Вооруженная женщина в темной комнате

Инна всегда думала, что Нелли — ее лучшая подружка. Возможно, дело было в том, что, кроме Нелли, дочери богатых и влиятельных родителей, с Инной больше никто не общался — кому нужна нищая сиротка? Кроме Нелли. Роскошной пятнадцатилетней светской львице уже успели надоесть клубы и поклонники, а Инна ее развлекала. Сиротка была при своей покровительнице, словно шут при королеве: для того, чтобы смешить ее своим несуразным видом, коричневыми и серыми платьями будто стопятидесятилетней давности, из давно почившего в бозе СССР, вопросами "а что такое экстази?" и "кто такие свингеры?". Инна была глупышкой и дурнушкой. Невысокая, неуклюжая, неповоротливая — и только длинная темная коса могла быть гордостью сиротки. Инна ее очень любила и порой даже расчесывала на большой перемене, усевшись на подоконник, словно она была Рапунцель конца двадцать первого века. Однако мы не взяли в расчет еще одного человека, связанного с Нелли и Инной — Марину. Вот кто еще был бы не против дружить с застенчивой сироткой. Отчасти Марина понимала, что в глубине души ее желание мало чем отличается от того, которое удовлетворяет Нелли, общаясь с Инной — о, чудесная возможность оттенить свою и без того безупречную красоту! Модную одежду! Пирсинг на лице! Впрочем, у Марины пирсинга еще не было — как и молодого человека. А одно стало тесно связано с другим в конце двадцать первого века, развившего в тридцатых годах технологии до предела — и нравственно павшего почти на уровень палеолита. Каждая девушка и каждый мужчина теперь отмечали свои победы: дамы делали себе пирсинг сережками в виде крошечных серебряных или золотых шариков, а молодые люди за каждую победу в драке могли пронзить кожу серьгой-колбочкой с лечебным эликсиром. Как правило, пирсинг оказывался на месте самой серьезной травмы, полученной в драке. Тогда как девчонки в большинстве своем кололи серьги на лицо, уши и грудь. Быть самкой, самцом — это было престижно. И Марина, и в особенности Инна хотели бы соответствовать веяниям моды, но одной мешала лень, второй — осознание своей бедности и ничтожного положения. То ли дело Нелли — в пятнадцать у нее уже давно была сережка в носу. В один из теплых весенних дней, когда в окно ветер доносил запах талого снега и распускающихся почек, настолько сильный, что он перебивал даже привычную вонь загазованного мегаполиса... в тот самый чудный день дружбе Нелли и Инны пришел конец. Девочки впорхнули в класс, Инна привычным движением бросила портфель на третью парту, замерла, настороженная, напоминая в своем светло-коричневом платье суслика — для полного сходства девушка еще и округлила и без того большие глаза. Нельзя было допустить, чтобы место кто-то занял! Но вот в дверях класса показалась Нелли с двумя стаканчиками кофе в руках. Точнее — одного только какао-порошка, который она намеревалась уже в классе залить кипятком из термоса. Инна расслабленно опустилась за парту, начала доставать из портфеля учебники, тетради и письменные принадлежности. Вторую парту заняли две китаянки, приехавшие в школу по обмену. Они обсуждали (как обычно), что бы им съесть в столовой на следующей перемене. На первой парте — как всегда, в гордом одиночестве — устроилась Марина. Она небрежным движением сбросила с плеча вьющиеся крупными кольцами медные локоны, чтобы иметь возможность украдкой взглянуть на Инну. Нелли и ее компаньонка разложили на парте подготовленные к уроку рефераты, и теперь Инна держала стаканчики в руках, ожидая, когда подружка нальет в них воды и можно будет выпить кофе. — Осторожно, они сейчас нагреются! — предупредила Нелли и плеснула в стаканчики кипяток. Инна тут же зашипела — отчасти из-за и впрямь нагревшихся стаканчиков в руках, отчасти из-за попавшей на руки воды — и разжала ладони. Не успевший как следует завариться кофе растекся по парте, намочив работы девочек. Нелли ахнула. — Я... я все уберу, — затравленно прошептала Инна, — я... не удержала. Случайно. — Дура! — презрительно выплюнула Нелли и пулей вылетела в коридор. Инна взяла страницы ее реферата, встряхнула их, разгладила ладошкой и поспешила вслед за подругой. Та в коридоре разговаривала по телефону — изящному черному прямоугольнику размером не больше губной помады. Судя по всему, Нелли живописала матери, какая идиотка ее подруга — ну а впрочем, что с нее взять, плебейка... — Нелли, — затравленно начала Инна, — я сейчас схожу и отксерокопирую реферат, увеличу яркость, там не будет видно пятен... Или дай мне флэшку, если ты взяла ее с собой, или планшет, у тебя ведь остался на нем оригинал... Нелли? Я же говорю, как нам все исправить... Девушка резко развернулась и смерила Инну презрительным взглядом: — Не надо ничего исправлять. Отвали от меня, дура! — и пнула недавнюю подругу в живот. Несильно, почти неощутимо, но это было оскорбительно. Инна шмыгнула носом. — Ну и пожалуйста! - она бросила листы испорченной работы под ноги Нелли. Затем вернулась в класс. Ее письменные принадлежности и рюкзак, как ни удивительно, были уже переложены на первую парту. — Садись, — сказала Марина и подмигнула. На следующий день Инна снова села за парту вместе с Мариной. Сиротка пока чувствовала себя стесненно — еще даже более, чем возле блистательной Нелли, — но с большим энтузиазмом и покорностью предлагала свои услуги новой подруге. Вот только Марина от нее ничего не требовала — не посылала придержать место за первой партой (впрочем, кто бы посмел его занять!), купить кофе или нести портфель. Напротив, Марина внезапно поняла, что после безобразной сцены с участием Нелли, невольной свидетельницей которой она вчера стала, ей больше не хотелось использовать Инну. Больше того — девушка вдруг подумала, что могла бы научить новую приятельницу не выглядеть такой жалкой и зависимой. "Но, кажется, придется потрудиться", - покачала головой в такт своим мыслям Марина, когда они с Инной разложили тетради на парте и приготовились к четвертому уроку. Китаянки позади них снова болтали о еде, когда к иностранкам подошла Нелли. Села на парту, закинула ногу на ногу, так что коротенькая юбка почти обнажила трусики, поправила платиновые локоны. — Ну, девчонки, все жратву обсуждаем? — расхохоталась Нелли, — фу, какие же вы жалкие... Впрочем, можете себе позволить, пока в классе есть такая замухрышка. Нелли кивнула на Инну. Та тотчас же смущенно отвернулась и склонилась над партой, сгорая от стыда. Может быть, думала сиротка, ей бы стоило вымаливать у Нелли прощение? Зачем она вчера бросила ее реферат, пусть и испорченный кофе, на пол? А теперь сидит с Мариной?.. Нелли ведь ей теперь никогда ничего не простит... О, милая, наивная душа! Нелли еще в тот миг, когда листы ее работы пропитались кофе, возненавидела покорную Инну так сильно, что никогда не смогла бы простить ее, даже если бы захотела. Больше того — она уже тогда зажглась желанием отомстить неуклюжей недавней наперснице. — Смотрите, девчонки! — воскликнула Нелли. Инна услышала щелчок и почувствовала, как что-то обожгло ей лопатки. Изумленная, девушка вскочила с места и попробовала обернуться, но жар мгновенно объял всю ее спину и затылок. Инна упала на пол, плача. Над ней на парте возвышалась хохочущая Нелли с зажигалкой в руках. Китаянки залопотали на своем языке, выскочили из-за стола, бросились в другой конец класса, туда же ринулись со всех ног и другие присутствовавшие. И только Марина, в этот самый миг вошедшая в класс, подбежала к Инне, сдернула с плеч кофточку и попробовала сбить пламя. — Ну, что же вы стоите! — закричала Марина, — звери! Помогите мне! Вызовите скорую! Но никто не двинулся с места. Никто не достал телефон — из презрения или из жалости к Инне. Потому что многие считали, что больница хуже смерти. — Что ж, тогда я сама! — Марина наконец справилась с огнем, объявшим Инну, и, отойдя на несколько шагов, чтобы не смотреть на коричневую корку, покрывшую девушку от спины до макушки, и достала тоненький изящный телефончик. Инну увезли. Марина единственная из класса вышла на улицу, чтобы проводить карету скорой помощи. Девушка стояла на промозглом апрельском ветру в легкой блузке, юбочке и сменных туфлях, но не чувствовала холода. Она думала, что же она сделала — помогла Инне выжить или окончательно добила ее?.. Больницы конца двадцать первого века были платными, а цены в них были взвинчены настолько, что спокойно в них могли лечиться только богатеи. Все остальные должны были расплачиваться за каждую таблетку — и если деньги заканчивались, то девушки начинали торговать своим телом, а парни — драться в подпольных боях или распространять запрещенные препараты. Пациентки отдавались санитарам, а после, измученные, наконец получали капельницу в вену. Пациенты — поднимались с кроватей, чтобы вечером вбивать в пол своего противника, обрекая его на новый курс лечения. Некоторые оставались в больнице навечно. Марина вернулась в класс, все еще занятая своими мыслями. Несмотря на то, что учитель открыл окна, в воздухе еще стоял удушающий смрад горелой плоти. Марина застыла на минуту у своей парты, затем прошла к третьей и склонилась над Нелли: — Ты ответишь за это! — Неужели? — блондинка скривилась, — ты знаешь, кто мой папа. Так что завали хлебало, пока он не сплясал на костях твоего! Марина сжала кулаки. — Еще неизвестно, кто навредил нашей милой лохушке больше, — засмеялась Нелли, — впрочем, если она вернется, у нее, по крайней мере, будет хотя бы одна сережка. Марина отошла от нее, села за свою парту. Запах сгоревшей плоти забился девушке в ноздри. Она склонилась над столом и ее вырвало.