***
Не стёр. Твою мать, не стёр! Не смог. Воровкой оказалась девчонка-попрошайка, притворявшаяся слепой. Мелкая, худая, но до невозможности бойкая, языкастая, хитрая и драчливая. Даже боевики Триады, получившие приказ взять её живьём, топтались на месте, не осмеливаясь приблизиться к ней, в очерченый её руками и ногами бешено вращающийся круг. Уличная девчонка неожиданно оказалась неплохим бойцом кунг-фу, и Сюэ Яну ещё предстояло разузнать у неё, кто и где её такому обучил. Она отзывалась на имя А-Цин, а «лопатник и дорогую игрушку» отдала Сюэ Яну лишь в обмен на правду, чьи они, и для чего нужны ему. Ей показалась занимательной его история любви. Вот только в ответ на эту повесть она выдала совершенно неожиданный вердикт, которого от неё никто не просил. Она категорично заявила, что сдать Сюэ Яна «этому монаху» мог только тот, кто абсолютно точно знал, кто такой Сюэ Ян, и чем он занимается. Мотив? Ну, наверное, мастер сам знает этот мотив. Как, нет мотива? Пусть мастер откроет глаза пошире, он же не слепой! Пусть увидит то, что было всегда на виду, и никуда не пряталось. Ведь древняя поговорка гласит: «Если хочешь что-то надёжно спрятать, прячь под фонарём». Как будто Сюэ Ян и так не знал, что у Мэн Яо мотив как раз и был. Большой красивый мотив в камуфляжной обёртке. Чэнмэй знал, что красив, и что многим нравится. Знал и то, что не Посредник прекратил романтические отношения с ним, это он сам так решил, а тот просто не возражал. Без сцен, без скандалов, без обид. Отдалился от Чэнмэя ради того, чтобы бизнес из-за отношений не страдал, не желая терять такого специалиста. Вот только что скрывалось за этой формулировкой, знал только он один. Душа Мэн Яо была для всех окутана непроглядной тьмой. И никто никогда не знал, какие демоны гнездились в ней. Но с этим он разберётся по возвращении, и девчонку, скорее всего, придётся брать с собой. Во-первых, слишком много знает, а во-вторых, боец хороший, такими не разбрасываются, подучить только. Да и лучшего способа сохранить тайну их организации не придумать, и беспризорнице дело найдётся, короче, одни плюсы. Тем более, что вещи она вернула в целости и сохранности, и к ней, кроме как по поводу неуёмного любопытства, у Сюэ Яна претензий не было. Теперь надо было приступать к основному этапу плана, ради которого он бросил всё и попёрся на другой конец мира. Между прочим, пока летел, всю жопу себе в самолёте отсидел. Кресло есть кресло, хоть какое ни на есть удобное, а много часов в нём не высидишь. Он ещё в Пекине, найдя Цзычэня и связавшись с ним, обговорил с ним план свидания вслепую с Ним, при этом у Сюэ Яна глаза не будут завязаны, только у Синчэня. И не последнюю роль должно было сыграть то, что у Синчэня после Чэнмэя давно никого не было, не зря же и эта пигалица обозвала его монахом. С завязанными глазами танцор не поймёт, кто делит с ним постель, а Чэнмэй... Чэнмэй просто до смерти соскучился, и готов был душу продать, лишь бы встретиться со своим чудом ещё хоть один раз. Но уже не затем, чтобы расставаться, и если надо, то украсть Его, и вывезти в Поднебесную силой, потому что... Потому что никого и никогда он не хотел бы терпеть с собой рядом, а Его не то что терпеть, ножки Его, на сцене натруженные, мыть был готов. Да ведь и мыл, и растирал, и мазями всякими мазал, когда Он натирал их пуантами в кровь, или когда случались судороги перетруженных мышц, всякое случалось у Него за этот их совместный год, и Сюэ Ян всегда старался быть рядом, и очень злился, если не всегда получалось, и ему это всё делал этот мозгоёб Цзычэнь, потому что сам Он был не в состоянии, а больше было некому. Мозгоёб, однако ж, не обманул. Сказал, что ему жаль друга, для которого без Чэнмэя словно мир обесцветился, хоть он сам в этом никогда не признается. И что выглядеть после их разрыва Синчэнь стал так, что краше в гроб кладут. И с танцами у него ничего не выходит. И никаким способом расшевелить друга у Цзычэня не получается, и он искренне не понимает, почему вдруг А-Чэнь решил порвать с Чэнмэем отношения. Хотя Сун Лань и не одобрял их опасные забавы, но он видел, как раньше от этого расцветал Синчэнь, как горели его глаза, а танцевать у него выходило вообще феерично. И он готов уже был принять их отношения, только ради того, чтобы друг хоть немножко позволил быть себе живым, поскольку, как он выразился, «на него уже больно смотреть, он убивает себя, Чэнмэй». Ради этого, и только ради этого, подчеркнул Сун Лань, он согласился на ещё одну, как заверил он Сюэ Яна, последнюю авантюру, состоявшую в том, чтобы пригласить «мальчика по вызову», роль которого сыграет Чэнмэй, но у Синчэня на глазах будет плотная повязка, а его партнёр будет молчать. Сюэ Ян хмыкнул. А что-то в этом есть! Слепой с немым... Тело выдало неоднозначную реакцию, как только он услышал такой план. Ай да Сун Лань, ай да скромник, ай да целомудренный монах! Такой весь из себя приличный, а вот предложил же этакое, и даже не покраснел. А он точно такой, каким хочет казаться? А может быть у них с Чэнь-Чэнем что-то было?! У Сюэ Яна от одной этой мысли кровь закипела, и когда он прилетел в Париж, и Цзычэнь пришёл к нему в номер, чтобы обсудить подробности, всё же не выдержал. С ножом у горла толмач вынужден был открыться, что у него в жизни случались и непристойные заработки, но Синчэнь об этом не знает, и между ними ничего никогда не было, несмотря на то, что они всегда были рядом. Они просто сохраняли детскую дружбу, и ближе друга, чем Цзычэнь, у Синчэня не было. Он не мог скрыть от своего друга абсолютно ничего, и поэтому когда Синчэнь порвал с Чэнмэем, Сун Лань сильно удивился, что друг не называет причины, забился в своё горе, как в ракушку, и чахнет всё больше с каждым днём. Сюэ Ян ему посоветовал не заморачиваться о причинах, упомянув лишь о том, что его перед Синчэнем оговорили, и он ничего так сильно не хочет, как помириться. Он даже готов бросить экстремальные развлечения, если Синчэню от них будет хуже. При этом он подумал, что экстремизма ему действительно и без того в жизни хватает, и что он и правда подвергать опасности своего возлюбленного не хотел бы. Просто Синчэню и самому это нравилось. Это было заметно. После какого-нибудь особо рискованного развлечения их жадная и яркая близость на пике адреналина, после пережитой опасности, когда радость от того, что ты опять увернулся от смерти, бьёт ключом, и требует выхода, была каждый раз как праздник. Но никогда Сюэ Ян не задумывался, что можно устраивать такой праздник в постели гораздо более изощрённым и безопасным способом. В самом деле, обладать любимым, боясь быть раскрытым... Такого у них ещё не было. В мозгу сидела занозой только одна мысль — ведь это по сути его Чэнь-Чэнь согласен изменить ему, и плевать, что с ним же самим, но... Как Он только на это согласился? Неужели же так сильно хочет забыть его? Он приказал себе не думать об этом, и сосредоточиться на будущем свидании. Секс вслепую, да ещё вслепую лишь с одной стороны. Заманчиво, не то слово. И ведь реальный шанс на примирение. Но упрямая мысль время от времени колола сознание, вылезая так некстати. Неужели же Ему настолько всё равно, раз Он согласился?***
Белая лента закрывающая глаза юноши в колеблющемся от света свечей полумраке комнаты, неожиданно больно затронула в душе не совсем хорошие воспоминания о временах службы, когда ему приходилось освобождать заложников. Любимый с повязкой на глазах показался ему таким же беззащитным, и срочно требующим освобождения, что Чэнмэй в глупом порыве чувств едва не сорвал всё дело, но вовремя отдёрнул руку, потянувшуюся к ленте. На тонких губах юноши в белом махровом халате, лежавшем на кровати, мелькнула кривая усмешка. Он услышал что в комнату вошли; шаги, приблизившиеся к его постели и движение воздуха рядом. Он не видел вошедшего, но тот был рядом, это ощущалось буквально по энергетике, свивавшейся в клубки рядом с ним, и своими незримыми щупальцами осторожно ласкавшей его. Странно знакомая, тугая, сильная, как... у Него, Чэнмэя. Воспоминания больно кольнули в груди, и юноша с завязанными глазами закусил губу, сдерживая стон, и бешеный пляс невесть отчего заколотившегося сердца. Не думать, не вспоминать, не желать ничего, кроме забытья. Он даже немного выпил перед этим... действом, которое друг ему предложил, как лекарство от Чэнмэя, и Синчэнь согласился. А вдруг поможет? Потому что он не мог уже так больше, он был болен этим человеком, он был отравлен им, словно сильным и коварным ядом, захватившим без остатка весь организм, каждую клеточку тела, поразившим его мозг... И высосавшим из него все силы, когда Синчэнь оказался от него на расстоянии. И видит Небо, он устал этим болеть, он хочет выздороветь от этого человека. Ну, или хотя бы, ремиссию. И ведь каков же подлец — вёл двойную жизнь, а Синчэнь так ему верил! Он думал, что этот человек мог работать кем угодно, они никогда о его профессии толком не говорили. Он туманно намекал, что работает в силовых структурах, но кем и где именно, Синчэнь даже уточнять боялся. Мало ли... Когда выяснилась горькая правда, она ударила по Синчэню так больно и неожиданно, что он в первый момент забыл как дышать. Этот конверт с доказательствами того, каким способом зарабатывает деньги его Чэнмэй, свалился на него словно гром с ясного неба, вдребезги разбивая все мечты о том, что с этим человеком он нашёл своё «Эго», и нашёл своё счастье. Нежные осторожные прикосновения подушечек пальцев одновременно отвлекли от одних воспоминаний и вновь заставили проснуться другие. Разве же он виноват, что у него ничего нет сейчас в голове, один Чэнмэй. Но эти нежные и крепкие пальцы, умелые и настойчивые, как раз ласкающие там, где он любит, и разумеется, реакция тела, не заставившая себя ждать. Какой умелый мальчик! Интересно, сколько он стоит? И как пахнет... Так пах Чэнмэй, одним ему присущим ароматом, всегда до боли в паху заводившим Синчэня с полоборота, но это же глупо думать, что никто другой так пахнуть не может, это уже похоже на плохо скрытое помешательство. Синчэнь заскрипел зубами, чужие пальцы, смоченные в чём-то, мокро обводили в это время по контуру его ушную раковину, а невидимые губы слегка дули на то место, остужая и возбуждая одновременно. Пальцы после этого опять продолжали нежно щекотать, лаская то козелок, то мочку, но от скрипа зубов они приостановились, и Синчэнь потёрся щекой об эту руку, давая понять, что хочет продолжения. Но невидимый соблазнитель ждал, будто не понимая. Или ожидая устного приказания. Синчэнь вспомнил, что по условиям договора, он имеет право говорить сам, но не имеет права трогать, смотреть, спрашивать. Только говорить, где и как он хотел бы получить следующую порцию своей ласки, или чего ещё он хочет от этого человека, но не требовать от него слов. Цзычэнь сказал, что этот жрец любви весьма искусен в своём ремесле, но от рождения нем, и тело и лицо его изуродованы. А посему для А-Чэня будет лучше его не видеть, не осязать, не ждать ответа, только наслаждаться его прикосновениями, и самому при этом говорить что угодно. Только не спрашивать, потому что ему не ответят, а когда Синчэнь спросил, почему, то услышал, что парень ещё в детстве лишился языка, поэтому не разговаривает с клиентами. Тёплые нежные кончики пальцев огладили его шею и ключицу, вторая рука в это время неловко пыталась развязать пояс халата, но когда Синчэнь решил ему помочь, поняв, что тот в затруднении, рука тут же отдёрнулась, будто у клиента вместо рук были раскаленные кочерги. Почему? Что не так с руками? У Чэнмэя, он помнил, на левой руке не хватало мизинца, тот как-то обронил, что лишился его на одном из заданий. Синчэню отчего-то казалось, что ему до сих пор больно, и всегда возникало желание поцеловать это место, чтобы хоть чуть-чуть забрать эту боль себе. А ещё у него по всему телу было множество шрамов. Чэнмэй не любил вспоминать о том, как он их получил, и запретил Синчэню говорить о них. И ему не оставалось ничего другого, как только осторожно гладить их пальцами, нежно целуя каждую отметину на гибком и жилистом теле. Чэнмэй был небольшого роста, на полголовы ниже Синчэня, и его пластика была просто потрясающей, но он всегда и во всём был бесспорным доминантом, без остатка растворяя танцовщика в себе, когда они занимались любовью. Рука неизвестного отвела руки клиента, ловко и быстро уложив их по швам вдоль тела, а потом обе руки в одно мгновение развязали узел и распустили пояс, разводя заодно и полы халата, под которым ничего не было. Послышался странный звук, и спустя мгновение Синчэнь понял, что это было — парень сглотнул, видимо, увидев, что клиент так быстро возбудился. Чэнмэй никогда не реагировал так. Он и не думал, что может быть иначе, сам вспыхивая как спичка, и находя отклик у своего партнёра. Да, совсем другим был в постели этот безъязыкий инвалид с запахом Чэнмэя. Нежным, робким... чужим. Чэнмэй сминал его как вихрь, уверенный в том, что возражений не будет, а этот не стремился подчинить. Да и не удивительно, как можно ожидать чего-нибудь, кроме покорности, от какого-то продажного парня, для которого весь бизнес заключался в приношении удовольствий, всего лишь умело воздействуя на точки чужого тела. Умело, но как-то нерешительно, словно боялся дотронуться. Наконец, он провёл рукой по груди Синчэня, оглаживая возбуждённо торчавшие твёрдые соски, и спустя какой-то короткий шорох, Синчэнь почувствовал чужие твёрдые губы на них, еле-еле, нежно, почти невесомо поочерёдно касающиеся набухших от желания горошин. Синчэнь задышал чаще, в предвкушении того, что сейчас какую-нибудь из них поглотит и будет ласкать чужой рот, и когда губы невидимки вобрали его плоть в себя, из его приоткрывшегося рта вылетел короткий рваный вздох облегчения, что это наконец случилось. Но вздох тут же сменился долгим стоном наслаждения, и пальцы сами заскользили по простыне, когда невидимый партнёр стал поочерёдно покусывать и посасывать соски, то втягивая в рот, то выпуская и дразня их губами. Был ли у этого человека вырезан язык? Синчэнь так и не понял этого, мгновенно вспыхнув от этих ласк, и больше всего желая зарыться пальцами в волосы ласкавшего его парня, и прижать его голову к своей груди, чтобы он ещё полнее вобрал часть его плоти. Но было нельзя. Договор, проклятый договор предписывал иное, и нельзя было это правило нарушать, соблюдая его неукоснительно. Да, теперь Синчэнь понимал, почему этот инвалид выбился в элитные путаны, несмотря на отталкивающую внешность. Его умению могли бы позавидовать весьма многие, а то, что его нельзя было увидеть, возбуждало до предела, возводя секс с этим парнем в ранг соития с неким таинственным духом, ласковым, нежным и... уродливо-прекрасным. Пока губы и зубы этого духа занимались сосками клиента, его рука была занята другим органом, оглаживая промежность Синчэня, и слегка то сжимая, то отпуская его уже пульсирующие внутри от желания яички, но не дотрагиваясь до давно уже колом стоявшего члена, не обращая внимания на то, как мечется по постели клиент, кусая губы, с которых то и дело слетали стоны, и явно имея целью ещё сильнее его возбудить. Хотя куда уж больше! Губы адепта продажной любви, вкупе с зубами достаточно натерзав соски, покрыли влажными рваными поцелуями весь живот своего клиента, и дойдя до пупка, приостановились. Затем, поласкав кожу около впадинки нежными короткими прикосновениями и горячим дыханием, вырвали из горла Синчэня долгий и неприлично громкий стон, поскольку лёгкая щетина на подбородке этой путаны мужского пола, стала тереться о головку члена, и без того уже давно болезненно напряжённого, и дёргавшегося от каждого прикосновения, и от этих трений головка стала увлажняться, выделяя предсемя, а Синчэнь коротко вскрикнул, и простонал: — Послушай, — тут он слегка замялся, так как понял, что не знает как обращаться к обслуживавшему его парню, он даже имени у Цзычэня не спросил, но решил преодолев неловкость, продолжить разговор, — ты можешь уже взять меня? Прости, не знаю как тебя зовут... И тут память, столь часто в этот вечер подводившая Синчэня, подбросила ему слова Цзычэня о том, что этого парня клиенты могут называть в процессе как угодно, хоть Папой Римским, если нравится, и что имя его не имеет значения. Он рвано выдохнул, и почти на грани шепота попросил: — Можно я буду называть тебя... Чэнмэй? Парень над ним ощутимо вздрогнул и его рука вдруг конвульсивно, до боли, сжала запястье Синчэня. И от этого движения, столь похожего на то, как сжимал его в порыве страсти Чэнмей, у Синчэня окончательно улетел весь рассудок. — Агрх! — полустон-полурычание потрясло стены этой комнаты, бёдра танцовщика вскинулись вверх, тут же опадая на простыню, и без того уже безжалостно смятую руками, которые едва не рвали ткань под ним. Пальцы невидимки, смазанные чем-то скользким, коснулись его сзади, проникая внутрь постепенно, по одному, подготавливая его медленно и тщательно, совсем не так как это бывало на скорую руку у Чэнмэя. Хотя, в пылу страсти Синчэнь не замечал того, что они слишком быстро сливались вместе, и почти никогда не испытывал боли в заду после соитий. Несмотря на свой яростный пыл и несдержанность, Чэнмэй идеально подходил ему. Да, этот человек был другим, хотя запах его с Чэнмэем совсем не различался, словно Чэнмэй переродился и стал этим другим, непохожим на себя. Где же он теперь? Жив ли? И сможет ли заменить его этот странный парень по вызову, калека с просто сверхъестественным знанием чувствительных точек тела клиента, и невероятным умением его заводить? Парень, настолько прекрасный в постели, что Синчэнь уже понимал, что готов был бы воспользоваться его услугами ещё и ещё. Сколько, сколько же он стóит? Хватит ли у Синчэня денег на то, чтобы... аххх! Словно за гранью сознания прошли мимо Синчэня шорохи снимаемой одежды и осознание того, что ноги его уже лежат на чужих плечах, удерживаемые чужими же руками, а пальцы у входа в отверстие между ног заменились кое-чем другим, которое у всех мужчин бывает разного размера, но в принципе, на ощупь одинаково. И он страстно желал ощутить это в себе. Когда наконец-то произошёл первый толчок, он опять вскрикнул, но не от боли, а от того, что слишком долго этого ждал, и наконец дождался. Он вдруг подумал, что если и сейчас этот человек продолжит так долго тянуть и нежничать, то он не сможет выдержать этой пытки, и сильно сожалея, что не может увидеть глаза своего партнёра, он произнёс, прерывисто выдыхая и нервно сглатывая: — Чэнмэй... давай... Чэнмэй, не медли, не надо... стесняться, я про...шу! Бе...ри меня уже! Невидимого партнёра не нужно было просить много раз, видимо, им слишком хорошо было усвоено, что желания клиента — законы, подлежащие немедленному и непреложному исполнению. Пальцы впились в бёдра, а толчки стали грубыми и рваными, выбивая из клиента вскрики и стоны, а также все здравые мысли. Абсолютно не хотелось анализировать, от чего ему так хорошо — от того, что давно не было секса, от невероятных умений и пыла партнёра-невидимки, или от до боли знакомого запаха, исходящего от него. Он не думал ни о чём, он чувствовал только то, что ему не просто невероятно хорошо в постели с этим человеком, но всё, что происходит, даёт ему ощущение невероятной правильности происходящего, отпуская его мысли на свободу, и он продолжал выкрикивать в экстазе: — Да!.. Да!.. Да, Чэнмэй, ещё, давай! Я весь твой! Я люблю тебя, Чэнмэй! И ему было наплевать, как он выглядит перед этим продажным парнем, который наверняка видал клиентов и похлеще этого. Любой каприз за деньги клиента... Он чувствовал, как в него яростно и страстно вбиваются, тяжело дыша и наполняя воздух вокруг них ароматом похоти, соединяясь с ним так неистово, словно не занимались этим каждый день по нескольку раз с разными мужчинами, а тоже не делали этого очень давно, с самого момента, как... Его тело выгнуло до хруста в позвоночнике, сотрясая в оргазме, он в пылу страсти неосознанно-привычно потянулся к рукам партнёра, хватая его за кисти, и вцепившись в них, и тут... Он на минуту замер, не веря в то, что ощутил под своими пальцами, чувствуя как тело его продажного любовника тоже содрогается, выплёскивая внутрь Синчэня своё семя. Он настолько был погружён в собственные ощущения и переживания, что даже не успел подумать перед этим, почему эта ночная бабочка занимается с ним сексом без защиты. Теперь он знал почему. Молниеносно содрал он проклятую мешавшую повязку. В его глазах не было линз, он нарочно их вынул, когда Цзычэнь предупредил его, что смотреть будет нельзя, да и не на что. Но даже видя всё размыто, и в неверном свете свечей, он узнал над собой Чэнмэя в одной распахнутой чёрной рубашке, открывающей кубики пресса и подкачанную грудь, блестевшие капельками пота на отметинах шрамов, с запрокинутой головой, и прикрытыми в истоме глазами, из приоткрытого рта которого вырывался низкий сладострастный стон. Чэнмэя, который до боли впившись в его бёдра всеми девятью пальцами рук, кончал в него, а он... Он, завороженный открывшимся зрелищем, смотрел, не в состоянии отвести глаза, с ужасом понимая, что ему нравится то, что видит, и оглушённый, ошеломлённый сознанием и такого невероятно красивого и сексуального Чэнмэя, его Чэнмэя, по которому он за этот месяц смертельно соскучился, и тем, что его лучший друг и его любовник, похоже, прекрасно спелись в намерении его обмануть. И ведь у них получилось! Вон какую историю сочинили — проститут-калека, на которого нельзя ни смотреть, ни прикасаться... Романисты-писатели, чтоб их! Он сглотнул ком в горле, и не в состоянии произнести ни слова, глядел во все глаза на человека, которого безуспешно хотел забыть весь этот месяц, который пропитал собою всю его жизнь, всю его плоть и кровь, который преследовал его во всех его снах, и который нашёл его, прилетев за ним на другой конец континента. Он хотел от него выздороветь?! Как можно было быть таким дураком, и не понимать, что нет спасения от болезни по имени «Чэнмэй», словно смертельный вирус оккупировавшей каждую клеточку его тела, выбившей из него собственную волю, и не оставившей выбора. Он заразил его собой, отметая все возможные варианты, подсадив на себя, как на самое сильное зелье, без которого только смерть. Чэнмэй опустил голову, закрыл рот, поджав губы, и застыл в такой позе, чуть больше приоткрыв глаза и всё ещё не восстановив дыхание. Он смотрел в лицо Синчэню, бесстыдно раскинувшемуся под ним, не сводящему с него ошеломлённого взгляда, грудь его блестела и тяжело вздымалась, и его ещё не до конца опавший член всё ещё был у Синчэня внутри. Он смотрел Синчэню прямо в глаза, но в его взгляде не было ни капельки тепла, ни единого грана любви, словно он видел перед собой врага, и от этого взгляда Синчэнь почувствовал себя абсолютно парализованным, словно лягушка перед мордой змеи. Словно в трансе смотрел он, как Чэнмэй, его Чэнмэй, так долго и безуспешно призываемый бессонными ночами, выходит из него, обтирает Синчэня и обтирается сам, а затем начинает одеваться без единого слова, явно собираясь уходить. А Синчэнь лежал, в заботливо запахнутом Сюэ Яном белоснежном халате, и расширившимися глазами смотрел на него, не в состоянии выдавить из себя ни слова. Он был в шоке и от вероломного поступка друга, столь нагло подстроившего ему такое свидание с бывшим возлюбленным, и от осознания того, что этот возлюбленный никак не мог быть переведён в разряд бывших. Он был здесь, они занимались сексом, любовью, Синчэнь и сам не мог понять, как назвать то, что между ними случилось, и он молчал. Молчал, даже не утруждая себя объяснением, как он вообще посмел придумать этот дикий спектакль, и заставить Синчэня поучаствовать в нём, и получить такое удовольствие. Синчэнь ждал объяснений, но Сюэ Ян просто молча деловито одевался, проверяя наличие вещей в карманах, словно их за время их соития кто-то мог переложить, либо просто тянул время, ожидая, что Синчэнь ему что-то скажет. А тот перевернулся на бок, и лежал, смотрел на него в свою очередь ожидая каких-то слов. Но когда он подхватил ручку небольшой дорожной сумки, Синчэнь не выдержал. — И ты вот так уйдёшь, и ничего мне не скажешь?! — вырвалось у него. Сюэ Ян поднял голову, встречаясь с ним глазами. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — когда его рот открывался, были видны его чуть удлинённые хищные клычки, словно у молодого вампира, и Синчэнь опять почувствовал укол в сердце, поняв, почему в роли продажного мужчины Чэнмэй не стал его целовать в губы — его бы тут же раскрыли, не говоря уже о наличии языка во рту Сюэ Яна, который никто никогда вырезать не собирался, и которым тот отлично владел, как в любовных играх, так и в жизни вне постели. На лицо Сюэ Яна набежало выражение лёгкого презрения: — Как ты вообще можешь требовать от меня слов, если сам убежал сюда практически без каких-либо объяснений? Молчи! — он жестом остановил Синчэня, дёрнувшегося чтобы что-то сказать. — Я догадываюсь, кто тебе слил на меня инфу, но если она тебя так напугала, то почему же теперь, когда ты решил потрахаться с неизвестным проститутом, которого даже не мог видеть, ты захотел увидеть в нём меня? Синчэнь с изумлением увидел, что глаза его собеседника как-то странно заблестели. Или это был только эффект освещения, свечи не рассеивали полумрак, да и отсутствие линз мешало убедиться в том, что ему не почудились слёзы в чужих глазах. Он поражённо молчал, не зная что сказать, а Сюэ Ян, как-то странно втянув в себя воздух, произнёс: — Я хотел, чтобы ты увидел во мне меня, а не ту касту, к которой я принадлежу. Я могу быть разным, каким захочешь, но только если ты захотел бы этого сам. Он сказал это, посмотрев на Синчэня с вызовом во взгляде. Впрочем он всегда так смотрел, словно пригвождая к месту серебряно-ртутным взглядом, словно порцию яда вливая в мозг. И пока мозг Синчэня медленно барахтался, пытаясь не утонуть в этом яде, отравитель повернулся, и вышёл, оставляя жертву саму разбираться в последствиях. Хлопнула дверь, впустив в отельный номер холод октябрьского воздуха, и его гость растворился в вечерней тьме, словно его и не было. Синчэнь почувствовал, что у него щиплет в глазах, и потерев, ощутил на ладони влагу. Да... как так-то?! Как?! Изнутри жгло обидой, перехлёстывало через край, выходя злыми слезами, а грудь рвало, пока не вырвалось полное неизмеримой огромной горечи и боли, слышимое, наверное, на весь вечерний китайский квартал: — Чэнмэ-э-э-эй! И тот, к кому относились эти слова, вздрогнул, и поёжившись приостановился, когда до него донёсся этот полный отчаяния крик души. Затем покрутил головой, и пошёл дальше, махнув рукой. Он дал на лапу пройдохе-земляку столько бабла, что он мог бы стать слепоглухонемым, даже если бы у него в отеле кого-нибудь резали живьём.