"...И нашла любовь там, где когда-то видела только ненависть..."

      Работа, дом, работа, дом…       Всё давно слилось в вереницу. Бесконечный день сурка, когда лишь успеваешь высунуть нос на улицу, пробегая от подъезда до парковки, и от другой парковки до офиса. Консервативные дурацкие платья давно пришли на смену пёстрым подростковым нарядам. Светлые волосы покрашены не один десяток раз, коротко остригались, снова отращивались… Все напоминания — прочь из жизни. Всё прочь… Выходные: кино, бурбон, пицца или китайская еда на вынос. В аптечном шкафчике антидепрессанты и снотворное в боксах, раскиданных по дням недели уже десяток лет. Они… не совместимы с алкоголем, но кого это волнует…       Два месяца до рождества, хлещет дождь и из старенького форда почти не различить улицу. Ещё и зонт забыла в офисе. Как обычно, с моим везением, у подъезда парковочных мест не будет и придётся нестись к дому, вымокнув до нитки. И сегодня только четверг… «Боже, как же я хочу пятницу… Выматывает это постоянство. Выматывает желание забыться. Забыть…» — вздыхаю, сворачивая на свою улицу. Мелькает на задворках мысль взять бурбон и отпроситься у руководства на ещё одни дополнительные сутки. Выспаться, сходить в клуб, подцепить кого-то на ночь… «Всего на одну ночь, чтобы потом выставить утром?..».       Решение принято… Остаётся лишь уговорить себя побегать этим вечером чуть подольше. Вымокнуть сильнее… Настроение падает ещё стремительнее, пропорционально с усиливающимся за бортом автомобиля ливнем. Хочется открыть окно, закурить. Но опять же — зальёт весь салон… Я с тоской покосилась на сигаретную пачку и зажигалку, лежащую в «полке», где раньше была магнитола. Лицо скривилось от воспоминаний — я возвращалась из Вирджинии домой, когда в пути по радио заиграла знакомая музыка. Похожая, но и этого хватило. Магнитола была выдрана с проводами и кусками пластика, вышвырнута в окно. А я ещё несколько месяцев проходила реабилитацию.       Сейчас, кажется, всё уже легче. Обманчивое впечатление. Я почти не могу спать. Стоит закрыть глаза и меня переносит в совершенно другое место. Часто я даже не вижу ничего. Только ощущаю повязку на глазах и редкие прикосновения, стянутые за головой руки, привязанные ноги. Ничего не происходит… Кроме наблюдения. Иногда сон продолжается в моей комнате, в моей постели. Вот только скачущие по тёмной спальне тени, которые ещё гуще, чем сам мрак… душат не меньше. Я слышу шепотки, слышу смех и голоса. Аплодисменты и запах малиновой сладкой ваты…       И визги… Визги чудиков:       — …Поберегите нервишки!..       Выбраться из кошмаров удаётся с трудом. Если удаётся, то снова уже не уснуть. Десять лет сна по три часа в сутки и меньше. Алкоголь, никотин, таблетки, клиники, успокоительные, сочувствующие взгляды. А когда-то Сара была грозой Балтиморских мальчишек, гоняющей мяч по улицам, потом убийцей Сентфорских чудовищ… Чтобы через десяток лет после побега осознать себя…       — Кем?.. — шепотом спросила я у тишины салона старенького форда, глуша двигатель напротив супермаркета, — Кем ты стала, Сара О’Нил?..       «Забитым овощем, вздрагивающим от каждого шороха, но который старательно пытается казаться предельно нормальным с учётом обстоятельств…» — резюмировала я, окинув скептическим взглядом мешки под собственными глазами в зеркале заднего вида, — «Плевать. И так не сахар, под дождём от косметики визуализация панды едва ли что-то изменит…».       Я выскочила из автомобиля, захлопывая дверь и спешно уносясь под козырёк магазина. Внутри было тепло и сухо, а с меня за пятнадцать секунд под дождём уже струилась вода, словно на голову вылили ведро. Неодобрительно покосившийся продавец… Можно подумать, я сама такую погоду заказывала… Пришлось со вздохом потоптаться на пороге, окидывая взглядом полки с товаром. Набор мог бы быть и стандартным — выпивка, закуска… Бурбон или виски.       Но… Меня почему-то привлекла винная полка. Я прошлась вдоль стеллажа, щёлкая ногтем по этикеткам без опознавательных знаков. Только позади бутылок год урожая и регион сбора. «Всего по три бакса за бутылку вина урожая начала двадцатого века?..» — подумала я, забирая две из них с чётким предвкушением, что лучше бы как прежде взяла бурбон. Замороженные фрикадельки с соусом, бокс салата «цезарь»… Я с тоской покосилась на прежде любимые конфеты с горьковатой усмешкой. Детство кончилось, и я перестала любить сладости. Особенно леденцы и… Сладкую вату. Пакет апельсинов на утро, кусок говядины для тёплого салата, который буду клевать весь завтрашний день на волне похмелья…       Принеся покупки на кассу, я задумчиво окинула взглядом всё, что было из прикассовой мелочёвки. Взгляд наткнулся на ряды презервативов. Непрошенное воспоминание: «плохие матери порождают плохих матерей». Рука непроизвольно метнулась к пачкам. Выбрала пару упаковок, даже не в состоянии припомнить, когда у меня последний раз был хотя бы партнёр для секса, не считая полноценных отношений. Этих не было вовсе. С шестнадцати лет… И я не стеснялась себе признаваться, что не искала других.       Кассир понимающе хмыкнул, упаковывая всё, что пробил, в бумажный пакет. Расчёт, чек летит следом, с усмешкой он протягивает его мне:       — Приятного вечера, мисс.       — Спасибо. А что за вино, вы не знаете?.. Я как-то удивлена ценой…       Тот только пожал плечами:       — Акция. Поступило только в ряд особо везучих магазинов сегодня днём.       Я со вздохом покосилась за витрину, где продолжала бушевать непогода, подхватила свою ношу и направилась к дверям. Пробежка по лужам, которые почти по щиколотку заливают асфальт в сторону подъезда. Тихий мат сквозь зубы от забытых в машине сигарет. Я вздохнула, пытаясь припомнить есть ли дома хоть пара пачек… В конечном итоге плюнула, понимая, что давно хотела бросить. Чем не повод?.. Хотя мозгами понимала, что стоит сесть в авто в понедельник и скурю пол пачки, что остались в салоне…       — Дьявол… — из пальцев выпали ключи от квартиры, едва не улетев в шахту лифта, — Да что со мной сегодня?!..       Снова серый коридор с облупившимися стенами: краску ободрали для новой покраски. Три года назад. Да так всё и осталось. Бюрократическая машина проглотила средства и оставила всё как есть. Деревянная дверь без глазка с номером тринадцать — моя обитель. Арендовала, чтобы бороться с заработанным в Сентфоре ПТСР. Первые несколько лет страхи довлели. Приём препаратов и лечение не помогали. В конечном итоге, плюнув на терапию, я пошла методом от противного, погружая себя в знаки, числа, кошмары. Специально ходила в приезжие шапито и на фестивали фриков… Вот только… только все те «уродцы» были обычными людьми с паршивым гримом. Но я слишком хорошо знала истину.       Щелчок замка в скважине, торопливые шаги внутрь, хлопок, отделяющий меня дверью от остального мира. Стягивая пальто закрылась, оставила начальнику на пейджер сообщение, что случился приступ, и беру отгул. Врать не хорошо, понимаю. Но мать их, как я устала… Пропади оно всё пропадом…       — Быть может, в его идиотском цирке всё было бы не так убого, как сейчас?.. — невзначай шепчу я.       Словно откликом на вопрос в окно ударяется жалюзи от порыва сквозняка. Вздрагиваю, захлопывая его. В такие мгновения мне становится действительно страшно — квартира словно становится одушевлённой, когда я задаю вопрос или говорю сама с собой. Это отнюдь не редкость. Это моя норма. Поговорить, в сущности, больше не с кем…       Пальцы пробегают по кассетам в подставке, подбирая то, что будет крутить музыкальный центр остаток вечера. Pink Floyd едва слышно донеслись из колонок. Вывернув на половину регулятор громкости, я подхватила пакет и, пританцовывая, двинулась в сторону своей обшарпанной кухни. Здесь… В этой квартире всё, кажется, дышало на ладан. Ломалась техника, которая, кажется, была здесь со времён сухого закона, мебель. Я заменила большую часть. И плевать, что всё это в конечном итоге останется здесь, если я решусь съехать в другую «квартиру номер тринадцать».       Выгрузив фрикадельки с гнёздами пасты в глубокую сковороду, я залила всё соусом и оставила на медленном огне до готовности. Извлекла первую бутылку вина, снова рассматривая непроницаемо чёрную этикетку. Насторожиться бы… Но чувство самосохранения, кажется, у меня умерло уже достаточно давно. Я отвыкла от вина с пробками, а не с закручивающимися крышками. Пришлось искать штопор, прежде отколупав сургучную запайку. Внутренние механизмы остервенело били тревогу. Закурила, найдя сигареты, и всё же извлекая пробку из горлышка.       Рука дёрнулась к привычному стакану для виски, но я едва не фыркнула — моветон. Перехваченный пальцами бокал для вина. Рубиновый густой напиток наполнил сосуд на половину. По комнате потёк вкусный и насыщенный запах винограда, яблок и каких-то странных пряностей. И вкус… Я дрогнула, но старательно пыталась понять — где же его пробовала…       Забыла… Либо всеми силами старалась забыть… Удалось ли?..       Угольки в пепельницу… Снять с огня пасту… Вкуса почти не чувствую, с тарелкой и бокалом пританцовывая под льющуюся из колонок музыку. Кажется, про приступ я начальству не солгала. Тревога, эйфория, злость, отчаяние… всё перетекает от одного в другое, перемалывая сознание. Бутылка пустеет стремительно. В рот, запитые глотком вина, улетают таблетки. Разум понимает, что опасно, что можно умереть. Препараты становятся в сочетании с алкоголем токсичными… «Плевать!» — истерически хохочет внутренний голос.       Вторая бутылка…       Густое вязкое вино ударяет в голову и почему-то начинает мерещиться какофония звуков. Удушающе, насыщенно… приторно. Касается губ прохладой стекла, сладостью вкуса и нотками. Почему-то предельно знакомыми нотками. Снова слепо скольжу взглядом по буквам на этикетке. Ничего нового. Сорта использованного винограда, дата сбора урожая, откупорки бочки, розлива…       Сглатываю, допивая последний бокал второй бутылки:       — Откупорка — ноябрь одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года… — сердце ударяется в горло, — Розлив — спустя десять лет… девяносто шестой…       Глаза выцепляют настенный календарь — первое ноября. В этот день замкнулась цепочка пережитых кошмаров. В этот день в Сентфоре появился убогий цирк уродов и его Хозяин. Тот, по воле кого моя жизнь десять лет назад разделилась на «до» и «после». Тот, кто смог поддеть гноящуюся рану в моей душе аккуратно остриженным ногтем и показать — я не лучше и не хуже. Беги или нет. А я… я воспротивилась…       Бутылка выпадает из ослабевших пальцев, осколками разлетаясь по полу.       «Я просто смотрела не туда» — проносится в разуме, когда на изнанке этикетки вырисовывается узор из знакомой маски. Мир гаснет, погружаясь в удушливый кокон страхов. Нет, это не приступ.       Это хуже…              По щеке нежно бегут подушечки длинных пальцев созидателя уродливых образов. Глаза открывать не хочется. Нос щекочет смешение запахов. Гниль, дурманы, тухлятина… Подступает тошнота. Хватаю губами вязкий воздух, пытаясь продышаться. Плевать, что уже не смогу прикинуться веником и сбежать.       «А я хочу сбежать?..».       Сглатываю, пытаясь открыть глаза. Не выходит. Знакомая лента, завязывающая и скрывающая всё, что вокруг происходит. Уже даже не страшно. Почти…       Поцелуй в висок:       — Моя милая дьяволица стала невероятно сильной… Восхищён, Сара… Восхищён, мисс О’Нил…       — Миссис…       — Ложь…       Умолкаю. Ему врать бесполезно. Его разум тёмного гения просчитывает все мои шаги прежде, чем я успею их додумать. И всё же пальцы скользят по щеке едва ли не с экстатическим удовольствием, прочерчивая ткань повязки на лице. Каким-то внутренним чувством улавливаю, что хочет видеть глаза. Как когда-то. Под собой… Подмятое тело, в котором он движется так, как считает, что может доставить наслаждение… Нет. Не так. Получить наслаждение. Тяга, что пугает обоих. Я для него слишком мала… Он меня пугает. Всегда будет пугать. Даже сейчас. И я помню, что упала в обморок в квартире Балтимора. В сутках пути от Сентфора.       «Я не с ним… Игра воображения…».       — Я хочу видеть… — шепчу, чувствуя волну страха: «а так ли я хочу?..».       — Как прикажешь… — тихий смех.       На затылке расслабляется лента. Глаза с непривычки слепит даже тусклый свет цирковых ламп. Стол… Столовая. Блюда другие. Не то, чем он испытывал прежде. Это действительно ужин на двоих. Даже стол, кажется, меньше… Сглатывая, чувствую встревоженную чечётку, которую выплясывают зубы. Мне страшно. Не от того, что он может сделать, но от того, что я могу вспомнить. Не хочу переживать сызнова. Я выбросила кошмары Писадейры, отшвырнула Фавна… Оставался один из троицы. Всего один, вписывающийся в события полностью, но имеющий почву под ненавистью.       Страхом для меня было понять, что я его чувствую, что его мотив мне понятен. Отплатить предателям так, чтобы было неповадно остальным. Впрочем, его история не заслужила огласки. Его жизнь оборвалась, получив это… Перерождение?..       — Сон?.. — голос дрогнул.       — Почти. — Человек осторожно провёл пальцами по моему плечу, словно боясь спугнуть, — Тебе слишком хорошо известны все мои манёвры, любовь моя. Сны наяву, отвергаемые чувства, попытки отбросить собственную суть…       Он вздохнул, опустившись на корточки рядом с моим стулом. В маске. В мундире, который я помнила детально. Кожаная пряжка с серебряным или каким-то похожим крепежом, удерживающая плащ, восемь пуговиц жилета, двенадцать на рубашке, запонки… Классика вековых коллекций, которые сливались в органичный образ: пугающий и завораживающий.       — Развяжи меня…       Усмешка. В прорезях маски чуть сощурились льдистые серые глаза:       — Рано. Первая поблажка со снятой лентой только пришла в исполнение…       Снова скользнувшие пальцы по обнажённому предплечью. Только сейчас начинаю понимать, что не в своей одежде. Не в том, в чём была. Платье. Такие может подбирать только он. То, что подчеркнёт идеал и недостатки на его фоне померкнут, оказавшись несущественными. Перевожу глаза на волосы, отмечая светлые кончики. Тянет сморщиться… но это глупо. Каждый из нас сохранил память друг друга в образе прошлого.       Вот только своё десятилетие я прожила…       — Где ты был?.. — почему-то шёпотом поинтересовалась я.       Опять усмешка. Даже смех, пробегающий по оголённым от страха нервам пером или стальным клинком. И я даже не знаю — что из этого сейчас предпочтительнее.       — Скучала?..       «Что я несу?..»       — Нет.       — Лгунья… — доносится из-под маски почти мелодично, нараспев, — Впрочем, это почти не имеет значения, моя дорогая. К слову, ты ослепительно выглядишь в этом наряде… — если бы не холодные губы маски, поцелуй в обнажённое плечо был бы приятным, но вызвал лишь мороз по коже в данной ситуации.       Хочется поёжиться…       С рук по щелчку пальцев пропадают путы. Потираю запястья, разминая так, словно они успели затечь. Главное — не показать слабости. Своей перед ним. Дрожь в голосе скрывать сложно, в конечностях ещё сложнее. Я понимаю, что это лишь сон, понимаю и то, что сейчас он не в состоянии меня убить. Да и хочет ли убивать?..       — Ты права. Совершенно не хочу. — Он обошёл стол, устраиваясь напротив меня, разливая вино в знакомые уже бокалы из бутылки, похожей на те, что я опустошила сегодня. — Ты здесь не для этого…       — Зачем я тебе?       — Любовь, моя дорогая. Она делает нас уязвимыми, но одновременно придаёт сил куда больше, чем любое оружие. За тебя, прекрасная чертовка, — Человек поднял бокал, салютуя. Не дождавшись ответной реакции, лишь пожал плечами и, приподняв маску, пригубил напиток. — Я в последний раз хочу предложить тебе встать рядом со мной, а не против. Выбор, Сара. Ты не оставила мне его когда-то, но я достаточно великодушен, чтобы предоставить его тебе и пояснить свои резоны…       Я помотала головой:       — Этого не будет… — голос впервые не дрогнул, прозвучал твёрже, чем когда-либо прежде, — Я не зло… Не была им. Не стала бы им и после.       Бархатистый смех в ответ:       — Что есть зло? Зло ли — видеть гниль? Зло ли — давать ей возможность выйти наружу, показав то, что спрятано под «красотой»? Зло ли любовь, моя маленькая чертовка? — он помолчал и добавил: — Или зло, это когда ты вторгаешься в чужой дом, разнося всё до чего дотянутся руки, уничтожая созданное за годы? Убивая или желая убить, угрожая расправой?.. Или зло: отдаться «злу» в больничной палате?..       От последней реплики я покраснела, чем вызвала новую волну его смеха. Однако… В ответ поднялась волна отвращения. К нам обоим. К себе за то, что не смогла тогда оттолкнуть и сбежать… И к нему…       — Ты просто воспользовался моментом, когда я была достаточно слаба и не смогла воспротивиться. Попользовался мной, чтобы потом… исчезнуть?..       — Мне жаль… — голос же напротив абсолютно довольный, без доли сожаления, — Но я привык получать то, что мне необходимо. Либо… Либо уничтожать преграды на пути к желаемому… В данный момент, целей всего пара. И только от тебя, моя милая чертовка, зависит то, какой путь мы пройдём, чтобы всё завершилось как минимум бескровно. Как максимум… «Долго и счастливо». Как в сказках про принцесс и их персональных монстров.       Я выдавила кривую усмешку:       — Ты слишком рьяно примеряешь на себя титул «монстра». Нет имени, нет толком прошлого… Только Человек, только Хозяин. А теперь ещё и «монстр». — усмешка стала шире от озадаченного лица: — На деле же просто брошенный, отвергнутый и так же, как любой из обычных, ищущий к себе… Да, той самой любви…       Бокал в его пальцах треснул. Я сдержалась от того, чтобы не втянуть голову, продолжая упрямо всматриваться в прорези маски. Сомнительное чувство безопасности начинало рассеиваться. Пока он пробирается в сны, но что мешает ему выйти на след в реальности?..       Усмешка:       — Что ж, ты сама выбрала демонстрацию… — щелчок пальцев.       Антураж расслабленной атмосферы ужина на двоих исчез. Я стояла на сцене, удерживаемая за плечи Человеком. Выстроившись в линию, напротив нас стояли чудики, удерживая семерых людей. Пленники были накрепко связаны. С кляпами. Я никогда не думала, что слова о том, что паника и страх имеют для проклятых особый запах правдивы, до этого момента. Железистый привкус крови, адреналин, привкусы сердцебиения, если это вообще возможно… У каждого своё, но перестук достаточно громкий.       Картинный жест, и пленников поставили коленями на пол. В руках чудиков появились ножи. Я дрогнула, пытаясь отступить, но Человек всё ещё стоял позади, отрезая путь к отступлению.       — Добавим примеров, моя дорогая. Что есть зло?.. Первый в списке… Мистер Кларк. Отец четверых детей. Милый домосед и любитель золотистого ретривера Форекса. Работяга, для соседей — идеальный муж и отец. Владелец магазина автотоваров. Грешки водятся, и явные — выпивает. А кто безгрешен, верно?.. Сбил соседскую кошку и отказался оплатить лечение…       Я сморщилась:       — За алкоголь и кошку перерезать глотку?..       — О-о-о… Это лишь часть. Это та самая «благообразная маска». То, что не стыдно показать. Но есть ведь изнанка. То самое «зло на обороте», которое мы обсуждали на нашем первом ужине… Который до сих пор я частенько припоминаю… — его пальцы почти с экстатическим трепетом скользнули по моим плечам, стиснув их до синяков под конец: — Смотри, моя дорогая…       Перед глазами поплыли отвратительные картинки насилия. Дети, которых он не только избивал, но и… Всё это напрямую в голову. Не зажмуриться, взгляд не отвести. Только досмотреть до конца, только дать себе отчёт о том, что это зло… То самое зло, не имеющее никакого мотива под своими поступками.       Всё прервалось, оставив меня, дрожа, стоять перед ним, всё ещё стиснутой руками за плечи. Больше, кажется, чтобы не дать упасть, нежели из соображений какой-то интимности.       — Ублюдок… — выдохнула я.       — Какое точное определение… — усмешка за спиной, кивок и к горлу пленника приставлен нож: — Твой выбор, Сара?.. «Помочь» ему искупить свои грехи, наградив маской, или лишить жизни?..       Пульс грохотнул в ушах, перекрывая даже шумное дыхание и мычание пленников. Предельно понятным стал этот урок, который он решил провести для меня. И я действительно чувствовала, что гниль для этой маски избыточная. Даже для него. Даже для «монстра».       — Смерть…       Ещё кивок — нож прошёл по горлу пленника от уха до уха. Глубоко, лишая жизни куда более милосердно, чем… Я даже себе не могла объяснить до какой степени ждала его мучений. Но всё закончилось слишком быстро… Просто мертвое тело, из которого толчками затихающего сердца вытекала на пол цирка кровь.       — Верный выбор… Теперь супруга ныне покойного… Миссис Кларк. Примерная мать, домохозяйка. Прекрасно знавшая, что происходит в детской, прекрасно знавшая, что муж делает с их отпрысками. Смирившаяся в угоду комфорту… Сначала снотворное и алкоголь. Следом наркотики… К слову, последними она стала подпаивать детей, чтобы те не кричали слишком громко, когда мистер Кларк оставлял её ночами ради… «удовлетворения потребностей».       — Не могу на это смотреть… — прошептала я, пытаясь вывернуться.       То, что я уже давлюсь слезами не ощущалось до того, как попыталась произнести больше одного слова. И всё же смотреть пришлось. Он никогда не бросает задумку на пол пути. Снова лентой старой кассетной плёнки таблетки, подкинутые детям в еду, своя порция порошка с выпивкой. И судорожно удавливаемое желание сдать мужа полиции. Не хочется терять доходы, бизнес, статус.       — Смерть…       Снова движение ножа. Ещё один оседающий труп.       — Беспощадна… — с нотками довольства проговорил Человек, склонившись к моему уху: — Всё ещё считаешь, что не готова примкнуть ко злу? Всё ещё считаешь, что монстров не существует?.. Продолжим, любовь моя… Миссис Дуглас — медсестра, скрывающая каким-то чудом статус ВИЧ-положительной. Работает в детском госпитале… Угадаешь сама, что она делает?..       Я всхлипнула, пытаясь осесть коленями на залитую кровью сцену:       — Не надо… Я не… Не могу… — сознание стремительно гасло, но упасть не позволили.       — Необходимо, моя милая Сара… — певуче долетело до моего сознания.       — Пожалуйста… Не заставляй…       Усмешка в плечо, снова обжигающее дыхание:       — Ты просишь меня, как и прежде, мой маленький монстр?..       — Да.       Щелчок пальцев и всё исчезло. Снова ужин. В высоком подсвечнике горят свечи. Он вновь обошёл стол, вкладывая в мои пальцы бокал вина. Подталкивая его к дрожащим кривящимся в плаче губам. Бдительно следя, чтобы напиток был выпит до самого дна. Бокал готов бы выпасть был, но придержал, отставив его на стол, стирая с щёк бегущие водопады горячей солёной влаги. Это было бы заботой, выглядело бы, как она, не знай я сути его, его яда, который уже бежал по моим венам десяток лет и сейчас, кажется, вступил в реакцию.       «Я монстр… Я его монстр ничуть не меньше, чем он мой…».       Прочерченная нижняя губа, растирающая каплю вина и соль слёз. Чуть надавливая, чуть поддевая подбородок пальцами. Оценивая, заглядывая глазами в душу и просматривая достигнутый эффект. Определяя — достигло ли увиденное необходимого уголка моей души. Или всё же в этой войне ему придётся стать не союзником, а моим врагом. Отчёта я себе дать не могла. Не сейчас уж точно. Только пальцы потянулись к завязкам маски, но были перехвачены.       От тёплой ладони, обернувшейся вокруг моего запястья по спине поползли мурашки. Затянувшаяся игра в гляделки. Сквозь прорези, через маску, которая скрывает истину от меня. Но у него есть тысячи масок… Снять одну — мало. Обнажи один порок, под ним будет ещё сотня.       Движение ладони, сметающее со стола всё, кроме подсвечника. Загрохотала посуда и приборы. Звон стекла и отвратный дребезг серебра. Царапины на старом массивном столе, оставленные значительно более давно. Не успеваю среагировать вовсе, когда бёдра ударяются в крышку стола. Стянутые на затылке волосы из разбившейся причёски. В прорезях знакомый алый отлив. Его злит, что поражение я не признаю сию минуту. Во мне тоже начинает подниматься злость с обидой, причин которым я не понимаю. Пока что…       Бегущая от колена до бедра ладонь. Выше, прочерчивая изгиб талии, накрывая через корсет грудь. Ещё выше, поглаживая шею. Под маской тяжёлое от гнева и знакомого желания дыхание. Выжигая кислород в лёгких, заставляя облизывать поминутно пересыхающие губы.       — Увидишь всё… И больше, чем всё. Лишь встань рядом. Будь со мной, а не моим врагом. Будь моей, как была все эти десять лет. И не лги, что уже кого-то желала сильнее… — обжигает дыхание шею, — Никогда мне не лги… Потому, что обманусь не я, а ты сама…       Я сглотнула, чуть подавшись вперёд, несмело отводя пальцами шелковистые густые волосы Человека. Почти задевая губами ухо, прошептала:       — Желать не всегда значит любить…       — Не в нашем случае, моя милая дьяволица… — усмешка, и холодный нос маски прочертил линию шеи, словно пытаясь запомнить аромат тела, поднимающегося возбуждения, — Союз тел скрепил то, что смертные называют любовью до последнего вздоха. Один союз… Одна ночь, один вечер… — я зажмурилась от горячего дыхания на шее: — Я не хочу другую. Стань… моей… до конца.       Сорванная маска выпала из пальцев, открывая другую. Снова приторно лживую. Маску, что была утрачена в огне. Маску идеала, прикрывающую пороки куда меньшие внешние, чем взращённые в нём внутренние. Но этот взгляд пронзительно ледяной, прижигающий при этом холодным пламенем… Сдавливает что-то внутри, заставляет вывернуть собственную скрытую гниль под усмешку Хозяина. Скользящие по щеке тёплые пальцы отводят волосы в сторону, притягивая за затылок.       — Не будь мне врагом…       — Не причиняй мне боль, не забирай моих близких, не лги мне…       Усмешка в губы:       — Много требований…       Привлекающее за затылок в поцелуй движение. Соскучившиеся губы впиваются невероятно жадно. Раздвигают мои, пожирая, раздувая когда-то затухший огонёк после единственной близости в неукротимое пламя. Врываясь языком в рот, поглаживая, и изучая сызнова утраченное десять лет назад желание. Сдавливая пальцами челюсть, принуждая широко открыть рот и подчиниться. Причиняя всё же боль. Не умеет иначе. Не позволяет перехватить инициативу…       Рывок к краю стола, попытка вклиниться, развести мои колени. Юбка слишком узкая. Нетерпеливый рык, треск ткани следом. До живота разорванное платье. Словно мало — рывок шнуровки корсажа. Платье превращается в лохмотья, улетая куда-то в сторону. Безжалостно разорванное, потому, что так хочется. Отрывается от губ, рассматривая открывшуюся наготу в чёрном комплекте тонкого кружева белья. Разлетевшиеся в стороны бёдра позволяют животом прочувствовать предельное возбуждение. Слишком тесно… Щелчок застёжки бюстгальтера и верхняя часть, увлекаемая ладонями, опадает, улетая туда же к платью.       Толчок в плечи валит на стол и мир воспламеняется от груди, обхваченной губами. До пятен, до срывающихся хриплых стонов и нетерпеливого желания получить сию минуту всё. Но не сдаётся. Ладонь прочерчивает скрытое последней преградой тело. Надавливая, раздвигая. Пальцы ласкают точку удовольствия умело. Чуть прикушенный ореол второй груди заставляет вскрикнуть. Снова вспышкой — кадры в больнице. Тогда было больше ласк. Сейчас игры не будет: прелюдия была раньше… Десять лет прелюдии, чтобы сейчас заставить себя чувствовать весь спектр желания.       Снова треск и кружево улетает в сторону. Ему нравится то, что видит, что чувствует. Не перехватывает расстёгивающие плащ и жилет пальцы. Рвать это будет кощунством. Рубашка. Оплавленный пожаром торс открывается взгляду и не пугает. Но ему этого не понять. Снова до хруста вздёрнутая за волосы голова, направляющая под град удушливых поцелуев. Упоённо и глубоко, собирая первый крик от ворвавшихся в тело пальцев.       Не давая привыкнуть, не позволяя подстроиться. Жёсткие дразнящие толчки: один, второй, третий… сотый. Мир вспыхивает. Пальцы зарываются в волосы Человека, притягивая в ответный поцелуй, скользят по груди, оплавленной коже боков, живота, плеч… Незнакомый шрифт древнего языка боли. Укус за нижнюю губу до крови и ускорение пальцев, всё ещё упоённо проталкивающихся в теле. Подрагивают бёдра от ощущения его, упирающегося через ткань чёрных брюк. Снова скользящие по подбородку, шее, груди поцелуи, алыми росчерками раскрашивающие кожу. Если бы это был не сон… уже завтра я проснулась бы пунцовой от засосов от плеч до пупка…       Горячие губы, кончики прохладных волос, контрастом пробегающие по пламенеющей изнутри коже. Этот пожар не остудить. Слишком сильно раздуты угли. Рука проскальзывает между прижатыми телами, справляясь с последней преградой — пряжка замка, щелчок пуговиц, шелест молнии. Чёрная ткань опадает, открывая доступ к жгучей твёрдой плоти. Пальцы смыкаются на ней, и я улавливаю поцелуем глубокий довольный стон. Дразнящий больше, чем всё прочее. Ответом на каждое движение сжимающей ладони усиливающиеся толчки пальцев в теле. Чуть сгибаются, проталкиваясь глубже.       Взаимная игра слишком быстро подводит к финишу, который хочется всеми доступными силами оттянуть. Улыбка в ключицу стирается от моего шёпота:       — Ты всё ещё мне лжёшь…       — Неужели, милая?..       Ноги подрагивают, когда пальцы с влажным пошлым звуком покидают тело, размазывая соки по внутренней стороне бедра. Усмехается, склоняясь, чуть кусая за шею:       — Правда может ранить…       Соскальзываю со стола, меняя положение, едва не сорвав сползающую скатерть. Губы бегут по мужской шее, мстительно оставляя собственные метки. Возбуждённый смех проскальзывает по нервам в сопровождении довольного шипения… В плоть входят ногти, оставляя глубокие лунки. Совершенство несовершенного в ожогах, которые, кажется, покрывают и меня грубыми штрихами рубцов. Укус за берцовую кость, оттягивая кожу, слушая стон уже пограничный. Удовольствие мешается в нём с болью.       Пошлая картинка происходящего перед глазами дополняется привлекающей к паху ладонью. Закатывающиеся глаза и пальцы сжимаются, сгребая волосы, собирая их на макушке. Без прелюдий — рывком до глотки, задавая темп и не позволяя замедляться. Дышать сложно. И проще расслабиться, позволить, чем сделать общее желание смахивающим на насилие. Губы упрямо скользят по плоти, обволакивая, лаская. Немного странно, что прежде это смахивало бы на издевательство. И только сейчас всё кажется органичным.       Ударяющаяся в горло головка норовит проскользнуть глубже и нос почти упирается в мужской пах. Дышать всё сложнее. Упор в мужские колени и право отдышаться… Не долгое, лишь на несколько десятков секунд.       Усмешка и взгляд в глаза сверху:       — Ангел и чудовище?.. Кто из нас «кто», Сара?..       — Два чудовища, пожалуй… — провожу языком от основания до головки, наблюдая за снова мутнеющим в предвкушении взглядом.       Рывок за подбородок, вынуждающий подняться с колен:       — Рискованное заявление, моя дорогая… Ещё немного, и я поверю в твоё согласие…       — Я его ещё не дала…       Бархат смеха, разворот. Пах упирается в крышку стола. Мягкие горячие пальцы скользят от поясницы к лопаткам, зарываясь в волосы, оттягивая голову, обнажая шею. Влажное движение языка за ухом, к плечу. Толчок внутрь. Беспощадно глубокий. Желание наполнить, наверстать, вспомнить всё, что происходило когда-то в другой жизни. Вскрикиваю, чувствуя, что внутри всё болезненно вздрогнуло. Кусаю губу, пытаясь ухватиться непослушными руками за край стола, слушая довольные стоны прокатывающегося наслаждения.       Свободная ладонь чуть надавливает на поясницу, побуждая прогнуться и изменить угол. Всё ещё сжатые в пригоршню волосы и нарастающие толчки, задевающие все точки внутри, которые вот-вот разорвут мир на тысячу кусочков. Замедление, снова оттянутый финиш, укус в плечо. Уже не шутливый. Звериная нотка рычания в кожу. Снова напор. Вбиваясь до предела и покидая почти до конца.       Нырнувшие в низ живота пальцы раздвигают истекающую плоть, стимулируя, вынуждая кончить первой. Пытаюсь не сдаваться… Бесполезная попытка бунта. Он знает моё тело слишком хорошо. Он уверенно ведёт в этой игре. Тогда вёл и ведёт сейчас. Сжатая пальцами пульсирующая точка, мягкое прочерчивающее движение складок пропускающих его раз за разом. Упивается рваными вздохами, надавливая сильнее. Подрагивают колени и капли естественной смазки почти стекают по ногам.       Ещё увеличивающийся напор и я падаю на стол, чувствуя первые судороги наслаждения, оборвавшие все ниточки внутри. Снова всё горит нестерпимо. Ответный стон от сокращающегося в оргазме тела ласкает слух.       Разворот почти бесчувственного тела, рывок под ягодицы. Снова разлетающиеся в стороны колени. Подхваченные, удерживаемые. Резкое заполнение до упора. Выгибаюсь, чувствуя кожей шеи самодовольную улыбку, разрываясь стоном до такой степени громким, что шатёр, кажется, дрогнул…       — Это «да», моя чертовка?.. — обжигающий губы шёпот.       Распахиваю зажмуренные глаза:       — Ты всё ещё лжёшь мне…       Морщится, скидывая морок, открывая последствия пожара. Нетерпеливо дёргает головой, прикрываясь волосами в бесполезной попытке снова спрятаться. От злости ускоряется, вбиваясь, проталкиваясь слишком глубоко. Безжалостно и сильно, сжимая пальцами до синяков удерживаемые ноги. Закрывая глаза, избегая смотреть в лицо. Слишком ранен: не снаружи, но внутри. И в эту гниющую язву отвращения его к своей сути я охотно погружаю пальцы, отводя с лица густой водопад, продолжая подрагивать от проникающих ударов в тело раз за разом. Охватывая лицо ладонями, притягивая в поцелуй. Исследуя правду, как прежде было не позволено, скользя пальцами по рубцам и словно мечтая их разгладить. Знаю, что не выйдет…       Но…       Замедляется… Льдистые серые глаза недоверчиво распахиваются, всматриваясь всё же, ища нотки предательского отвращения к порокам физическим. Снова бесполезная попытка спрятаться, но от пальцев на своём лице сосредоточиться не может. И нарастающий заново жар в послушном его желанию теле мешает во сто крат больше. Большой палец прочерчивает покрытую шрамами скулу, лаская, притягивая обратно. Губы к губам, передавая дыхание, стоны.       Выдыхаю в поцелуй:       — Твоя красота куда глубже, чем может показать тело…       Сглатывает, приникая снова поцелуем, сплетая языки в удушающей пляске вернувшегося желания. Улавливая малейшие границы от боли к наслаждению. Выравнивается в этом движении, найдя золотую середину. Довольная улыбка от несдерживаемого крика, влажных хлопков ударяющихся тел, покрытых испариной от того, что происходит уже не первый раз. Тогда это было страшным. Теперь стало правильным и необходимым.       Финальные аккорды, укус за шею. Выгибаюсь, опутывая руками мужские плечи. Снова мир сжимается до одного шатра и распрямляется пружиной, унося куда-то непомерно далеко. Туда где больше не страшно оставаться рядом.       Не пугают рубцы на лице того, чья голова покоится на моей груди, вслушиваясь в грохот сердца под щекой. И я почему-то улыбаюсь. Широко и открыто. Проиграть, сдаться, чтобы победить не в одной битве, а во всей бесполезной войне. По шатру прокатывается тяжёлый вздох. Недовольный стон знаменует, что Хозяин собрался и теперь жаждет узнать ответ на единственный заданный сегодня верно вопрос.       Киваю молча, пытаясь поцеловать, но…       — Я хочу слышать это… — хрипло произносит он, всё ещё недоверчиво жмурясь от ласки бегущих по обожженному лицу пальцев.       — Да, я остаюсь…