Обыкновенное счастье

      Япония. Далекая, недоступная и непонятная; страна, скрывающая от западного человека свои тайны. Именно она оказалась тюрьмой для Евы Джонс. Еще полностью не познав все «прелести» пубертатного периода, не ощутив даже обаятельность первой любви, чьи неясные очертания только-только начали вырисовываться, ее заставили оторваться от привычной жизни и закинули в совсем неизвестную и чуждую среду.       Токио душил. Давил своим величием, хотя, казалось бы — огромное пространство для свободы и реализации всех желаний — все было в Токио. Вот только для Евы все эти плюсы слишком быстро и, казалось, бесповоротно превратились в минусы.       Как ни старались родители помочь ей перенести полученные потрясения, а для чувствительной и эмоциональной девушки переезд стал потрясением, они не смогли до нее достучаться. И в некогда дружной семье образовалась стена, разделяющая Еву и ее родителей, хотя и мать, и отец старались принять сторону дочери.       Говоря об отце — именно он был инициатором поездки. Из-за него и его работы Ева все больше уходила в себя. Фирма отца, врываясь на азиатский рынок, не могла не отправить для его покорения своих лучших сотрудников. К слову сказать, несмотря на то, что мать Евы жаждала отправиться в невероятную Японию, она не могла не поддерживать дочь — изнеженную, немного у себя на уме, девушку, для которой даже пребывание в их родном городе было пыткой.       Но для семьи нельзя было отпускать подобную возможность. Место пророчило повышение по службе отцу Евы, предполагалось, что и за квартиру плата будет почти мизерная, тем более, в оживленном районе и сопутствующие другие плюсы, с которыми тоже нельзя было не считаться.       Что же было до Евы? Все было не просто ужасно, а катастрофически ужасно. Мало того, что она за короткое время не смогла обучиться хотя бы начальному уровню японского языка, так еще и второй напастью стали одноклассники — для нее они были, впрочем, как и она, словно из другой планеты. К ней обращались не как обычно, а как к диковинке, коей, в принципе, она и была, и не только из-за того, что была иностранкой — русый ворох и безобразие в виде кудрей добавляли ее личности дополнительного внимания.       Она не могла ориентироваться на местности, желудок не хотел привыкать к новой еде, а привычная пища была напоминанием того, каково ей было там, в ее родном доме. Было бы странно, если бы она сумела завести знакомства, не говоря о друзьях. Как не старалась мать, ей не удавалось привести дочь в предыдущее состояние, такое уже в принципе, нельзя было сделать. Юность, какой бы положительной, по меркам Евы ни была, теперь в Японии предстала перед ней в негативном свете.       Среднюю школу она закончила в Токио, и, наконец, собравшись духом и проявив сформированный в столице характер, она вознамерилась ограничить общение с родителями и попытаться оторвать себя от их опеки. Ева сама днями и ночами просиживала за просмотром сайтов, предлагающих поступить в их школу. И хоть мысль провести в Японии несколько лет медленно укладывалась в ее голове, она все же не хотела мириться.       В выборе старшей школы Ева отталкивалась от следующих критерий. Первое: чтобы школа не была в Токио — она за это время поняла, что столица, подобно монстру, поглощает ее и в конечном итоге убьет то, что от нее еще осталось. Вторым вставал более практичный вопрос — ее желанием было поступить в Университет не в Японии, а для того, чтобы получить качественное образование, Ева знала, что нужно перевестись в престижное заведение.       Она уже остановила выбор на одной из академии, и уже вознамерилась сделать все необходимое для перевода, но той ночью ей приснился слишком реальный кошмар. Она видела, что, уже начала учиться в выбранной академии, в которой погибала, в которой ее одноклассники оказались не просто людьми, а теми, кто пожирал ее душу. И, проснувшись в поту, еле глотая воздух, она, в попытке ухватиться за стакан воды, который стоял на тумбе, случайно ухватилась за лежавший рядом со стаканом список старших школ, выбранных для нее по результатам успеваемости. И первым, за что зацепился глаз, было одно название — Шираторизава. Академия в Мияги. Долго думать не пришлось, выбор был сделан.       — Но, милая, это ведь далеко от Токио? — не унималась мать Евы, когда она озвучила желание перевестись в Шираторизаву.       — Не так уж и далеко.       — И ты будешь жить в общежитии? — спросил Рей, отец Евы.       — Пока да, потом посмотрю, — девушка отвечала тихо, стараясь больше внимания уделять ужину, чем разговору. Она так и предполагала, что родители будут против, что не позволят ей уехать так легко.       — Дорогой, — в голосе матери слышались истерические нотки. — Ты слышишь, что происходит? Наша девочка решила, что сможет одна справиться и жить в общежитии. В общежитии!!!       — Не реагируй так остро, Марта. В том, что Ева хочет свободы ничего плохого нет. Если ей не понравится, она сможет либо переехать в отдельную квартиру, либо вернуться в Токио.       — Так я и собираюсь поступить. Мне понравилась эта академия, и образование там тоже отличное.       — Не лучше, чем в Токио, — не унималась мать.       В ее упорстве можно было проследить нотки эгоизма. Ведь ее работа не была привязана к определенному месту — офису, она могла работать и дома — работа литературным критиком позволяла подобное. Пока Рей проводил все свое время в офисе, только лишь Ева могла развлечь женщину, и, естественно, она не хотела расставаться с ней. Хоть у Марты и появились знакомые, хоть она и весело проводила с ними время: ходила в магазины, ужинала с ними, приглашала их на званые обеды — Еве, конечно же, было отведено совсем иное место в ее жизни.       Все же на этот раз победа была на стороне дочери, и то, благодаря отцу, который все же смог убедить жену в правильности решения дочери. Решающим фактором стало то, что Рей намекнул, что возможно поездка и учеба в префектуре Мияги пойдет на пользу девушке.       К слову сказать, Ева особого энтузиазма не испытывала, она была готова смириться с тем же холодным отношением, какое ей оказали в Токио. Может, не будь она так сильно погружена в себя, она бы поняла, что к ней относятся вовсе не холодно, а наоборот — ее считают холодной по отношению к другим — настолько, что у желающих познакомиться с ней отпадало всякое стремление. Будь она немного внимательнее к окружающим, могла бы увидеть, что многие хотели бы к ней подойти и хотя бы поговорить, если уж не подружиться. Время в средней школе было сопряжено не только выдуманным Евой отношением к ней со стороны одноклассников, но и еще потому, что она за это время лелеяла надежду вернуться обратно и не смела обрывать те связи, которые с трудом были обретены на родине.       Особенно это касалось Джорджа — старшеклассника, с которым у нее намечалось что-то вроде вечной любви. Конечно, сам парень не был в курсе, и даже не подозревал, что проявленное в ее сторону случайное внимание перевернет весь мир девушки.       Ева, даже находясь в Японии, не убавляла рвения писать ему письма, не просто по телефону, а те, которые были написаны от руки, любовно согнутые в ровные квадраты, может иногда надушены — как делали почти все героини любовных романов. Может в некоторых письмах читающий нашел бы и засушенный цветок или милую открытку. Вот только письма никто не читал — они не доходили до адресата. Одноклассница, которая обещала, что будет передавать письма Джорджу, вскоре забыла о своем обещании, не желая его выполнять и не видя в этом особого смысла. И вот, любовные письма оказывались в мусорном ведре, и сколько бы Ева не ожидала, что на ее письма ответят, сколько бы не хотела, чтобы выбранная под его письма шкатулка пополнилась хотя бы одним письмом, ожидания не сбывались.       Уезжая из Токио, она уже сама хотела разорвать все, что связывало ее с прошлым — несколько знакомых, которых вряд ли можно было записать в разряд друзей, были лишь знакомыми по интересам. Именно в таких клубах девушка и создавала себе иллюзию, что может заводить друзей, что способна ужиться с людьми. В вопросе социализации родители так же старались ей помочь. И отец, и мать постоянно имели активные контакты, в их доме всегда было оживленно, но они все же не привили Еве желания к общению.       Переезд не был идеальным, хоть она и заранее к нему готовилась — мать девушки путала все ее карты и заставляла уже продуманный практически до мелочей план не только менять и подстраивать под нее же, а буквально рушить. Начиная от даты поездки и кончая тем, что ей стоит еще докупить и какие вещи нужно с собой увести.       Терпение у девушки было не железным, но она не могла не заметить, что переезд в Японию изменил не только ее, но и мать тоже. Все негативные стороны характера матери начали вдруг открываться по отношению к Еве, и, может, Марта делала это неосознанно, девушка уже не могла отделаться от мысли, что ее родители идут против нее и желают ей только плохого. Чуть позже она, конечно, поймет, что все сделанное было как раз именно для ее блага, и только лишь из-за своего эгоизма и характерного для переходного возраста поведения, она не смогла на тот момент увидеть очевидных вещей.       Город после многолюдного Токио стал для Евы глотком свежего воздуха. Сказывалось и то, что префектура имела выход к океану — в воздухе стоял запахи рыбы, морского бриза и чего-то сладкого, что девушка пока еще не могла разобрать.       — Так пахнет свобода, — прошептала девушка. Отец на ее слова засмеялся, но все же согласился с дочерью.       Заселение в общежитие академии, суета, связанная с решением вопросов по учебной части, и другие, не очень приятные хлопоты, отняли у девушки много сил и энергии. Она не была готова к тому, чтобы встретиться с большим количеством людей. Почему-то в ее воображении академия и город, в котором она была расположена, представлялись в виде сельской глуши. Конечно, сам факт, что не может такая академия, в которую сложно попасть, расположиться в подобном месте, уже должны были отогнать все сомнения о том, что здесь может быть тихо, у нее все равно не получалось отогнать картины, которые она уже себе нарисовала. Но помогал ей тот глоток свежего воздуха, который она впервые вдохнула, оказавшись в месте, где девушка собралась провести период обучения в старшей школе.       — Не забывай звонить и писать.       — Не забуду, — в который раз на автомате проговорила девушка, которая уже прощалась с родителями и которой уже не терпелось остаться одной.       Однако, стоило только родителям уехать, на душе девушки стало паршиво. Теперь она точно осталась одна, и хоть подобное желание преследовало ее со дня, когда она сошла с трапа самолета, который приземлился в Японии, она все же поняла, как сильно привязана к родителям. Даже на родине, оставаясь одной, либо же у родственников, ей было трудно пережить то короткое расставание, а сейчас она решилась на подобный шаг — остаться без их опеки и поддержки, самовольно, да еще и на продолжительное время.       Девушка постаралась проглотить ком в горле, и попытаться не заплакать, хотя бы не здесь, при свидетелях. Она зайдет в уже отведенную для нее комнату в общежитии и там поплачет в подушку. Никто и не говорил, что становиться взрослой и самостоятельной легко. Но и здесь ее ждало разочарование — в комнате она оказалась не одна.       — О! — звонкий голосок японки неприятно резанул слух Евы. — Так это ты моя соседка? Хотя бы понимаешь, что я говорю?       — Здравствуй. Да, я говорю по-японски.       — Круто! Вот это круто! Меня, кстати, зовут Симидзу Момо, первогодка старшей школы.       — Меня — Ева Джонс, тоже первогодка.       Возможность поплакать в подушку таяла на глазах, отчего становилось еще паршивей. Ева, пытаясь скрыть свое состояние, осушила бутылку воды, пока неустанная и полная энергии Момо вещала. Девушка присела на край кровати, и, чтобы не показаться невоспитанной или не обидеть девушку, с которой теперь ей придется жить, старалась сделать вид, что слушает ее. Сперва было только лишь притворство, она не пыталась вникнуть в слова, но потом, Момо стала задавать ей вопросы, и девушка не поняла, как втянулась в беседу, как они проговорили до наступления сумерек, как они нашли несколько общих интересов, и как Ева не заметила, что той неловкости, как при общении с другими, у нее не было.       У Момо был талант развязывать язык даже камню.       Но спустя несколько дней Ева поняла, что девушка не в силах говорить с одним человеком — выражение лица которого можно и вправду сравнивать с камнем.       — Вакатоши-сан, — блаженно выдохнула Момо, засматриваясь на высокого парня.       Ева уже успела обрести в лице японки если не подругу, то хотя бы человека, с которым можно было не бояться того, чтобы пропасть в хитросплетениях академии и ее учеников. Эта девушка имела способность заряжать своей энергией, и на Еву это тоже распространялось. И хоть в общении с остальными еще проскальзывала и была заметна та неловкость, ясное дело, что за короткое время она не могла исчезнуть, Момо словно бы задалась целью искоренить ее.       И все же, Ева была немного озадачена, когда увидела подобное выражение лица соседки. Растерянность сквозила в лице японки, и, может это из-за апрельского, пока еще не жаркого, солнца, но все же, стоило этому парню появиться на горизонте, как щеки Момо краснели. Ева была в растерянности, потому что даже за короткое время их общения поняла, что японка — крепкий орешек, особенно, когда дело касалось парней. Она без зазрения совести могла совратить бедного первогодку, который велся на миленькое лицо Момо, могла спокойно попросить номер телефона у парня, который ей пригляделся — Ева была тому свидетелем, и не раз. Могла свободно, открыто, где нужно — там снисходительно, в иных местах — свысока — умела общаться и ставить себя в нужное положение, и только тот самый Вакатоши почему-то рушил представление, которое успела составить себе Ева о девушке, что будет жить с ней как минимум три триместра.       — Ну ты даешь, Момо, — позволила себе улыбнуться Ева.       — Что? Что?       — Разве этот Вакатоши чем-то отличается от всех остальных парней? — девушке показалось, что после ее слов глаз у Момо начал дергаться, и она была в шаге от того, чтобы не закричать на иностранку.       — Конечно отличается, — хмыкнула Момо.       — И чем же?       — Хотя бы тем, что он недосягаем, тем, что еще ни одной девушке не удалось к нему приблизиться. Может он и не красавчик, но из-за его роста и положения в волейбольной команде и академии, многие хотят его заполучить.       — Я чего-то не понимаю.       — Позволь мне тебе немного растолковать, — засмеялась Момо, призывая девушку устроиться рядом с ней на скамейке и протягивая той клубничное молоко. — Дружить с Вакатоши-саном хотят многие, заметь, как на него смотрят первогодки. Он, можно сказать, ученик и спортсмен, с которого можно брать пример. А теперь подумай, что будет с той девушкой, которая все же ухватит такой лакомый кусок?       — То есть, тебе он не нравится?       — Не то, чтобы… — замялась Момо, потому что не хотела сразу открывать все карты, чтобы это пушистое создание — как уже успела наречь ее японка — не отвернулось от ее меркантильных целей.       Ева снова посмотрела на Вакатоши, и всего лишь на мгновение ее взгляд был переключен на сновавшего рядом со спортсменом неизвестного парня с огненными волосами. Взгляд Евы задержался на худощавом парне, и тот, словно бы почувствовав, тоже посмотрел в ее сторону. Оба не нашли ничего интересного, оба решили, что имеют более важные объекты, чтобы останавливать на них внимание.       Парень еще раз, непонятно почему, посмотрел в сторону иностранки и быстро утратив интерес, каким мизерным он бы ни был, снова начал забалтывать Вакатоши.       Ева сразу же забыла того парня, хотя его внешность предполагала, что он хотя бы имеет шанс задержаться в памяти на несколько минут. Девушка посчитала иначе и снова переключила внимание на Момо.       Когда же девушки засобирались на урок, Ева невольно посмотрела на место, где видела худощавого парня, но его и след простыл, девушка выдохнула с облегчением.