То, что прячется в тени

Стервятник просыпается резко, словно на него опрокидывают ведро ледяной воды. Сколько он спал: десять минут или три часа? Сквозь слипшуюся паутину в голове так трудно прорваться. Пауки, раскинувшие свои пыльные сети, сгинули век назад, и теперь в них только реальность уходящей ночи. Влипла и переломалась, слилась с бредовыми кошмарами так плотно, что на реальность уже и не похожа. Стервятник медленно моргает, растирая под веками стеклянную крошку. Он сразу понимает, что разбудило его — чужое присутствие. Пытается пошевелиться и не сдерживает болезненного стона. Руки затекли, будто их отрубили от самых плеч. Он щурит опухшие глаза, силясь рассмотреть в не рассеянной еще рассветом темноте сломленный реальностью силуэт. Ральф подходит ближе и грубо переворачивает Стервятника на бок, игнорируя его вялое сопротивление. Что он делает там за спиной, Стервятник не чувствует, но через минуту руки его свободны. Он пытается шевелить пальцами и шипит. Огненные иглы вонзаются в каждый миллиметр его конечностей. Лучше бы они оставались связанными и дальше. Ральф берет его ладонь в свою и неторопливо массирует, растирает кожу. Расстегивает манжету рубашки и сдвигает рукав выше. Стервятник пытается заглянуть в его глаза и понять настроение, но ничего не чувствует. Будто вместе с руками онемело и его сердце. Или сердце Ральфа. Трудно что-либо понять, когда в голове на сгнившей паутине распяты лишь невыносимая боль похмелья и пролитых слез, лишь пугающий горячий туман. — Зачем, Стервятник? Ну зачем? — спрашивает Ральф. Стервятник вздрагивает и замирает. — Зачем ты прицепился ко мне со своей любовью, если все равно собирался бросить? Летний ветер, все еще прохладный с ночи, рвется в окно. Стучит рассохшейся не закрытой рамой, дергает занавески, подхватывает тонкие волосы Стервятника. Он должен приносить свежесть и чувство свободы, но он мешает дышать. Он наполняет легкие насильно. — Я… — голоса нет, и Стервятник долго кашляет и пытается проглотить высохшую слюну. — Я думал, что только ты можешь исцелить мою боль. — Ты хотел, чтобы я разрушил тебя, не исцелил. — Я не мог здраво мыслить, ты сводишь меня с ума. Ральф горько усмехается и поднимает взгляд. И Стервятник пугается своих слов. Он озвучил чужие мысли. Точно такие же, как его собственные. — А обо мне ты подумал? Что буду делать я, когда ты исчезнешь? — Ты забудешь обо мне, — неуверенно шепчет Стервятник. Шепчущий с ним вместе ветер звенит стеклами и танцует вокруг. — И что тогда мне останется? — спрашивает Ральф, сжимая похолодевшие пальцы. — Совершенно пустая душа? Она ведь, черт возьми, вся состоит из тебя! Стервятник дрожит и не замечает этого. Он хватается за край дивана, но не чувствует пальцами обивку. Тонкие паучьи нити натягиваются и звонко вибрируют, но все никак не лопнут, не отпустят его на свободу. Ральф выпускает его руку и идет закрывать окно. — Сходи умойся, — советует он, и Стервятник бредет на негнущихся ногах в ванную. Там он долго смотрит в зеркало на свои опухшие красные глаза. На размазанную по щекам косметику. Гадает на рисунках туши. Что ждет его, когда солнце встанет над горизонтом? Скрипучая клетка и непрощенные обиды? Свободный полет и чувство вины? Выжигающая нутро любовь? Нож, который он воткнет в чужое сердце? Когда он выходит из ванной, Ральфа в комнате нет. И дверь, наверняка, не заперта. Стервятник подходит к окну и смотрит на светлеющую полоску неба над горизонтом. На пустую дорогу за сеткой забора, по которой ветер гонит какой-то мусор. На Ральфа, который бродит босыми ногами по влажной траве под окном, вцепившись в волосы. Стервятник смотрит и считает его шаги. Часы на стене за его спиной встречают утро. Стервятник бредет медленно. Тонкие подстриженные травинки сминаются под его тяжелыми ботинками, оставляя на черной коже капельки сладкой росы. Он садится рядом с Ральфом на землю, вздрагивая от ее влажного холода, и смотрит на свои оголенные запястья. На бордовые полосы от натершего кожу ремня, на темнеющие следы синяков. На кандалы, которые останутся с ним не на один день. А может, и вовсе до конца его дней. — Я… — начинает он. — Пожалуйста, замолчи, — голос Ральфа такой больной, что Стервятнику вдруг хочется свернуться у его ног и заплакать. Ральф не смотрит на него. Протягивает руку и разжимает кулак. В ладони Стервятника падает шестеренка, привязанная в порванному шнурку. Мокрому и грязному. Голова кружится, словно Птица только что пролетел этажей двадцать и шлепнулся об асфальт. Стервятнику кажется, что у него не остается времени. Не остается кислорода. Не остается возможности говорить. И внезапно так хочется остаться здесь навечно и просто дышать. Внезапно в голове так много слов, которые хочется произнести. Внезапно он понимает, что ни разу не сказал простого «Я люблю тебя». Он тянется к Ральфу и целует его неуклюже, промазывая мимо губ. И Ральф вцепляется в него так, словно боится, что он вот-вот растает в его руках. Прижимает к себе. Стервятник слушает, как стучит его сердце. Этот отчаянный ритм проникает под кожу. Ползет по венам, пуская корни, заставляя его собственное сердце биться с ним в унисон. Их поцелуи больные и отчаянные, до потери дыхания, до безжалостно искусанных губ. В торопливых порывах Ральфа Стервятник вновь теряет половину пуговиц с рубашки, пальцы жалят кожу, стягивая её с плеч. Собственные руки не слушаются, и Стервятник подчиняется чужим, сжимающим его рёбра, ласкающим беспорядочно и больно, укладывающим его в мокрую колючую траву. Стервятник смотрит в чёрные глаза и видит там небо. Звездное небо и далекий космос, необъятный, пустой. В нем можно остаться навсегда, застыть взорвавшейся сверхновой. Он дрожит от холода. Чувствует лопатками каждую маленькую травинку. И не может понять, тонет ли он в этой бесконечной бездне безжизненных глаз или в его собственных глазах просто темнеет. Где тот свет, что должен спасти их жизни? Может, ускользает от него вместе с воздухом, покидающим легкие? Ральф смотрит в бледные глаза Стервятника и видит в них умирающий солнечный свет. Словно солнце уже не взойдёт. Он сжимает руки на шее Большой Птицы и, кажется, перестаёт дышать вместе с ним. Стервятник смотрит на Ральфа, и его белые губы дрожат. Он словно захлебывается звёздами. Он все ещё пытается сделать вдох на рефлексах и понимает, что воздух больше ему не нужен. Он дышит Ральфом. Легкие рвёт горячим огнём, когда Ральф отпускает его. Сердце, кажется, задевает тоже. Ральф валится рядом с ним в траву и закрывает глаза ладонями. — Уходи, — выдавливает он. — Пока я не передумал. Стервятник тяжело поднимается и тащится к крыльцу, держась рукой за стену. Боится оглянуться. Увидеть лицо Ральфа. И показать ему своё. Солнце наконец выскальзывает из-за горизонта и осыпает золотом его спутанные волосы, горит на колючих гранях шестеренки, испачканной в земле. — Ты можешь выполнить мою просьбу? — окликает его Ральф, и Стервятник замирает, не обернувшись. — Я не хочу тебя забывать. *** Волны приносят на своих шуршащих крыльях запах моря, соленый, необъятный. Хочется окунуться в воду, ступая разгоряченными от песка ступнями по дну аккуратно, обходя редкие каменистые препятствия, но Стервятник не шевелится. Ему кажется, что спина уже запеклась до хрустящей корочки. Он покоит подбородок на сложенных руках, упираясь локтями в песок, и они саднят, горячие песчинки неприятно жгут натертую кожу. Соленый ветер пытается растрепать его длинные волосы, выжженные почти добела безжалостным солнцем, но они, мокрые и тяжелые, прилипшие к горячей шее, не шевелятся. Лишь одинокие тонкие волоски взлетают в воздух, дергаются на ветру и липнут к губам. Стервятник щурится от солнца и смотрит в сторону, где в тени деревьев на выцветшем полотенце пристроился Черный Ральф. Волосы его немного отросли, а лицо так сильно загорело, что сейчас он походит на измученного жарой пирата. Только деревянной ноги не хватает. Или татуировки с каким-нибудь осьминогом. Кожаная перчатка смотрится неуместно в сравнении с практически голым телом, южным загаром и налетом морской соли на плечах. В ней, наверное, очень потеет рука. И Стервятник следит за движением кожаных пальцев. За дымящейся сигаретой, зажатой между ними. — Почему ты все время на него пялишься? — интересуется Тень, неуклюже плюхаясь рядом и мелко дрожа, прижимаясь прохладной, покрытой мурашками кожей к теплому боку Стервятника. — Он совсем другой, — отвечает Стервятник и задумчиво грызет нижнюю губу. — И я не люблю его. — Это ж Черный Ральф! — фыркает Тень. — Его никто не любит. — Я хотел бы. Стервятник переворачивается на спину и таращится в небо. Оно настолько голубое, что больно смотреть. Такое пронзительное и необъятное, что щемит в груди. Чайки пикируют над волнами, почти не двигая крыльями. Их громкие крики забираются под кожу, режут витые канаты, на которых держатся его руки и ноги. И Стервятник чувствует, как силы покидают тело. Хочется просто бесконечно смотреть в это лазурное небо. Кожа на груди горит, подставленная безжалостным лучам. А внутри холодно и пусто. *** Рыжий прохаживается по комнате, рассматривая грязный ковер и пыльные полки. Если ковер встречался с уборкой в этом десятилетии, то книги уже сложно различить по цветам обложек. Часы на стене исправно тикают, но минутной стрелки не хватает. Рыжий глядит себе под ноги, ожидая, что она найдется тут же, застрявшая в ворсе ковра, но ничего не находит. За окнами чудный летний вечер играет сочными листьями молодых деревьев и гоняет редкие облака. В такой вечер хочется растянуться на веранде и смотреть в прозрачное небо, поджидая закат, который задерживается где-то на другом краю света, впитывая в себя сочные розовые оттенки. В такой вечер темнеет поздно, а теплая шаль отступившей жары приятно накрывает плечи. Тем чудовищней в такой легкий вечерок кажется внезапно тяжелая и душная атмосфера маленькой прокуренной квартиры. Занавески на окнах какого-то светлого бежевого оттенка, но в комнате так темно и угрюмо, что Рыжему мерещится, будто липкая мгла тянется пропыленным шлейфом за мрачным хозяином. Хочется сбежать отсюда немедленно и где-нибудь вымыть руки. — Я знал, что ты не любитель выходить в люди, Р Первый, — бормочет Рыжий преувеличенно бодро, — но что ты запер себя в подземелье… Точнее будет сказать — похоронил. Но Рыжий так не говорит, ему неловко. Так неловко ему, должно быть, первый раз в жизни. Он хочет уйти и ругает себя за то, что вообще пришел. Гадает, правильно ли это? Может, он ковыряет чужие раны? Может, стоило оставить Ральфа покрываться здесь плесенью и дальше? Рыжий смотрит в черные глаза, и ему чудится, что вовсе они и не черные теперь. Просто пустые. Морщины вокруг глаз делают Ральфа еще мрачнее, а та, что залегла между бровей, не дает Рыжему понять, действительно ли Ральфа злит его приход или только кажется. Ральф протягивает незваному гостю стакан, и Рыжий подозрительно принюхивается. Трудно ожидать хороший напиток от того, кто забил на бритье и даже стрижку. Волосы у Ральфа отросли до плеч, седые почти наполовину. Выглядит это, пожалуй, даже красиво. Стервятник бы оценил. Они молча пьют и не избегают взглядов друг друга. Рыжий нервно потеет и ковыряет пальцем узор на хрустальном стакане. Выдыхает, когда Ральф предлагает покурить, и они выходят на балкон. Рыжему срочно требуется подышать чем-то кроме пыли и безнадеги. Ральф смотрит в бесконечное небо, Рыжий смотрит в пепельницу. Его мучают размазанные временем воспоминания. Неясные очертания, бестелесные тени в его голове, которые никак не получается ухватить за хвост. Он помнит Стервятника кусочками разбитой чашки, которые не удалось собрать все. Острые края царапают, но больше ничего. Ральф точно помнит больше. И Рыжий думает, что ему повезло ловить в мыслях лишь туман с именем хищной птицы, потому что у ясных воспоминаний, похоже, очень высокая цена. — Я вспоминаю о нем каждый день, — Ральф словно читает его мысли. — Кажется, что от этого сердце должно было разорваться уже давно. Но оно все еще стучит. Вот уже восемь сраных лет. Рыжий дрожит. По позвоночнику ползет холод, цепляясь острыми когтями. Он тушит сигарету, потому что боится уронить ее, и прячет руки в карманы. — Знаешь, что самое невыносимое в жизни? — спрашивает Ральф, глядя на прыгающую в воздухе мошкару. — То, что человек может вынести все, что угодно.