Моя свобода — тень, а я давно Немой вассал твоей надменной воли. Уильям Шекспир
1552 год, Ипр, графство Фландрия, герцогство Бургундия
— Значит, отправляетесь в Ватикан, мсье де Вер? Мадам будет тосковать о вас, — отец улыбается, замешивая краски, и тут же, шикнув, поднимает палитру над головой, когда замечает тянущиеся к ней чумазые ладошки: — Абе! Сиди себе тихо, не мешай взрослым говорить. Рыжий мальчишка, ему не исполнилось и пяти, забавно фыркает, надувая губы, но, поймав на себе теплый взгляд мсье де Вера, тут же спешит спрятаться за родительской спиной. Младший сын маркиза забавный, его черные кудри вьются крупными волнами, как у красавцев на отцовских портретах. Абе хочется потрогать: наверняка мягкие, будто у овечки. В мастерской пахнет лаками и маслами. Теперь и нежно-голубой колет молодого лорда весь пропитается едкими стойкими запахами, никак не схожими с модными парфюмами богатеев. — Матушка поплачет и примет. Наследство мне не светит, а вот в кардиналы… — О, простите старика за цинизм, но даже денег вашего батюшки на то не хватит. Мсье де Вер смеется, принимая шутку, как тут… Грохот. Абе отпрыгивает от стойки с костюмами, краснея и бледнея, а отец сокрушенно хлопает в ладони, глядя на рассыпавшиеся по полу цветастые платья, накидки, плащи и дублеты. — Сегодня точно по ушам получишь! Абе тут же кидается к дверям, стремясь спрятаться за юбкой матери, работающей в саду, или хотя бы убежать от отцовского гнева, как тут его перехватывает мсье де Вер. Мальчишку прижимают к животу в подобии объятий. — Не ругайтесь, мастер Ван Дейк. Все дети непоседы, — большая прохладная ладонь взлохмачивает и без того растрепанные морковно-рыжие волосы ребенка: — Будешь впредь послушным, правда? Абе улыбается, ничуть не смущаясь нехватки одного из передних зубов: — Не обещаю, мсье! — и тут же выскальзывает из чужих рук на улицу под негромкий сдержанный смех. … Через полгода пришла недобрая весть: Лансло де Вер умер.Наше время, ночь на тридцать первое октября, Бухарест
Сон, тягостный и липкий, обрывается внезапно, а отступает, напротив, медленно. Несколько минут Абель лежит в постели, как и положено мертвецу, бледный и холодный, пока его конечности мало-помалу наливаются силой. Голод поднимается от самых пяток к желудку, задерживается в легких, наконец, сдавливает горло, а клыки, невольно удлинившиеся, неприятно царапают десна. Каждое утро он умирает снова, чтобы воскреснуть к закату. С трудом Абель поднимается с постели, подбирается к окну, растирая озябшие руки. Коротко выглядывает наружу: на Бухарест давно опустилась ночь, ярко горят уличные фонари. Несмотря на позднее время, не смолкает оживленный проспект: сквозь узкие щелки пластиковых окон Абель чувствует запах бензина, слышит шум проезжающих по мокрому асфальту шин. Нужно бежать из этого города, пока не стало слишком поздно. «К черту!», — вспыхивает в голове раздраженная мысль, а после Абель, осторожно переступая через разбросанные на полу вещи, начинает одеваться. Сперва поесть, потом… Потом можно подумать о билете на другой конец света, благо в просвещенный век интернета достать их не сложно. … До ближайшего бара он добирается пешком. Всего полчаса под осенней моросью — не страшно. Главное не думать, какие твари могут скрываться в тенях, и речь далеко не о мастерах молотка и заточки, подстерегающих по темным углам очередную жертву. Пару раз ему что-то кричат вслед: совсем еще молодой паренек наверняка кажется легкой добычей. Абель даже сбавляет шаг, оборачивается. Он. Очень. Голоден. … От вкуса крови без примеси алкоголя он успел отвыкнуть. Пьяных можно не убивать, все равно ничего не вспомнят, их легче заманить, увести, обмануть. Видно, сегодня — пир. К тому времени, как впереди появилась мерцающая неоном вывеска, след от колотой раны в живот успевает зажить: Абель завязывает длинную футболку узлом, пытаясь скрыть пятно. Жаль, придется выбросить. Внутри многолюдно. То ли людей манит живая рок-музыка, то ли отменная водка, то ли перспектива приятного знакомства на одну ночь, но в этом баре всегда аншлаг. Играет старая-добрая «Rape me», голос светловолосой солистки надрывно хрипит, а красный свет ламп чередуется с кислотно-синим. Другой мир, рассевающийся сигаретной дымкой поутру. Абель присаживается за барную стойку, заказывает классическую «Маргариту» и чувствует легкое сожаление: это его последняя ночь в Бухаресте. Снова бросать обжитую мастерскую, незаконченные холсты… Забавной формы бокал опускается перед ним. Кивок бармену в знак благодарности, глоток: кислый напиток оставляет на губах привкус соли. Кто-то садится рядом, и Абеля пробирает мелкая дрожь, когда он вдруг не слышит биения чужого сердца. Оборачивается, стараясь сохранить маску спокойствия, и натыкается на ледяной взгляд хорошо знакомых серо-голубых, почти прозрачных глаз. Лансло де Вер смотрится в этом месте так же чужеродно, как могла смотреться старушка-буфетчица на слете байкеров. Его худое лицо не меняется в выражении, и все-таки по тому, как мимолетно морщится идеальный греческий профиль и нервно постукивают по отполированному дереву узловатые пальцы, Абель понимает: Лансло кажется пустым шумом здешняя музыка, отвратительны запахи, раздражают вспышки света и гомон голосов. Призрак старой Европы, вынужденный притворяться живым. — Я никуда не пойду с тобой, — коротко предупреждает Абель. Он продолжает потягивать коктейль, словно ничего не происходит, но на самом деле свежевыпитая кровь леденеет в жилах, а чувство самосохранения кричит: «Бежать! Бежать!». — Пойдешь, — Лансло недовольно поджимает губы. — След вампира, создающего марионеток, ведет к тебе. Ты действительно думаешь, что он не опасен для тебя? — Пусть приходит. Ему я могу оторвать голову, а с тобой придется долго возиться. — Ты не знаешь, с кем имеешь дело. — И ты не знаешь, иначе бы не выслеживал меня. Последняя ночь безнадежно испорчена. Абель допивает «Маргариту» едва ли не залпом, кладет на стойку несколько купюр и поднимается, собираясь оборвать тем самым и их бессмысленный разговор. Все решения давно приняты: Лансло де Веру не место рядом с Абелем Ван Дейком. Вот только глава Неспящих так не считает. Он тенью устремляется следом, явно не собираясь отпускать добычу. — Я не стану садить тебя под замок. — Да? — Абель оборачивается, насмешливо приподнимая брови. — Мне казалось, это у тебя что-то навроде милого хобби. Ну, запереть меня, удерживать против воли… Лансло отводит взгляд. На них косятся, но Абеля это волнует мало. В следующий миг его лицо вдруг осеняет шкодливая улыбка, и он хватает злейшего врага за руку, утаскивая в ряды танцующих. Во вспышках красного завитки темных волос смотрятся особенно забавно, вот только глаза месье де Вера лишены прежней теплоты. Что-то произошло с ним тогда, в Ватикане. Впрочем, «что-то» случается с каждым вампиром, когда сердце останавливается. — В прошлую нашу встречу ты нарушил закон. Я сделал только то, что должен был, — Лансло говорит негромко, но слух вампира улавливает даже самый тихий шепот. Танцевать этот зануда даже не пытается. — Это ты сбежал, так и не приняв наказание. — Если ты сам не соблюдаешь свои ненаглядные законы, с чего мне это делать? — со смешком спрашивает Абель, не прекращая движение. — Оставь меня в покое. — Ты не справишься с этим преступником один, если и вправду не знаешь, кто он. — Вот как? — Абель вдруг останавливается и пронзительно смотрит в глаза напротив. — С чего мне верить тебе?1565 год, Ипр, графство Фландрия, герцогство Бургундия
Боли нет. Только тело кажется невыносимо тяжелым и конечности такие холодные… Ледяные. Абель судорожно сглатывает, жмурится, пытаясь дышать. Голова кружится, словно он выпил слишком много плохого вина, из-за чего тошнота подступает к горлу: успей он поесть сегодня, юношу наверняка бы вывернуло. Ему страшно. Глаза жжет от слез, а спину сквозь тонкую ткань рубахи царапает грубая поверхность дубового стола. Нет сил шелохнуться, да и руки туго стянуты жгутом — пока не стало совсем плохо, Абель еще пытался освободиться. Он умирает. Простое осознание бьется в воспаленном разуме рыбой на песке, а из полутьмы подвала на него пристально смотрят две пары глаз. — Он не должен становиться одним из нас. Так это не происходит, — Лансло де Вер хмурится. Облаченный в темную мантию, более всего напоминающую те, что носят католические священники, он не похож на себя прежнего. Он страшен. Словно там, под гладкой белой кожей, находится чудовище. — Не должен? Почему же, Лэнс? — его спутник подходит ближе к столу. Абель дергается в испуге, но его тут же успокаивают издевательски-ласковым цоканьем языка. Мертвецки-холодные руки гладят его по волосам. — Посмотри только, какой хорошенький. Как невыносимо жаль будет, если он, еще такой молодой, умрет сегодня, да? Лансло резко отворачивается. — П-пожалуйста, — выдавливает из себя Абель. Его голос едва слышен. «Отпустите», — остается на языке. Незнакомец приторно улыбается. Он не выглядит стариком, и все-таки что-то подсказывает: ему уже далеко за сорок. Пальцы поглаживают скулу Абеля, утирают слезы, надавливают на все еще по-детски пухлые губы. — Слышишь? Он просит тебя о помощи. Что же ты, Лэнс, вот так оставишь его? А мне казалось, мальчишка тебе по душе, раз ты бегаешь к нему по ночам. Лансло выдыхает коротко и зло. Он бросает взгляд на товарища. Такой, каким обычно награждают злейших врагов: — Ты знаешь, я не имею права делать это, Рудольф! Закон… — вдруг глаза де Вера расширяются, словно от осознания: — Ты это сделал специально, чтобы я его нарушил. Думаешь, Глава ордена спустит это тебе с рук? Рудольф пожимает плечами и, ничуть не стесняясь, вдруг льнет к Абелю в поцелуе. Тот коротко вскрикивает, ощущая, как острые клыки болезненно оцарапывают губы. Когда от него отстраняются, приходится отплевывать собственную кровь, чтобы не захлебнуться ею. — Сладкий. Жаль, что ты не попробовал, — Рудольф усмехается, кончики его светлых волос касаются лица Абеля. — Так что, Лэнс? Мне убить его, чтобы ты пожаловался Главе? В таком случае, нас с тобой ждет прелестный ужин… Издав тихий смешок, он скользит ладонью ниже, стягивая ворот рубашки с угловатого, усыпанного веснушками, юношеского плеча, обнажая грудь, а затем игриво касается соска. Но смотрит Рудольф не на всхлипывающую жертву. Казалось, его волнует только Лансло де Вер. — Что же ты сам не сделаешь его одним из нас? — Потому, что не хочу, — коротко признается Рудольф. — Выбирай, Лэнс. Времени все меньше и меньше. Чувствуешь, как маняще он пахнет? Абель упускает тот миг, когда Лансло вдруг оказывается рядом. Одним быстрым движением он вспарывает вены на запястье. Рудольф хохочет, когда неожиданно окрашенная кровью кожа касается губ умирающей жертвы. Нет! Абель пытается отстраниться, но Лансло грубо хватает его за волосы, вжимая запястье ему в рот. — Пей! Абель не хочет, но тело вдруг сводит судорогой — и он впивается в плоть зубами, глотает чужую жизнь крупными болезненными глотками. Лансло дрожит, бледнея. Его зрачки расширены, хватка сменяется едва ощутимыми поглаживаниями. — Пей… пей… Абель откидывает его руку сам — его тело пронзает невыносимая боль. Жидкое пламя растекается по сосудам, выжигая нутро. Он кричит, бьется в невыносимой агонии, скрючивается и рычит: скромный подмастерье живописца даже не знал, что человек способен испытывать подобные муки. Если бы его руки были свободны, он начал бы рвать собственную плоть, только бы достать то, что вскипает под ней. Лансло обессиленно оседает на пол, зажимая уши, будто вопли обращающегося причиняют ему страдания, и лишь Рудольф наблюдает за происходящим с довольной полуулыбкой. — Теперь, Лэнс… Абель больше не слышит. Все тонет в красном тумане.Наше время, ночь на тридцать первое октября, Бухарест
— Потому что иначе тебе придется убегать от меня до тех пор, пока не решишь умереть, — отвечает Лансло. — Или пока не умру я. Они смотрят друг другу в глаза, брошенная главой Неспящих фраза кажется Абелю злой насмешкой. Будто бы он и без того не прятался столько лет! Умом понимает: Лансло нашел бы его даже в самой Богом забытой глуши, если б захотел того, но… Песня заканчивается. По первым же отзвукам синтезатора Абель узнает «Smells Like Teen Spirit», голос певицы, низкий, грудной, отбивается где-то в горле, вызывает дрожь в ненадолго пробудившемся от смерти теле. Страх. Абель чувствует его неприятно-кислым привкусом на языке. — Можно подумать, если я соглашусь выслушать, это что-то изменит, — бросает, будто вырисовывает жирную точку в конце предложения. Только вот взгляд Лансло не меняется, обоим ясно: все продолжится, как продолжается история с нового абзаца. Атаковать здесь, когда вокруг столько живых, до чертиков правильный де Вер не станет. Абель знает это — и пользуется. Он направляется к дверям, не размениваясь на долгие прощания. Раствориться в ночи, исчезнуть, как он это делал всегда, только бы оказаться подальше от своего создателя. Глава Неспящих не может иметь «детей», они лгали всем, будто бесполезного рыжего мальчишку обратил Рудольф. Лансло получил-таки свой титул и силу, Абель же… Улыбаться тому, кто отнял у тебя все, и врать, только бы не оставить пятно на чистой, словно белая скатерть, репутации мсье де Вера — разве уже не повод для ненависти? И Рудольф, и Лансло использовали Абеля в своей партии и не более. Больше он не хочет. Хватит. Стоит выйти из бара, и кожи тут же касается неприятная ночная изморось. Абель вздрагивает, застегивает косуху, будто и впрямь способен чувствовать холод. Он слышит, что его преследователь вышел следом, а потому направляется не к дому. Не хватало еще раскрыть свое логово. Вдруг Лансло хватает его за руку. Грубо, почти болезненно. Абель не выдерживает — заливисто смеется. Его всегда забавляло, как легко спадает с этого благородного лица маска сдержанности. Не обращая внимание на сопротивление, де Вер припирает его к стене подворотни. Кирпичи холодные, но дыхание вампира — ледяное. — Хорошо, — Абель сдается, откидывает голову назад, упираясь затылком в стену. — Чего ты от меня хочешь? — Мне нужно твое чутье. Мы с Марием чувствуем марионеток, как близких по крови… Ты способен вычислить их создателя. Наверняка он ощущается, будто твое дитя, — Лансло прерывается, а затем заглядывает в глаза Абеля: — Ты обращал кого-нибудь, кроме Мария? Вспыхивают в памяти узы крови, связывающие его с марионетками, и Абель морщится. Отвратительно. — После всего, что произошло, думаешь я стал бы так рисковать? Больше никаких новых «детей», одного по уши хватило, — неспешно успокаивает он Лансло. — Если я соглашусь, что мне за это будет? Ты же не думал, что я просто так стану помогать? В светлых глазах плещется сомнение. Не верит. Ну, конечно, бешеное животное, вроде Абеля Ван Дейка, ведь не может удержаться от поругания вампирских законов, так? — Амнистия. Абель удивленно вскидывает брови, и тогда Лансло продолжает: — Если ты действительно невиновен, я помилую тебя. Ты более сможешь не нести ответственность за обращение Мария. Захочешь — вернешься к себе подобным, не захочешь — продолжишь прятаться среди людей. Ха! Разве не смешно? Сделать кого-то вампиром силой законнее, чем обратить по доброй воле. Впрочем, Абель прекрасно знает главное правило: в семье только создатель и его дитя. Многие заводят себе потомство уже предчувствуя приближение безумия, рано или поздно настигающего каждого бессмертного, чтобы успеть обучить всему, передать силы — и умереть. Абель знал, как надо, но поступил, как хотел. — Клянешься? Лансло, помедлив, кивает: — Да. — Хорошо. Надеюсь, его поймают быстро. То ли кровь перестает греть, то ли Абель успокаивается. Он нужен Неспящим, Лансло его не тронет. Мельком он замечает блеск металла, когда де Вер достает что-то из кармана пальто. — Что это? Ему показывают тонкую полоску мягкой кожи с надежным замочком: ошейник. Такой вполне бы подошел любителям острых ощущений или ребятам лет пятнадцати, красящим волосы в черный и слушающим модное в их кругах направление тяжелой музыки. — В нем особый механизм, — пояснил Лансло в ответ на удивленный взгляд. — Так я смогу найти тебя быстрее, если что-то случится. — Ты хоть понимаешь, насколько это странно? Его не слушают. Абель замирает, когда его шеи мимолетно касается холодная металлическая фурнитура. Лансло уверенно застегивает ошейник, попутно интересуясь: «Так не жмет?». Хочется выплюнуть что-то особенно ядовитое, но уже, кажется, поздно. Непривычный аксессуар ощущается неправильно, чужеродно. Неспящие решили буквально сделать его своей поисковой собачонкой. — Не пытайся снять. Это станет свидетельством твоей вины. — Очень мило, — Абель подныривает под руку Лансло и снова оказывается на свободе. — А теперь оставь меня в покое хотя бы на эту ночь. — Бежать тоже не советую, — доносится вслед. И все-таки Абеля не останавливают, дают уйти, ведь теперь исчезнуть он больше не сможет. …Знакомый подъезд по-прежнему до неприличия сырой. Абель проходит мимо почтовых ящиков. Ему редко приходят письма, но именно сегодня он вдруг замечает бумажный уголок, торчащий из узенькой щелки. Усталость борется с интересом. Он достает конверт без всяких марок и имен. Кто-то, видно, просто положил его сюда… Какой-то поклонник? Уже поднимаясь в лифте, Абель открывает послание, готовясь к восторженным эпитетам и просьбам оценить творчество, но нет. Внутри обычный тетрадный лист в клеточку. На котором дерганным шрифтом выведено на ломаном французском несколько строк. Большую часть слов невозможно понять, Абель с трудом разбирает «тебя» и «дать», прежде чем замечает бурое пятно. Словно неизвестный хотел поставить свою печать. Принюхивается — кровь. Если бы Ван Дейк не знал запах Мария, то посчитал бы, что письмо написал он. Что-то взывало к узам родства, связывающих создателя и его наследника. Внезапная догадка пронзает разум: «Он!». Тот самый, кого ищут Неспящие, показался. Абель бездумно выходит на лестничную клетку, думая, что должен немедленно показать находку Лансло, а затем вдруг останавливается. По спине пробегает холодок. А не подумает ли всесильный глава ордена, будто такое стечение обстоятельств уж больно удачно и он, Абель, скрыл правду? Еще несколько минут колебаний, а затем письмо, разорванное на мелкие клочки, отправляется в мусоропровод.