Я чувствую тебя

Это было странно, и жарко, и невозможно, и умопомрачительно, и почему-то очень стыдно, но в то же время запретно хорошо. Трандуил задыхался — Леголас был повсюду, гибкий, горячий даже сквозь одежду, и пах незнакомо и все же знакомо, живой и уверенный в каждом своем движении. Он целовал с силой и бесстрашием, прижимался всем телом, приятно тяжелый, обжигающий, невероятный. Трандуил задыхался под ним, заключенный в сладкий плен, перемешанный с ничего не значащими в этот миг Темнотой и Тишиной, и позволял вести себя, и хватался за сильное тело, и целовал в ответ так страстно, как только мог. Он был оглушен — не в том смысле, что за последние немало веков, совсем не в том. Казалось, что Трандуила окунуло в белый с отблесками синевы шум, поселившийся где-то прямо в голове, щекотный наощупь, вырывающийся вместе со стонами вибрацией в горле. Это ошеломляло, лишало любой опоры, опрокидывало в неизвестность — без права выбора, без права шагнуть назад и избежать безумия. Но Трандуил и не хотел сбегать. Он захлебывался обрушившимися на него чувствами — трение одежды о влажную от пота кожу, и жаркие волны, окутывающие тело, и пряный запах — один на двоих, смешавшийся и мощный. А еще мягкая земля под его спиной, и аромат мятой молодой травы, и почти-боль от тяжести внизу живота, и эти совершенно невозможные поцелуи, в которых язык скользил по языку, и по нёбу, и по губам, и от этого так сильно кружилась голова, что казалось, будто падаешь, и приходилось хвататься сильнее, быть может, причиняя боль, но под ладонями перекатывались мышцы, и это почему-то было так прекрасно, восхитительно, волнующе. Трандуил знал, что стонет, потому что собственные стоны сотрясали его изнутри. И Трандуил знал, что стонет Леголас — каждый его стон передавался через поцелуи губам, или шее, или ключице, или краю уха. Это было немного щекотно и в то же время приятно до безумия. Подставляя горло под укусы-поцелуи, от которых хотелось кричать, Трандуил чувствовал Лес вокруг — мощный, сильный, отзывающийся на каждый их стон или вздох. Весна буйствовала внутри, безудержная и мощная, и ликовала так рьяно, и громко, и ярко, что Трандуил, поддаваясь, засмеялся. Так вот чего ты хотела, мятежная весна, так вот куда звала, не давая покоя из года в год. Не в чащи Леса, не прочь от случайных взглядов, не в лоно одиночества на двоих. Ты не хотела прятаться от ненастий большого мира и не жаждала туманной тишины среди древних деревьев. Ты хотела этого. Жара, дрожи, стонов, пряного и пьяного запаха, и чувственных, чрезмерно откровенных поцелуев, от которых кружится голова и замирает все внутри. Неистовая, безумная, непокорная весна. Трандуил потянулся навстречу ей — Леголасу, — целуя открыто и жадно, и притянул ближе, куда уж ближе, от этой яростной близости стало больно и хорошо, и хотелось кричать, стонать, смеяться, просто дышать, насколько хватит сил, судорожно глотая густой, пьянящий воздух. Леголас подался в ответ, полный движения, обжигающего огня, бурлящей силы, и от его близости — такой близости — казалось, вскипала кровь. Разорвав очередной поцелуй — губы уже болели, истерзанные и изласканные — Трандуил уткнулся носом в изгиб шеи Леголаса. Внутри колыхалось нечто огромное и невозможное, все быстрее и мощнее, и перед слепыми глазами, казалось, медленно разгорались огни, а в глухих ушах, казалось, начинал свою шумную песнь ураган. Это было невозможно. Это было прекрасно. Леголас в его судорожных объятьях вдруг напрягся, выгнулся, задрожал всем телом. Трандуил чувствовал его — срывающегося в бездну, которая так давно глядела на них обоих и неумолимо ждала, пока они балансировали на грани. Та бездна сияла и звала, в ней было горячо и упоительно. В ответ на ее зов внутри Трандуила все скрутило в спираль, завибрировало, неистовствуя, и опрокинуло в эту бездну — стремительно, ярко и громко. Они лежали, сцепленные, и пытались отдышаться. Жар медленно спадал, оставляя после себя влажную липкость, и слишком чувствительную кожу, и боль в исцелованных губах, и пустой звон в голове, лишенной мыслей и тревог. Трандуил медленно возвращался в свои Темноту и Тишину, обессиленный и почему-то счастливый. Восстановив дыхание, Леголас осторожно скатился с Трандуила и лег рядом, не отпуская его руки. От Леголаса пахло наслаждением, умиротворением, пряностью пота и соком травы. Трандуил внимал собственному блаженно бьющемуся сердцу и пытался улыбнуться, но у него не хватало сил. Лес неожиданно вздохнул так глубокомысленно и коварно, а потом их окатило холодными каплями. Внезапный весенний дождь пробрался сквозь ветки и выматывающей прохладой обрушился на них, не выслушивая мольбы прекратить. Леголас смеялся, помогая Трандуилу подняться на ноги, и Трандуил смеялся в ответ, когда они спешили под все усиливающимся дождем во дворец. Они улыбались — улыбка Леголаса наощупь была шелковой и ласковой — разжигая камин в королевских покоях и кутая друг друга в теплые одеяла. Между ними установилось чуткое, почти хрустальное нечто, молчаливое и прекрасное, удивительное и невозможное. Засыпая в теплых объятьях Леголаса, Трандуил чувствовал его невесомые поцелуи на висках. * * * На самом деле это — то, что влекло их друг к другу, пыталось сцепить жаром и тягучей томностью, — было единением тел, а не душ. Мысль об этом, сначала мимолетная, но все более укрепляющаяся в сознании, волновала Трандуила среди долгих часов привычного — и все равно прекрасного — молчания на двоих. Они с Леголасом, несмотря ни на что, не были духовно так близки, как хотелось. Да, в последние многие десятилетия (может, уже и века?) они стали настолько ближе друг к другу, что это казалось невероятным чудом, прекрасным и удивительным каждое мгновение. Теперь они почти никогда не расставались больше, чем на несколько часов. Они могли просто молчать вместе в гармонии и спокойствии, лишенные необходимости говорить, но между их душами все же осталось что-то, неведомое и непреклонное. Быть может, именно потому они на самом деле так мало говорили друг с другом. Нет, конечно, они рассказывали истории: Трандуил — из воспоминаний, Леголас — из только произошедших событий. Они коротко обсуждали свои планы не дольше, чем на пару дней. Они описывали друг другу, как воспринимают окружающий мир в конкретное мгновение — яркий солнечный день или дождь за пределами дворца, или весенний сход льда с рек и ручьев, или красота затяжного снегопада. Все это было между ними, простое и естественное, единственно верное и правильное. Но они почти не говорили друг с другом о чем-то другом, на самом деле волнующем души, и потому часами и порой днями молчали, понимая друг друга без слов — и в то же время не понимая вовсе. Потому что даже после всех этих шагов навстречу, после всех преодоленных страхов и отвергнутых сомнений, между ними — обоими — все еще было что-то, непреодолимое и неумолимое. Вот только сквозь эту преграду, почти незаметную и такую привычную, их так сильно влекло друг к другу вопреки всему на свете, что эта тяга оборачивалась жаром, странным и запретным. Лишенная возможности соединить их слишком упрямые души, она обращалась к телам, приобретая безумный оттенок страсти. Ужасающей, непривычной, такой неправильной, такой невозможной, такой... запретной. Одна мысль об этом окатывала Трандуила душным жаром. Было страшно, было странно, было неправильно думать об этом — чувствовать это. Но в то же время это было так невыносимо притягательно, что сопротивляться этому не хотелось совершенно. Быть может, нужно было, очень нужно — но не хотелось. Трандуил всегда мылся в одиночестве с тех пор, как научился обходиться без помощи в своих Темноте и Тишине. В его покоях была комната с бассейном и искусно проведенными к нему трубами, приносящими как прохладную воду подземных источников, пронизывающих подземный дворец, так и нагретую жаром огня из специального зала в недрах дворца. Искусство гномов было достойно уважения и восхищения, и Трандуил всякий раз, опускаясь в горячую ванну, мысленно благодарил их за такие прекрасные изобретения. Теплая вода ласково обняла Трандуила, даруя облегчение напряженным мышцам, смывая со слишком чувствительной кожи лишние ощущения. Он откинул голову, повиснув в воде, словно в приятном небытии, окутанный лишь умиротворенным теплом и лаской. Лишенный слуха и зрения, Трандуил порой так хотел просто расслабиться, опустить плечи, на недолгие мгновения перестать отчаянно сопротивляться Темноте и Тишине и сложить оружие в этой вечной выматывающей войне, буйствующей в его душе многие века. И только вода — полная извечной силы, помнящая древний чистый свет звезд даже через эпохи, даже в Тишине мурлычущая отзвуки великих песен, создавших этот мир, — могла принести успокоение и свободу от борьбы или страхов. В объятьях воды можно было просто глубоко дышать и ни о чем не думать. Пусть совсем недолго, пусть на краткие, ускользающие мгновения. Ни о чем не думать почему-то не получалось. Смутные, словно сны, мысли маячили где-то на грани сознания, не давая покоя. Трандуил вздохнул, зажмурился, с головой опустился под воду, замер, медленно выдыхая воздух. Он не видел и не слышал, как тот поднимается сквозь воду пузырьками, но чувствовал движение, щекотное и чем-то приятное. Вода мягко давила со всех сторон, и в ушах стало отчетливо биться сердце, затаившее какую-то неспокойность в своем ритме. Трандуил резко вынырнул и глубоко вздохнул пахнущий водой и мылом влажный, душный воздух. Горячая волна — не имеющая никакого отношения к ванне — без предупреждения окатила все тело и заметалась в слишком тесной для нее грудной клетке. Трандуил судорожно выдохнул, нащупал край бассейна и прижался щекой к прохладному камню. Он никогда не думал, что такое повторится в его жизни. Горячее, страстное, строптивое, рвущееся вперед, жаждущее, ненасытное, требовательное. Будоражащее душу, сотрясающее тело, сильное и ошеломляющее. А еще — совершенно новое, по-особенному яркое, как никогда в жизни. Трандуил обессиленно скользнул ладонью по груди и животу, задышал чаще, сорвано и без какого-то ритма. Все его ощущения благодаря вечным Темноте и Тишине были ярче и острее, и обнаженные прикосновения к телу, обычно тщательно спрятанному под слоями ткани, так сильно отзывались где-то в голове, что Трандуил почувствовал, как стонет. Неожиданно для самого себя, долго и низко, так, что где-то в груди все задрожало. От предвкушения или от изумления? Вот это — настоящее безумие. Но Трандуил не остановился, даже не подумал об этом. Он спустился ладонью ниже, чувствуя, как от сладкого напряжения поджимаются мышцы живота — и больно, и приятно одновременно. Медленно остывающая вода колыхалась вокруг, нежно лаская кожу с трепетной любовью, и распаляла внутренний жар. Закусив губу, чтобы не стонать слишком громко — вдруг кто услышит — Трандуил ладонью обхватил себя, возбужденного и очень горячего. От взрыва ощущений он тут же чуть не ушел под воду и с трудом восстановил равновесие, держась другой рукой за край ванны. Дыша так, что становилось больно в груди, он продолжил движения — лихорадочные, хаотичные, головокружительные. Это было мучительно, действительно мучительно — перемешанный жар, судорогой сведенное тело, отчаянная нужда, от которой скручивает и тащит куда-то. Это было по-настоящему безумно и почти больно. Ужасно. Распятый между шквалом ощущений, Трандуил, кажется, скулил себе в плечо, мечтая лишь, чтобы это все поскорее закончилось — и чтобы не заканчивалось как можно дольше. Все разрешилось стремительно и внезапно — среди влажного душного марева, пронизанного его собственным терпким запахом, Трандуилу вдруг показался аромат близкой, пьяной, юной весны. А через мгновение Трандуил уже сдавленно стонал себе в кулак, запрокинув голову, — его тело сотрясало чувственной сладкой дрожью, которая остро раздробила невыносимое напряжение на приятно щекочущие тело искры. Сердце колотилось где-то в горле, и Трандуил заполошно дышал, пытаясь прийти в себя, лишенный ориентиров, растерянный и в то же время повисший в блаженстве. Отдышавшись, Трандуил глубоко вздохнул — ни единого призрака весны в воздухе — и рассмеялся, пряча лицо в мокрых ладонях. О, безумие. * * * Неведомое чувство обуяло их обоих, беспокойное и ненасытное. Леголас сам не знал — то ли поддаться ему, то ли противостоять до конца. Он никогда с таким не встречался, ни разу в жизни не чувствовал подобного, и теперь не мог успокоиться и не знал, куда деться, как расслабиться, как пережить напряжение, постоянно вибрирующее внутри. И потому Леголас то беспечно целовал Трандуила, прижимаясь близко и очень жарко; то вздрагивал от невинного, случайного прикосновения и отстранялся — чтобы отдышаться, чтобы не совершить чего-то неизведанного, но неотвратимого. В ответ Трандуил улыбался с выматывающим пониманием. Но — они не говорили об этом. Как не говорили о многом другом, что было еще до всего этого, что меняло их мир вокруг, а главное — их самих изнутри. Они почему-то избегали самых главных, самых волнующих сердце тем, и если раньше Леголас думал, что они просто не нуждались в словах, то теперь... Теперь все стало восприниматься иначе. Не потому, что как-то кардинально изменилось, нет. Стало ярче, откровеннее, безумнее, ближе и жарче. Да. Захватило тело, бурлило в крови, требовательно скреблось где-то под ребрами. Но ведь это все, странное и незнакомое Леголасу, на самом деле было и раньше — просто томилось где-то в сердце, вздыхало в душе, тянуло в неизведанность помыслы и стремления. Да, Леголас никогда не испытывал ничего подобного, но больше не чувствовал страха — только удивление и растерянность. Он не знал, что ему делать, и не знал, что об этом думает Трандуил, и потому Леголасу казалось — он сам слепо бредет по пути, полном неожиданностей и загадок. От каждого шага все обмирало внутри. Будет ли через мгновение — прозрение? Или все рухнет в небытие от неосторожного движения? Стоит ли просто идти вперед, не оглядываясь, или нужно притормозить и дать неведомой буре успокоиться? Леголас метался, и по ночам не бродил по дремам рядом со спящим Трандуилом, а мерял шагами королевские покои или буковые рощи около дворца. Горящее внутри нетерпение в такие моменты притухало, и становилось легко и пусто. Но потом он вспоминал, как низко и долго стонал под ним Трандуил, как горячо было просто касаться его, и какими ошеломляющими были их поцелуи, — и все начиналось сначала, так сильно, что перехватывало дыхание. Они стали чаще расставаться ради пары часов одиночества. Быть рядом с друг другом, когда воздух между ними искрил от горячего, жадного, безумного напряжения, становилось совершенно нестерпимо, и потому они с Трандуилом без слов договаривались выдохнуть отдельно друг от друга. Но уже через час вдали от Трандуила Леголас задыхался, потому что расстояния не спасали от вибрирующей жажды, и хотелось просто вновь увидеть Трандуила, мимолетно коснуться, вдохнуть многоголосый пряный запах, полюбоваться золотым блеском волос. Леголас томился, и метался, и не знал, что делать, а Трандуил лишь чуть улыбался ему в ответ — улыбкой загадочно понимающей и потому невыносимой. В очередной раз убежав в бессмысленное одиночество ради не имеющего смысла времени «на выдохнуть», Леголас забрался подальше в Лес — настолько, насколько позволяли охранные посты и все ближе подбирающиеся к границам эльфийских поселений пауки. Маленькое озеро все еще было здесь — неведомое, волшебное чудо среди деревьев. Небольшую поляну, над которой кроны нависали так, что почти не было видно неба, занимало глубокое и темное озеро с прохладной водой, чистой и сладкой на вкус. Озеро это было тут с таких давних времен, что страшно было подумать, и никто не знал, как оно появилось здесь, среди Леса, вдали от рек и ручьев. Его поверхность всегда была невероятно гладкой, и в любое время дня и ночи, в любую погоду, в любое время года в темных загадочных глубинах отражались звезды, совсем не похожие на звезды небесные. Неизведанные созвездия, никогда не существующие на настоящем небе яркие огни жили своей жизнью внутри маленького таинственного озерца, которое словно было окном в какой-то другой мир. Сюда приходили, чтобы найти успокоение, чтобы обмыслить страхи и преодолеть любые тревоги. Сюда приходили, чтобы помолчать душой наедине с иномирными звездами. Леголас медленно разделся, не отрывая взгляда от бездонно-темной глади озера, в которой, как и всегда, сияли далекие огоньки. Вода была прохладной, даже слишком для солнечного лета, и Леголас, присев на берег, осторожно спустил ноги в глубокую воду, привыкая к холоду. Потревоженная гладь озера пошла искристыми кругами, и в мелких волнах чужие звезды распались на сотни маленьких звездочек, отражающих друг друга. Но вода быстро успокоилась, тягуче замерла в своей загадочной вечности. Очарованный, Леголас протянул руку и коснулся только установившейся глади. Пальцы обожгло, словно он коснулся не воды, а тех самых звезд, и озеро отозвалось в ответ на прикосновение мелкой дрожью своего отражения, вновь быстро замирая обратно. Здесь, в тишине этой волшебной поляны, даже не было слышно птиц или лесных зверей, и все тревоги и правда уходили куда-то далеко, за пределы этого момента, полного умиротворения. Леголас набрал побольше воздуха и нырнул в темную бездну, исчерченную искрами звезд. Холод обнял его тело сладкой невесомостью, окатил какой-то особенной, глубинной тишиной. Оказавшись под водой — это озеро было настолько глубоким, что говорили, никто никогда не находил его дна — Леголас открыл глаза и долго, насколько хватило воздуха в легких, смотрел на сияющие в воде чужие звезды, вроде бы близкие, но на самом деле такие далекие. Они сверкали вокруг, со всех сторон, словно пронизывали воду, и молчали о чем-то своем, неземном и потрясающем. Вынырнув, Леголас лег на воду и повис в звездной прохладе, закрыв глаза и внимая волшебной тишине этого места. Ему казалось, что его окутало умиротворением, стирая все волнения души. Сколько он так пролежал в объятьях прохладной воды, Леголас не знал, но умиротворение медленно распадалось, шло рябью, словно потревоженная поверхность озера, и выпускало на свободу те самые невыносимое напряжение, волнение и непонятный жар. Леголас застонал от отчаяния, когда вновь ощутил все это, и его стон неожиданно резко разрезал густую тишину вокруг озера. Вскинувшись в воде, Леголас отчаянно задышал, а вода волновалась вокруг него, дробя отражения несуществующих звезд. Казалось, они скользят по обнаженной коже обжигающими на контрасте с холодной водой искрами, и это было щекотно, и немного больно, и невероятно приятно. Леголас попытался смахнуть — или задержать — эти искры на своем животе, и задышал глубже от прикосновения к самому себе, и закрыл глаза, продолжая это прикосновение. Все внутри возликовало, взревело громко и оглушающе, требуя чего-то еще. Леголас жалко всхлипнул. Леголас подчинился. Висеть в воде и содрогаться от бури, которая разразилась внутри от касаний собственной руки, оказалось на удивление просто и естественно. Леголас выгибался, балансируя одной рукой и скользя по своему телу другой. Прохлада озера не могла сдержать внутреннего жара, и теперь Леголасу было пылко и томно, и упоительно, и совершенно невозможно. Он сдавался, спускаясь ладонью ниже, и сорвано дышал, и жмурился, глотая собственные стоны. В ушах шумело, перед глазами вспыхивали и гасли какие-то совершенно новые звезды, а в теле бушевало горячее и яростное, требовательное, жуткое, прекрасное. Абсолютно новое. Леголас и сам не понимал, что делает и где именно себя касается. Вода держала его в невесомости, из-за которой потерялись все ориентиры, и все смазывалось, скатывалось, вечно падало в неизвестность, и закончилось стремительно и неожиданно, словно взорвалось. Переживая этот взрыв — напряжение ринулось на свободу с мощью урагана — Леголас дважды ушел под воду, наглотался звездной прохлады и чуть не задохнулся. Но когда он вылез на берег, опустошенный, лишенный сил, беззащитно голый, с горящей неведомо от чего мокрой кожей, он чувствовал себя... счастливым. Завершенным и свободным. Он жадно хватал воздух, обжигающий горло, и огляделся вокруг. Но никто не прятался в тенях деревьев, и никого не было рядом. Значит, взгляд — тускло-зеленый и совсем не казавшийся слепым — Леголасу все это время лишь чудился. Раскинувшись на колючей траве, Леголас запрокинул голову, высматривая небо между густых ветвей деревьев — и обессиленно рассмеялся.