"...И нашла любовь там, где когда-то видела только ненависть..."

      Саре шестнадцать. Кажется, жизнь только начинается: впереди столько всего интересного, столько открытий, знакомств и всего, что может быть захватывающе и любопытно столь милой девушке. Вот только жить становится всё более горько. И виной всему Сентфор — город, куда она попала против воли. А еще предательство обоих родителей, от которого всё становится лишь хуже.       Нет-нет. В доме Шерифа не так уж плохо. Никто не обижает и не пытается диктовать условий. Лишь вежливые просьбы и свод негласных правил, следовать которым не очень сложно. И она следует. Безропотно. К ней добры, и она старательно пытается отвечать тем же. Но в чужом доме жить всё равно невероятно сложно.       — Сара, мы с Дереком съездим на стрельбище. Полагаю, он тебе говорил вчера? — с отеческой улыбкой интересуется шериф Никсон, наблюдая, как девушка старательно моет посуду после обеда.       Она откладывает губку, заканчивая ополаскивать последнюю тарелку:       — Да, предупреждал. Конечно езжайте. Я могу прогуляться?       Шериф кивает, оставляя ей связку ключей от дома. Никсоны забирают сумку с амуницией и оружием, громыхает гаражная дверь, слышен удаляющийся звук автомобильного двигателя и шелест колёс по гравию подъездной дорожки.       Нет, посуду мыть её тоже никто не заставляет. Джонатан готовит, Сара с Дереком по очереди моют посуду. Всего три дня, а девушке уже удалось влиться в нехитрый режим их прежней жизни вдвоём. Правда, всё равно чувствуется неуютная атмосфера — от женского присутствия в этом доме давно отвыкли и шериф, и его сын.       Фиолетовое пальто достаточно теплое, поэтому идти в свою спальню за другой курткой глупо. Хватит и этого. Она вздыхает, неторопливо просовывая ноги в ботинки. Свитера и джинсов вполне хватит, она не замерзнет. А если и да, то кого это волнует?       Щелкает дверной замок.       Сара смотрит на наручные часы — четыре после полудня. Кэнди обещала зайти за ней до цирка, куда они собирались пойти вместе, а это будет только около семи. Трёх часов неспешной прогулки вполне хватит, чтобы проветрить голову от дурацких мыслей. Да и вообще… не хочется никуда идти. Тем более, смотреть на уродливых артистов… Тем более с Кэнди, которая снова будет стонать в ухо о том, как загадочен и заманчив Человек в Маске.       В конце улицы покачиваются цирковые шатры, подрываемые порывами декабрьского ветра. Ноги идут сами, а в голове всё тот же ветер. Ведь ничего не будет, если она просто пройдет мимо, до самого леса, а потом обратно, или вокруг города. Сентфор мал. В нем особо не развернешься.       Ветер достаточно холодный и блондинка прячет руки в карманы, жалея, что не прихватила перчатки из своей комнаты. Они бы сейчас точно не повредили. Пальцы покраснели, кончики уже начинает пощипывать холодом. Она судорожно прячет нос в отвороты куртки, закрывая уши шарфом. Улыбается от того, насколько, должно быть, комично выглядит со стороны: с одними лишь голубыми глазами, виднеющимися из воротника и шарфа. Зато тепло. Зато - не простудится.       Напротив цирка её привлекает качнувшаяся портьера зрительского входа. Быть может, показалось, но… край черного плаща мелькнул за опустившимся занавесом. Ноги вновь двинулись вперед, будто ведомые совсем не разумом Сары. Неловко потоптавшись у порога, она всё же отвела полог рукой и шагнула в зал.       Угадала. Директор стоял спиной ко входу, сложив на груди руки, разглядывая сцену. Девушка замерла, не решаясь прервать его размышления.       — Добрый вечер, Сара, — не оборачиваясь, произнес Человек.       Она слегка вздрогнула, не ожидая приветствия, но лишь глубже засунула руки в карманы.       — Добрый вечер. Кажется, я чем-то выдала своё присутствие?..       Он едва слышно усмехнулся под маской, оборачиваясь к девушке:       — У вас весьма стойкая парфюмерия, но ответ куда проще — я заметил вас в начале улицы и предположил, что вы захотите заглянуть «на огонёк». — Он гостеприимно указал на обилие лавок в зрительском зале, приглашая усесться.       Девушка неуверенно прошла вперед, остановившись у первого ряда. В голове снова мелькнули образы родителей, Майкла, который подставлял в школе, Адель, не упускающей возможности подпустить пару шпилек. В горле стало непередаваемо першить, в носу предательски защипало. Девушка подняла глаза на стоящего изваянием мужчину в маске. Их разделяло около пары шагов.       Был ли это порыв, либо просто давала о себе знать слабость. Ей и самой было непонятно. Что уж говорить о том, кого чудики называли Хозяином. Преодолев расстояние, Сара уткнулась лбом в мужскую грудь, глубоко дыша и пытаясь загнать подступающие слёзы.       — Только не касайтесь меня. Пожалуйста… — почти прошептала она, — иначе я расклеюсь окончательно…       Он лишь немного замешкался, но уже спустя минуту крупные ладони обхватили девичьи плечи и невесомо пробежались по волосам на затылке. Забота и не более. Никаких контекстов. Человек не помнил, когда в последний раз он решался даже на такое простое прикосновение. Все тактильные жесты были под запретом обладателя маски. Но девчонка изнутри кричала от одиночества и это чувство было ему ближе, чем все прочие. Не удержался. И плечи под объятием дрогнули от удушливых слёз. Молчаливых, плескавшихся уже на поверхности. Не хватало именно этой малости, чтобы сдерживаемая их плотина дала течь.       Девушка плакала тихо, едва слышно всхлипывая, так и не вынув руки из карманов. Лишь кулаки сжались сильнее от стыда собственной слабости. Нельзя так поддаваться. Нельзя показывать слёз тем, кого не знаешь — они могут воспользоваться твоей слабостью в свою пользу. «А как воспользуется ими он?.. Кому он может рассказать? Чудикам?..» — подумала блондинка. От этой мысли удалось даже мимолётно улыбнуться.       — Вы всегда делаете всё наперекор просьбам? — Тихо спросила она, не отнимая лба от груди Человека.       — Только когда в этом есть насущная необходимость. Вы голодны.       Прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Оба снова невольно замерли. Странная игра начиналась с тупика.       — Немного, — Сара подумала, что имитировать обед у Никсонов, без аппетита размазывая стряпню шерифа по тарелке, в итоге толком ничего не съев, было невероятно глупым.       Она отстранилась, заглядывая в глаза Директора цирка — единственная подвижная часть лица, прикрытая полумраком прорезей. Но цвет был серым. Сейчас, вблизи, она разглядела это детально.       На лице девицы после слёз проступили веснушки. Мелкие, бледные, едва приметные. Внутри мужчины зарождалось какое-то смутное беспокойство, смешанное с любопытством. Приглашающе распахнутая ладонь, куда, после короткого замешательства, гостья вкладывает свои пальцы. Лишь манеры приличия. Снова без подтекста.       С неё сегодня хватит потрясений. Стол в следующем шатре переменяется с блюд для испытания на простой чай с легким десертом. Сладости помогут немного поднять ей настроение. И он усмехается под маской своей внезапной заботливости. Эта странная девица, чья мать уже увязла в его цирке безвозвратно, становится «жертвой» его неумелой доброты. Забытой за сотни лет, словно нечто чуждое.       Она покорно скидывает куртку, оставляя её заботам Директора, и неуверенно топчется на месте, натягивая рукава свитера на тонкие запястья. То ли потому, что ей неуютно, то ли потому, что холодно. Сила повелителя масок чуть прогревает воздух в шатре, и он оглядывает свою неожиданную гостью. «Игра обещает быть занимательной…» — вновь усмешка под маской.       — У меня есть к вам просьба, юная леди, — мысль срывается с губ прежде, чем Человек успевает её додумать. — Прошу, примерьте.       Из-за ширмы, на которой он расположил куртку Сары, возникает вешалка с черным поблёскивающим платьем. На лице девицы появляется изумление. Ей нравится наряд, но не понятна подоплёка. Хозяин цирка ненавязчиво вкладывает в руки девушки вешалку, чуть подталкивая её к ширме.       — Это странно… но, если вам так хочется… хорошо.       Она покорно скрывается за ширмой. Шелест снимаемых вещей что-то будоражит в мужчине, вызывая на губах под маской почти непривычную улыбку. Без агрессивного налёта, без азарта охотника. Лишь желание усладить взгляд чем-то… кем-то красивым. Ведь она не его вещь. Хотя бы пока.       Сара неуверенно выходит из-за ширмы, чувствуя непривычно пышную юбку, поглаживающую стройные ноги. Да и молния платья не внушает доверия. Однако, в шатре… тепло?.. И нервные мурашки приходят на смену тем, что бежали от прохлады. Её губы на мгновение трогает улыбка от вида спины мужчины. Даже с учетом, что переодевалась она за ширмой, он предпочел не позволять себе и малости возможного наблюдения. И в сердце какая-то тихая, робкая благодарность к этому поступку.       Услышав шаги, он несмело обернулся, окинув гостью взглядом:       — Вы прекрасно выглядите, Сара, — спокойно констатирует он.       Ей предложен стул, галантно задвинутый Директором для удобства.       Горячий чай и теплая выпечка. Он наблюдает, как девушка едва заметно приободряется. Сдержанный и вежливый диалог. Она скользит глазами по маске, следит за движениями его рук, вслушивается в слова и вопросы. От её голоса что-то внутри подрагивает, но что именно - Хозяин пока не улавливает. Гостья пока робеет и ему это… не слишком по душе. Есть ли смысл давить? Ему не хотелось новой порции слёз, даже ради тех бледных веснушек, едва приметных на раскрасневшихся щеках, что царапнули память в неподходящий момент.       — Я могу подарить вам это платье, и... еще кое-что?.. — Он чуть приподнимает маску, отпивая чай.       Лицо Сары от вида кончика обожжённого подбородка даже не дрогнуло. В глазах ни единой капли отвращения, знакомого ему по прожитым векам. Он… удивлён. Но пока не более.       Блондинка смущенно перебирает складки черного тюля на юбке платья. Наряд ей нравится, но выглядит крайне дорого, а они слишком мало знакомы для таких подарков. Она отрицательно мотает головой, склоняя голову к столешнице.       — Не думаю, что это разумно…       — Не обижайте меня, Сара. Это не составляет для меня и маломальской сложности. Просто примите подарки и доставьте мне удовольствие знанием, что они будут вас украшать. — Он произносит это от сердца, следя за робким румянцем, вновь контрастирующим с бледностью кожи гостьи. — Впрочем, они могут лишь подчеркнуть то, что вам уже подарила природа.       Сара смущается. Краска бросается в лицо, губы чуть подрагивают от польщенной, но сдерживаемой улыбки. Таких комплиментов ей не говорили никогда. И внутри что-то предательски сжимается — почему она здесь? Зачем она здесь? «Потому что ему одиноко - так же, как и мне…» — находится простой ответ. Она неуверенно кивает, поднимая глаза и вглядываясь в тени прорезей маски Директора. Кажется, он щурится в улыбке или в усмешке. Но ей всё равно приятно внимание.       Вновь приглашающая ладонь, он подводит Сару к небольшому зеркалу на тумбе. Хозяин выдвигает верхний ящик и извлекает из него изящную шкатулку. В ней черное ожерелье с алыми камнями. Оно кажется невероятно дорогим. Как и платье. Но она уже… согласилась и позволяет безропотно надеть на себя украшения, подняв светлые волосы для удобства Человека. Застёжка щелкает на шее: черные цепочки мягко очерчивают ключицы.       — Восхитительно, моя дорогая… — Удовлетворенно прищуриваются глаза мужчины в маске.       Теплые руки обхватывают девичьи плечи, вызывая новые мурашки на светлой коже, которые просто невозможно удержать. Сару снова окутывает толика стыда. И нужно срочно перевести тему. Но…       — Вас не затруднит снять маску?.. — тихо произносит девушка.       В шатре повисает неловкая тишина.       — Вам доставляет удовольствие созерцать уродство? Вы ведь заметили доступную взгляду малость, верно?.. — не менее тихо спросил Человек.       Она оборачивается, снова изучая серые глаза в прорезях.       — Я просто не люблю бесполезные тайны.       Мужчина покачал головой.       — Не думаю, что это хорошая идея, Сара.       Смотреть в душу блондинка умеет. Голубые глаза стремительно разрезают серость под маской долей упрямства и интереса. Она не боится и не смущена увиденным. Но Человек всё же колеблется, как и девушка, прежде чем принять его… дары?..       — Я предложу вам пари, — блондинка задумчиво наклоняет голову к плечу, — кто проиграет — исполнит одно желание другому. Всего одно.       Он неуверенно кивнул. Откуда неуверенность в нем? В сосредоточии зла? И всё так прозрачно, кажется, но ничерта не понятно. Он знает, что за пари и терпеливо снесёт все последствия. Для Человека это испытание. Простое, но болезненное. Которое либо принесёт очередную порцию боли, либо…       — Вы снимаете маску. И мы смотрим в глаза друг другу. Моргать можно, но не отводить взгляд. По рукам? — Она протягивает тонкую ладошку, чтобы скрепить пари.       Терпеливый вздох под маской. Он принимает правила, сжимая эти хрупкие пальцы в куда более крупной руке. Два сердца бьются слишком громко. Кажется, стук заполняет шатёр, отсекая тишину.       Маска поднимается, обнажая глубокие борозды рубцов на некогда привлекательном мужском лице. Пересечение взглядов начинается в громком перестуке. И в глазах обоих плещется боль, что не скрыть и не запрятать даже в самый дальний ящик души. Пережить и оставить как есть — единственный шанс. О’Нил тонет в его глазах, уходя в штопор сожаления. Ей жаль, что когда-то Человеку было больно. Хозяин цирка уродцев видит отражение собственных пороков лица в голубых глазах гостьи, чувствуя кромешный ад в том, что принято считать душой. Есть ли она у него, после всех проступков? Или только уродливые шрамы и ничего, кроме них? Он не думает о её чувствах, но ждет всплеска страха.       Которого просто нет.       Молчание затягивается и взгляды всё еще скрещены, словно шпаги в этой звенящей тишине. Он сдаётся. Не любит отражения. Не любит то, что зеркала показывают несколько сотен лет с его возрождения. Это та боль, которая остаётся даже тогда, когда раны заживают. Она будет с ним всю отведенную вечность. И она отражается в ясных глазах светловолосой гостьи.       — Вы победили, — спокойно произносит Директор.       Сара робко улыбается. Внутри ворочается комок боли, которую она впитала из этой дуэли взглядов. Победа за ней. Желание выстрелом рассекает тишину шатра:       — Поцелуйте меня.       Вот так просто.       Серые глаза снова вглядываются в лицо гостьи — не шутит ли? Но в бездонных голубых озерах, впервые с момента её прихода сегодня, появляются искорки жизни. В нем что-то переворачивается от, казалось бы, безвинной просьбы девушки. Пари проиграно, он не в праве отказать, как бы не хотелось. А хотелось ли?.. Покорно кивнув, Человек наклоняется над девичьим лицом: едва касаясь мягких маленьких губ своими, больше обжигая дыханием, чем действительно целуя. И ему удивительно, что девица всё еще не сбежала.       Сара прикрывает глаза, впитывая касание этих чуть шершавых, пересохших от волнения мужских губ. Сердце стучит еще чаще, кажется, уже в ушах, в каждой клеточке тела. Кровь стремительно приливает к лицу, но не от стыда. Лишь легкое смущение — они ведь едва знакомы, но…       Он отстраняется, всё еще удивлённо вглядываясь в распахнувшиеся голубые глаза, обрамленные длинными ресницами:       — Вам не противно?       Неуверенно поднявшаяся тонкая ладонь, едва ли не баюкая, касается уродливых рубцов, очерчивая большим пальцем точеную скулу.       — Почему мне должно быть противно? Это ведь всего лишь шрамы, — Спокойно произносит Сара, — в них нет ничего дурного.       Она прикрывает глаза, снова подаваясь вперед, второй рукой упираясь в его грудь, которой дарила слёзы несколько часов назад. Губы снова встречаются. Под тонкими пальцами с новой силой грохочет живое сердце. Он обнимает девушку, едва ли крепко и решительно, но от чего-то верит. Она не испытала страха, отвращения или ненависти. И розовые маленькие губы приоткрываются, позволяя ему погрузиться в забытое чувство чуть глубже. Что-то вспоминается смутно, от теплых пальцев на щеке в груди сворачивается давно обретавшая там язва. Не скрывается, нет… пока просто прячется. Человек привык к предательству. Переживет и в этот раз, если придется.       Саре тепло. Впервые с приезда в Сентфор. Притворяться не нужно - здесь и сейчас она настоящая, в эту самую минуту в шатре. И в поцелуе тонет не только Человек. Несмелое движение маленького язычка вынуждает его приоткрыть губы сильнее, и она обводит их плавно и мягко, продолжая упоённо отдаваться этому теплу. От скользнувших по лопаткам пальцев Хозяина цирка по телу пробегает новая волна мурашек, сбивающая дыхание. Она водит ласково пальцами по шероховатым узелкам рубцов на его лице, заправляя волосы мужчины за ухо, не торопится завершить этот мягкий порыв.       Человек снова отстраняется первым, прижимаясь лбом к её лбу. В распахнувшихся глазах недоверия столько, что хватит на новый океан. Но Сара… она всё еще гладит шрамы пальцами и не бежит. Почему?..       — Почему?.. — спрашивает он вслух.       И вместо ответа новый поцелуй. Еще более глубокий. И объятия еще более крепкие. Он опускается на стул, увлекая девушку на руки. Прижимает, словно та попытается сбежать. А девичьи острые плечи в его руках кажутся невероятно маленькими - сдавливать страшно, и бедро под тюлем многочисленных юбок платья кажется совсем хрупким, но ладони скользят так жадно. Как и её ладошки по его лицу, исследуя каждый рубец мягкими пальцами. Не смущаясь и не дрожа от мерзости прикосновений.       Им обоим слишком хорошо, чтобы всё было правдой. Но наваждение не рассеивается, даже когда поцелуй прерывается. Она дышит чаще, и в глазах плещется что-то Человеком забытое. С его приоткрытых губ так же срывается чуть хриплое тихое дыхание, прерывистое и сбитое после этого поцелуя. Она прикрывает глаза, когда пальцы Директора чуть отводят голову за подбородок, открывая доступ к бархату шеи. Губы его, уже не шершавые, а влажные, горячие после поцелуев исследуют тонкую шею, впитывая стук пульса, бьющийся под девичьей мягкой кожей.       Он отдаётся порыву. Впервые за долгое время. И зрелище этой податливой нежности кружит голову сумасшедшими желаниями. Дозволенность, открытая ему здесь и сейчас должна бы быть пресечена, если не ею, не Сарой, то им самим. Но остановиться сил нет. Ладонь скользит по лифу платья, чуть сжимая небольшую утянутую в черный материал грудь, и блондинка вздрагивает от новой ласки, зарываясь тонкими пальцами в его русые волосы. С её губ слетает едва уловимый стон.       — Не здесь… — просит гостья.       Он впадает в ступор. Сюда никто не войдет… но знает об этом только он. Объясняться в этом порыве не хочется совершенно. И остановиться, даже после её слов, всё еще невероятно сложно. Сознание уже полыхает желанием, которое просто так не погасить, и оно подпитывается… подпитывается желаниями Сары.       Он уводит её в личный шатер, накинув на хрупкие плечи свой плащ. Она кутается в него, словно в безразмерный плед. Кажется, можно укрыть с головой, и ног не видно будет. Человека это смешит — нелепая позабытая нежность. Спонтанный порыв, который окончательно лишает разума.       Сара оглядывает довольно маленький аскетичный шатер. Здесь ничего толком нет: узкая постель, в которой даже Хозяину цирка, кажется, должно быть тесно, ширма, тумба с тазом и кувшином для умывания и напольный витой канделябр. И ей вроде любопытно, но прежде желание. В нем утопает разум и остатки самообладания. Увлекаемый его ладонями плащ опускается на ширму, и горячие губы снова впиваются долгими поцелуями в шею. Сара тает, чувствуя безопасность и покой. И спрашивать себя — «почему?» — уже глупо и бесполезно. Это просто порыв, просто победа в пари, которая позволила почувствовать то, чего не хватало.       Она оборачивается слишком резко. Пахнущие травяным шампунем светлые волосы мазнули по лицу Человека и голубые глаза, кажется, снова смотрят в душу. Что они видят там? Находят ли что-то отвратительное? Снова поцелуй, пальцы неловко бегут по пуговицам рубашки. «Теперь ей точно станет противно» — улыбается затаённая гниль внутри.       В разошедшихся полах рубашки ладошки нащупывают рваные края давно затянувшихся шрамов. Она не вздрагивает, лишь созерцает уродство пороков, продолжая скользить теплыми пальцами по усыпанной шрамами коже. Сара чувствует, как мужчина замирает от этого прикосновения. Дыхание рваное, словно после долгого бега, замирает вместе с обладателем.       — Это всего лишь шрамы… — повторяет гостья, касаясь губами его обожженных ключиц, — это ничуть не противно…       И в глазах ни единой доли лжи. Говорит только то, что думает, что чувствует, что греет её именно сейчас. Сию секунду. Как греет и его — монстра, который потянулся к нежности. Она неумело обвивает руками мужскую шею, снова притягивая его голову для поцелуя, поглаживая пальцами плечи, утопая в собственном трепетном требовании… любви?..       Человек обнимает уже смелее. И от чего-то страшно переступить оставшиеся рубежи, возведенные когда-то очень давно этими самыми руками, что сейчас обхватывают тонкое тело девушки. Словно чувствуя его ступор, она сама заводит одну руку за свою спину, пытаясь нашарить молнию платья, улыбается в бесконечный поцелуй, скользя язычком по горячим мужским губам. Он получает утвердительный ответ на желания и неторопливо расстегивает корсаж, позволяя платью осесть на пол. По шрамам скользят давно отвердевшие от возбуждения розовые соски и дыхание снова сбивается от смеси восторга и недоверия.       Маленькие ладошки тянутся к брючному ремню. Снова неумело, неловко. Черная ткань освобождает тело из плена, выпускает острое желание. Показательную реакцию на этот неожиданный для обоих порыв. Сара стеснительно жмется к мужскому телу, боясь напугать куда больше, чем испугаться. И осознание ситуации всё-таки приходит. Но почему же совсем не хочется отступить и сдаться, сбежать?.. Она льнёт ближе, чуть кусая нижнюю губу Человека, ощущая животом желание, сжимающее до дрожи что-то внутри её тела. Пока незнакомое, не испробованное еще ни разу.       Ладони скользят по хрупкости, опасаясь сжать, опасаясь сделать больно. И внутри лишь мечется тревожно восторженная мысль: «не испугалась, не сбежала, не оттолкнула… почему?». И ответ тут же, его произнесли маленькие губы лишь несколько десятков минут назад. Он на поверхности, этот ответ: «Это всего лишь шрамы… всего лишь… шрамы». И от того, как она прижимается, будто мерзнет, по телу бегут волны позабытой дрожи. Предвкушение, желание, трепет, и черт знает что еще…       Человек неторопливо перемещает свою почти невесомую ношу к постели. Она дышит глубже, приоткрытые губы припухли и пламенеют от поцелуев. И в голубых глазах миниатюрной гостьи пляшут искры: нежность, требование ласки, робкое желание. А даст ли он всё это ей? Сможет ли?.. Он привык забирать… способен ли на обратный процесс?..       Узкой постели вполне достаточно. Она смотрится почти смешно, умещаясь едва ли не всем телом от головы до талии на подушке. Невесомая хрупкость. В глазах читается испуг, но не им, не Человеком, а предстоящим… Осознание подкрадывается медленно, он пытается отстраниться, когда понимает, к чему она пришла, на что соглашается, продолжая этот порыв.       — Нет… — Сара тянет его к себе, едва он пытается отстраниться, — я хочу… прошу…       Он сглатывает пересохшим от возбуждения горлом:       — Ты будешь жалеть после…       Она мотает головой с детской непосредственностью. Как ребенок, отказывающийся есть склизкую овсяную кашу, даже если после обещают вкусную конфету. Тянет его за руки, вынуждая нависнуть над собой, упираясь по бокам от головы в подушку, опасаясь придавить разметавшиеся светлые волосы. Маленькие ладони теплой волной очерчивают узоры шрамов, будто это шрифт брайля, словно что-то читают в уродстве, что-то видят, что не могут прочесть зрячие.       Человек в упоении скользит губами по мягкой коже, чувствуя, как наэлектризован воздух в шатре от желания. Тело требует куда больше. Но от чего-то страшно. Ведь нужно быть деликатным, осторожным. «Такая хрупкая…» — шепчет восторженно внутренний голос. Поцелуи покрывают грудь и живот Сары. От желания она дышит часто и прерывисто, облизывает пересыхающие поминутно губы, когда поцелуи опускаются к хлопковым трусикам, медленно сползающим от бёдер к лодыжкам. Лишенные объекта ласк маленькие руки вцепляются в изголовье, когда горячие губы касаются возбужденной плоти. Она вскрикивает, выгибаясь, словно пытаясь сломаться. Лазурные глаза прячутся под тонкой кожей век, покрытых мелкой сеткой голубых венок.       Хозяин цирка наслаждается каждой реакцией на свою ласку. У него за плечами века опыта в любовных играх, но с ней все они лишние. Сара ищет другое и находит это в нем. В монстре, которого еще не знает и на сотую долю, но уже открывшем ей свою самую большую тайну. Она не ждала иллюзию, с готовностью приняв всё как есть. «Почему?..» — снова спрашивает он себя. Ответа пока нет, пока он не нужен.       Нежная плоть раздвигается под напором. Сочится, исходится соками от желания, сжимается в удовольствии от каждого движения умелого языка. И Сара извивается от этого напора, услаждая взор распалённого желанием Человека дрожью юного тела, услаждает слух громкими стонами. Её запах кружит голову, сводит с ума. Светловолосая поводит бёдрами, скользя ножкой по спине, покрытой рубцами, с нежностью, которую прежде дарила руками.       Громко вскрикивая, она обмякает, шумно дыша. Пальцы отпускают изголовье, и руки падают куда-то за её головой. Человек с улыбкой скользит поцелуями обратно, обводя языком каждую выпуклую часть юного тела, осыпает поцелуями живот, часто вздымающийся от сбивчивого дыхания Сары, вновь покрывающийся мурашками от каждого прикосновения. Горошинки сосков твердые, подняты так сильно, что гостья вздрагивает от каждого прикосновения к ним его губ.       И всё же страшно… Уловив новый порыв нерешительности Человека, Сара снова тянет его к себе, обхватывая ногами мужские бёдра. Плоть сочится, готова, касается до боли твёрдого органа, скользя по нему, требуя большего.       — Пожалуйста…       Сара приподнимает бёдра, позволяя ему двинуться в свое тело. Глаза смыкаются, пряча голубые искорки её желания. Она закусывает губу и тихо стонет от давления внизу. Меж бровей появляется хмурая морщинка, и к лицу приливает новая порция жара. Даже не вскрикнула, лишь прокусила губу до крови. Он внутри почти весь, позволяет привыкнуть, почувствовать. Она дышит еще глубже, прогоняя и так отступающую боль первого в жизни акта… любви?..       Человек собирает поцелуем алую капельку крови с приоткрытых розовых губ, движется медленно. Решительность и напористость не к месту. Тонкие руки снова поглаживают мужское тело, вынуждая сбиваться с ритма, хотеть большего, проникать глубже. Но нельзя. Ей может быть больно. Сара стонет, сладко приподымаясь на лопатках от каждого плавного толчка в своё тело, прижимается нежной кожей к оплавленной пожаром своего первого мужчины. И внутри мешаются сладость и горечь. От каждого пронзительного вхождения, неглубокого… он всё же не хочет причинить девушке дискомфорта сверх меры, она тихо стонет в горячие губы, чувствуя поднимающуюся волну дрожи и подаётся бёдрами навстречу, прося большего.       Границы стираются, ведь эта миниатюрная нежность просит. Человеку сложно сдерживаться. Такого не было давно, и тем сложнее безболезненно перешагнуть последний рубеж. Плоть поддаётся движениям, принимая его всё глубже и маленькая женщина извивается в руках от наслаждения, которое он всё же может приносить ей. Облетает неуверенность и недоверие, и толчки становятся безумнее, глубже, обволакивают горячим сокращающимся пленом орган, готовый излиться. Он движется в такт с её дыханием, проникает на вдохе, входит всё более резко, слыша, как она почти кричит в его шею от накатывающей волны удовольствия.       Их сотрясает одновременный оргазм. Сара сладко жмурится, чувствуя чуть прерывистое дыхание Человека в свой висок, гладит пальцами голову и плечи первого мужчины. Губы тянутся к испещренному шрамами лицу, даря ему поцелуи благодарности за подаренную нежность. Подаренные минуты, часы, вытащившие из одиночества.       А ему… ему всё еще не верится. Он смещается в сторону, боясь, что раздавит эту нежную хрупкость. Кровать слишком узкая для двоих, но… Сара сжимается в позу эмбриона, подтягивая к груди колени. Ложится на самом краешке, оставляя ему достаточно места. Да вот только спиной к нему, и поначалу это Человека немного злит. Её бьёт мелкая дрожь. Но в воздухе снова не пахнет страхом. Только смущение исходит от девушки, и это заставляет Директора цирка улыбнуться. Он расправляет смятое одеяло, сбившееся в ноги, укрывая обоих. Прижимает хрупкое подрагивающее тело к себе, успокаивающе поглаживая и целуя острое плечо.       Она тихо смеется, чувствуя обнимающую себя руку.       — Новое пари, чтобы узнать имя?..       Человек морщится, молясь о том, чтобы Сара не заметила этой реакции:       — Выбери любое, что будет тебе по душе и я его приму.       — Почему?..       Тяжелый вздох обжигает лопатку светловолосой.       — Давай возьмем на веру факт того, что моё имя было утеряно вместе с лицом и прошлым, — с несвойственной ему нежностью закапывается носом в затылок девушки, вдыхая запахи луговых цветов.       Она неуверенно поглаживает обнимающую себя руку, гладкость кожи перемежается с мелкими ожогами. И в спину отбивается чужое сердце. Ей спокойно. Но ей нужно имя, нужно знать, кого она еще долго будет просить о продолжении того, что сегодня случилось. Ей немного неловко от такой чести.       Человек ждет вердикта Сары. Своё имя он знает, но оно проклято. Проклятием осквернять эти маленькие нежные губы, вернувшие его к жизни за один день, один этот вечер - будет кощунством. А ведь впереди еще тысячи болезненных признаний. Тысячи тайн, которые рано или поздно придется открыть. Или… или придется оставить Сару. От этой мысли в его груди сжимается что-то. За несколько часов эти маленькие руки с тонкими пальцами сорвали напускную шелуху, обнажили пороки тела, его желания, его чувства, которые он гнал прочь слишком давно.       — Артур, — выдыхает Сара с улыбкой, подтягивая к лицу его ладонь и целуя пальцы.       Лопатку обжигает ответная улыбка и светловолосая жмурится от новой волны нежности.       — Спасибо.       Он благодарит за всё. И за то, что не терзает его вопросами и за то, что подарила ему себя, а еще за то, что эти маленькие пальцы переплетаются с его собственными. Она жмется лопатками к груди Директора, к Артуру, словно вновь пытается отогреться, и он щедро делится теплом на узкой кровати, которую прежде ни с кем не делил. Никогда.       Сара засыпает быстро. Покой и надежность теплого мужского тела, оборачивающего её, повторяющего позу, успокаивают мятущийся разум. Ей уютно и комфортно. Такого не происходило давно и сейчас ей плевать, что это лишь вторая встреча, что она сама вынуждена выбрать ему имя. Но её сон сегодня бережет Человек в маске.       — Артур… — проваливаясь в сон шепчет Сара.       Утром в постели пусто.       Она резко садится, подхватывая одеяло. В ногах лежит её одежда и бельё. И платье — вчерашний подарок. А утро ли?.. Сара косится на наручные часы. Так и есть — десятый час.       Полог шатра сдвигается и в него входит Человек. Улыбка неуверенная, в руках поднос. Завтрак?.. Сара с тянет носом запах: кофе и синнабоны. Нюх не обманывает.       — Спасибо. — Она улыбается своему первому мужчине. — Я немного растерялась, прости.       Ставя поднос на её колени, он склоняется, целуя встрепанную светловолосую макушку и Сара жмурится, будто котёнок от этой ласки. Но в шатре разливается её паника. Он пока не улавливает причин. Долго ждать не приходится.       — Шериф меня убьет… — мрачно произносит девушка, — влетит капитально. Я не пришла ночевать, а он взял на себя ответственность за меня до приезда отца…       Она отпивает кофе и, едва ли не с урчанием, запускает зубы в выпечку. Внутри монстра что-то снова сжимается. От сожаления, что сегодня придется её отпустить, и от этого вида юного существа, которого вчерашние вечер и ночь полностью лишили сил. Она похожа на ангела в этом убогом антураже. Голубая лазурь без всякого отвращения скользит по порокам лица, будто гладит. И ему… хорошо. Невероятно хорошо от всякой мысли, что именно ей достало сил смотреть на изъяны без содрогания и отвращения.       Покончив с завтраком, она целует его губы с благодарностью. Сара снова жмётся к его телу. С сожалением, что нужно всё же возвращаться в чужой дом. Его пальцы несмело чертят узор на девичьей спине, но всё же она одевается, перед уходом поминутно прижимаясь губами к его губам, словно прося прощение за это расставание. Тяжело обоим, но почему-то ему кажется, что ей куда больше. Саре нужно уходить.       Уже застегнув куртку, она упирается лбом в грудь Человека, скользя ладонями по его плечам.       — Я не знаю, когда теперь смогу вернуться. Шериф непреклонен. Но я постараюсь… как-то решить эту проблему. — Вставая на цыпочки, она тянется к его губам напоследок. — Платье пока не заберу, прости. Слишком подозрительно будет.       — Пускай. — Человек касается губами лба ангела, давя щемящую тоску в себе.       «Придет время, и она вернется…» — он в это верит.       Её шаги торопливы. На подходе к дому уже перехватывает дыхание от предстоящего скандала, но тело… тело дрожит и помнит руки и запах… Артура. Улыбка трогает губы, которые он целовал прошлым вечером. Сара вздыхает и толкает дверь дома Никсонов.       Спора никакого нет. Девушка стоит с опущенной головой, терпеливо снося ругань и справедливые обвинения. Она должна была и могла вернуться еще вчера. Но просто не захотела. И даже несмотря на эту гнетущую атмосферу в голове проносится не разрушительный скандал. Нет, картинки там мелькают сладкие, заставляющие дрожать и хотеть сбежать обратно, в отчего-то невероятно теплые шатры.       — Домашний арест, — выдыхает в гневе шериф, — до приезда твоего отца. В школу и из школы буду отвозить тебя я. Ключи… — он протягивает распахнутую ладонь.       Сара плачет. Справедливо, но… Глотая слёзы, она возвращает связку Джонатану и покорно уходит в свою комнату. Отец должен приехать до конца недели. Балтимор, куда её так тянуло, перестаёт быть таким уж привлекательным. Ей хочется в маленький аскетичный шатёр с узкой постелью и снова прижиматься к манящей теплоте.       Дни пролетают незаметно. Пытаясь выслужить прощение, она отмывает дом, выполняет наперед школьные домашние задания. Шериф непреклонен. Его опасения понятны — вдруг опять пропадёт. И ведь так и не известно, где Сара была. Он теряется в догадках. Обзвонил в тот вечер и объехал всех её друзей и врагов. Девчонку до утра словно унесло ветром. В ту ночь Сентфор не спал, кажется, вовсе. Зато, впервые со дня переезда, спокойно спала сама Сара.       Отец должен приехать уже завтра. Светловолосая плачет в постели. Дорога будет долгой и ей точно не позволят сходить в шатры. Хотя бы попрощаться. Хотя бы обнять напоследок того, кому теперь принадлежит сердце безоговорочно. Да и не только сердце.       — Артур… — Сара зовёт в темноту, проваливаясь в обиду.       Что-то заставляет подняться и выглянуть в окно.       На фоне снега выделяется черный силуэт в белой маске. Он смотрит неотрывно прямо на неё, безошибочно зная, где именно комната Сары. Какую же ночь подряд?.. А поняла она лишь сейчас. Стараясь не шуметь, прямо в ночнушке и босиком, она тихо крадётся по скрипучей лестнице и распахивает дверь дома, стремительно приближается к Человеку. Босые ноги скользят по наледи дорожки, царапая и разрезая стопы, но это такая глупая малость…       У Человека внутри всё обрывается. Она выскакивает босая и полуголая. На улице мороз, и девушка мгновенно начинает дрожать. Он рычит что-то неразборчивое о глупых девчонках, но прижимает её к себе, привычно кутая в безразмерный плащ и подхватывая на руки.       — Забери меня. Насовсем. — Всхлипывает Сара, — иначе завтра закончится всё. Меня увезут.       Её страх имеет другой привкус. Она не боится монстра. Она боится оставить этого монстра. И он уносит её, прижимая к себе. Уносит туда же в шатер, чтобы рассказать всё, как есть. Если сможет поверить и довериться — уедут вместе. Если нет… он готов отпустить, пусть это и будет последней каплей для измученного одиночеством создания.       Сара сидит на узкой кровати, слушая откровение. Наблюдает, как он, стоя на коленях, в том самом тазу для умывания отмывает от крови её ноги. Эта картинка въедается в память, в нервы, в сознание. И почему-то это «зло» именно с ней - совсем-совсем не страшное. Он лишь хотел, чтобы его любили. И в её голове всё медленно раскладывается по полочкам. Все события её Сентфорской истории. Все беды, все страхи… облетают шелухой. Стоит сейчас уйти и всё закончится, будто было простым кошмаром. Уже завтра мать вернется домой, сбросив маску, которую… заслужила?.. Отец увезет Сару в Балтимор.       И больше никто и никогда не будет смотреть на неё с той нежностью, с которой смотрит он, с похожим на её собственное одиночество в бездонных серых глазах. Тугой узел недоверия рубится с плеча. Внутри вереницей улетают из памяти кадры кошмаров, Писадейра, Фавн, Джон, кости, кладбища и битвы со всякой потусторонней дрянью.       — Больше этого с тобой не случится, — заглядывая в голубые глаза произносит Человек… Артур, — я не имею права просить тебя остаться… Но и изменить ничего не могу. Не сейчас. Если примешь…       — Приму, — Сара не думает, она уже всё решила.       В серых глазах недоверие. Он касается пальцами девичьей щеки.       А Сара видит таз с розоватой от собственной крови водой, и стоящего на коленях мужчину с закатанными рукавами, омывающего её ноги. Монстры не умеют любить, не умеют заботиться и быть нежными. Монстры погибают после встречи со светловолосой один за другим. Он не монстр. Он Человек в маске. Её Артур.       — Пари. Ты говоришь то, что хочу услышать я, а я — то что хочешь услышать ты, — она протягивает ему тонкую ладонь.       Теплая мужская рука обхватывает маленькие пальцы. Скрещиваются взгляды. Уже знакомо, не в первый раз. И отчего-то эти двое открыто улыбаются. Они рады тому, что обрели и нашли свою самую важную часть, которая достаётся с трудом и совсем не каждому в этом мире.       И в тишине шатра раздаются едва ли не хором всего три слова, которые каждый из них ждал в своей жизни не меньше другого.       — Я люблю тебя…       В рассветной дымке Сентфорского утра начала декабря исчезли шатры. Навсегда, наверное. И на бывшей стоянке осталась одна из жительниц. Она не понимает как здесь оказалась. Отчего-то в груди женщины образовалась невосполнимая дыра. Кажется, она страдает от лунатизма. Удивленно оглядевшись по сторонам, она несмело бредёт к своему дому, в котором никто её больше не ждет. Она сделала свой выбор в пользу шерифа Никсона, охотно примет его сына. Ведь своих детей у неё… нет.       Сентфор не помнит Сару О’Нил…       Новый дом был непривычным. Слишком большим на взгляд Сары. Слишком светлым на взгляд Артура. Придомовая территория старого ранчо сияет свежеокрашенными стенами построек. Газон пострижен, покосившиеся заборы из белого штакетника стоят ровно и на почтовом ящике кроме номера дома, стоящего на отшибе, нет никакой информации, но это пока что. Они только пару дней как приехали, и волшебство в одно мгновение привело всё в должный вид. В доме две спальни. И пусть используется только одна. Из окна виден старенький темно-бордовый пикап «Додж». Краска на автомобиле почти облупилась, но это малость. Он осилил маршрут от Сентфора до маленького городка Каса-Гранде почти у границы с Мексикой.       Сара сидит на кухонной тумбе в серой хлопковой рубашке на голое тело, скрестив лодыжки. В голубых омутах сверкает восхищение и нежность. Глаза неотрывно следят за широкой спиной мужчины, склонившегося над сковородкой, облаченного только в синие джинсы. Сегодня его очередь готовить, и светловолосая наслаждается зрелищем, лаская взглядом каждую мышцу, которую она уже десятки раз чувствовала под своими пальцами на заднем сидении пикапа. Внутри всё приплясывает. Прошла неделя после побега. Она не жалеет. Сара обрела куда больше, чем пришлось потерять.       Человек в маске, уже неделю как Артур. У него появился стимул. Больше нет цирка. Но есть последняя маска, которую он подарит девушке, которая его полюбила, еще не скоро. Маска, которая подарит им две вечности. И почему-то в нем нет ни единого сомнения, что эта миниатюрная светловолосая девочка лишь кивнет и с любопытством посмотрит на пустую с виду ладонь. Прозрачная маска когда-то исполнит последнюю волю повелителя масок, оставив навсегда ту, что приняла кошмары его прошлого безоговорочно.       — Тебе нужно имя, — он отворачивается от плиты, отключая огонь под сковородой с глазуньей.       Голубые глаза прищуриваются в улыбке поверх кружки с ароматным кофе:       — Выбери любое, что будет тебе по душе и я… его приму, — Сара повторяет его слова, прозвучавшие полторы недели назад в шатре.       Он встаёт к ней ближе, скользя пальцами по нежной коже шеи. Голубые глаза просят подарить ей действительно красивое имя. Достойное и звучное, которое он пронесет через вечность так же, как прежнее, которое сохранит лишь в сердце. Человек слыша немую просьбу целует маленькие розовые губы, призывно открытые для него.       Больше нет той робости, что сопровождала их первые прикосновения. В поцелуе куда больше страсти, куда больше огня. И тонкие руки так заботливо поглаживают обнажённый торс, что внутри всё сжимается от очередной волны восторга. Его одиночество в прошлом. Мужскую талию обхватывают в замок потрясающие девичьи ноги, и Сара прижимается сильнее, чертя на его плечах прозрачные узоры любви кончиками пальцев. Она в пригоршни собирает мягкие волосы, чувствуя, как он отзывается на каждую ласку, как тихо стонет в ответном порыве в любимые губы, которыми теперь дышит. Она подарила ему надежду на вечность вдвоём.       — Хоуп… — Артур целует её лоб.       Нареченная новым именем, задумчиво отстраняется, примеряя то, что заменит прежнюю Сару. В глазах сверкают искорки, будто маленькие салюты. И Человек любуется этой озорной нежностью, скользит пальцами по светлокожему бедру, отмечая как под этой лаской её тело покрывается мурашками. Она кивает, отчего светлые волосы волной колышутся по плечам.       — Что будет дальше?.. — Хоуп смотрит в серые глаза, утопая в любви.       Человек улыбается впервые за сотни лет открыто и честно. Он забывает, как шрамы искажала прежняя улыбка, смахивающая на хищный оскал. Он улыбается как Артур, возлюбленный Хоуп. И от этой улыбки тепло им обоим.       — Последнее волшебство. Через четыре года я дам тебе последнюю маску. Ту, что даст тебе вечность рядом. Наденешь, когда сочтешь нужным, ни раньше, не позже. Она незаметная - не будет стеснять и приносить дискомфорта. Оставит тебя такой, какой ты пожелаешь на вечность, которую ты готова со мной провести.       В голубых глазах нет сомнений. Она кивает, снова рассыпая по плечам светлую шевелюру. «И ведь стоило выиграть всего одно пари…» — улыбается Хоуп, падая в новый поцелуй, — «чтобы одиночество испарилось для двоих…».