Клятвы и обещания

      Эта тёмная дверь в комнату Шигараки была лишь пару сантиметров толщиной. Так почему же Даби казалось, что сейчас перед ним лежит огромное чернющее ущелье с острыми скалами?       Наверно, потому, что если он сейчас совершит ещё хоть один неверный шаг — всё действительно навсегда канет в эту пропасть. Разобьётся на миллион частиц, таких мелких, что из них никогда и ничего больше нельзя будет склеить.       Пирокинетик понимал, что сейчас может всё лишь усугубить. И отчаянно боролся с мыслью о том, что уже опоздал.       Он всматривался в узор трещинок на двери и не мог заставить себя даже постучать. Шумный вздох вырвался из груди. Слишком тяжело и сложно.       Разгорячённым лбом Даби прислонился к прохладной поверхности. Он не мог подобрать слов, не знал, как всё объяснить и не мог предсказать, чем закончится этот разговор. Слишком много того, что предвидеть никак нельзя. Почти полная неизвестность. Голова очень сильно болела. То ли от недостатка сна, то ли от переизбытка никотина — чёрт его знает.       «Соберись! Ты тратишь ценное время в пустую!» — кричал внутренний голос.       «Сделай это или уйди и сдайся, слабак…» — прозвучало следом. И совсем внезапно в этом голосе проскользнула интонация отца.       Слабак… Сейчас бы Тойя согласился с ним. Он боялся какой-то там смерти, сразу сложив оружие. Он испугался. И пусть страх был не до конца беспричинным, парень понимал, что сделал неверный шаг, отказавшись бороться.       Может и сейчас просто сразу признать, что он слишком труслив, чтобы открыть эту чёртову дверь и попытаться хоть что-то исправить? Может оставить как есть, чтобы не сделать хуже?       В висках, кажется, заныло ещё сильнее. Всё, за что боролся в своей жизни Даби рушилось. Он хотел быть сильным, он хотел быть способным защитить то, что ему дорого. И сейчас сознавал, что единственное, что осталось ценного в его жизни — это чувства к Томуре.       Те самые, которые сейчас своими когтями разрывали душу. Чувства, которые никуда не хотели пропадать, которые не стихали и постоянно напоминали даже о самом кратком мгновении вместе. Чувства, благодаря которым Тойя начал понимать, для чего живёт, чего ему не хватало так долго.       И неужели эта чёртова деревянная дверь станет теперь просто надгробием на могиле этих чувств?       Преграда, которую так легко и одновременно с тем почти невозможно разрушить. Преграда между потерявшим надежду и тем, кто уже давно ни на что не надеялся, с покорностью дожидаясь очередного удара судьбы и гадая, насколько же больно будет в этот раз. Боль оставалась единственной системой счисления, когда время окончательно потеряло свою значимость.       Томура лежал на постели и слышал странные звуки у своей двери. Вот кто-то подошёл. Вот этот кто-то прошёл мимо, вероятно, решив, что лучше не трогать лидера после того, как он напал на своего же союзника. Потом подошёл снова, замер в нерешительности у порога. И затих.       Быть может это Тога, которая хотела просто узнать, всё ли с Томурой хорошо? Тога, которая так старательно прививала сероволосому мысль о том, что Курогири, Твайс, Даби, она сама, Компресс и все остальные из ближнего круга — едва ли не семья для Шигараки. Семья, которой у него никогда не было и не будет.       А может это был Твайс, который, пусть и жестоко, пусть и парой слов, вернул бы Томуру в реальность, сказав, что скоро рядом с ним вообще никого не останется? Джин бы не смог соврать и однозначно сказал бы, что сероволосый превращается в зверя.       Шигараки и сам ощущал эти болезненные изменения. После того, как что-то в нём надломилось сломалось окончательно после слов Даби, ненависть, которую больше ничто не сдерживало, с новой силой пожирала душу. Казалось, это ощущение стало сильнее с тех пор, как лидер испытал его в последний раз, и теперь всё это никак не получалось контролировать. Томуре казалось, что он сходит с ума, потому что начал разговаривать с ней, как с близкой подругой, встречи с которой так давно ждал. — Милая ненависть, не будешь ли ты так любезна помочь мне разрушить весь мир или сгинуть к чёртовой матери? — Конечно! Конечно я помогу тебе подохнуть побыстрее и уничтожить всё вокруг, что хоть когда-то было для тебя важно! — Прекрасно, зови остальные чувства, пусть они разорвут меня на части. Я готов.       И было бы смешно. Если бы это не было правдой. Потому из горла вырывался только истерический смех, который в пустой комнате звучал слишком зловеще. Но Томура едва ли помнит, как сгибался от смеха, напополам с рыданиями. Всё словно происходило не с ним, а с кем-то другим.       Шигараки смутно помнил из-за чего вообще накинулся на Курогири.       Просто в какой-то момент сероволосому стало казаться, что он захлёбывается, задыхается. Глаза заслезились, зуд дал о себе знать уже едва ли терпимой болью.       Но после того, как распад уничтожил физическую оболочку Тумана, стало, кажется, проще дышать. Томура вспомнил, как убийства и месть заглушали его жажду крови. И после всегда казалось, что становится легче.       Почему же сейчас было так противно на душе?       Потому что Шигараки казалось, что он в клетке. Он продолжал задыхаться и того облегчения едва ли хватило на несколько минут. Сероволосый хотел порвать всех, кто приблизится к нему. Он хотел прямо сейчас сбежать и дышать воздухом за пределами этого гнилого здания так долго, вдыхать так глубоко, чтобы болели лёгкие.       Но вместо этого сейчас лежал и вдыхал пыль и лёгкий запах плесени, доносящийся кажется откуда-то с улицы через открытое окно.       Свобода казалась лишь иллюзией. Её не существует и никогда не существовало.       Холод больше не интересовал. Чёрт с ним. Как-то же раньше Томура жил без тёплых объятий, без ощущения жаркого дыхания где-то рядом… Как-то же жил…       Вот только сейчас без этого как-то не получается ни спать, ни дышать без горького и болезненного напоминания о том, что всё сломалось. И мерзкого голоса в голове который говорил, что Томура ещё не остыл, что всё ещё слишком безнадёжно влюблен в того, кто находится сейчас так близко.       И ведь Шигараки знал с самого начала, кто стоит за его дверью. И не мог понять лишь одного: что понадобилось вновь Даби?       Быть может ещё поиздеваться? Пирокинетику всегда нравилось играть со своими жертвами. Что ж, пусть запишет на свой счёт ещё одну победу и подавится ею!       Томура сел на постели, слыша тяжёлое и шумное дыхание. Если темноволосый пытался остаться незамеченным, то у него паршиво вышло. А может это просто Шигараки уже слишком хорошо выучил чужие привычки, уже на слух мог определить именно шаги Даби. Как же это глупо!       Шигараки пытался сделать вид, что ему всё равно и что он ещё не успел пропитаться этими отравленными чувствами, чтобы испытывать настоящую ломку, когда их не стало. Но его ломало. Как наркомана, которому не хватало дозы. Ломало и убивало.       Томура перевёл измученный взгляд на дверь. Подойти и открыть? Или просто дождаться пока пирокинетик уйдёт, чтобы не оказаться в очередной раз идиотом?       Оба варианта бредовые. Зачем-то же торчит Даби у двери уже минут десять. Но почему тогда не постучит? Непонятно.       Хотелось бы прямо сейчас влепить себе пощёчину за то, что сероволосый действительно встал и подошёл к чёртовой двери.       Он не хотел казаться слабым. Он хотел прямо сейчас показать, что может смотреть в эти глаза цвета льда без предательской дрожи. Гордость взыграла на руинах разбитой личности.       Уже ведь всё давно потеряно. Может ли стать ещё хуже? Уже вряд ли.       Рука неуверенно тянется к двери и открывает её так медленно, словно за куском прессованной древесины находилось чудовище.       Хмурый и пустой алый взгляд прямо напротив отчаянного сине-голубого. — Какого черта ты тут стоишь? — говорил безразлично Томура, но глотку вновь сцарапнул противный ком, словно лидер недавно проглотил большую тарелку битого стекла. — Мне надо с тобой поговорить, — голос Даби звучал глухо, но решительно. — А я не хочу с тобой разговаривать, — скривился сероволосый и уже было намеревался захлопнуть дверь, испугавшись того, что его снова накрывало волной отвращения к самому себе, своей слабости перед этим взглядом. — Тенко, постой! — пирокинетик тут же шагнул в проход, не давая закрыть дверь, — Я не мог сказать этого раньше, но нам обоим угрожала опасность! Просто выслушай меня! — Даби был настойчив. И считал, что если эта чёртова дверь открылась, значит это знак. Значит не всё потеряно. — Если ты пришёл ко мне со своей ложью, то проваливай! И не смей произносить это имя! — Шигараки оскалился, готовый едва ли в глотку вцепиться пирокинетику за хоть малейшее напоминание о чём-то таком, личном, чем имел неосторожность поделиться лидер. — Я буду произносить это имя, потому что оно принадлежит тебе! — нахмурился Даби, подходя ближе и видел, как чужие глаза заполыхали от ярости. — Тенко Шимура уже давно мёртв! — прорычал Томура, отходя дальше, чтобы продолжать держать расстояние, — Что тебе от меня надо?! — нервы сдавали, натянутые до предела, и лопались, как ржавые струны, — Ты пришёл поиздеваться?! Проваливай! — Мне нужно, чтобы ты выслушал меня прямо сейчас, пока ещё есть время! — настойчиво повторил пирокинетик, а сердце его пропускало удары от страха. Темноволосый подошёл ближе, но не решился протянуть руку. — Я не хочу слушать лжеца! Я знать тебя не хочу! — Томура не хотел высказываться. Он хотел одарить безразличием и дать понять, что ничего не чувствует, но вместо этого снова в нём что-то начало надламываться. — Я знаю, что натворил, позволь мне объясниться! — Даби было больно смотреть на эту заслуженную злобу, на этот дикий взгляд. Но он понимал, что Шигараки имеет право назвать его последними словами. Это уже ничего не изменит. — Ненавижу тебя! Исчезни! — Прошу, послушай! — взмолился Даби. — Не хочу! Не хочу я тебя слушать!..       Страшнее стало тогда, когда чужой голос надломился. Томура шумно втянул носом воздух, запрокинув голову, а затем судорожно выдохнул, переводя дыхание и, кажется, пошатнулся. — Оставь меня в покое… Прошу… — прозвучало хрипло из уст Шигараки. Он был на грани. На тонкой грани собственных ощущений. Он вновь задыхался от непонимания, не замечая, что задыхается на самом деле от слёз, сдавливающих и царапающих горло. Даби замер. Его сердце болезненно сжалось. Он сам держался из последних сил, чтобы вновь не дать отчаянию сломить себя. Темноволосый толком не знает, что им руководило, когда он подошёл к Шигараки, охватил ладонями его лицо и заговорил. — Я виноват и не хочу просто оправдываться, но ты должен знать, как всё было на самом деле! Тен… Томура, — пирокинетик посмотрел в алые глаза, подёрнутые мутной пеленой слёз и боли, — Я не прошу меня прощать. Я хочу, чтобы ты лишь выслушал… Сероволосый дёрнулся от этих тёплых прикосновений и тут же отстранился. Он раздумал минуту, пытаясь собраться с мыслями и понять, что будет правильно, а потом сухо проговорил, отвернувшись и стирая свои слёзы: — У тебя есть минута. Даби был доволен и этим. Он судорожно, сбиваясь с мысли, стал рассказывать, путая местами события и совершенно теряясь: — Это бредово, но Курогири приказал мне разорвать с тобой все связи, и я разорвал… Я не мог весь день это выносить… Всего двадцать четыре часа… Потому что Учитель угрожал убить нас двоих… И я должен был… — пирокинетик не мог собраться с мыслями и к концу своей речи вовсе потерял надежду, что его поймут. — Учитель… Приказал убить? — Томуру передёрнуло и глаза его расширились от шока, — Он не мог! — тут же возразил сероволосый. — Мог. Он сказал, что слабый лидер им не к чему или как-то так… Я сам не поверил… — Даби перевёл дух, глубоко вдыхая и выдыхая, пытаясь остановить бешено бьющееся сердце, а затем добавил, — Мне тоже было больно, Тенко…       Шигараки резко обернулся. — Почему ты говоришь об этом сейчас? Почему не раньше? — сероволосый всё сильнее хмурился. Было видно, что он не верит. — Ты напал на Курогири. И пока он не следит за нами, я могу говорить… — произнёс Даби, с надеждой глядя на Шигараки, — Во мне не осталось лжи, ничего не осталось… Я могу поклясться, что не лгу… — Значит, это действительно правда? — тихо переспросил Томура, прекрасно понимая, что всё слишком хорошо сходится. Слишком. — Я солгал тебе лишь раз, когда сказал, что ты мне не нужен, — Даби, поддаваясь порыву положил руки на чужие плечи. Но Шигараки лишь прошипел: — Убери руки сейчас же!       Сероволосому не было противно, нет. Он боялся, что из-за своих чувств опять ошибётся. Боль отрезвила его. И сейчас это было очень кстати.       Даби не стал испытывать судьбу тут же убирая руки, но продолжил стоять рядом. Всё, что мог, он сказал.       И Томура бы прямо сейчас выставил пирокинетика за дверь, назвав последними словами. Но он просто вспомнил, как Туман всегда был против любых сближений с кем-то, как Учитель наказывал за то, что сероволосый был с Даби, хотя тут Шигараки действительно был виноват. Его ошибки очень дорого могли стоить.       И как же восхищался Все за Одного тем, как Томура жестоко без промедлений устроил полный хаос в городе, оглушённый своей ненавистью и ненужными никому чувствами.       Обещание. Вот что душило Шигараки такое долгое время. На него словно был накинут ошейник. И если бы была хоть малейшая возможность сорваться с этого поводка… А воспользовался бы ею сероволосый? — Курогири на восстановление нужно будет ещё несколько часов, — произнёс Томура, смеряя взглядом Даби, — Мне нужно подумать. — А… Ну, я тогда, наверно… Пойду… — пирокинетик сделал неуверенно шаг к двери, в надежде, что Томура скажет что-то ещё. Но тот промолчал. Сейчас он вовсе не хотел ни о чём разговаривать.       Шигараки глубоко вздохнул и выдохнул, когда дверь закрылась, а после устало опустился на пол. Он запутался.       Учитель — тот человек, единственный человек, который когда-то давно вернул Томуру к жизни. Он отдавал ему своё время, возлагал огромные надежды, а ещё издевался, изнурял тренировками, запрещал чувствовать… Но разве это не равноценная плата за все возможности? И если это правильно, то почему тогда казалось лживым?       Шигараки знал ответ. Он знал, что его используют из-за причуды, из-за того, что просто больше некому было бы за ним приглядывать, о нём хоть иногда заботиться.       Удобный вариант.       Тот, у кого ничего нет, ничего не боится потерять и ни от кого не зависит.       Но у Томуры появился Даби.       Даби, который объяснил, что не нужно бояться своих чувств, который подарил мгновения настоящего искреннего счастья. И который не стал извиняться, вымаливать прощение, а просто всё рассказал, предоставляя на суд себя самого.       Сероволосый бы непременно соврал, если бы сказал, что простил его. Но ему очень хотелось верить в то, что так всё на самом деле и было. Что Даби не виновен. Что это лишь коварный план главного злодея.       Шигараки потёр виски, пытаясь понять, что делать дальше. В душе было как-то непривычно тихо, потому что белый шум смолк. На душе, кажется, стало чуть легче.       В памяти всплыли лишь те мгновения, которые неразрывно связаны с чувством свободы, щемящим в груди счастьем. Сейчас лидеру кажется, что он не помнит, как это ощущалось. Но всё равно хочет ещё. Всё ещё хочет перестать бояться, перестать быть пешкой. Всё ещё хочет сбежать… И это желание лишь усиливалось.       Томура не верит, что правда это делает.       Что правда стоит сейчас вновь лицом к лицу с Даби и говорит: — Мне абсолютно наплевать на то, что было и будет между нами, но я хочу сбежать и ты единственный, кто может мне помочь, — тон уверенный, холодный. Такой, словно пирокинетик лишь был незнакомцем. — Это очень опасно! — темноволосый глядел с беспокойством на Шигараки. Это слишком рискованно в их положении. — Мне терять нечего, — лишь коротко заявляет Томура, смотря уверенно, — Больше нечего, — сероволосый не отступится от своего, даже если бежать ему придётся в одиночку. — Сколько у нас времени? — Даби выпрямился под этим строгим взглядом. Он не позволит ни за что Томуре рисковать одному. Он не позволит ему уйти вновь. — Достаточно, чтобы успеть попасть за решётку, если ничего не выйдет, — сухо произнёс Томура, сложив руки на груди. У них есть чуть больше четырёх часов, а время уже давно близилось к полуночи. — Отличные перспективы, — неуместно усмехнулся Даби. — Я не шучу. Мы действительно можем прямо сейчас отправиться на верную смерть. Ты к этому готов? — алый взгляд в полумраке слегка сверкает и смотрит внимательно, словно насквозь. Но пирокинетику больше совсем нечего скрывать. Он с готовностью смотрит в ответ и произносит чётко: — Я всегда готов умереть за тебя.