Артефактор. Ловушка времени

Эксперимент захватывает меня с головой. Да, в нём больше непознанного и загадочного, чем известных величин, но всё это затягивает стремительно и крепко, как наше болото очередное свежее тело. Ибо нет ничего непознаннее, чем это самое человеческое тело. Надо сказать: наставник чересчур близко принял к сердцу мою возможную смерть и теперь его буквально пожирает мысль, ибо невозможно, чтобы сама Мать Магия не оставила лазейку на такой случай. Он одержим идеей перенести плод из одного носителя в другой. Действительно одержим: он почти не спит, я силком заставляю его поесть, и у него покрасневшие глаза от непрерывного чтения. Он постоянно раздражён, что вынужден отрываться ради насущных дел от эксперимента всей его жизни. Наставник нам это подчёркивает, словно мы виноваты в его заботах. В конце концов, большая часть повседневных дел ложится на наши плечи. Впрочем, пока в болоте не прибавляется тел, мы рады и этому. Если я ждал внезапного и скорого прорыва, то вот тут меня постигает разочарование: эксперимент в самом его начале и из-за недостатка базы приходится тыкаться во все версии, подобно слепым щенкам. Да и пока ничего не выходит. Я доволен, хотя своё дурное настроение мастер срывает на мне: ингредиенты подготовлены не с должным усердием, пергамента купил недостаточно или просто у меня слишком счастливое лицо, как для человека, увлечённого экспериментом. Я не обращаю внимания на его придирки – это неимоверное счастье находиться рядом с ним, наблюдать за ним, дышать с ним одним воздухом. Запоминать, как он хмурится, пачкая пальцами в чернилах собственные губы, отчего становится похожим на баньши, которую изображают детишки на Самайн, как резко чёркает в свитке, иногда в сердцах отбрасывает перо и, думая о чём-то своём, смотрит в одну точку, подолгу застывая в неудобной позе. Меня не заботит роль подмастерья в его трудах и по совместительству няньки: разрешение, хоть и редко, просто касаться его – уже сама по себе награда. Я вряд ли осмелюсь признаться ему в тех чувствах, часто обуревающих меня, но кажется, он и без слов понимает всё тайное, что растёт в моей душе. За этими занятиями проплывает остаток осени и зима. Результатом потерянного, как считает наставник, времени становятся несколько лечебных зелий для разрешения от бремени, что добавляет занятости Амандусу и денег в нашу общую казну. Плавно течёт весна: она полновластно входит в свои права, начинается новый год. Оливер уже не просто гуляет – в один из дней он представляет мастеру своё увлечение. У увлечения такие же пламенные волосы, подобно его, голубые, цвета незабудок глаза и россыпь золотого песка на носу и щеках. А ещё улыбка, оттенённая ямочками, и задорный смех. Лорд Слизерин не слишком доволен – девушка не обладает даже крохой магических способностей и кроме прочего, из простой крестьянской семьи, где детей гораздо больше, нежели доходов. Вначале его отношение обижает всех нас – кроме Оливера, который, по моему наблюдению, ничего и не замечает, но со временем мы понимаем, почему наставник не спешит осчастливить нашего побратима. Вложить в него столько усилий, а потом смотреть, как он губит свои таланты, становясь простым крестьянином или ремесленником, бессмысленно. И это если не принимать в расчёт чувства, которые есть у него для каждого из нас. Но соглашается просить её руки у отца семейства при одном условии: Оливер женится лишь тогда, когда сможет стать подмастерьем. И так понятно, что наставник просто тянет время, но рыжий покорно соглашается, как и семья девушки. Потому что ни тот, ни другие не могут обойти запрет мастера. За этими хлопотами весна переходит в лето. Эксперимент набирает обороты. И только мой экзамен подмастерья не даёт возможности полностью отрешиться от действительности и исчезнуть в глубинах лаборатории. И вот день, который казался таким далёким, уже маячит впереди в самом ближайшем будущем. – Мы завтра уезжаем с Годриком в Линдид. За старшего остаётся Амандус, – объявляет за ужином лорд Слизерин, и моё сердце в ответ заходится дробным стаккато. – И присмотрите за Бродериком – леди Хельга едет с нами. Наверное, из-за того, что мастер говорит «едет», я и готовлюсь к долгой дороге – упаковываю смену белья и еду, полирую меч, прячу в стратегических местах деньги. Но реальность превосходит все ожидания: наставник решает путешествовать порталом и мои приготовления, в общем-то, оказываются лишними. Линдид встречает нас мелким, заунывным дождём, непереносимым зловонием и людской озлобленностью: не раз и не два я хватаюсь за меч, осаждая не в меру ретивых возниц и сброд, шатающийся по ухабистым, узким улочкам. Здесь приходится быть начеку: мне кажется, что из сумрачных подворотен на нас косятся недобрые взоры человеческого отрепья, готового перерезать нам глотки за медную монету или обрывок меха. Я шарахаюсь от каждой тени и то и дело проверяю, на месте ли остались те жалкие гроши, которые взял с собой. Наставник усмехается, глядя на мои потуги: сам он горделиво идёт, выбирая наиболее чистые места, удерживая руку леди Пуффендуй на сгибе своего локтя. Я слабо представляю, где мы находимся, но дышать стараюсь через раз и не ходить под окнами, чтобы не попасть под поток нечистот, льющийся прямо на головы прохожим. Магический щит спасает от пятен сомнительного происхождения на одежде и теле, но приятней от этого не становится. Вскоре мы сворачиваем в проулок, который местные «ночные бабочки» используют для оказания услуг, и, не глядя на людей, получающих свою долю удовольствий, проходим дальше, в самый тупик, где под облезлой вывеской ютится малоприметная дверь. Невольно вспоминаются рассказы отца, который пребывал в шоке ещё спустя неделю после посещения города. Но слышать – это одно, а увидеть своими глазами… Иногда лучше услышать. – Наконец-то, – вырывается у леди Хельги, вероятно, шокированной, как и я, разгулом человеческих пороков. – «Дырявый котёл». И день на дворе им не мешает. Бесстыдство. От её тирады у меня начинают подрагивать руки: искоса брошенный взгляд успел выхватить самые горячие сцены, и я невольно вижу то на месте одного, то другого себя. Ко внутреннему убранству странно применять слово «грязно», будто бы и его можно испачкать о неприглядную обстановку таверны. Даже почти полный мрак не способен скрыть шествующих вальяжно крыс, пятнистые, как коровья шкура, столы и лавки и кубки, давно потерявшие свой первоначальный вид – в гравировку набилось слишком много старого жира и копоти. Единственное светлое пятно таверны – это полный угольев и пепла очаг. На вертящемся сам по себе вертеле жарится какая-то зверюга, в которой я, часто промышляющий с побратимами охотой, не могу опознать никого съедобного, но от неё приятно пахнет мясом, перебивая запахи табака, немытых тел и старого перегара. Леди Хельга прижимает к носу платок и тихо бормочет: – Хорошо, что нам только пройти. Человек за стойкой не просто грязен – чёрен, как выходец из костра друидов. На закопченном лице видны лишь кустистые брови и сверкающие белки глаз. Волосы и уши его скрыты под войлочной шапкой, давно потерявшей нормальный цвет. Одежду в такой тьме даже не разглядеть. И, наверное, меньшее, чего бы мне хотелось, это остаться в «Дырявом Котле» пообедать. Задняя дверь таверны ещё крохотней входной, а уж пятачок перед глухой стеной и вовсе хочется забыть и не вспоминать никогда. Магическая улочка мало чем отличается от маггловской. Может, только тем, что снующие туда-сюда люди одеты в мантии, а в небе плотной стаей кружат совы. А так всё то же: грязь, сточные канавы и нечистоты, в лужах которых часто сидят попрошайки, покрытые экзотического вида нарывами и язвами. Чем ближе становится цель нашего путешествия, тем сильнее у меня дрожат колени, в животе крутит, словно во мне кто-то ворочается, пытаясь улечься поудобней. Во рту стойкий привкус чего-то кислого, и от каждого шага подташнивает. Лорд Слизерин под руку с леди Хельгой ныряют в узкий проулок. Я следую за ними, но вдруг останавливаюсь и обмираю: над обшарпанными строениями и убогими лачугами возвышается великолепное здание, украшенное лепниной и позолотой и выглядящее, как только что распустившаяся роза среди засохших стеблей дикой травы. От неожиданности я раскрываю рот и не могу оторвать взгляда от изящных линий и мягкого сияния. Мастер окликает меня несколько раз, пока я не прихожу в себя и не спешу догнать своих спутников. Мы поднимаемся по широченной лестнице, не торопясь. Наставник чинно раскланивается со знакомыми, перебрасывается фразами ни о чём, но нигде долго не задерживается, и уже через четверть часа мы входим в богато изукрашенный портал. Леди Хельга расправляет плечи, и в её осанке проглядывается почти королевское достоинство. Никто даже не доверяет нам открыть чеканные двери: надменный лакей в изумрудной мантии с золотым сутажом приставлен специально для этого. Внутри царство хрусталя, фресок и гобеленов. Всё роскошно. Роскошно, но как-то неуютно, пусто, и для меня чрезмерно. Я ловлю свой недоумевающий взгляд в полированных бронзовых зеркалах, целая вереница которых закрывает оштукатуренную стену. В них я, как и все остальные люди, приобретаю сияние неземного создания, а лицо, лишённое мелких недостатков, вроде следов от прыщей, морщин и пробивающейся щетины, поражает нездешней красотой. Немногочисленные девушки крутятся возле них, позабыв о цели своего визита. Большинство из них пополнит ряды повитух и целительниц, если, конечно, смогут оторваться от зеркал. Посередине огромного холла, ныне буквально запруженного людьми, стоит статуя Мерлина в три человеческих роста с вытянутой вперёд рукой, в которой зажат его знаменитый посох. Она одновременно грандиозна и ужасна. Кажется, будто бы золотая длань указывает на тебя, одного из всех присутствующих, безмолвно вопрошая: «Это ты, мелкий негодник, поставил меня здесь на потеху толпе?». Но похоже, что только я обращаю внимание на золотого монстра, а остальные сидят на его постаменте, обложившись свитками и книгами, и что-то бормочут в пространство. В основном, это такие же, как я, соискатели на звание подмастерья. Человеческое бормотание наполняет зал гулом, словно пчелиный рой лепит новые соты. Время от времени над толпой звучит чей-то голос, усиленный заклинаниями, и тогда объявленный, сразу белея до мелового цвета, собирает свои вещи и бредёт к лестнице, чтобы назад уже не вернуться. Для наставников в холле установлены кресла, а экзаменуемые ютятся везде, где только можно, вплоть до пола. На счастье, долго нам ждать не приходится: мастер ловит какого-то мальчишку, который крутится тут же, разнося напитки старшему поколению, и уже скоро под сводами зала звучит моё имя. На этот раз белею я – я буквально чувствую, как отливает кровь от лица, а в глазах пляшут надоедливые чёрные мошки. Ладонь наставника ложится на моё плечо и тихий шёпот, слышимый в этом гуле только мне одному, подбадривает и не даёт окончательно пасть духом. Второй зал, где предстоит защищать звание, гораздо меньше и построен по принципу римских амфитеатров. Только вместо зверей и гладиаторов – ученики, а вместо зрителей – суровые экзаменаторы. Я застаю приговор, объявляемый моему предшественнику, и от него мне становится совсем не по себе – парень, старше меня года эдак на два-три, едва сдерживает слёзы – в звании подмастерья ему отказано. Причём сделано это так, что мастер, сопровождающий парня, чуть ли не выпрыгивает из мантии от злости и жажды расправы над нерадивым учеником. Я даже боюсь представить, что ждёт бедолагу за порогом. Хорошо, если просто кнут или палка… Мелкие служки быстро выпроваживают парочку наставник-ученик, и всё внимание судей обращается к нам. Лорд Слизерин проводит леди Хельгу к посетительским местам, а сам занимает кресло позади. Расслабленный и благодушно настроенный, он улыбается, слегка приподнимая бровь в намёке на иронию. Мне не понятно его веселье – меня самого трясёт от напряжения и в голове роятся мысли, что если я не получу звания, то лучше не возвращаться назад, не позорить наставника, а просто покончить с собой где-нибудь в подворотне Линдида. Там всё равно такая грязь, что меня ещё долго не отыщут. Если отыщут вообще. – Я смотрю, досточтимый лорд Слизерин, вы решили ускорить обучение своего ученика?.. – Мужчина угрожающего вида, сидящий прямо, или вернее сказать, сразу надо мной, чуть подаётся вперёд и усмехается, демонстрируя зубы, остриём и блеском соперничающие с волчьими. – Ну-с, начнём… Вопросы и просьбы сыплются со всех сторон. Я едва успеваю закончить ответ на один вопрос, как сразу задаётся другой и из совершенно иной дисциплины. Не скажу, что они сложны – просто такое их изобилие немного сбивает с толку. В какой-то момент, когда мой язык уже начинает заплетаться, и в речи проскальзывают оговорки, но ещё не критичные, тот самый мужчина угрожающего облика останавливает поток вопросов лёгким взмахом руки. – Я вижу, что общую теорию вы знаете… м-м-м… ученик Гриффиндор, но мне хотелось бы увидеть и практическое применение ваших знаний… «Только не зелья… Только не зелья…» – крутится в голове, но, увы, высшие силы сегодня просителей не принимают. Меня озадачивают демонстрацией Чар Левитации, трансфигурацией пергамента, лежащего на столе, в птицу и выявлением яда из трёх предложенных зелий. С первыми двумя заданиями я справляюсь, почти шутя: стол плавно взмывает в воздух и также мягко становится обратно, ворон, недовольно каркнув, облетает зал и тихо планирует уже свитком пергамента на пол, откуда я призываю его Манящими Чарами. А вот три флакончика вызывают у меня нервный смешок и детское желание их просто разбить. Я откупориваю их по очереди, взмахами ладони гоню воздух над горлышком к своему носу и принюхиваюсь. Странно, но зелье в первом флаконе пахнет также, как обычное Укрепляющее – мне ли его не знать, если мастер Джию спаивал не раз после плавки металлов, второе – это зелье Сна-без-Сновидений – я уверен. А вот третье… Его аромат такой сладкий и насыщенный, что просто слюнки текут, как хочется отпить хоть глоточек. Я без сомнений указываю на третий флакон. На этом экзамен заканчивается. Я не верю собственным ушам, когда нам объявляют, что моё прошение на звание подмастерья удовлетворено. Из горла рвутся вопли дикой радости, но, конечно же, я не могу опозорить наставника ребяческим поведением, поэтому широко улыбаюсь, пытаясь хоть так показать счастье, переполняющее меня. На прощанье тот самый мужчина с грозной внешностью пожимает руку мастеру и понижает голос: – Очень жаль, Салазар, что ты не хочешь взять ещё пару учеников. Есть несколько перспективных ребят, но их наставники… Если не произойдёт чуда, то это будут очередные загубленные таланты… – Прости, Октавиан, я не могу облагодетельствовать всех талантливых детей – мне на это не хватит сил. Я предлагал тебе построить школу, набрать учителей и обучать всех, у кого есть магический дар. Ты не захотел сам. – Хотел. Но не смог доказать министру Амбридж необходимость этого. Ты же знаешь, каким упёртым и твердолобым он может быть. Особенно, когда дело касается денег. Если бы ты вынес рассмотрение вопроса на Совет Чистокровных… – А вот этого уже не могу я, Октавиан, с некоторых пор я в нём не состою… – Очень жаль… Вот грамота твоего подмастерья. Береги его, Салазар, сильный парнишка тебе достался. Надеюсь, и остальные будут ему подстать. – Не сомневайся! – улыбается лорд Слизерин и, подхватив под локоть леди Пуффендуй, движется к задней двери. А за нами уже следующая пара претендентов… Стоит нам только пройти в очередную комнату, как Хельга предлагает, сияя, словно новенький кнат: – По-моему, блестяще сданный экзамен надо отпраздновать! – Обязательно! – подхватывает мастер. – Только давайте закончим все дела. Не хотелось бы возвращаться сюда снова. В результате половина дня проходит в неуютных комнатах Министерства. Как я понимаю, леди Пуффендуй сражается за своего сына и его наследство, а наставник помогает. Когда, наконец, мы выныриваем из этой удушающей атмосферы позолоты и хрусталя, день уже догорает. Последние его отблески раскрашивают убогую магическую улочку в богатые цвета, но, пожалуй, это всё, что тут можно назвать богатым. Мастер быстро находит приличную таверну и по тому, как заискивающе хозяин предлагает нам две комнаты и ужин в них, я понимаю, что лорд Слизерин тут частый гость. Мы ужинаем в нашей комнате, смеёмся и пьём вполне неплохое вино, как для обычной кислятины. В голове приятно шумит и хочется откинуться на пёстрое одеяло и от всей души потянуться, сбрасывая с себя раковину ученика. Я, наконец-то, взрослый. Почтение к мастеру и леди, естественно, никуда не девается, но я уже могу разговаривать с ними наравне, а не отмалчиваться в уголке, как раньше, только потому, что так положено ученику. – Я думаю – пора ложиться… – с этими словами леди Хельга покидает нас, желая доброй ночи. А я, в конце концов, интересуюсь, обязательно ли нам было оставаться в городе, если на перемещение требуется всего несколько минут. – Да, обязательно, – брови наставника удивлённо приподнимаются. – Я не смог бы сделать то, что хотел. И прежде, чем я уточняю его желания, он опрокидывает меня на кровать, целуя покоряюще и властно. – Мне нравится такое поощрение… – успеваю прошептать я перед тем, как полностью отдаться неумолимой страсти. Наверное, если бы мы были простыми людьми, то никому в таверне в эту ночь поспать бы не удалось. К утру моё горло уже не может исторгать из себя ничего, кроме хрипов и сиплых стонов, а ровно сесть… что ж… это из разряда подвигов. Салазар сжаливается надо мной: в его походной шкатулке полно пузырьков с разными зельями. Он собственноручно намазывает пострадавшее место заживляющей мазью, отчего я прячу пышущее жаром лицо в подушку и стараюсь не слушать ехидные подначки своего любовника. Но ровно в это утро и продолжается наш разговор, начатый почти год назад. Салазар сидит на постели в халате, накинутом на голое тело, а я, пристроив голову и обняв обеими руками его колени, лежу рядом и жду, когда перестанет печь в пострадавшем во время этой бурной ночи месте. Его рука почти невесомо водит по спине и ягодицам, отчего по мне маршируют мурашки. Но сменить эти касания на что-то более страстное не хочется – на сей раз я действительно вымотан. – Наверное, мне пора спросить, что ты решил? – наконец, прерывает затянувшееся молчание Салазар. – Насчёт чего? – мне хорошо: жжение почти не чувствуется, а монотонные поглаживания навевают дрёму. – Насчёт нас, Годрик. Но я тебя предупреждаю, есть только два варианта. Первый: ты остаёшься со мной. И в качестве моего подмастерья, и в качестве моего спутника… От этих слов я подбираюсь. Мне почему-то кажется: сейчас я услышу что-то крайне неприятное, если не сказать хуже – неприемлемое для меня. – Спутника? – переспрашиваю я. – Любовника. Вершина того, что ты мне сможешь предложить. В ответ на это я получаю крепкий шлепок по заду. – Не перебивай старших… – почему-то смеётся он. – Никаких манер… Я предлагаю тебе именно спутника. Спутника жизни. Хочешь, назови это партнёрством. И всё будет официально. Естественно, при заключении партнёрства нам придётся принять и его отрицательные стороны… – Какие? – не думаю, что когда речь идёт о вопросах жизни и смерти, кто-то вспомнит о шлепке. А зря! Вторая ягодица получает второй, отчего я поднимаю гневные глаза на лукаво улыбающегося Салазара. – Надо напоить тебя зельем, укрепляющим память. Сказал же – не перебивай! – Легко сказать! Речь-то о моей жизни… – бурчу я, потирая саднящие места. – И о моей, если ты ещё не заметил, – он запечатлевает лёгкий поцелуй между моих лопаток. – У партнёрства есть только одна отвратительная, на мой взгляд, сторона: и ты, и я обязуемся обзавестись наследниками. Иначе по прошествии пяти лет контракт становится автоматически недействителен. А эксперимент ещё в самом начале и сколько продлится – год, два, десять – никто сказать не сможет. – Ты говорил о двух вариантах… – я свой выбор сделал, но мне хотелось иметь хотя бы иллюзию выбора. – Второй: я найду тебе нового наставника, кто развивал бы твой дар артефактора, и ты переходишь или под его опеку, или возвращаешься домой, к отцу, и становишься вольным слушателем. Но никаких отношений между тобой и мной в этом варианте не предвидится. Ты волен выбирать… – И когда я должен озвучить свой выбор? – У тебя есть только это утро. Но учти… – Салазар стряхивает меня с коленей и, запахнув халат так, словно он прячется от всего мира за его шерстяными полами, отходит к окну, за которым давно разгорается рассвет. Первый рассвет моей взрослой жизни. – Учти, что я не отпущу тебя, если ты решишь остаться со мной, как и не пущу обратно, если решишь уйти. Так что выбирай… Я соскакиваю с кровати, подхожу сзади и обнимаю его напряжённое тело, прислоняясь щекой к колкой ткани. – Я уже давным-давно решил… Разве я бы спешил сдать экзамен, если бы сомневался в своём выборе? – А как же Амандус? – А что с ним? Он – мой побратим. В каком-то смысле семья, но вряд ли ему светит стать моим любовником даже на одну ночь. – Почему? Он давно на тебя зарится… – Салазар поворачивается ко мне. На фоне розового неба в золотистых лучиках солнца темнеет его горбоносый профиль. – Даже пробует обойти мои прямые приказы… – Я не хочу! – отрезаю я, отлипая от наставника и становясь с ним рядом. – Я отношусь к нему не более чем к надоедливому младшему брату. За своё признание я получаю нежный поцелуй в висок и мимолётное объятие. Всё хорошее слишком быстро заканчивается. И эта ночь тоже прошла. Пора возвращаться домой. Дома нас ждут с нетерпением побратимы и Бродерик, которому, по-моему, совершенно неинтересны материны заботы, а вот историю о сдаче экзамена он слушает, раскрыв рот. Вечером мы даже устраиваем маленький праздник, и мастер забывает нас выругать за наше чрезмерное внимание к вину. Он сам немного пьян, потому что под заунывный вой, который у нас должен изображать балладу о похождении бравого рыцаря, он вытягивает из-за стола леди Хельгу и принимается лихо отплясывать вместе с ней. Мы поддерживаем их танец хлопками, притопами и шутками. Успокаиваемся мы далеко за полночь. И леди Хельга вместе с Бродериком остаются ночевать у нас, заняв комнату наставника. Сам он спит в нашей, на моей постели, а я ючусь рядом с ней на узком лежаке, трансфигурированном из какой-то ветоши. И Оливер, и Амандус предлагали расширить свои кровати, но по поджатым губам мастера я вижу: лучше вовремя отказаться от этих предложений. Что я и делаю, якобы не желая стеснять своих побратимов. На следующий день я выслушиваю сначала Оливера, который мне клянётся, что тоже постарается сдать экзамен досрочно, а потом с точно таким же поводом подходит и Амандус. Однако время течёт, понемногу гаснет лето, а я не вижу особого рвения ни у одного, ни у другого. Оливер занят своей невестой, если так её можно назвать – никто их до сих пор и не обручил. А Амандус с головой ушёл в исследования свойств какого-то недавно найденного им растения и теперь всё старается приспособить его в лечебных зельях. Мне кажется: Амандуса больше задевает мой статус, более высокий по сравнению с его. Поэтому он стремится доказать, что не экзамен делает волшебника сильнее, а его открытия. Что ж, в этом мы тоже можем посоревноваться. На моём счету несколько заклинаний и амулетов с использованием сугубо трав и древесины – местные жители даже притащили мне двери магистрата, чтобы я защитил главу города от посягательств заблудших магиков и шарлатанов. Каждый занимается своим делом и, кажется, не обращает внимание на то, что происходит с нами. Мастер не хочет выставлять наши отношения напоказ, а посему я только изредка ночую у него, предварительно усыпив побратимов и всегда возвращаясь в свою постель с рассветом. Мне мало этого, но я жду, когда же Салазар созреет для того, чтобы дать больше. Иногда мы так успеваем соскучиться, что едва заперев дверь лаборатории, конечно, если в ней нет Амандуса, бросаемся друг на друга. За вереницей колб и реторт на верхней полке находится маленький пузырёк, в котором с тех самых пор хранится масло с нежным запахом ландышей и с обезболивающим эффектом. За его наличием Салазар следит зорче, чем за собственным экспериментом, я втихомолку потешаюсь над этой его чертой, однако сам иногда заглядываю, не закончилось ли, не прогоркло ли – в конце концов, масло для моей задницы предназначается. Лаборатория – это место, где нас не тревожат, но мы не занимаемся любовью все дни напролёт – Салазар одержим не только моим телом, но и собственными открытиями. Но наши исследования медленно, но верно упираются в тупик. И становится ясно, что нужно применить совсем иную тактику, если, в конечном счете, мы хотим успешного окончания этого эксперимента. Мы погружаемся в теоретическую часть исследований. Арифмантика, Древние Руны, Целительные Чары – в ход идёт всё, но ни одна отрасль магической науки не может обеспечить все аспекты удачного завершения опыта полностью. В один из дней, когда за окном плавно кружат первые в этой осени снежинки, а сквозняки воют по углам голодными волками, я и предлагаю то, что всем образованным магам – а за основу я взял мнения побратимов – кажется неимоверной ересью. Я предлагаю объединить чары, зелья и артефакты. Мой расчёт примитивен до безобразия: зелья для того, чтобы оставить на этом свете обеих матерей, чары – облегчить переход из одного лона в другое и артефакт – защитить магические потоки, которые пронизывают собой всё вокруг, неважно может ли это источать силу или нет. В отличие от побратимов мастер не смеётся: он внимательно смотрит на меня и еле заметно кивает. Но по остекленевшему взгляду видно, что мысли его уже витают где-то далеко отсюда. Обдумав мою идею, он соглашается, подкрепляя своё согласие поцелуем, который, по моему мнению, заканчивается слишком быстро. Работа кипит так, как не кипел ещё не один котёл в моей жизни, а взорванных у меня на счету немало. Зелья лорд Слизерин находит достаточно быстро – всё же сказывается обширная опытная база, если так можно назвать загубленные им души. С чарами тоже более-менее понятно. А вот артефакт – никак. И словно витает идея прямо в воздухе, но схватить её за хвост мне не удаётся. Я делаю пробные амулеты, но они чересчур слабы, чтобы послужить той роли, которая им отведена. И вроде бы неудачи должны сломить моё упорство, заставить остановиться, а мне кажется, что внутри меня только разгорается ещё больше азарт и какой-то, согласно моим мыслям, неприсущий мне кураж. Нужно доказать наставнику, что он не зря тратил на меня своё драгоценное время и ещё более драгоценные знания. А, кроме того, сорвать с этих крепко сжатых губ скупую похвалу, столь редкую за последний год. И поэтому каждая неудача перетекает в следующую и следующую ступень. И вот-вот, я почти дотянусь до заветного приза, как всё приходится начинать заново. Мы меняемся местами. Теперь уже я сижу над свитками, расчерчивая и рассчитывая, что-то мастеря, а он наблюдает за мной, иногда помогая по мелочам и утаскивая особо понравившиеся амулеты себе. Мол, зачем добру пропадать. Мы втихаря посмеиваемся над его запасливостью, но не раз и не два я выковыриваю из отбракованных амулетов камни и сплавляю использованные металлы. Но всё равно эксперимент топчется на месте, как полусонный медведь. В один прекрасный день, когда за окном завывает февральская вьюга, швыряя в стены нашего убежища мелкие зёрна серой снежной пыли, моё терпение иссякает: я бросаю всё и, не убрав за собой ни инструментов, ни материалов, выхожу из дома. Шквальный ветер на мгновение ослепляет меня холодом, стараясь сорвать зимнюю мантию и унести вдаль, за невидимый горизонт. Руки сразу немеют, и я сую их в карманы, садясь и нахохлившись на старой колоде. Вьюга воет с остервенелостью волков, но сквозь неё доносится чей-то зов. Словно кто-то там, за пеленой снега и ветра, тихо шепчет моё имя. Да так, что нет возможности противостоять. И я бреду, спотыкаясь о смёрзшуюся рытвинами землю, куда-то в посёлок, а потом дальше, в Древний Лес. Безоружный, замёрзший до деревянного состояния, я беззащитен перед любой тварью, которая надумает сделать меня своим обедом. Но к счастью, мне встречается не голодное чудовище, а магический костерок, висящий между небом и землёй и Келлар, балующийся тем, что пересвистывает злой ветер звуками искусно вырезанной флейты. – Здравствуй, – он перестаёт играть и, изящно подогнув передние ноги, усаживается прямо на тонкий слой ледяной крупы, чтобы подкинуть в костерок, весело разбрызгивающий вокруг искры, пучок сухих трав. От огня пахнет летом и магией. – Ты давно не приходил. – Был занят, – я усаживаюсь рядом, почти прислоняясь к лоснящемуся лошадиному боку. Земля на удивление тёплая, и я быстро согреваюсь. – Знаю, воевал за жизнь… – я вздрагиваю, испуганно глядя в мудрые глаза кентавра. Он понимающе усмехается, снова приникая к своему музыкальному инструменту. – Мы не вмешиваемся в дела людей… – Кстати, – его улыбка становится почти человеческой, и я на секунду забываю о вечности, наблюдающей из глубин его зрачков, – у меня есть для тебя подарок… Из котомки, набитой травами, мне на колени падает камень. Сложно даже предположить, что это – просто кусок породы грязно-сине-серого цвета. Но вряд ли Келлар дал бы мне ненужный обломок скалы, поэтому я благодарю его так вежливо, как умею. За что получаю ещё одну улыбку. – Я прошу только... – кентавр поднимается с земли, – когда надобность в нём отпадёт, верни его нам. Я обещаю, ещё не зная, что можно сделать из этого неприглядного осколка, в котором не чувствуется магии. Огонь гаснет, вьюга снова набирает обороты и мне приходится возвращаться обратно, чтобы не окоченеть окончательно. По дороге домой меня так и подмывает выбросить бесполезную каменюку в жалкое подобие снега и забыть и о ней, и об обещании, данном кентавру. Но отогревшись у огня и выпив горячего грога, я уже совсем по-другому смотрю на странный обломок. Во-первых, я неправ, думая, что в нём нет магии – наоборот, дикая и необузданная, она вихрится внутри, грозясь выплеснуться в любой момент. А во-вторых, камень оказывается сапфиром, точнее, сплошной сапфировой массой. Не утруждая мозги особыми расчётами, я сажусь гранить его кабошоном. Монотонная работа, от которой отдыхает голова, и мысли витают где-то далеко, точно уж не здесь. Овальный камень, всё больше приобретающий сходство с обычной галькой, по-прежнему остаётся неприглядным и сероватым. Чтобы уже разом покончить с ним, я берусь за кусок войлока, натирая бока моего творения до зеркального блеска. Этот этап работ, увы, ещё более скучен, чем предыдущий, и на время я просто отрешаюсь от окружающего мира. – Годрик, ты обедать будешь или твоё творчество лучше усваивается на голодный живот? – я хлопаю глазами – передо мной стоит Оливер и усмехается. Мой живот, словно услышав, речь идёт о нём, издаёт такую трель, что сразу становится ясно: одной огранкой и полировкой сыт не будешь. – У нас в гостях Хельга, так что приведи себя в порядок, – предупреждает он и исчезает за дверью. Я горестно вздыхаю и только теперь рассматриваю своё детище возле пламени свечи. Нет, камень не стал внезапно прозрачным и васильковым, но он оказался ничуть не хуже – на поверхности гладко отполированного кабошона сверкает голубовато-белая звезда, сияющая дюжиной лучей (21). Я едва дожидаюсь конца ужина, чтобы поэкпериментировать с магией звёздчатого камня. Но застольный разговор наставника и леди Хельги немного усмиряет это желание. Лорд Слизерин заинтересовался тем, куда мужчин пускают в самую последнюю очередь – в комнату к роженице. И то – лишь для того, чтобы он принял своё родное дитя и нарёк его приготовленным именем. Поэтому никто из нас и понятия не имеет, как рождаются дети. Нет, конечно, мне доводилось видеть роды лошади или отёл коровы, ещё в отцовском замке, но связать это и появление человеческого младенца мне не приходит в голову. А теперь, когда наставник, забывая о недопустимости подобных бесед при отроках и женщине, выспрашивает подробности у леди Хельги, заставляя её чаще прикладываться к кубку с вином, чтобы скрыть румянец смущения, мы невольно проникаемся этой темой. Однако слушать теорию из уст женщины хоть и неловко, но интересно: все эти схватки, воды и родильные стулья. Только для нас интерес общего плана, а вот мастер на этом не останавливается и почти прямым текстом напрашивается посмотреть, как происходит на самом деле. Ответом ему служит поражённое молчание всех нас, и только Бродерик, считающий наши разговоры скукотищей, увлечённо чавкает. За годы ученичества мы, конечно, давно привыкли к чудачествам наставника, но ещё долго мусолим эту тему перед сном в общей спальне. Несколько дней мы лишь поглядываем на мастера, стараясь предугадать, удалось ли ему уговорить леди Хельгу или он отступил от своего желания. Угадать не удалось, но за ужином три дня спустя после памятной беседы лорд Слизерин объявляет, что он, да ещё и со мной в качестве горничной, отправляется приобретать опыт повитухи. Хорошо, Оливер не успел хлебнуть эля, потому что Амандус поперхнулся жарким и ещё долго откашливался, убирая свою спину из-под ладоней посмеивающегося мастера и Оливера, который откровенно доволен, что идти не ему. Поверьте мне, я совсем не горю желанием так тщательно изучать весь процесс разрешения от бремени. Но когда наставник говорит собственному подмастерью заветное слово «надо», остаётся, поклониться и ответить: «Слушаюсь, мой господин!» Я всё ещё надеялся избежать незавидной участи первопроходца, но как оказалось, зря. Быстрокрылая сова приносит нам записку во время завтрака. Я никогда не видел, чтобы лорд Слизерин собирался настолько стремительно: он выскакивает из-за стола, не успев съесть ни крошки, выдёргивает меня, ещё сонного – я не ночевал в своей постели, а посему клевал носом и ёрзал на твёрдой лавке – и тащит наверх, к спальне. Там он швыряет мне ком тряпья, фиал с зельем и шипит, чтобы я не возился. Тряпьё оказывается женской одеждой, немного поношенной и провонявшейся потом. Я и так, и сяк пытаюсь натянуть непривычную мне вещь, но камиза шилась на кого-то, кто обладает намного меньшей комплекцией, хотя меня ни мускулистым, ни толстым назвать нельзя. – Годрик! Да выпей ты это дьяволово зелье! – прикрикивает наставник, отчаянно шурша тканью. Я отхлёбываю из крошечного, не больше моего указательного пальца, флакона, и задерживаю дыханье: под кожей словно что-то ползает, а внутренности пузырятся, плавятся и снова застывают. Я, кажется, становлюсь ниже ростом и гораздо мельче, потому что моя одежда вдруг виснет на мне как на огородном пугале. В избытке чувств я хватаюсь за грудь и не могу сдержать вскрика – под пальцами прощупываются упругие холмики женских грудей. Я холодею от страха и тут же хватаюсь за другое стратегически важное место. Пусто! Лучше бы меня лишили половины сердца, чем... Руки трясутся, пока я стаскиваю с себя штаны, задираю рубаху и обмираю: ничего дорогого мне не видно. Зато есть клубок волос, разделённый розоватой трещиной, куда я запускаю пальцы, отказываясь доверять своим глазам. – Не хочу! Не может быть! – верещу я дурным голосом, нащупав влажное отверстие вместо маленького «Годрика». К горлу подступает ком. – Годрик, что ты делаешь? – я разгибаюсь, путаюсь в рубашке, стараясь прикрыть свой срам, но запутываюсь в спущенных штанах и просто валюсь ничком на пол. И в довершении всего камиза накрывает меня с головой, оставляя на виду лишь голый зад. – Можно поинтересоваться, чем ты занят?! – окрикивает незнакомый грудной голос. Хорошо, что лорд Слизерин не видит моего смущения. Едва оторвав руки, прижатые к груди, я стараюсь прикрыть филей подолом, вытаскивая его из-под собственного тела и при этом совершая невообразимые движения перевёрнутого на спину жука. – Годрик! Вылезай немедленно! – орёт наставник не своим голосом, и я, повинуясь, поднимаюсь на ноги. И застываю с отвисшей челюстью. Лорд Слизерин исчез, уступив место дородной матроне в пёстром платье невообразимой расцветки и в криво надетом чепце. – Хватит ощупывать незнакомую деву! Нас ждут! Одевайся быстрее! Я кое-как натягиваю непривычные тряпки на чужое для меня тело. Ткань упрямо застревает на нехарактерных мне, настоящему, выпуклостях. И это вызывает у мастера раздражённое шипение, к которому примешивается и изрядная доля ревности. А дальше мы почти бегом несёмся через весь посёлок, к дому торговца шерстью, чья жена занята производством на свет шестого или седьмого их отпрыска. В доме царит суета. Муж, уже изрядно выпивший, глушит жутко вонючую дрянь прямо из глиняного жбана. А вокруг носятся женщины с кровавыми тряпками, полотенцами, котлами с горячей водой, не замечая монотонно напивающегося хозяина. Должно быть, внешность мастера внушает всем уважение – нас без лишних просьб проводят наверх, где в дубовом кресле с тазом под ногами извивается женщина. В искажённом мукой лице не заметно радости материнства. Между её ног на коленях стоит леди Хельга и командует хорошо поставленным голосом: – Тужься… толкай… Мне уже дурно от витающего в воздухе амбре крови и экскрементов, но в довершении всего серая от ужаса служанка вручает мне таз с водой и кивает на рожающую. Мол, отнеси ей. Я ещё успеваю подойти ближе, волоча неподъёмную посудину, но тут мой взгляд падает ниже, где между широко расставленных ног виднеется окровавленная дыра, из которой вылезает нечто бледно-синюшное в ошмётках плоти и сгустках крови. Комната внезапно кружится перед глазами, и я падаю, ещё чувствуя, как на меня выплёскивается тёплая вода… На этом эмпирическая часть моего познания процесса деторождения завершилась. Очнулся я уже в своей постели с мокрой тряпкой на лбу. А наставник ещё долго подшучивает надо мной, спрашивая, а как же я буду рожать, если ему удастся эксперимент? И хотя я понимаю, что рожать-то я как раз и не буду, но всё равно меня невольно передёргивает от ужаса. И в кошмарах я вижу себя с расставленными ногами и окровавленной дырой между ними. Впрочем, мастер быстро меняет тактику: после очередного видения я отказываюсь впервые от любовных утех с ним. И ему это не нравится. Время – это загадочная субстанция. И движение его тоже не поддаётся никакому анализу. Вроде бы только началась зима, метели и нехарактерные для нас снегопады, как опять поют соловьи в зарослях дикого шиповника и трубят единороги, возвещая о начале брачного сезона. Вместе с расцветом природы набирает обороты и наш эксперимент: зелья, которыми заведует мастер, становятся всё стабильней, а мой амулет, обрастающий рунами, мелкими камнями, расположенными по строго просчитанной системе, всё эффективней. Удача валится на голову внезапно: с камнями, где за ток крови отвечает вулканическое стекло, амулет не работает, а стоит его сменить на рубин, как магический фон меняется так кардинально, что я даже не верю собственному счастью. И только успевает закончиться весна, как в очередной эксперимент обе собаки, и носящая, и принимающая, остаются живыми. А главное, в живых остаются и два ещё не родившихся комочка, которые спустя неделю появляются на свет без осложнений и трудностей. Двое слепых, попискивающих созданий вызывают бурю восторга практически у всех, начиная от Бродерика, который почти селится возле собачьей семьи, и до Амандуса, восхищающегося результатом такого сложного процесса, как перенос содержимого чрева, больше, чем симпатичными щенками. Только у собаки-матери детишки не вызывают ничего, и спустя неделю после рождения она попросту исчезает. Безвозвратно. Малышей приходится откармливать вручную. На какое-то время два смешных создания перетягивают на себя родительские инстинкты, заложенные в каждом из нас. Идиллия продолжается недолго. Щенки растут буквально по дням: поначалу бессмысленно расползавшиеся по всем углам и постоянно пищащие, они открывают глаза, потом встают на толстенькие лапки и уже вполне самостоятельны в исследовании большого мира. Одного из парочки – крепкого мышино-серого кобеля забирает Бродерик, выпросивший сначала у матери, а потом и у лорда Слизерина разрешение. Никто особенно не протестует. А второго, чуть помельче и рыжее, но тоже кобеля опекает наш Амандус. Длинноухое создание настолько преданно нашему Принцу, что слушает практически только его, облаивая всех остальных и не делая исключения даже для наставника. И сам Амандус, и мы не смогли понять, чем же он заслужил такую честь. Тем, что придумал щенку имя? Кстати, об имени. Ущербная логика нашего Амандуса и тут блеснула во всей красе. За какие-такие заслуги рыжий пёс, без единого тёмного пятнышка, стал Корвинусом, удивлялись все, кто слышал, как наш Принц зовёт своего питомца. Мы с Оливером пытались переименовать щенка, но животное и так не стремилось нам повиноваться, а после нового имянаречения с чистой совестью игнорировало или облаивало, как незваных пришельцев. Этот эксперимент первый, а посему он и вызывает такую бурю восторга. На наше неуёмное ликование Салазар только фыркает. Я замечаю по его мимике и жестам, что он тоже доволен, но он не забывает напоминать нам, это не конец, и стоит поумерить восторги, ибо всё ещё может пойти совершенно не так блестяще. Впрочем, абсолютно тщетно. Второго витка нашего исследования приходится ждать. Пусть и недолго, но это ожидание даётся нелегко – я не могу найти себе места от разрывающих мои мысли сомнений и страхов. Возможно, никому не дано понять, как это беззаветно любить человека и опасаться того, что гнездится в его гениальном разуме. Не спать, не есть и не радоваться жизни, а каждый день по два-три раза проверять непроходимое болото, сидеть на берегу со скользкими дорожками, вглядываясь в стоячую воду, кормить комаров своей кровью, не замечая этого, и бояться, что сквозь болото на тебя снова может глянуть бессмысленным взглядом очередной мертвец. Я не могу объяснить всего происходящего ни логически, ни по-другому. С одной стороны: я боюсь мечтательного выражения лица мастера больше чумы, а с другой – нигде не чувствую себя более защищённым, чем рядом с ним. А рядом с ним я бываю почти каждую ночь. Хотя мне кажется, когда в постели есть только он и я, а весь мир ждёт за дверью, он не столь поглощён процессом, как прежде. Что прикосновения лишены той жажды обладания мной, а поцелуи – не так обжигающи. А, может, всё дело во мне, потому что он не избегает меня, не просит ночевать в своей постели чаще, чем требуется, чтобы отвести глаза Оливеру и Амандусу? Это не мешает мне думать о некоторых новшествах, которые хотелось бы попробовать с ним, но зная о неукротимой ревности Салазара, я пока остерегаюсь даже намекать об этом. И всё же лорд Слизерин умеет удивлять. Щедро раздаваемые им, на грани разоблачения, авансы вместо ночи страсти или, на худший крайний случай, одного торопливого оргазма плавно перетекают в бдения на болотах. Да, не о том я думал и надеялся, когда усыплял побратимов и опутывал дом целой сетью чар… Оливер и Амандус мирно наслаждаются снами в тёпленьких постельках, а мы с Салазаром, отвратительно бодрые – я ещё и очень разочарованный ко всему – устанавливаем магические ловушки. Мастер не спешит просвещать меня, на кого мы охотимся, да это и не надо – луна широкими мазками серебристо-голубого света вырисовывает просёлочный погост и несколько свежих могил. Камни одной из них уже разбросаны. Теперь мне становится понятна логика Салазара – из магических животных безопаснее всего продолжить эксперимент над трупоедами. Конечно, лучше бы было, если бы над оборотнями. Их выживаемость – это самый главный плюс. Но минусы перекрывают такой плюс на раз: во-первых, природа их проклятия сделала их стерильными; во-вторых, найти и поймать их – задачка не из простых. В-третьих, магия трансформирует их тела лишь три ночи в месяц, а, главное – держать такой материал для экспериментов в собственном доме – ничем неоправданный риск. Против оборотней гули и альгули – домашние зверушки. Но то ли ловушки мы поставили неумело, то ли у трупоедов есть чутьё на магию – что, в общем-то, неудивительно, ведь считается, что они произошли в результате волшебного катаклизма, но в ловушках поутру гуляет только ветер. Побратимы не понимают нашего раздражения и угрюмости, когда на завтраке мы хмурим брови и вместо трапезы разглядываем отсутствующими взглядами покоробившийся стол. Следующие попытки оказываются такими же – тщетными. Неделя за неделей мы усовершенствуем ловушки, применяем новые чары и хитрости, а картина не меняется: разрывать могилы кто-то пытается, а ловушки, как были, так и остаются пусты. Мы перепробовали и все обычные маггловские средства, исключая разве что волчью яму, потому что за копание ям на погосте закопали бы уже нас, но ничего не выходит – маггловские ловушки не в состоянии удержать трупоеда. Так что приходится нам просить о помощи Амандуса и Оливера. К моему удивлению – я-то почти уверен, что наш Принц даже пальцем не пошевелит ради чужого исследования – они оба соглашаются. И за два дня до полнолунья, когда нет угрозы нападения оборотней, но луна светит ярко, мы окружаем кладбище. Побратимы если и удивляются объекту нашей охоты, то всё равно не протестуют, а, по-видимому, даже довольны. Доверие доверием, но и я, как бы мне не хотелось сказать обратное в адрес Принца, и тем более наставник знаем, что сильнее нас в округе не найти. На небе – ни облачка, и луна заливает всё пространство кладбища мертвенным холодным светом. И мы видны, как на ладони. Для трупоедов с их нюхом мы и без света – прекрасная мишень. Чтобы снизить риск, мы делимся на пары: я с мастером, а Амандус с Оливером. Мечник с чароплётом. Но поймать пару трупоедов так не удаётся: до первых петухов мы, взмыленные, как беговые лошади, носимся по кладбищу, чтобы загнать хотя бы одного гуля, но в самый последний момент, когда магическая сеть уже готова оплести нашу жертву, умудряемся его упустить. В отличие от нас, понурых после такого поражения, да и что кривить душой – очередной бессонной ночи, Салазар возвращается домой полным новых идей – его такие события только ещё больше распаляют. Он посмеивается над амандусовым высказыванием, что люди-де – венец творения высших сил и предлагает нам подумать так ли это, если человек может стать добычей любого плотоядного зверя, от волка до той же мантикоры. И чем больше мы над этим думаем, тем грустнее делаемся – человеку без магии сложно победить даже волка-одиночку, что уже говорить о существах, снабжённых особенно острыми клыками или особой прытью. Полнолунье мы пережидаем без приключений, а стоит Луне скатиться на убыль, снова отправляемся на всё то же кладбище. В этот раз не просто так. Накануне вечером, когда жители деревни не только с похоронами закончили, но и с поминками усопших, а осенняя ночь ещё не вступила в свои права, Салазар вместе с Амандусом устанавливают возле свежих могил магические заслоны. Весьма хитрое волшебство, если глянуть на это с точки зрения охотника. Два щита активируются после полуночи, образуя между собою коридор, оба выхода из которого перекроем мы. Наверняка, рискованно – твари, почувствовав себя в ловушке, без сомнения, обезумеют и будут мчаться напролом, лишь бы вырваться из западни. Однако никто из нас не противится такому плану – в посёлке относительная тишь и нам не хватает приключений. После последней пьяной драки в таверне, которая закончилась поножовщиной, в качестве приманки служат три свежие могилы каких-то заезжих гуляк, поэтому местные жители и не усердствовали, заваливая их камнями – для своих, конечно, они бы постарались, а эти, да ещё и покалечившие местного парня… Не заработали. Ночь тиха. По-осеннему ли, по-зимнему ли – без разницы, но даже ночные птицы молчат. До полуночи остаётся совсем немного времени. Мы сидим в засаде, приготовив сети и несколько больших клеток, в каких, кажется, держат фестралов. Наверное, если бы кто-то из посёлка увидел эту картину при лунном свете, он бы уверовал в демонов и в Страшный Суд – до того всё выглядит, по меньшей мере, странно. Однако местные жители стараются не выходить по ночам из дома, тем более – полнолуние закончилось совсем недавно. Пробирает холод. Такой, вполне терпимый, но раздражающий. Наставник сидит почти неподвижно – ни дать ни взять, каменное изваяние над последним пристанищем короля. Как бы мне не хотелось согреться магией, но перед выходом Салазар настоял, чтобы мы оделись потеплее – ему кажется, что любая мелочь в охоте может стать решающей. Но есть и хорошее такого бдения: для комарья не сезон. На той стороне кладбища, за единственным целым склепом сидят побратимы. С моего места непонятно, что они не поделили, но активная жестикуляция в лунном свете создаёт на траве театр теней. Возня побратимов становится громче, наблюдать за ними забавно – я даже забываю, зачем мы тут, но мастер быстро прерывает балаган ловко брошенным камешком, попавшим аккурат в рукоять меча Оливера. И вовремя – до нас доносится едва заметный скрежет и в полосу света, принюхиваясь и приглядываясь, вступает гуль. Его безволосая голова, лишённая, в отличие от альгуля, костяного гребня, повёрнута в сторону свежих могил и, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не потереть руки – тварь направляется прямиком к ним, а значит, в ловушку. Непривычный звук, напоминающий птичий вскрик словно прорывает плотину: к могилам бросается никак не меньше дюжины трупоедов, тут же принявшихся разгребать комковатую землю. Никто и никогда не наблюдал за этим зверьём, а посему мне чудно смотреть, как самые крупные особи отшвыривают булыжники, а более мелкие – копают землю. Для них, наверное, привычен коллективный труд, потому что работают они практически бесшумно и ни одна особь не отгоняет конкурентов. Самые маленькие, а таких я вижу примерно около пяти на два десятка взрослых, топчутся неподалёку, занимаясь тем же, что и все детёныши – притворно нападают друг на друга, устраивают засады и иногда верещат, как придавленные сукой щенки. Взрослые откапывают первое тело перед самой полуночью. В момент растерзав добычу, они тянут самые сочные куски уже держащим носы по ветру детёнышам. Игры и визг стихают сразу – малыши гурьбой бросаются на еду и неловко возятся, мотая мелкими головёнками, которые в лунном свете напоминают окатанные рекой камешки. Останки человека исчезают под грудой гулей, спешащих урвать себе кусок послаще. Странно, казалось, наблюдая за потрошением человеческого тела, я буду испытывать дурноту или злость на хищников – ничуть! Во-первых, очертания мертвеца быстро теряют человеческое подобие. А во-вторых, должно было, я набрался цинизма от Салазара, мне интересно наблюдать за столь редким зрелищем, как кормёжка реликтов. И тут срабатывает ловушка. Коридор, созданный между двумя сдвигающимися магическими стенами, пугает пиршествующих гулей до тонкого вибрирующего визга. Первым делом твари бросаются к паникующему потомству. Должно быть, для стаи это наивысшее сокровище, потому что ни один детёныш не брошен на произвол судьбы. Тем, кому не посчастливилось оказаться в самом центре коридора, мечутся, тыкаясь в прозрачные стены, кусают преграды к выходам и верещат. С таким потоком трупоедов – а их навскидку никак не меньше пяти–шести дюжин четырём магам не справится, и мы милостиво позволяем основному потоку разбежаться по безлюдному кладбищу. А потом нападаем. В коридоре остаётся четыре твари. Одна, похоже, затоптанная своими же – уже не жилец: ноги её не держат, и всё, на что она способна – вытягивать шею и жалобно скулить, словно жалуясь Луне. Вторая тварь бредёт медленно и тяжело дышит – большой живот ходит ходуном, а по сильным задним лапам стекают капли густой крови. Салазар отрицательно мотает головой – никто не скажет, выживет ли после такой давки её помёт, да и мать слишком помята – такую ещё нужно выходить после родов. А это оттянет и так затянувшиеся исследования. Два других гуля не скулят и не шатаются – они жмутся друг к другу спинами, скалят тупые зубы и предупреждающе рычат, выбирая с какого конца коридора легче прорваться: с нашей или со стороны побратимов. Выбор гулей очевиден: высокий рост наставника их пугает больше, чем ловкие Оливер и Амандус, так что стоит нам приблизиться, держа испуганных зверей на прицеле заклинаний и мечей, как обе зверюги нападают. Но мы готовы к этому: взметаются сети, укреплённые магией, и оба зверя, упелёнанные, как младенцы, с присвистом дышат в пожухшую траву. Наставник не решается подойти к рожающей особи близко – тварь щёлкает зубами в его сторону, лёжа на боку. Кажется, она и двинуться лишний раз не может, но проверять, насколько этот зверь смертоносен, Салазар не жаждет. У живота гуля уже копошится мокрый комочек – бесформенное, слепое создание, у которого ясно различима лишь голова. В это время Оливер и Амандус сковывают пойманных гулей магией и рассовывают по клеткам, предварительно залив им в глотки успокоительное зелье. – Мастер! – окликает Оливер. – Мы готовы… Салазар кивает, но не сводит внимательных глаз с рожающей твари, а гуль – неотрывно следит за ним, иногда предупреждая глухим рыком. Возле обвисающего живота шевелятся трое детёнышей, а ещё двое – тихо лежат, неживые, потому что крошечные бока не приподнимаются и не опускаются. Мы терпеливо ждём, пока наставник насмотрится на процесс деторождения. Мне вспоминается тот единственный раз, когда я позорно хлопнулся в обморок, и ушам становится жарко. Но оказывается, лорд Слизерин вовсе не любуется, как только последний детёныш покидает лоно матери, он усыпляет взрослое животное, магией левитирует новорождённых в трансфигурированную коробку, а мать – в заготовленную клетку и приказывает выступать. Гули селятся в подвале. Невзирая, что животные стадные, клетки у каждой твари отдельные, но они всеми силами стремятся это недоразумение исправить: грызут прутья, скребут пол, оставляя в досках настила глубокие широкие борозды. Но понемногу к нам они привыкают. Не стремятся отпрянуть во время кормёжки в самый дальний угол, при этом визжа. Твари оказываются шумными – они постоянно издают какие-то звуки: скрежет, пощёлкивания, визг, вой, курлыканье. Кажется, что в их «речи» столько же звуков и интонаций, как и в нашей, а мы просто не умеем их понимать. Приходило ли кому-то в голову исследовать этих, на первый взгляд, неприятных животных? Ни в одной книге я не находил ничего подобного. А когда спросил у наставника, то он мне предлагает самому понаблюдать и написать книгу о трупоедах. Сам я, конечно, не хочу браться за такой труд, но побратимы меня уверяют, что одного не бросят и с тех пор мы по очереди записываем свои наблюдения и зарисовываем стадии развития гулей. Единственное, по-прежнему вызывающее у меня омерзение – это запах. Не скажу, что особенно сильный, но сладковатый аромат тлена, которым пропах весь подвал, ничего кроме тошноты не вызывает. Странно, но ни мастер, ни побратимы, сколько я не спрашивал, не чувствуют подобного, хотя, казалось бы, зельевары обладают очень развитым нюхом. Детёныши гуля растут быстро. Они игривы, почти беззубы – поэтому кормить их приходится мелко порубленными потрохами и мясом – а ещё умудряются убегать из клетки непонятным нам образом и, окончательно освоившись, нападать на наши ноги. Теперь мы ходим по дому, основательно зачаровав обувь и предпочитая носить высокие сапоги – пусть мы кормим их свежим мясом, но никто из нас не берётся проверять, есть ли на их коготках яд. В руки детёныши не даются, но и не убегают далеко, а к рассвету обязательно возвращаются к матери в клетку. Из-за наших невольных соседей Корвинус уходит спать на второй этаж и до рассвета носу не кажет. Пока нас спасает, что гулята слишком малы и не способны резво прыгать по ступеням, но, чувствую, скоро на наши спальни придётся накладывать новые чары. Вот уж воистину: мой дом – моя крепость. И я, и Амандус несколько раз выспрашиваем наставника, когда он планирует продолжить эксперимент, но он что-то не спешит и лишь отмахивается от нас. – Всему своё время! – говорит он настолько часто, что мы невольно повторяем за ним. Зима медленно отступает, на прогалинах появляются первые, ещё робкие цветы, а быстро зеленеющие кроны наполняются гомоном вернувшихся певчих птиц. В подвале, где мы держим гулей, начинает смердеть как-то особенно гадко. Вот тут уже все замечают и вонь, и забеспокоившихся тварей. Одна из пленниц – поскольку гули обоеполы – мы предпочитаем называть их женскими особями – припадает на передние лапы и поворачивается задом, скуля, а остальные – отчаянно и с удвоенным пылом скребут пол, издавая звуки, напоминающие воркование. – Пора, – говорит Салазар, перекрывая стену между двумя клетками решёткой и фиксируя её железными скобами. А потом приказывает моим побратимам покинуть подвал. Я ловлю бешеный взгляд Амандуса и стараюсь не покраснеть. – А Годрик? – спрашивает вдруг Оливер, и я чувствую, как лицо полыхает от прилившей крови. – Это исследование такое же его, как и моё, – спокойно поясняет наставник, словно речь идёт о погоде. – Но если тебя, Годрик, смущает происходящее, ты можешь идти с остальными. Я мотаю головой, делая вид, что занят проверкой креплений временного коридора. Внутри всё трепещет от предчувствия – голос Салазара завораживает, я давно не слышал, чтобы он говорил моё имя так – с хрипотцой, выдающей обуявшее его желание. Побратимы уходят, а, должно быть, Амандус – Оливеру незачем – оглушительно хлопает дверью, отчего детёныши гуля прячутся в убогом укрытии, которое соорудила их мать из сена. Лорд Слизерин не обращает на выходку Амандуса никакого внимания – повинуясь его магии двери клеток распахиваются. Животные, поначалу шарахнувшиеся от волшебства, забыв о гоне, принюхиваются и понемногу подходят к открытому коридору. Та, что в охоте, снова припадает на передние лапы и поскуливает. Салазар стоит позади меня – я чувствую его прерывистое дыхание макушкой и сам готов заскулить и встать на четвереньки, предлагая себя. И только мысли, что не пристало мне, человеку, опуститься до твари в охоте, оставляют меня там, где я замер. Кончики пальцев покалывает от желания вплести их в шевелюру цвета воронова крыла с еле заметными нитями седины в ней. Я сглатываю скопившуюся во рту слюну. Вонь гулей начинает мне казаться сладкой амброзией, разлитой в воздухе. Мой член напряжён до боли и за ним зудит, словно я теку так же, как гуль. Я и не ожидаю, что наблюдение за трупоедами в вонючем подвале может стать испытанием, но смотреть, как вторая тварь, преодолев коридор, принюхивается, а потом лижет подставленные ягодицы изнемогающей, невыносимо. Я закусываю губы, дыхание сбивается окончательно. От прикосновения ладоней наставника я вздрагиваю и тихо скулю, вторя разгоряченному гулю, влажное отверстие которого вылизывают с громкими и пошлыми звуками. – Потерпи, мой мальчик! – шепчет Салазар, и его ладони сползают по груди, задевая напряжённые соски, вниз. Я откидываю голову на его плечо, не отрывая глаз от тварей, бесстыдных в своей страсти. Каждое прикосновение словно костёр, разожжённый прямо на коже, каждый поцелуй – омут без дна. Я жадно ловлю губы лорда Слизерина, облизываю их, закинув руки за голову и подставляясь тяжело дышащему Салазару. Он впивается укусом в ключицу, его пальцы тянут завязки на моих штанах. – Смотри, смотри на них! – шепчет он сквозь короткие стоны, прижимаясь ко мне столь же напряжённым фаллосом. Я мотаю головой – происходящее в клетке и будоражит, и смущает своей откровенностью, жаркими, сосущими звуками соития, криками страсти и удовольствия. – Потерпи, – просит Салазар, сдергивая с меня штаны и проводя рукой по моему твёрдому пенису. Я прикусываю губы – дверь в подвал чересчур хлипкая, чтобы скрыть звуки полностью. А тусклый свет не преграда наблюдать, как багровая плоть одной твари таранит податливое лоно второй. Салазар вскидывает меня на руки и притискивает к ледяной стене подвала, забрасывая ноги себе на талию. О смазке заботится он – я не в состоянии думать ни о чём. Гули завывают, жадно сопя. Хлюпанье становится оглушающим. С моего члена скатываются мутные капли, которые я мучительно-медленно растираю по каменному стволу. Салазар рычит, налегая на моё тело, его пенис входит стремительно, отчего я сжимаюсь от прошившей меня боли. Он замирает, вжимаясь лицом в моё плечо, от его дыхания жарко. – Двигайся! – шепчу я, распятый, взмокший, изнемогающий. – Давай! Толчки больше напоминают рывки, спина саднит от шершавых камней, а внутри будто бы только разгорается неумолимый лесной пожар. Финальный рык Салазара сливается воедино с очередным вскриком гуля. Первую тварь сменяет вторая, звуки наваливаются очередной волной. Я же к тому времени могу лишь тихо постанывать – удовольствие так ошеломительно, что я слабо помню, как вместо подвала очутился в постели наставника, и даже не представляю, какой повод в ней оказаться он озвучил побратимам. Но утро я встречаю в обнимку с наставником. Он ещё спит – за окном только занимается заря. Спина покрыта слоем заживляющей мази и, судя по скользкому ощущению снизу, там тоже нашлось, что заживлять. Ничего не болит, поэтому я осмеливаюсь нырнуть под одеяло, дабы разбудить Салазара способом, что как-то раз приснился мне в постыдных ночных виденьях после посещения Линдида. Под одеялом темно и душно, ярко пахнет грехом. Наставник спит в рубашке до пят, так что приходится постараться, чтобы добраться до вожделенного тела. Салазар лежит на спине, вытянув руки вдоль туловища. Его плоть спокойна, и я провожу по ней языком, пробуя. Вкус чуть насыщеннее кожи – солоновато и пряно. Наставник возится во сне, что-то бормочет, но одеяло глушит звуки, расставляет колени. Плоть в моей руке понемногу твердеет, бормотание Салазара становится явственнее. Я перевожу дыхание, и вскрикиваю, когда жёсткая рука вцепляется мне в плечо и вытаскивает меня наружу. – Ненасытный! – бормочет мастер, запуская пальцы в намазанную заживляющей мазью задницу. – Мне тоже мало… Когда закончим опыты, я первый назову тебя своим мужем, а пока терпи молча… Он спускается ниже, вылизывая меня, как кошка своего котёнка, пока не достигает уже немного затвердевшего члена. Он сверкает шалым взглядом и подхватывает губами головку, от порхания его языка по щёлочке я сильнее раздвигаю ноги и прижимаю его голову к сосредоточию удовольствия обеими руками. Он хмыкает, лижет настойчивее, потирая внутри меня особенное место, отчего я закусываю губы, чтобы не заорать на весь, ещё сонный дом. Мне не кажется, что Салазар охладел, а утро… Да, утро определённо удалось.