буквами по коже

Там высоко-высоко Кто-то пролил молоко, И получилась млечная дорога.

К началу августа бабушке Катамаранова приходит путёвка в санаторий на две недели. Отказываться Нина Капитоновна не собирается — когда ещё такое ребёнку войны перепадёт? Женщина выглядит бодрой и счастливой для своих восьмидесяти трёх. Игорь же день ото дня становится мрачнее и молчаливее. Не то чтобы и в обычное время разговорчивостью он отличался — нет, общение с Катамарановым сводилось больше к эмпатическому, чем к разговорному, потому как средствами выразительности Игоря служили брови, то вскакивающие удивлённо, то танцующие странный извращённый танец. Ухмылка Игоря тоже была говорящей, но больше всего, конечно, говорили глаза — порой по одному взгляду Кеша понять мог, что вот сейчас что-то произойдёт. И всё это медленно сходит на нет. Игорь ходит мрачнее тучи, отвечает безразлично и лишь хмыкает на потуги Кеши его расшевелить. Потуги, конечно, тоже своеобразные, но у них по-другому и не бывало. Иннокентия факт отсутствия у Игоря метки задел не сразу — осознание настигло позже, уже когда они распрощались у калитки, и Игорь ураганчиком направился домой, к бабке. Кеша в ту ночь спал плохо — ворочался, пытаясь выбросить дурацкие мысли из головы, а гадкое чувство — из сердца. Не получилось. Мысленно пролистывая страницы любимого сборника, Кеша на свой вопрос ответа не находил, и его это конкретно злило. Быть может, это была злость на Вселенскую несправедливость, а может — стандартная злость заучки, но суть от того не менялась. Это самое чувство и заставило его сгрести Игоря в охапку — кто кого сгрёб, конечно, вопрос сомнительный, но не в том дело — и отправиться в местный аналог библиотеки. Та находилась при церкви и, глядя на местный репертуар, Кеша недовольно цокал, качая головой. Игоря же его попытки забавляли с самого начала, но негодование Кеши для него было что коту сметана. Тогда-то он и выдал первую за множество дней усмешку:  — Быть может, — произнёс он, не поднимая взгляда на Кешу и сосредотачивая внимания на пирожках, столь бережно припасённых для них бабушкой Кеши. — Ты сам меня осмотришь? Во все складки заглянешь, глядишь, найдёшь чего. Кеша уставился на Игоря, широко раскрыв и без того большие глаза за стеклами очков. Он захлопал ресницами, медленно осознавая сказанное. Затем густо покраснел, чувствуя, как грудь стягивает возмущение. Он тут из кожи вон лезет, а этот!  — Да ну тебя, Игорь! — воскликнул он неожиданно звонко и без единой запинки. Затем, опять-таки, неожиданно, ударил друга кулаком в плечо — сложно сказать, кому больше досталось, но эффект неожиданности сработал на все сто. Катамаранов уставился на поднимающегося, а затем быстро уходящего прочь Кешу, хлопая глазами. Затем, запоздало вскочил, нагоняя. И Кеша гордился своей выдержкой, позволившей ему обижаться на Игоря целых шесть минут. Но то было ещё в июне, сейчас же в августе Кеша попытки понять причину бросает. Ну не бросает — откладывает до сентября, когда в его репертуаре будет куда больше литературы. Теперь решение вопроса уже точно сугубо в его интересах — Игоря тема родственных душ не трогает. Ну или по крайней мере всем своим видом он так говорит, хотя порой, ловя направленные на свой живот взгляды, Кеша убеждается в обратном. В такие моменты ему кажется, что тема эта слишком болезненна, и возвращаться к ней — всё равно что тупым ножом ногу резать. Поэтому Игорь и не возвращается. А потом оставляет и Кеша. Но видеть, как Игорь почти угасает на глазах — выше его сил. Холодный страх, привкусом спирта отдающийся на языке, нашептывает, что в городе, опять оставшись один, наедине с безразличием вечно работающих родителей, Игорь окончательно пристрастится к алкоголю и непременно влезет во что-то нехорошее. И Кеше отчего-то совершенно этого не хочется. И вероятно из-за этого страха предложение соскакивает с языка само, подгоняемое опасностью не успеть. Игорь смотрит на него удивлённо — прямо в глаза, внутренности прожигая угольками. Прищуривается, пытаясь понять, шутит ли он. Кеша лишь пожимает плечами.  — Б-бабушке ты нравишься. И д-деду тоже. Не дум-маю, что они б-будут против. Его предположения как всегда оказываются верны. Услышав об отъезде Игоря, а затем просьбе Кеши, бабушка подрывается, превращаясь в кудахтущую наседку. Игорь ей действительно нравился — во многом потому, что с Кешей возился, вытаскивая его из комнаты. То, что порой они пили стащенную из погреба настойку, что так сильно отдавала клюквой, лежа под какой-то ивой на озере, знать ей было необязательно. Но в любом случае это сработало — бабушка сорвалась к Нине Капитоновне, и уже два часа спустя сама Нина Капитоновна пришла за Игорем, чтобы помочь ему собрать вещи и явно поговорить о чём-то, касающегося его поведения. Игорь на все её указания кивает, слушая в пол-уха. Улыбка его растягивается до ушей, и он всё чаще поднимает взгляд на Кешу, будто всё ещё пытаясь поверить. А затем срывается, обнимая его крепко-крепко, так что Кеша задыхается, отчётливо слыша, как хрустят рёбра с ключицами. Хватка у Катамаранова крепкая, как у богатыря из сказки.  — Ну чего… Ну, Игорь. Игорь отрывается от него, улыбаясь широко, и глядя только на него, и Кеше почему-то дышать трудно становится. Довериться Игорю, принять его в свою жизнь, позволить корни пустить… Всё равно что с обрыва и прямиком в болото. Но столь искренняя улыбка, обращенная только к нему, из трясины палкой вытаскивает, на землю твёрдую ставит, и дальнейший путь не кажется таким уж опасным. Игоря селят в соседнюю комнату, но это не мешает ему вламываться к Кеше едва только петухи запоют с воем, чистотой и высотой звука не уступающим. Игорь — торнадо, что прыгает на кровать и кричит прямо в ухо, за шкирку вытаскивая из эфирных сновидений. Кеша в ответ кричит ещё громче, возмущаясь и ударяя наугад — без очков ни черта не видно, и Катамаранову, столь звонко смеющемуся с очками в руках, это лишь на руку. Игорь его жизнь газу подобно наполняет, занимая всё возможное пространство. При бабушке с дедушкой он покорный — тут поможет, там принесёт, здесь подхватит, тут придержит. Но стоит им отвернуться — улыбается чертёнком, на Кешу глядя с искрой в глазах, от чего тот лишь вздыхает. Игорь — чистое электричество, кожу прожигающее, по венам бегущее искрами белыми, ослепляющими болью. Кеша за ним не успевает, ни физически, ни морально. Катамаранов порой далёким-далёким кажется, так что потянешься и камнем полетишь вниз, едва лишь почувствовав жар кожи под пальцами. Но бывают и другие моменты, вечера, когда время рядом с ними, кажется, останавливается. Когда Игорь из кометы в кота превращается. Ленивого, неповоротливого, жадного до ласки, прикосновений. Выражает он это, конечно, в манере фирменной — щиплет или щекочет, точно находя уязвимые места.  — Ну, Игорь! — вопит едва ли не на ультразвуке Кеша, наверняка пугая кур в амбаре. Он движется к краю лавочки, но Игорь за ним тянется — дедушка лишь усмехается, вороша угли в костре. Они жарят мясо — жир кипит на толстых боках зарезанного утром гуся, капая вниз и шипя громко-громко. — Игорь, хватит, дубина ты этакая!  — Что-о-о?! — сиреной воет Игорь. Короткая заминка позволяет Кеше вскочить, выбравшись из чужой хватки. — Это я — дубина? Да я тебе сейчас! Кеша действует на одних инстинктах — зайцем бежит прочь, вниз к огороду, пока Игорь лисой мчит за ним. Кеше страшно — трава больно колет тощие коленки и в сгущавшейся темноте ничерта не видно. Но он огород знает, в отличие от громко ругающегося за спиной Игоря. Катамаранов сильнее, Кеша — быстрее. Сердце колотится быстро-быстро, но в груди отчего-то бурлит смех, что мыльными пузырями вырывается, когда Игорь всё же нагоняет его, валя на землю. Они катаются по земле, и Кеша смеётся, чувствуя, как в уголках глаз слёзы скапливаются. Трава колит живот под задравшейся майкой, и он морщится, ерзая под тычками и щипками Игоря.  — Ну всё, всё, — хрипит он, вставляя слова меж вздохов. — Ну хватит, Игорь, пожалуйста! Игорь замирает, глядя на него сверху вниз. Капельки пота блестят на лбу, грудь так же тяжко вздымается, как у Кеши. Но, встретившись с ним глазами, Кеша замолкает, чувствуя, как нервно сжимается живот. Взгляд Игоря странный — непонятным отчаяньем наполненный. Будто стоит на пирсе в отлив, прыгнуть не решаясь. Ладонь неожиданно нежно проходит по лицу, убирая с глаз Кеши кудряшки, задерживаясь и скользя вниз, к подбородку. Игорь смотрит на него, поджимая губы, будто не давая себе говорить, натягивая нити — попытка кукловода удержать марионетку от глупости.  — Что? — спрашивает Кеша, не выдерживая тишины. Что-то замершее в воздухе кажется ему абсолютно неправильным, в хладном ужасе заставляющее внутренности сжиматься. Вода отходит дальше от пирса, обнажая острые камни на песчаном дне. Игорь моргает, и выражение это сменяется на другое — столь острое и безжизненное, что Кеша сразу жалеет о нарушенной тишине. Уж лучше это давление, чем такой взгляд Игоря. Катамаранов качает головой, а затем отползает назад, поднимаясь. Руку не протягивает, так что Кеше самому приходится встать, одергивая задравшуюся футболку и отряхивая забившиеся в складки веточки. Игорь смотрит на него хмуро, взглядом скользя по животу и лишь сильнее сжимая кулаки, так что Кеше страшно становится. Они поднимаются наверх медленно, и Кеша намеренно отстаёт, едва перебирая ногами. Мышцы болят от неожиданного бега, кожу саднит, а на душе скребётся что-то нехорошее, горькое, как перебродившая настойка. Отчего-то жутко хочется выпить — лишь бы не видеть под веками закрытыми этого страшного, иглами тонкими пронизывающего взгляда. Над головой кричит птица, Кеша вздрагивает и вздёргивает голову. А затем замирает, пораженный увиденным. Восторг вытесняет это дурацкое чувство, заполняя грудь.  — Игорь! — окликивает друга он, ненадолго опуская взгляд. Силуэт Игоря замирает в темноте, и Кеша, не до конца уверенный, что его видят, поднимает руку к небу. — Ты т-только взгляни. Катамаранов подходит к нему медленно, а затем поднимает голову. Кеша следует его примеру, игнорируя неприятную ломоту. Ночное полотно рассечено тысячью крохотных огоньков, сверкающих так ярко и низко, что кажется вот-вот упадут. Август, запоздало вспоминает он. Конечно, август.  — Будто молоко пролили, — выдыхает он, поворачивая голову. Игорь стоит неподвижно. Глаза его широко раскрыты, и Кеша неожиданно замечает тонкие блестящие дорожки у него на щеках. Он охает. — Ты чего?  — Ничего, — шмыгает носом Катамаранов, кулаком по щекам проходясь. Но глаза его блестят, так, что сердце Кеши трепещет. — Глупость. Их… Их так много и все… И все они рядом друг с другом, а я… А я совсем один.  — Глупость моросишь! — восклицает Кеша. Отчего-то слова Игоря задевают его. — Ну почему ты один, Игорь? У тебя родители есть, бабушка… — Игорь машет рукой, вздыхая. — Я, в конце концов! И этот… как его… милицейский наш будущий…  — Жилин?  — Во-во! Вы же с ним это… ну… носитесь. Ну какой ты один? Ты прекращай это, Игорь. Игорь молчит, плотно сжимая губы. Кеше вдруг кажется, что они дрожат.  — Прости меня, Кеш. От неожиданной уязвимости Катамаранова некомфортно становится: острота чужого одиночества кусками стекла под кожу вонзается, холодом и болью тело пронзая. И Кеша вздыхает.  — Дурак ты всё-таки, Игорь. А затем делает шаг вперёд, обнимает осторожно, разбить боясь. Тот замирает в его объятьях, так что Кеша пугается, готовый отскочить. Но тут Игорь жмётся к нему, горбясь в плечах — кажущаяся незначительной разница в росте даёт о себе знать. Игорь утыкается ему в плечо — неожиданно мягкие волосы щекочут Кеше кожу, отдавая запахом костра. Плечи Катамаранова дрожат едва заметно, и Кеша сжимает объятья, на одних инстинктах чувствуя — так надо. Иначе в Игоре сломается то, что уж точно никогда не починишь. Они размыкают объятья нескоро, когда откуда-то сверху доносится дедушкин крик. Игорь шмыгает носом, молчанием встречая мягкую Кешину улыбку. Затем за руку хватает и тянет за собой, крепко-крепко сжимая пальцы сухой и горячей ладонью. Не отпускает, пока свет костра не вытесняет тьму. Принимает небрежный вид, будто и не случилось ничего. Подхватывает дедушкин разговор, вызывается помочь. На Кешу взгляд не поднимает, но оно и не нужно вовсе. На лавочке он подсаживается близко-близко, острыми плечами касаясь, ногой чуть задевая, и не прекращая вести диалог. А затем, многими часами позже, приходит к нему, не нарушая окутавшую дом тишину. Прижимается крепко, обхватывая тонкими руками. И Кеша позволяет остаться, чувствуя странное удовлетворение, тёплой дымкой щекотящее живот.