Так мало ты хорошего найдешь, Перебирая все мои заслуги, Что поневоле, говоря о друге, Придумаешь спасительную ложь. Уильям Шекспир
Наше время, ночь на двадцать пятое октября, Бухарест
Ливень тарабанит по брусчатке Липскань, старым крышам, разноцветным зонтам и зонтикам, которыми горожане так отчаянно пытаются прикрыться. Целая какофония звуков, в ней шум большого города, так раздражающий Мария, кажется не более, чем комариным писком. Рядом проезжает чья-то старая тойота — мгновение, чтобы отскочить в сторону, дабы не поставить пятно на новеньком пальто. Чужой город, чужие запахи, чужая жизнь. Марий целую вечность не бывал в Восточной Европе. Вампиры не чувствуют холода, но на какие-то мгновения кажется, будто пальцы мерзнут от ледяных капель. Останавливается, растирает кожу кистей, все равно мертвенно холодную. Что он ищет? Зацепка… Хоть одна зацепка. Внезапно Марий издает нервный смешок. Боже милосердный, он ведь не знает, как спросить на румынском, в какую сторону идти до метро. Впрочем, он, древнее ископаемое даже по меркам немертвых, старается не садиться лишний раз в странные конструкции из пластика и металла, так любимые современными людьми. Кто-то рассыпал десятки рекламных флаэров. Яркие листовки тонут в лужах, прибиваются к земле острыми каблучками дамских туфель, отчаянно бросаются в лица прохожих порывами осеннего ветра в попытках привлечь внимание. Одна из них падает к ногам Мария, почти прилипает к округлым носкам поношенных кедов. Вампир замирает на миг. И без того весь мокрый — грех бояться еще сильнее испортить прическу. Вновь ветер. На миг он почти отбирает у Мария его скромный трофей, но рука Неспящего все-таки быстрее. Вода испортила изображение, перенесенное на дешевую мелованную бумагу бездушным принтером. Краски потекли, местами вымылись. Безрадостная картина. Марий хмурится, уже думая, не отправить ли флаэр в ближайшую урну, но… Полуразмытое лицо кажется ему знакомым. Словно призрак из далекого прошлого, оно смотрит на него бесстыжими карими глазами. Марий никогда не спутает их ни с чьими более. Когда-то они пылали от страсти, позже — от бессильной злобы, а сейчас… Если бы сердце Мария билось, оно бы наверняка остановилось бы в это самое мгновение. — Абель, — шепчет самому себе, и имя это отдает на губах пеплом.Наше время, ночь на тридцатое октября, Бухарест
Абель думает, что стены галереи слишком белые, а искусственный свет ламп отвратительно отблескивает на глянцевом лаке его последней работы. «Нужно было выбирать матовый», — приходит он к запоздалому выводу, но все равно улыбается молоденькой смуглой журналистке, обнажая крохотные белоснежные клыки. Ночная выставка — дань эксцентричности молодого художника. И плевать, пожалуй, что он застал еще времена Рубенса: об этом никто не догадается, глядя на округлую веснушчатую мордашку юного фламандца. Люди толпятся у его полотен, и Абель почти не сомневается, что эта китчевая мазня, балансирующая на грани оскорбления чувств верующих, уйдет на аукционе за немалую сумму. Времена традиционной живописи канули в лету с изобретением фотографии, и не то что бы он об этом жалеет. — Господин Ван Дейк, ваша прошлая картина, «Синяя заря», была выкуплена за сто тысяч долларов, и поговаривают, что «Аметистовый крест» уже заинтересовал западных коллекционеров, — у журналистки поставленный голос. Невольно Абель отмечает это, как и ее давно вышедшую из моды блузу. — Неужели причина успеха исключительно в природном таланте? Многие говорят, что никто не чувствует цвет и свет так, как вы. — Да я просто делаю этюды уже лет, кажется, пятьсот, — смеется Абель. И все вторят ему, будто он действительно шутит. Акцент все еще силен, пяти лет в Румынии оказалось мало, чтобы полностью избавиться от него. — Нужно чувствовать волну, что сейчас востребовано и интересно публике… Ну, или я просто счастливчик. Кажется, она спрашивает что-то еще. Мимолетно Абель замечает, как растягиваются в улыбке густо накрашенные помадой губы девушки, но его взгляд устремляется куда-то за ее спину, мимо столпившихся ценителей искусства с фотоаппаратами в руках. Там, замерев в нерешительности, стоит тот самый, полным невинности движением поправляя пепельно-русую прядь, выбившуюся из хвоста. Кожа белее снега, огромные глаза цвета аметиста… И беда, неминуемо следующая за ним. Абеля бросает в дрожь, когда он вдруг понимает, что они вновь встретились. Его возлюбленный, его враг, его дитя… Марий. Зачем ты здесь?Январь 1618 года, Королевство Богемия, Прага
Костюм Ромео пошит из ткани прекрасного голубого цвета. Абель почти любуется, гадая, откуда владелец этого нищенского театра сыскал деньги на такое сукно? Английское? Голландское? Уж точно не французское: в Праге разве что аристократы способны себе его позволить. Юноша с длинными русыми волосами склоняется к своей очаровательной Джульетте. Ее уста алые, щеки горят румянцем, а золотистым локонам, пожалуй, позавидуют первые красавицы Парижа. Абель ловит себя на мысли, что играет она отвратно: даже слепой не поверит, что девушка мертва, а уж ее диалоги с няней……Прости меня! Джульетта, для чего Ты так прекрасна? Я могу подумать, Что ангел смерти взял тебя живьём И взаперти любовницею держит. Под страхом этой мысли остаюсь И никогда из этой тьмы не выйду…
Толпа в зале, кажется, даже не дышит в ожидании развязки. С балкона Абель видит все и невольно усмехается тому, как зачарованно наблюдают неискушенные чешские зрители за столь посредственным лицедейством. Впрочем, на Ромео, возможно, посмотрели бы и на парижской сцене… Абель вздыхает, на миг едва не позволив проникнуть в свои мысли тому, кому там быть не следует. — Мы пришли сюда ради охоты, а не этого цирка, — раздается сбоку. — Долго ты собираешься прохлаждаться? Абель оборачивается к Рудольфу. Хочется состроить презрительную мину в ответ, но нет — улыбается, склонив голову набок. Тот, кто взял на себя смелость зваться создателем вампира Ван Дейка, же не пытается сдержаться. И без того узкие губы сжаты в тонкую нить, глаза — недовольно прищурены. Рядом с Рудольфом Абель кажется диковиной птицей: так ярко выглядит синяя парча его наряда рядом с неприглядным черным — старшего. Ван Дейк ненавидит темные цвета, они напоминают о том, от чего он бежал, оставив позади Париж. — Ромео неплох, — пожимает плечами Абель. — Ну же, осталось немного. — Я не собираюсь тебя дожидаться. Рудольф уходит, но Абель остается. Безразлично он вновь обращает внимание к сцене.…В последний раз ее обвейте, руки! И губы, вы, преддверия души, Запечатлейте долгим поцелуем Бессрочный договор с небытием…
С тихим хлопком откупоривается склянка яда, раскатывается по залу испуганный ропот. На короткий миг Ромео поднимает глаза к балкону, видно, собираясь зачитать последние строчки монолога, и Абель чувствует, как земля уходит из-под ног, словно и впрямь у героя шекспировской пьесы. Глаза цвета аметиста…Наше время, ночь на тридцатое октября, Бухарест
Белые кофейные чашки, подвешенные над барной стойкой, занятно бликуют в оранжевом свете ламп и фар проезжающих за окном машин. В заведении на удивление пусто, вопреки позднему времени, а может и благодаря ему. Только одинокая бариста старательно протирает кофемашину, изредка поглядывая на двух парней, притаившихся за дальним столиком. Абель нервно помешивает свой апероль-шприц трубочкой, словно ленивое перекатывание кубиков льда туда-сюда гораздо занятнее, чем Марий, драматично молчащий напротив. На его черной водолазке серебряная брошь в форме распятия. Глупец все-таки остался среди Неспящих. Повелся на ореол святости ордена и покровительство Папы Римского? Или успокаивает свою совесть, посвящая посмертие охоте на себе подобных, преступивших немногочисленные законы? Ван Дейк прошел это давным-давно и успел разочароваться в Неспящих. Накатывает раздражение с отвратительным послевкусием ревности, и Абель никак не может подавить желание уколоть, обидеть, задеть. Хоть как-нибудь стереть с лица напротив, словно сошедшего с полотен Рафаэля, это лживое скорбное выражение. — Твои картины совсем изменились, — первым нарушает затяжное молчание Марий. — Та женщина с крестом в… — Это современное искусство, — обрывает его Абель. — Хотя такие, как ты, вряд ли им интересуются. Марий на миг поджимает губы. В аметистовых глазах обида, но хочется большего. — Зачем ты пьешь? Ты же не сможешь опьянеть. — Удовольствие, — протянул по слогам Абель. — Или Неспящие о таком не слыхали? Ах да, вы же запрещаете вампирам все, кроме крови. Я бы уже сдох от скуки за столько лет. Что, офицер, выпишешь мне штраф? Он смеется своей же шутке и откидывается на спинку деревянного стула, кажется, за один глоток осушив половину бокала. Марий неловко поправляет прядь волос и опускает взгляд. — Не выпишу. — Тогда попробуй их кофе. Говорят, лучший в Бухаресте. — Абель… Они молчат, глядя друг на друга с пару долгих мгновений. Наконец, Марий выдыхает: — Я боялся, что ты и впрямь погиб тогда или лишился рассудка. Мы искали тебя повсюду. Глава ордена считает, что ты связан с нарушением закона немертвых, Абель. Я не верил, но действительно нашел тебя здесь… Глоток не в то горло. Абель заходится кашлем. Нарушение закона? Да он даже не знал, есть ли еще вампиры в этом городе, когда только успел еще что-то натворить? Глава ордена… О, Лансло де Вер, парижское прошлое вампира Абеля Ван Дейка и фламандское — юного подмастерья Абе. Последний, кого хочется видеть, а уж тем более — попадаться ему на пути. — Какого хрена? Эй, я не высовывался с тех самых пор, как ты со своим кучерявым любовником попытались угробить меня в тысяча шестьсот двадцатом! Пусть Лансло ищет другого козла отпущения. Марий опускает ресницы. Их длинные тени падают на гладкие щеки. — Я понимаю. Но главу ордена можно убедить только показав ему настоящего преступника. «Ясно, пора валить из Румынии», — думает Абель, беззастенчиво засовывая в рот пропитавшуюся алкоголем дольку апельсина, а затем рывком поднимается из-за стола. Накидывает косуху, лениво одергивает джинсы, пытаясь прикрыть глуповатую радугу на носках, а затем — направляется к барной стойке. — Абель! — доносится возмущенный оклик вслед. Судя по грохоту, Марий тоже поднимается из-за стола. Неважно. Абель даже не оборачивается. Не глядя сунув баристе купюру, он покидает кафе, не дожидаясь сдачи. Улица тут же встречает вампира ночной прохладой. Он устало взлохмачивает свои морковно-рыжие волосы и, поежившись, шагает прочь. Марий вылетает следом, на ходу оправляя пальто. — Ты не можешь просто так взять и уйти! — Мы это уже проходили, Марий. Я не собираюсь снова сидеть в вашей камере из-за твоей милой мордашки. Пусть Лансло ищет своего преступника как-нибудь без меня. На темно-лиловом небе не видно звезд, а от Дымбовицы веет тиной и холодом. Абель терпеть не может набережную с ее исписанными граффити старинными домами, соседствующими с бетонными коробками времен Чаушеску, но сейчас совсем не разбирает дороги. Да еще и Марий упорно не отстает… Сдался ему этот преступник! Беднягу-нарушителя Абелю даже немного жаль, он слишком хорошо помнит подвалы ордена, но отбывать чужое наказание — нет уж. — Ты всегда был таким эгоистом! — шипит Марий в спину, мигом теряя всю схожесть с библейскими святыми. Абель сворачивает на мост, думая, нельзя ли скинуть бывшего любовника в зеленую воду. — Любой будет рад помочь ордену Неспящих поймать того, кто ставит под угрозу весь род вампиров! Смешок. До чего наивный! Они знакомы столько лет, а Марий все еще не понимает элементарного. — Так и ищите любого. А мне плевать на Неспящих, вампиров и особенно — на твоего Лансло де Вера! Абель ускоряет шаг. Впереди показывается вход в метро… Нырнуть бы, но время за полночь — закрыто. Там бы его навязчивое прошлое точно отвязалась. Приходится зайти в парк Извор. Густые кроны могли скрыть луну от взглядов прохожих, но точно неспособны спрятать одного немертвого от другого. Ветер зловеще шелестит листьями, на миг даже Абелю становится жутковато. — Столько лет не видел вас обоих. И знаешь что? Все было отлично! — с презрением бросает Абель. Они проходят мимо закрытого киоска с мороженым. С какой-то грустью думается, что именно в этом месте так и не удалось попробовать… Постепенно деревьев становится все меньше, на лавочке неподалеку сидит одинокая женщина, неожиданно в такие часы. Отсюда уже можно рассмотреть громадину Дворца Парламента. Невольно Абель кривится, вспоминая разрушенный ради этого памятника человеческой гордыни старый город. Он вдруг оборачивается — и Марий тут же замирает испуганной ланью. — Ты еще не понял? Отвали от меня! Я не хочу иметь дело ни с тобой, ни с Неспящими! Ван Дейк зло выдыхает, коротко сжимая руку в кулак, как тут по спине пробегает рой холодных мурашек. Он чувствует что-то смутно знакомое, что-то… — Абель?... Мир блекнет, яркими остаются лишь узы крови, необратимо связывающие Абеля Ван Дейка и Мария Муху, но есть и нечто еще. Алая нить, тонкая, почти невесомая, тянется куда-то в сторону, прочь. Абель с тяжестью ужаса в груди оборачивается за ней — и натыкается взглядом на одинокую женскую фигурку. Только сейчас он замечает отросшие ногти, бесцельно царапающие лавку, и трупные пятна на посиневшей коже. — Не приближайся к ней! — Марий успевает вперед мыслей Абеля. Он отталкивает его в сторону, одним верным движением доставая из внутреннего кармана револьвер, а женщина уже кидается к ним. Резко, быстро, оскалив огромные окровавленные клыки — дикий зверь, не вампир. Звук выстрела смешивается с ревом ужасного существа, Абель отшатывается к ближайшему дереву. Спиной он чувствует грубую кору, а в мыслях лишь одно: «Какого черта?!». Шорох на ветвях звучит, словно приговор. Абель поднимает взгляд с дурными предчувствием — и видит бледное исхудавшее лицо, покрытое трупными нарывами. Узы крови тянутся и к нему, хотя Ван Дейк готов поклясться, что это невозможно. А в следующий миг чудовище падает на него. Абель быстрее — он изворачивается и с силой сжимает горло существа, заставляя то корчиться, отплевывая черную жижу. — Что ты такое? — дрожащим голосом вопрошает Абель. Чьи-то клыки вонзаются в его плечо. Перед глазами белеет от боли, лишь чудом Абелю удается отскочить, когда пуля пронзает голову его противника, а затем — и чудища с дерева. Брызги темной крови, кажется, повсюду. Абель отступает, зажимая рану. Скоро затянется, но ужаса от того не меньше. Он даже не замечает, как Марий вдруг притягивает его к себе, лишь запоздало отмечает, как крепко сомкнулись на запястье его ледяные пальцы. — Что это за хрень?! — Лансло считает, что твои марионетки! — раздраженно отвечает Марий, перезаряжая оружие. — Мои? — у Абеля перехватывает дыхание. Бред! Он слишком хорошо знает, что единственный вампир, которого он когда-либо создал, стоит сейчас рядом, вжимаясь спиной в его спину. Но узы крови… Абель нервно облизывает губы. Тени наступают со всех сторон. Пятеро, десятеро, пятнадцать… Слишком ли смело надеяться, что патронов хватит? Круг сжимается, и Абель с нервным смешком понимает, что даже не обдумал последние слова. Какой-то псих создает в Бухаресте армию из полуобращенных упырей, а след ведет к нему, Абелю? Право, подобное никогда не входило в список его хобби. Белая вспышка. На мгновение Абель слепнет и не падает на асфальтовую тропинку лишь потому, что Марий сам цепляется за него, будто пассажир за поручень метро. А едкий запах крови все сильнее… Первое, что видит Абель, — высокий стройный силуэт. Кожа цвета белого нефрита, смоляно-черные кудри и холодный взгляд прищуренных светлых глаз. Лансло, мать твою, де Вер… — Глава ордена! — опережает его Марий. Хватка тут же исчезает, и младший Неспящий бросается к своему господину, перепрыгивая через скорченные тела на газоне. Абель наблюдает за этим, чувствуя привкус ненависти. Проклятый де Вер сменил мантию на стильный плащ, но в руках его по-прежнему красуется серебряная рапира… Впрочем, вскоре ее место занимает Марий, с готовностью кидаясь в объятия любовника. Двое других Неспящих чуть поодаль словно не замечают этой сцены, но Абель закрыть глаза не в силах. — Ты в порядке? — хмурясь спрашивает Лансло, осторожно вытирая чужую кровь со скулы Мария. — Да! — тот спешно кивает и оборачивается: — Глава ордена, Абель… Осекся, увидев пустынную тропку. Ван Дейк, казалось, растворился в сумраке, стоило лишь отвести взгляд. Марий поджимает губы, отстраняясь, а Лансло, усмехнувшись, качает головой: — Столько веков прошло… он уже не изменится.