дурацких принципов оборвалась одна жизнь и чудом горластая девчушка, дочь нашего принца, не последовала за матерью. Амандус не может оторваться от ребёнка, он разглядывает её с таким пристальным вниманием, что становится немного не по себе – будто он выбирает ингредиент для зелья. Одной малышке нет ни до кого дела: она самозабвенно мяукает и сжимает крошечные кулачки. Амандус остаётся жить в доме бургомистра. Во-первых, наш домик не расширяется, а ютиться Оливеру и Амандусу в одной конурке, вроде бы, и не по статусу. Да и оставить дочь на попечение магглов, а почему-то он уверен, что малышка унаследует его волшебный дар, он не хочет. Собранный и отстранённый, он успевает и организовать похороны, и найти кормилицу, и успокоить горюющего отца. Бургомистр ловит каждое слово нашего принца и кроме как сыном не зовёт. Единственная слеза, скатившаяся из ледяных глаз Амандуса, пришлась к месту и упала на гроб с телом его жены. Остальное время он сосредоточен, и если бы не кормление, он бы не выпускал кроху Мадлен из рук. Даже пелёнки он меняет собственноручно, отгоняя слуг резким: «Сам!» И всё же он находит время на нашу скромную церемонию. Да она в подмётки не годится свадьбе Амандуса, но мы надеемся провести брачную ночь с лучшим результатом, чем смерть одного из нас. На нашей свадьбе собираются лишь те люди, которых хотим видеть мы: леди Пуффендуй, Бродерик, Оливер со своей невестой и Амандус. Ни отец, ни Игнатиус даже не отвечают на приглашение, которое я им отсылаю. Но это не сравнить с ощущением свободы, с осознанием – мы можем принадлежать друг другу не под покровом ночи, таясь, словно совершаем постыдное, а на законных основаниях. Правда, меня не покидает чувство, что Салазар мне чего-то не договаривает. Да, в его взоре я вижу нежность, радость, но в нём же таится и изрядная доля беспокойства. Для гостей припасено несколько бутылок бургундского, а мясо косули, добытое мной, главное блюдо на праздничном столе. Мы обходимся без тортов и цветов, но от этого первый супружеский поцелуй не становится горше. Нас поздравляют и ни для кого не диковинка, что мы с Салазаром – пара. На моё удивление наставник усмехается и пожимает плечами: – Не такие уж мы и великие скрытники… К ночи все домочадцы исчезают: леди Пуффендуй и Бродерик возвращаются к себе, а Амандус забирает Оливера, якобы, подтянуть в зельях перед предстоящим экзаменом. Да и, как говорит Амандус с первым после похорон смешком, Оливеру не мешало бы привыкать к ночным побудкам, а ему отоспаться. Мы остаёмся вдвоём, ну ещё и гули в подвале, но их в расчёт никто не берёт. *** И я ни с того, ни с сего робею. Даже взгляд боюсь поднять на собственного супруга. Гложет стыд, что все прекрасно понимают, какому занятию мы посвятим остаток ночи и добрую часть примыкающего к ней утра. Салазар чувствует мою нерешительность, его объятия на несколько прекрасных минут словно закрывают меня от всего мира, а потом я сам притягиваю его для поцелуя. И брачная ночь отличается от множества других ночей тем, что мы принадлежим друг другу, не таясь, не стискивая зубы и не гася стоны, которые могут потревожить побратимов или соседей по таверне. В воплощении всех давно лелеемых фантазий мы умудряемся сломать стол и долго хохочем, не в силах остановиться. Вернуть столу его первоначальный вид – дело щелчка пальцами, но результат таких занятий смешит до слёз. Я впервые нахожу, что кричать от наслаждения ни капли не стыдно, наоборот, ты словно сливаешься с миром, делишься с ним собственным счастьем. Под утро мы перебираемся в спальню, по ходу опробовав и купальню, и коврик возле очага. Вернее, облюбовали мы коврик первым, а измазавшись в саже, как два трубочиста, продолжили уже в купальне. Иногда мне кажется, будто мой супруг боится выпустить меня из рук, опасаясь: я могу исчезнуть, а вместе со мной и он истает туманной дымкой. Первые лучи солнца застают нас в спальне. Я дремлю, развалившись на развороченной постели в чём мать родила, а Салазар, набросив на плечи халат, черкает в пергаменте, сражённый очередной идеей. Как его мысли ещё способны думаться, не знаю: я напоминаю себе собаку, которой не хватает либо пинка в бок, чтобы сдохнуть, либо еды и воды, чтобы с горем пополам подняться на лапы. И всё равно, как бы ни был он поглощён своим занятием, он бросает на меня мимолётные взгляды, и тогда на его узких губах змеится улыбка. Завтракаем мы холодной олениной и кислым морсом, а потом снова ищем удовольствия в объятиях друг друга. От таких упражнений я вспоминаю о небольшой склянке, которую мне тайком подарил Амандус – определённые места жжёт и припекает, словно каленым железом. Салазар ревниво суёт нос в содержимое баночки и даже хмурится, но потом так увлекается намазыванием пострадавших мест, что прихожу я в себя у стены купальни, задыхающийся и почти полностью обессиленный. И мой супруг, посмеиваясь над хрупкой молодостью, снова утягивает меня в кровать. Я теряю счёт поцелуям и объятиям, а какое за окном время суток – тайна за семью печатями. Салазар приносит в комнату поднос с вином и жёлтыми полупрозрачными от готового пролиться сока грушами, я уже предвкушаю томное ничегонеделание рядом с ним, но всё спокойствие уходит со стуком в дверь. Салазар преображается в считанные минуты: исчезает утомлённый страстью молодожён, а вот наставник и всемогущий волшебник появляется. Он спускается вниз, а я лениво перетряхиваю свою одежду, неспешно забираю волосы в хвост, не забывая позёвывать и потягиваться – тело тяжёлое от истомы. До возвращения супруга я даже умываюсь и, глядя в окно, сжёвываю грушу. Кстати, о ней я после жалею. Салазар приходит угрюмым и насупленным. Он бросает мне плащ и короткое: – Пойдём! Вот так заканчивается романтика первой брачной ночи. Дальше происходящее я запоминаю вспышками. Словно я снова окунаюсь в тот кошмар с болотом, полным трупов. Овраг, заросший огромными, с меня ростом сорняками: полынь, лопухи, ядовитый вех и чертополох. Вонь тухлятины, которая забивает даже ядрёный полынный запах. Туши лошадей вперемешку с телами всадников. И вымпел, до неузнаваемости обезображенный выплеснувшейся на него кровью, на срубленном древке. Я смотрю на разложившееся тело, почти полностью скрытое под ковром из личинок и жуков, и не могу узнать в нём родного отца. Даже рыжие с проседью пряди волос, его волосы, кажутся мне чужими. Я почти верю в это, но взгляд утыкается в разрубленного льва. Доспех со львом Гриффиндоров – как отрезвляющее зелье для горького пьяницы. Игнатиус лежит неподалёку, его я узнаю по мечу, отцовскому мечу, доставшемуся старшему сыну. Горе, огромное, подобно ледяному морю, захлёстывает с головой. Я словно захлёбываюсь в нём и безропотно иду ко дну. Салазар отвешивает мне оплеуху, но и она отрезвляет на время, а потом снова меня настигают отчаяние и боль. Умирать самому – теперь я могу сравнить – легче, чем смотреть на смерть других. Из оврага я выношу только меч. Салазар о чём-то спрашивает, но я не в состоянии не то чтобы сложить слова во фразу, даже мысли покинули мою голову. Супруг решает за меня, и за это я ему искренне благодарен: он магией углубляет овраг, и вскоре над местом гибели последних членов моей кровной семьи красуется курган. Желудок словно стискивает рукой злобный великан – груша давно потерялась в лопухах на месте гибели, а ничего другого втиснуть в него не выходит. Даже воду я сплёвываю, не в силах проглотить. Мэр Хогсмидбра порывается устроить погоню за душегубами (и это больше реверанс в сторону наставника, чем попытка помочь мне), но резня, лишившая меня отца и брата, произошла в отдалении от главных торговых трактов. Никто не видел, с кем сражались погибшие, да и сам срок стычки весьма расплывчат: трупоеды и погода сильно изуродовали мёртвые тела. Домой мы возвращаемся в молчании. Я ступаю на порог нашего дома и лишь после этого меня прорывает: я отбрасываю меч, который вертел в руках весь путь, падаю на колени и заслоняю ладонями лицо. Водопад слёз всё равно просачиваются между пальцами. Меня не трогают: побратимы и супруг передвигаются по дому бесшумно, будто тени. Слёзы иссякают быстро, я смываю их остатки с лица в поилке для лошадей, и возвращаюсь в нашу спальню. Салазар молча наблюдает, как я собираю вещи: смену белья, упаковываю крупы и немного денег, долго разыскиваю кресало… Его ладонь накрывает мою, дрожащую, окутывая нужным мне теплом. – Я еду с тобой. Он пробует не приказывать, но повелительные нотки всё равно просачиваются в его несколько сложенных слов. Я киваю, может, это выглядит безразлично, но я правда благодарен ему за сочувствие. – Даже не думай меня отговаривать, – продолжает Салазар, вероятно приняв мою глубоко спрятанную благодарность за равнодушие. – Будешь прогонять – не уйду. Серьёзность его намерений топчется у крыльца. Золотисто-гнедая кобылка, легконогая, судя по узким бабкам и стройным ногам, игривая, всё норовит дёрнуть повод, косит тёмными глазами и всё пробует на зуб: узду, коновязь, край лохани. Для себя Салазар взял мерина – из предложенного он лучшее, хотя масти он невообразимой – словно трёхцветная кошка. Но зато спокоен и уравновешен – не тянет и никуда не рвётся. Оливер обещает присмотреть за домом, но на его честность Салазар не рассчитывает, и лаборатория с личной комнатой наставника обзаводятся ограничивающими барьерами. Почему всё так? Мы же волшебники, не так давно мастер отправлял меня к наставнику Джию и при этом использовал пространственный коридор, а не тащился верхом или, не приведи Мерлин, пешком в неведомую даль. Мне кажется: всё заключается в его уверенности – некоторое отлучение от дома пойдёт на пользу, ибо что способно развеять печаль, как не тяготы странствий? Я оглядываюсь на наш осиротевший домик, на опечаленного, что для меня ново, Корвинуса, и немного поникших побратимов и ослабеваю узду. Лиса (да, я так назвал свою лошадь) мотает головой и срывается в лёгкий галоп. Салазар пришпоривает мерина, лучше я не буду упоминать его имени – обхохочешься, и несётся следом за мной. Пыль клубится под копытами. На горизонте тают Хогсмидбра и наш домик.