Клятвы и обещания

«Слабый» «Бестолковый»       Это слова, которые не должен слышать в свой адрес ни один ребёнок.       Слова, которые слишком часто на протяжении многих лет слышал Тойя Тодороки.       Мальчишке не позавидуешь. Он лишь стал очередной неудавшейся попыткой Старателя создать невероятного героя, равного по силе ненавистному Всемогущему. Он всего лишь бездушный эксперимент. Но разве можно это как-то объяснить ребёнку? — Тойя, иди обедать, — ласково зовёт мама заигравшегося на улице с младшим братом паренька. — Уже иду, — Тодороки подскакивает на месте, подзывая за собой Шото. Он ещё не знает, что между ним и его младшим братом на самом деле зияет огромная, пусть и невидимая пока, пропасть. Ведь Шото Тодороки — та самая удавшаяся попытка.       За столом уже сидят Фуюми и Нацуо. Им, казалось бы, повезло ещё меньше, ведь они не унаследовали части огненной силы своего отца. Их списали со счетов сразу.       Но они уже понимают это. Они понимают, что на самом деле, семья Тодороки — вовсе не семья. А один большой эксперимент амбициозного героя, недовольного своим положением в тени от легендарного Символа мира.       Но Тойя любит свою семью. Заботливую мать, которая в последнее время стала как-то странно себя вести, братьев и сестёр, которые относятся к нему как-то странно, и даже отца, который очень странно поступает. Мальчик видит все эти странности, но не придаёт им значения. Его интересует окружающий мир намного больше, чем то, что происходит прямо под самым носом.       Каждый день Тойи наполнен какими-то новыми открытиями, достижениями, играми с Фуюми, проказничествами с Нацуо. И Тойя уверен, что нет ничего крепче его любви к семье. Нет ничего, что могло бы разрушить эту сказку.       Время идёт. И всё меняется. — Шото, только ты не рассказывай никому, ладно? Отец узнает — злиться будет, что искры полетят! — красноволосый мальчик развёл руки, воображая себе летящие во все стороны искорки. Порой он мог даже пошутить про то, что Энджи похож на спичку, потому что, если что-то происходит не так, как ему хочется, мгновенно вспыхивает. — Ну покажи! Покажи! — выпрашивает Шото, подобравшись. Он держал в тайне то, как Тойя пользовался причудой, хотя толком и не понимал, зачем они прячутся. Ведь Старатель всегда хвалил Шото, когда тот использовал свою огненную сторону, которая лишь совсем недавно проявила себя, но почему-то никогда не хвалил Тойю. — Ладно, смотри, — красноволосый вдыхает поглубже, а потом вызывает на ладонях маленькие язычки пламени. Они щекотали кожу и отливали причудливым едва заметным фиолетовым светом, переползали по ладони на запястье и обратно, к пальцам.       Шото, как и всегда, в удивлении чуть приоткрывает рот. Он считает своего брата почти богом и завороженно смотрит на пламя, от которого веяло заметным теплом. А Тойя только рад, что братишке нравится. Нравится хоть кому-то в этой семье. — Что за фокусы? Это всё, на что ты способен? — раздаётся жёсткий и властный голос отца. Оба мальчика тут же испуганно отскакивают друг от друга. — Отец, м-мы просто… — пытается оправдаться Тойя, но его, как и всегда, не слушают. В этом доме его голос не значит ровным счётом ничего.       Тойя должен относится к своей силе серьёзнее. Он должен тратить время на упорные тренировки своей причуды, а не на глупые фокусы. Он должен. И был очень недоволен этим.       Простые конфликты на словах превращались зачастую в ожесточённые скандалы, ведь Тодороки все по своей природе обладают упрямым характером. И Тойя единственный, кто ещё не понял, что противостоять Старателю бесполезно. Красноволосый пытается внушить Энджи, что тоже может добиться чего-то в жизни, стать самым лучшим героем в истории, что уже многое умеет, но слышит в ответ лишь одно: «Слабый» «Бестолковый»       Тогда Тойя старается выложиться больше, чем на сто процентов. Старается пробудить весь потенциал мощной огненной причуды, толком не зная, как с ней справляться.       И даже не успевает понять, когда руки начинают покрывать толстые слои бинтов от того, что стихия слишком своенравна и усмирить её в полной мере никак не получается. Начинать надо было с малого, постепенно развивая способность, но Тойя хотел всего и сразу, причём как можно быстрее и не взирая на последствия.       Ожоги от собственной причуды причиняют много боли, кожа саднит, печёт, слезает тонкой плёнкой с рук и ног, но желание доказать то, что Тойя сильный, подстегивало вновь выйти за рамки, вновь ходить по тонкому лезвию собственных способностей, понимая раз за разом, что возможности растут. Сила растёт в геометрической прогрессии. А контроль её стремительно сходит на нет. Временами кажется, что это не сам парень управляет своей причудой, а она управляет им.       Тойя Тодороки стремился к признанию, он хотел этого всей душой. Хотел, чтобы отец заметил его усердные старания. Хотел прекратить эти дурацкие тренировки, хотел хоть немного свободы в собственных действиях.       А потому вновь и вновь продолжал использовать причуду в полную силу, оставляя ещё больше болезненных ожогов. И контроль над парнем со стороны отца становился ещё жёстче.       Всё существование становится лишь одной сплошной борьбой с самим собой.       И борьбой с болью, из-за которой Тойя не мог толком даже спать. Бинты вскоре покрывают уже большую часть его кожи. Они же, впрочем, и воспламенялись при неосторожных жестах, потому их приходилось покрывать разными отвратительно пахнущими растворами, которые только затрудняли заживление всех нанесённых ран и сильно щипали обожённую кожу.       Мать ласково приговаривала оставить эти дурацкие затеи, смириться, пока мальчишка не заполучил ещё более серьёзных травм, но её слова не доходили никак до красноволосого. Он видел перед собой только недостижимую цель: быть гордостью родителей, быть гордостью семьи. Быть героем. Быть свободным в своих действиях. — И это всё, что ты можешь? — пренебрежительно говорил Старатель.       Энджи всегда оправдывал себя тем, что его слова лишь помогут укрепить парню характер, заставят его работать усерднее. Потому из раза в раз после часов тренировок над причудой, он повторял одно и то же: «слабый».       А Тойя ненавидел, ненавидел всей своей душой каждый раз, когда его травмы оказывались напрасными. Злость вскипала с новой силой, туманя разум.       Тойя Тодороки чувствует себя отверженным.       Совсем скоро он стал понимать, насколько гнила его семья. Прямо на глазах разваливались идеалы, рушилось всё то, во что парень безоговорочно верил, будучи ребёнком.       Сумасшествие матери, отец, угрожающий ему и Шото, старшие брат и сестра, которые покинули родительский дом при первой же возможности и редко давали о себе знать. И посреди этой разрухи остался лишь красноволосый парень, непонимающий, почему же один из величайших героев современности не может спасти хотя бы свою семью?       Наедине со своим страхом, Тойя ещё усерднее бинтовал волдыри от ожогов, кровоточащие рубцы и тихо плакал в своей комнате. А слёзы, казалось, тоже обжигали. — Старайся ещё! Ты даже близко не стоишь со своими сверстниками! — ядовито шипел Старатель, но видел, что буквально с каждым днём мощь огня Тойи возрастала. И это уже пугало.       Тойя Тодороки чувствовал злость. Непомерную злость на отца, который, казалось, специально игнорировал все его успехи. На то, что его вечно заставляют и принуждают что-либо делать. И именно злость теперь питала разрушающую силу пламени.       Ожоги превращались в шрамы, а точнее в целые участки воспалённой кожи красновато-бордового цвета, покрытые некрасивыми белыми рубцами слишком явно выделяющимися на коже.       Ненависть съедала душу и вместо того, чтобы оставить бессмысленные попытки понравиться беспринципному отцу, парень снова и снова шёл ему наперекор. Для него это уже было делом принципа. Добиться хоть чего-то или сгинуть в собственном пламени.       Однако это противостояние всё также оставалось бессмысленным.       Тойя Тодороки чувствовал эту всеобъемлющую ненависть. И зависть ко всем тем, кто мог жить свободно, кто принимал свою силу и кому не надо было каждый день испытывать боль. Бывали времена, когда красноволосый отчаянно мечтал избавиться от своей причуды, мечтал разделаться со всеми, кто его недооценивал. И эти мысли множились, подкрепляясь картинками в голове. Злость начала выливаться в неоправданную агрессию.       И впоследствии всё это превращалось в пылающий гнев уже не только на отца, но и на мать, которая оставила младшему брату огромный ожог на лице. Ведь Тойя знал, что такое ожоги. И он знал, насколько это больно.       Тойя больше не плачет. Из выжженных причудой желёз вместо привычной солёной воды теперь текла кровь, разъедая глаза.       Пламя пожирало тело ещё совсем юного парня изнутри, оно сжигало всё то хорошее, что ещё оставалось в красноволосом. Теперь он правда считал себя слабым, но это не значит, что он сдавался.       Боль становилась всё более нестерпимой, а сдерживать силу, свои эмоции парень уже не мог. А может и вовсе не хотел. Он больше не хотел это терпеть. — Отец… Посмотри каким мощным может быть мой огонь! — кричал Тойя, срывая голос и вызывая огромные столбы искрящегося пламени, которые уже не грели, а сразу обжигали, слоило лишь приблизится.       Парень позволял своей ненависти вырываться наружу, и она, словно дикий зверь, сжирала всё на своём пути. Не только тело, но и душу.       Точно неизвестно в какой момент, но пламя Тойи стало изменяться. Его причуда мутировала, становилась во много раз разрушительней.       Тогда впервые Энджи больше не назвал слабаком.       Но этого теперь было мало. Катастрофически мало после всех лет ненависти к себе самому и собственной мнимой слабости!       Злость всё не утихала, её было не унять. Тойя становился опасен. «Опасный» «Неуравновешенный»       Но уже не слабый. Правда, разницы теперь особой не было.       Жить так больше не было сил. Всё когда-то заканчивается: любовь, терпение, бинты…       И единственным желанием стало сбежать. Сбежать как можно дальше, туда, где силу Тойи признают, туда, где он будет свободен и где сам будет решать, что ему следует делать и как использовать собственную силу. Мысли об этом теперь всегда были где-то на подкорке сознания и после изнурительных тренировок предаваться им было слишком приятно…       Единственное, что раньше держало дома — младший брат. Он тоже стал одним большим обманом, ведь Тойя узнал о том, что Шото, можно сказать, избранный. Старатель ни за что не навредит ему. А вот если красноволосый не поспешить убраться, то или сойдёт с ума или сожжёт всё к чёртовой матери, в том числе и себя самого, в попытках достичь тот самый «идеал».       Признание больше не интересовало его. Единственным желанием оставалась свобода.       Причина всех импульсивных поступков — эмоции. И когда они брали верх, уже поздно было что-то предпринимать.       Тойя просто в один день собрал свои вещи и попытался сбежать. Но его с лёгкостью отыскал отец. Какой тогда случился скандал — лучше даже не пересказывать. Но парень успел посмотреть на другую сторону жизни, успел сделать пленительный глоток свободы. И теперь не намерен был сдаваться на пути к исполнению своего желания.       Тойя твёрдо решил, что обязательно попробует сбежать снова. И снова. Будет пытаться до тех пор, пока не получится вырваться из этой клетки.       В одну судьбоносную ночь у дома прославленного героя Старателя разгорелся самый настоящий неукротимый пожар. Огромные столбы ярко-синего пламени разрезали тьму, поднимаясь до самых облаков и рассыпая веера обжигающих искр. Пламя металось, разгоралось сильнее и словно рычало, как дикий зверь И в этом пламени горела не только трава, не только дом, но и все мечты, не оправдавшие себя надежды Тойи.       Синим пламенем сгорело всё, во что раньше так свято верил парень. В этом без преувеличения адском огне, для всех и погиб Тойя Тодороки.       Внутри себя он давно уже сгорал, медленно и до ужаса мучительно разрушаясь. И пламя всего лишь превратило его тело, остатки кожи, в то же кровавое месиво, что царило на душе.       В выпуске новостей утром покажут лишь догорающую кровлю дома и скажут, что произошёл несчастный случай. Случай, который ещё очень долго будут обсуждать в прессе.       Но всё было куда страшнее, чем расскажут репортёры.       Тойя помнит, как смотрел, помутневшим взглядом, задыхаясь от дыма, на то, как полыхал огонь. И помнит, как отвернулся от всего, что было когда-то дорого, и обратился во тьму. Не было сожаления. Не было страха. Была лишь боль.       Парень прошёл через свой собственный Ад, чтобы сжечь последний мост. И воспоминание о том, как всё горело, навсегда впечаталось в сознание нечёткой, смазанной окрашенной в синий картинкой с привкусом крови и отголосками испытанной ненависти.       Тойя Тодороки уже не помнит, что чувствовал уже после, когда его кожу наживую без какого-то там наркоза стягивали металлическими раскалёнными скобами, чтобы не расползлась, обнажая остатки плоти. В темноте затхлого помещения какого-то подпольного клуба, куда и подался парень, он впервые чувствовал пьянящую свободу и клялся себе, как в бреду, что никому теперь не позволит её отнять.       Он сбежал. И умер для всех остальных.       Запах гари и дыма прочно ассоциировался теперь с той самой ночью. С ночью, когда всё изменилось раз и навсегда.       Некогда красные волосы выгорели, почернели и стали жёсткими, ломкими. Кожа была одним сплошным ожогом, а в глазах теперь только пылающая злость на весь мир.       Зато теперь пламя на коже не вызывало даже боли. Оно сдалось и признало парня своим хозяином. Огонь избрал его, съев тело и душу.       Подобно фениксу Тойя Тодороки сгорел дотла и переродился, став никому неизвестным Даби. Точно никто не помнит уже, откуда вообще взялось это прозвище, то ли кто-то из уличных крыс наградил за причуду, то ли сам парень его себе придумал, но главная суть оставалась единой: «Даби» означает кремация.       Тойя Тодороки был старательно умерщвлён и похоронен где-то очень глубоко в душе. Так глубоко, чтобы точно никто не откопал этой истинной личности.       А то, что осталось, ещё не раз перекраивалось, изменялось, приспосабливалось к новой жизни на тёмной стороне общества, где невероятную силу наконец признали.       Точка невозврата была преодолена, но член Лиги Злодеев Даби соврёт, если скажет, что хоть о чём-то ещё жалеет.       Теперь никто не посмеет назвать его слабым.

***

— Чёрт, ну я не знаю что теперь тебе сказать. Я не умею сочувствовать, — как-то немного нервно говорит Томура, выслушав этот рассказ. На душе теперь от всего этого правда было тяжело, но как-то все эти странные эмоции не складывались в слова утешения или хоть чего-то подобного. — Да я и не прошу сочувствия. На кой черт оно мне сдалось теперь? — пожимает плечами Даби, смотря на мерцающую воду. Сочувствовать надо было раньше.       Темноволосый достаёт сигарету, чтобы успокоить что-то уж слишком расшалившиеся нервы и отвлечься от воспоминаний. — У меня всё это в голове не укладывается… — вздыхает Шигараки. Он не ожидал такого. Не ожидал, что внутри пирокинетика окажется ничуть не меньше кровоточащих и гноящихся ран из прошлого, чем в самом лидере, — Ты же, фактически, сын одного из самых-самых героев… — Кровное родство очень переоценено. Лига даже больше является для меня семьёй, нежели род Тодороки, — пренебрежительно фыркает Даби, затягиваясь и тут же выдыхая дым. — Но разве тебе никогда не хотелось вернуть всё, как было? Думаю, тебя могли бы понять и простить в обществе, так и жил бы себе нормальной жизнью, как нормальный человек, — Шигараки смотрел с искренним любопытством, делая акцент на слове «нормальный». — Я ненормальный. И не испытываю с этим никаких проблем, — усмехается Даби, в очередной раз скрывая за этими шуточками что-то своё. Ему тоже было нелегко делиться с кем-то такими подробностями своей биографии. Но он уже давно не считал себя обиженным жизнью ребёнком и не вспоминал обо всём произошедшем, словно это было с кем-то другим.       Тенко и Тойя оба были брошенными на произвол судьбы, разбитым и отверженными детьми. Детьми из которых получились очень жестокие взрослые. И изменить это уже нельзя.       Шигараки молчал, всё ещё не видя объективных причин, почему Даби не может вернуться в геройский социум. — К тому же, не хочу быть предателем или чем-то подобным в твоих глазах, — вдруг добавил темноволосый, повернувшись в сторону Томуры. — А если я тебя отпущу? Если позволю уйти и не стану выставлять тебя предателем? — предложил лидер. — Ну, нет, я готов сбежать, но только если вместе с тобой, — усмехнулся Даби, выдыхая дым из лёгких и заставляя Шигараки кривиться от запаха никотина. — Со мной? — переспросил сероволосый, не понимая стёб это или какое-то серьёзное предложение. — Именно. Потому что без тебя мне тоже будет очень скучно гулять ночью по набережным. Да и зря что ли я столько времени угробил на то, чтобы с тобой подружиться? — фыркнул насмешливо пирокинетик. — Дурак ты, Тойя, — усмехнулся Шигараки, легко толкнув в парня плечо. — От дурака слышу, Тенко, — ответил темноволосый.       Он с лёгкой улыбкой обвёл взглядом Томуру. Вне своего образа тот был другим. Хотя может просто так кажется… Просто очень странная выдалась ночка. — Ну что, пошли дальше? Тут, конечно, красиво, но я хочу сводить тебя в ещё одно классное место, — Даби в последний раз провёл ладонью по камню, словно впитывая в себя эту ночную прохладу, а потом, не дожидаясь разрешений, взял под локоть Шигараки и зашагал вдоль ограждения куда-то к высоким домам.       Томура только что-то пробурчал, но вырываться не стал и покорно пошёл следом.       Время потеряло для этих двоих всякую значимость и, гуляя по скверам, проходя пустующими уютным улочками, парни совсем не заметили, как пошёл уже третий час ночи.       На улицах стало уже совсем безлюдно, лишь иногда встречались какие-то ночные патрули, которые, впрочем, не обращали никакого внимания на двух преспокойно гуляющих под ручку злодеев, что сильно забавляло темноволосого. — Итак, мы опять оказались чёрт знает где. Может пойдём обратно? — спросил Томура, намекая на окончание прогулки, но как-то нехотя. — А ты действительно хочешь этого? — вопросом на вопрос ответил Даби.       Шигараки задумался. На самом деле, ему не хотелось. Вообще не хотелось возвращаться сейчас. — Я замёрз просто, — как бы в подтверждение этому парень поёжился, сильнее пихая замёрзшие руки в карман толстовки. — Это не проблема, — Даби приобнял сероволосого за плечо, чуть прижимая к себе. — Ты чего это делаешь? — Томура замер, не зная, как лучше будет отреагировать. Хорошо было бы, если в такие моменты, как в играх, можно было бы попросить подсказку. Но жизнь — это, к сожалению, не игра. Максимум какая-то низкопробная RPG с хорошей графикой и мультиплеером на семь миллиардов игроков. Потому приходилось всегда выкручиваться самому. — Тебе холодно, а я тёплый. Вроде же умный парень, должен догадаться, — усмехнулся темноволосый. — Ты мог тогда просто отдать мне свою куртку, как вариант, — предположил лидер. — И засветиться своими ожогами перед какой-нибудь старушкой, вышедшей ночью на балкон или студентом, который поздней ночью, дописывая курсовую, решил выглянуть в окошко? — на самом деле, парень не опасался ничего подобного. Просто надо же было убедить Томуру в том, что объятия — мера вынужденная, иначе сероволосый опять напридумывает себе всякого. — Да нет тут никаких старушек, тут вообще никого нет, — продолжал гнуть своё Шигараки. — Так, ты хочешь продолжать мёрзнуть? — строго спросил Даби. — Нет, — слишком ожидаемо. — Ну вот и всё. Не злоупотребляй моим хорошим к тебе отношением, — фыркнул пирокинетик чуть сильнее притягивая лидера к себе. — Ладно-ладно, молчу, — усмехнулся сероволосый. От Даби и правда веяло теплом. К чему тогда отказываться?       Шигараки чувствовал чужие пальцы на своём плече. И с удивлением отмечал, что не испытывает больше этих странных околопанических ощущений от прикосновений. Не противно, не хотелось отстраниться, не было страшно, что Тойя сожжёт. Так они и шли дальше. — Может сходим прикупим чего-нибудь? Я есть хочу, — предложил темноволосый, когда они проходили мимо каких-то круглосуточных магазинчиков. — Как ты себе это представляешь? «Здравствуйте, мы просто два злодея, вышли погулять, не обращайте внимания, мы просто купим чего-то пожевать и уйдём». Так что ли? — иронизировал Томура. — Ну, злодеям тоже нужно кушать, — фыркает пирокинетик, — Но если так боишься идти к людям, то можем просто купить кофе и что-то лёгкое в автоматах, — пожал плечами Даби. — Да не боюсь я людей! — недовольно протянул Шигараки, сложив руки на груди. — Ага, а ещё не боишься прикосновений, совсем не боишься доброго отношения к себе и не боишься выходить из своей комнаты хотя бы раз в месяц. Я ничего не забыл? Ах да, ещё не боишься Учителя, — перечислил темноволосый. — Давай не будем трогать эти темы? — пробормотал Шигараки. Его напрягали разговоры о собственных слабостях, и он как-то инстинктивно уже начинал злиться. — Ладно, вернёмся к теме про еду, — пожал плечами пирокинетик. Он не очень хотел видеть опять это внезапно посерьёзневшее лицо лидера, — Тут где-то точно должен быть автомат. — Ты же понимаешь, что у меня нет ни единой причины доверять парню с топографическим кретинизмом? — осведомился Шимура. — У меня есть определённая тактика, — горделиво произнёс Даби, — И аналитическое мышление. Я почти как Шерлок. — Ну же, великий гений, просвети меня, — язвительно произнёс Томура, думая, что, скорее всего, им придётся ещё как минимум час бродить в окрестностях. — Чтобы найти автомат с едой, нужно думать, как автомат с едой, — пирокинетик приложил два пальца к вискам, делая вид, что вживается в роль. — А что так мелочно? Давай сразу в роль еды вживайся, — засмеялся Шигараки, — Ты и так уже овощ со стажем! — Ой-ой-ой, а ты вообще… Шпрота. Шпротам слова не давали, — сложил руки на груди Даби, усмехаясь. — А ты тогда… Селёдка, — парировал Томура. — Скумбрия! — не остался в долгу пирокинетик. — Карась! — Сазан — Налим… — Стоп! О чём мы вообще говорили? — вдруг остановился посреди дороги Даби и завис, смотря сквозь этот мир. — Мы говорили о том, что… — Шигараки тоже задумался с максимально растерянным лицом. Они смотрели друг на друга ещё минуты две, глупо хлопая глазами, пока не начали смеяться со всей абсурдности ситуации. — Да… Тяжёлый случай, — напополам со смешками выдавил из себя Томура. — Тяжелее быть не может, — в тон ему смеялся темноволосый, едва себя успокаивая, — О, кстати! — пирокинетик ткнул пальцем куда-то за спину Шигараки.       Лидер обернулся, увидев у стены какого-то здания, вероятно, торгового центра, те самые автоматы. — Я же говорил, что моя тактика сработает! — Невероятно, у тебя была целая тактика, и она даже сработала, — сероволосый изобразил на лице удивление и восхищение. — У меня с самого начала была какая-то тактика, и я её придерживался, — с видом истинного знатока, подняв вверх указательный палец, вещал Даби, пытаясь вновь не рассмеяться. — Чёрт, всё-ё, хватит, у меня уже щёки от смеха болят, — говорил всё ещё с улыбкой Шигараки, — Зачем у тебя такой смех заразительный? — Ну, какой есть. Я как раз из тех людей, чей смех смешнее, чем сами шутки, — Даби направился в сторону автоматов с едой, из кармана доставая какую-то мелочь. — Иногда ты шутишь довольно неплохо, — как бы между делом вставил сероволосый. — Я не ослышался? Ты только что признал мой юмор?! Я обведу этот день красным в календаре! Буду праздновать каждый год, честно, — Даби кидает монеты в автомат, нажимая нужные кнопочки. — Не переигрывай, — усмехнулся Шигараки, — Я просто сказал то, что думаю, — он увлечённо смотрел на то, как наливается чересчур разбавленный и не имеющий ничего общего с нормальным кофе, как обычно бывало, напиток. — А я думаю, ночь проходит хорошо, — Даби протянул пластиковый стаканчик Томуре. — Согласен, — кивнул лидер, — Спасибо, — и благодарность эта относилась не только к напитку.       Ночь — удивительное время. И дело не только в красивых звёздах, особенной атмосфере или даже своеобразном ночном воздухе.       Ночью люди перестают прятаться за своими многочисленными масками и пытаются жить мгновениями, отпуская разочарования и достижения прошедшего дня.       Ночь — время, которое обычно проводят наедине. Наедине с собой и собственными мыслями или наедине с человеком, который тебе очень близок.       Наверняка, Томура утром будет отнекиваться от своих соображений о том, что ему симпатичен Даби, как человек и собеседник. Но сейчас он с удовольствием болтал с ним о том, о сём, кидая спокойные и, быть может, немного заинтересованные взгляды.       Даби же прекрасно всё это видел, но никак не комментировал, словно боялся спугнуть чужое любопытство.       Парни вышли к какой-то возвышенности, с которой открывался неплохой вид на спальные райончики и даже, если приглядеться, в полутьме можно было разглядеть огни Юэй.       Место это не являлось сквером или парком. Просто небольшой кусочек зелени на окраине городского сектора. Склон с низенькими кустами и тонкими деревьями, которые постепенно стали освещаться. Небо светлело, говоря о том, что близился рассвет.       Даби в очередной раз достал из пачки сигарету, прикуривая, и уселся прямо на немного влажную траву под деревцем. Утром всегда была приятная прохлада, ещё не сменившаяся жарой, и темноволосому нравилось это время перед рассветом. Все в городе спят и, казалось, только он видит красоту просыпающейся природы.       Он и, разумеется, Шигараки, который неуверенно уселся рядом, обхватив руками колени и наблюдая за небом, которое с каждой минутой приобретало всё новые и новые оттенки. — Неужели мы так гуляли всю ночь? — задал сам себе вопрос Томура, смотря на немного движущийся в низинах туман, в котором терялись очертания города. — Да, мы гуляли всю ночь, — коротко отозвался Даби, делая глубокую затяжку.       Повисло молчание, прерываемое лишь изредка перекликаниями каких-то птиц или шумом листвы, колышущейся от ветра.       Первые лучи солнца освещали землю, даря какое-то неведомое спокойствие. В этой тишине замолкали все тревоги и как-то очень спокойно становилось в душе. Шигараки чувствовал что-то подобное очень редко. В нём всегда жила неведомая тревога и чувство приближающейся опасности. — В такие моменты, словно забываешь, кто ты такой… Всё кажется другим, — вдруг подал голос Даби, чувствуя то же спокойствие и кидая мимолетный взгляд на Шимуру. Тот едва заметно вздрагивал от прохладного ветерка. — Да… Совсем другим… — протянул в ответ тихо Шигараки, — Иногда мне хочется, чтобы всё действительно стало по-другому. Может быть, то, что я имею сейчас, это не то, чего бы мне хотелось, — говорил спокойно и размеренно сероволосый, шумно вздыхая. — Давай сбежим? — вдруг предложил Даби, даже не сводя взгляда с рассветного солнца, поднимающегося над крышами многоэтажек. — Что? — Томура удивлённо обернулся на пирокинетика. — Давай сбежим, — более твёрдо повторил темноволосый, смотря в чужие алые глаза, — Я тоже хотел бы начать всё сначала. Уехать далеко-далеко и зажить спокойной жизнью. — Я не знаю… Я не могу… — Шигараки совсем уже уткнулся взглядом в свои колени. Сейчас он казался таким маленьким и растерянным ребёнком. Даби не сдержался, вновь чуть приобнимая рукой Томуру. — Ты боишься Учителя. Но мы сможем сбежать, если будем действовать вместе, — уверенно говорил темноволосый, уничтожая окурок своим огнём, — Подумай, чего хотел бы именно ты, Тенко, а не о том, что пытается навязать тебе Все за Одного.       Шимура молчал, в очередной раз шумно вздыхая. Пока он понимал только то, что всё меняется. И непонятно к лучшему или к худшему.       А что если это будет последний шанс? Шанс жить без крови на руках, без вечного нагнетающего чувства… — Я подумаю над твоим предложением. Правда подумаю, — чуть улыбнулся сероволосый, смотря в чужие голубые глаза, в которых очень необычно отражались блики поднявшегося солнца. — Ну, вот и замечательно, — в ответ довольно мягко улыбался Тойя, не понимая, почему вдруг ему так сильно захотелось просто украсть Шигараки и убежать с ним в закат, — Ты уже сильно дрожишь, поднимайся-ка с холодной земли, — Даби встал на ноги, придержав Томуру за запястье и помогая тому подняться тоже. — Вот и встретили рассвет, — улыбнулся Шигараки, — Пора опять возвращаться во тьму. — Как ты поэтично завуалировал фразу: «Пойдём поспим», — хмыкнул Даби. — Надеюсь, найдется станция метро где-нибудь неподалёку, — сероволосый устало потянулся и побрёл в сторону города.       К слову, станция действительно оказалась недалеко, и уже минут через пятнадцать парни ехали в мерно покачивающемся вагоне.       Томура сначала ещё пытался сделать вид, что ничуть не устал, но потом, разглядывая тёмные стены тоннеля, проносящиеся мимо с огромной скоростью, незаметно для себя задремал, уронив голову на плечо Даби. А тот был вовсе не против.       Пирокинетик временами скользил взглядом по чужому умиротворённому лицу, отчего-то совершенно по-дурацки улыбаясь и напевая себе под нос какую-то песню, чтобы тоже не уснуть.       Вот бы и ехать так мимо пустых станций, только вдвоём в целом вагоне.       Всё казалось неважным, незначительным. И ничего уже не страшно, и никто больше не нужен.