А если мука суждена Тебе судьбой, тебе судьбой Готов я скорбь твою до дна Делить с тобой, делить с тобой.
В одну из недель августа бабушка с дедушкой начинают собираться в город. Какие-то внезапно объявившиеся дела — кажется, поход в больницу на профилактический осмотр, а затем в строительный магазин за креплениями, шурупами и другими мелочами. До начала учёбы остаётся больше двух недель, а Нина Капитоновна всё ещё не вернулась из санатория, так что Кешу и Игоря решают оставить одних на хозяйстве. Кешу до ужаса это известие не доводит — в городе он частенько оставался один дома, когда отец выходил в несколько смен; что уж говорить об Игоре, чья мать проводила на стройке почти всю его жизнь. Но то в городе, в деревне же есть обязанности, дела, список которых бабушка аккуратно пишет на листке бумаги и вешает на холодильник. Список большой, и весь день, оставшийся до отъезда, она тратит на объяснения, параллельно занятая готовкой — почему-то бабушка решила, что двум мальчишкам на два дня нужно что-то большее, чем кастрюлька супа. Дедушка же отвечает за техническую часть: показывает, как открывать амбар, что делать с заедающей защелкой, как загонять кур, и, в конце концов, показывает Игорю, где лежит ружьё и как его заряжать. Почему защиту их дедушка доверяет именно Игорю, Кеша не спрашивает — сам знает, что ружьё в руки под страхом смерти не возьмёт. Да и за спиной Игоря куда спокойней, потому как, глядя на его серьёзное и сосредоточенное лицо, когда он пожимает руку дедушке, говоря что-то негромко, Кеша точно знает, что Игорь его защитит, даже не нуждаясь в наставлениях. Потому что всегда защищал. И сейчас вряд ли что-то изменилось. Взрослые уезжают вечером, и они с Игорем провожают их, стоя у самой калитки. Кеша машет рукой, пока машина не скрывается за поворотом. Поднявшийся ветер высушивает набежавшие слёзы прежде, чем они успевают сорваться с глаз. Он почти не волнуется, почти не боится, почти не переживает. Это глупости. Они вернутся через два дня, и всё будет в порядке. Сейчас всё в порядке. Игорь ударяет его в плечо. — Да ладно тебе, попугайчик, — усмехается он, пока Кеша сверлит его взглядом, потирая ушибленное плечо. — Ничего с ними не случится. Всего два дня, — Игорь улыбается, берёт его за локоть. — Пошли. Кеша вздыхает, послушно следуя за ним. Он не думает, каким образом Игорю удалось понять, о чем он думает — Игорь делал это так часто и естественно, что Кеша начал задумываться, а нет ли у Катамаранова врождённой особенности. Хотя, на самом деле это и неважно, потому что страх Кеши медленно растворяется, уступая место тёплому чувству, говорящему, что как бы всё ни обернулось, Игорь будет рядом. И пока этого чувства достаточно.***
На следующее утро им стоит больших усилий, чтобы не проспать. Они всё равно встают позже положенного, но пока Кеша подавляет зевки, помешивая разогретую кашу, он соглашается с хмурым как туча Игорем, что пять утра для них — недостижимая планка. Потом они направляются в огород. Птиц выпускает Игорь, пока Кеша, сидя на высоком заборе, внимательно следит, чтобы они не разбежались слишком далеко. Он никогда не признается, но птицы — особенно куры — пугают его до жути. И хоть ему кажется, что Игорь всё равно догадывается, тему ни тот, ни другой не поднимает, и Катамаранов лишь помогает ему слезть, когда Кеша обнаруживает, что это тоже довольно страшно. Молоко в десять утра приносит соседка — заполненная до краёв трёхлитровая банка, которую Кеша тут же несёт в холодильник, пока Игорь обменивается с ней короткими репликами. Когда Кеша возвращается, Игорь отчего-то выглядит невероятно довольным, но причин не говорит. Они отправляются в огород, где до самого обеда, подставив поясницы солнцу, полют и поливают грядки. Точнее, задрав поясницу стоит только Кеша — Игорь на затекающие колени не жалуется, сидя на кортах, и с усмешкой глядя на Кешу, чьи кудряшки так и норовят залезть в глаза, сверху вниз. Ему явно забавляет пыхтение Иннокентия, уже сотню раз пожалевшего, что не обрезал кудри как предлагал отец. Кеша тогда пожалел: кудри ему достались от матери и служили напоминанием о её заботе — Маргарита Николаевна любила расчёсывать мягкие волосы сына, что так сильно завивались после душа. Но сейчас они лишь собирают пот, отчего голова чешется, доставляя неудобства даже под дурацкой панамкой. К обеду, когда солнце палит беспощадно, они, наконец, покидают огород. У Кеши щёки горят, из-за чего Игорь едва ли не пинками отправляет его под холодный душ. Вернувшись, Кеша смущается жутко: кудри вьются крупными и упругими завитками, и Игорь улыбается, так и норовя запустить туда пальцы, отчего Кеша краснеет и заикается, а Игорь смеётся. — Ты как пташка взъерошенная, Кеш, — едва не мурлычет он, в улыбке обнажая острые клыки. — Очаровательная пташка. Кеша блеет что-то нечленораздельное, пряча совсем сгорающие щёки в холоде холодильника. Он достаёт оттуда суп и греет его на плите, не поднимая глаз на Катамаранова. До конца обеда они молчат, и лишь иногда Кеша ловит на себе пристальные взгляды друга, отчего смущается вновь, слыша довольный смешок. После обеда они решают сходить в магазин. Ларёк находится на другом конце деревни, так что у Кеши уходит достаточно времени, чтобы убедить Игоря накинуть рубашку на плечи. — Обгорят ведь, дурачок! За дурачка Кеша получает больнючий щипок, едва не пробивающий на слезы, но после, видимо решив, что теперь они квиты, Игорь всё же надевает свободную рубашку и нацепляет панамку — в этот раз на Кешу. Они идут до магазина перебежками, от тенька до тенька. Жара палит беспощадно: воздух сухой, земля горячая, а футболка начинает липнуть к спине. Кеша уже жалеет, что предложил, а Игорю, кажется, всё нипочем. В магазине плотно закрыты двери и окна, и во всю дуют несколько старых, повидавших виды вентиляторов. При виде них продавщица — полненькая тётя Люба с короткими светлыми волосами — удивляется, а затем заметно оживляется, интересуясь, как и что. Она ссыпает им крупу в пакетик, тщательно подсчитывая граммы на весах, когда за окном раздаётся грохот. — Батюшки! — восклицает она, бросаясь к окну. — Неужто дождь? Такая жара и тут… Гляньте-ка! Игорь начинает суетится. До дома пешком идти минут пятнадцать, а если ещё и дождь… Он собирает продукты в авоську (лишь небольшой кусочек медовика, один на двоих, Кеша несёт в руках в отдельном пакетике) и, схватив прощавшегося Кешу за локоть, тащит за собой прочь из магазина. Кеша, заботливо прижимая пирожное к груди, торопится за ним. Дождь обрушивается на первой четверти пути. Крупные капли падают на землю, поднимая в воздух пыль, и Игорь ускоряет шаг, подгоняя Кешу. Действие отчаянное и бесполезное: в спешке Кеша запинается и спотыкается чаще обычного, отчего они останавливаются едва ли не у каждой коряги. Об одну из них Кеша едва не сдирает коленку: дождь заливает глаза и размывает дорогу. Поднимаясь, ему кажется, будто он слышит чьё-то сопение, прерываемое вскриками Игоря. Прищурившись, он, наконец, замечает, его источник. — Чёрт возьми, Кеша! — восклицает Игорь, подходя к нему и хватая за локоть. Кеша упирается ногами. — Ну чего ты встал, как истукан, а?! — Там ёж, — говорит он. Игорь хмурится. — Какой твою за ногу… Вместо ответа Кеша дёргает Игоря за локоть и указывает на корягу. Под одной из её крупных, упирающихся в землю веток, виднеется чёрное пыхтящее пятно. Непонятно, как ёж оказался так далеко от леса, но в том, что положение его явно не устраивало, было очевидно. Еж дёргает лапами, вырывая землю под собой в попытке освободиться, но это играло против него — в образующуюся лунку набирается вода, медленно, но верно подбираясь к голове ежа. И Кеша точно знает, каков будет исход. Нижняя губа начинает дрожать. — Игорь, — Кеша тянет друга за рукав. — Игорь, мы не можем его так оставить, Игорь. Дождь сильный, он утонет, Игорь. Катамаранов смотрит ему в лицо, будто пытаясь понять, серьёзно ли он. Кеша шмыгает носом и поджимает дрожащие губы. Игорь тяжко вздыхает. Он пихает ему авоську, попутно стаскивая с себя почти насквозь мокрую рубашку и идёт к коряге, бормоча что-то под нос. Затаив дыхание Кеша стоит, прижимая к себе авоську и ждёт, пока Игорь, чуть отодвинув корягу, а затем намотав рубашку на руки, подхватывает ежа. Кеша выдыхает облегчённо, когда Игорь возвращается, ругаясь себе под нос, силой удерживая сопротивляющегося ежа. — Бегом, Кеша, — цедит он, и повторять Иннокентию не нужно. Они несутся до дома весь оставшийся путь. Кеша впереди, с авоськой и медовиком, а Игорь — чуть позади, с ежом и ругательствами, вылетающими из его рта едва ли не каждый метр. Добравшись, наконец, до дома, Игорь отпускает ежа на пол в гостиной, отбрасывая насквозь мокрую рубашку в сторону. При виде исколотых ладоней у Кеши сжимается сердце. Оставив авоську на кухне, он встаёт на табуретку и достаёт из верхнего ящика баночку с перекисью. — Дурак что ли?! — восклицает Игорь. — Ты сначала о себе позаботься — мокрый насквозь, заболеешь в момент. Иди давай! Кеша недовольно поджимает губы, но приказ выполняет, оставив баночку на табуретке. Вернувшись из комнаты в сухой одежде, он протягивает комплект Игорю. Тот закатывает глаза, но на этот раз Кеша упрямей. Дождавшись, пока Игорь переоденется (он отворачивается, не желая смущать друга, на что получает ехидный смешок), а затем усаживает мальчишку в кресло, заставляя положить руки на подлокотник ладонями вверх. Кеша смачивает ватку перекисью и преступает к обработке. Игорь почти не морщится, шумно выпуская воздух через нос, пока Кеша проходится перекисью по царапинам, заботливо дуя на вступающую в реакцию кровь. — Это просто царапины, — фыркает Игорь, когда всё заканчивается. — У меня бывало и хуже. Кеша знает, что бывало и хуже. Помнит, как Игорь съехал по дереву вниз, помнит, как сильно разодрана была кожа и как много усилий ему потребовалось, чтобы не свалиться в обморок едва взгляд коснулся ободранного, покрытого грязью и травой бока. — Ежи п-переносят заразу, — поясняет он, закрывая баночку. — Профилактика. Игорь на это снова фыркает, глядя на Кешу как-то по-особенному пронизывающе. Кешу такой взгляд смущает: он отводит глаза, сосредотачивая внимание на еже. Тот сидит посередине ковра, скрывшись за иголками так, что лишь чёрный, столь забавно дёргающийся нос заметен. Он явно не понимает, куда попал, и, что самое главное — как конкретно тут оказался. — Налей ему молока что ли. — Ежам нельзя молоко, — возражает Кеша. Пальцы у него подрагивают. — Точнее, фактически, можно, аллергии у них нет, но молоко достаточно жирное, и они его плохо усваивают и… Фырканье Игоря извещает Кешу о том, что краткого ответа было вполне достаточно. Кеша с кухни приносит блюдце с растолченными ягодами и ставит на ковёр неподалёку от ежа. Взгляд Игоря опять становится таким — слишком пронзительным и изучающим, чтобы выносить. Он хлопает по подлокотнику, и, помедлив, Кеша всё же садится, скрещивая руки на груди в попытке… не защититься, а скорее отгородится, что кажется довольно глупым, учитывая, что он сам подсел. Какое-то время они сидят в тишине, наблюдая за тем, как ежик осторожно подбирается к тарелке. Зверёк ест аккуратно, но очень быстро, будто боясь, что еду отберут. Носик его при этом то и дело дергаются, а взгляд чёрных глазок бегают по комнате. Игорь издаёт смешок и тычет Кешу в бок. — На тебя похож, — произносит он, глядя на Кешу сверху вниз. — Такой же забавный. Кеша закатывает глаза и чуть толкает Игоря, надеясь, что тот не заметит, как покраснели его щёки. Тот шипит и толкает в ответ, из-за чего ёж пугается, опять собираясь в клубок. Кеша недовольно цокает. — Ну вот что ты наделал. — Я?! — шипит Катамаранов, но Кеша шикает на него прежде, чем тот успевает продолжить тираду. Когда к вечеру дождь заканчивается, они отпускают ежа. Наблюдая за тем, как зверёк торопливо скрывается в высокой траве, Кеша испытывает странную тоску. Зверёк и правда очень забавный. Они возвращаются в дом, когда совсем темнеет — запирают кур в ангаре, проверяют засовы на дверях. Зажигают тусклые светильники, включают радио. Кеша разводит огонь в печке: осторожно и боязливо, едва ли не швыряя только зажженную спичку в печь, заполненную старыми газетами и дровами. Игорь почему-то уходит в комнату, возвращаясь оттуда с бутылкой в руках. Едва заметив её, Кеша мотает головой. — Нет. — Ну, попугайчик, — тянет Игорь, подсаживаясь к нему. Тёмные глаза задорно блестят в чуть разгоревшемся пламени огня. Он смотрит на Кешу, чуть наклонив голову, прищуриваясь словно кошка. Кеша вздыхает. — Мы чуть-чуть. Ты и сам этого хочешь. Кеша вздыхает. Он корит себя за свою слабость, за столь лёгкое согласие. Игорю хватает лишь одного взгляда, чтобы убедить его. И до конца неясно: то ли Кеша был столь безволен, то ли взгляд Игоря обладает какими-то особыми свойствами. Быть может, и то, и то. Они пьют прямо из горла, не решаясь использовать стаканы. Алкоголь ударяет в голову быстро — даром что вишнёвая настойка. Привкус вишни обманчив, и скоро тело наполняет эфирное тепло, разливающееся в груди и пронизывающее мышцы тонкими нитями. Отчего-то все шутки и слова вдруг кажутся до невозможности смешными, и Кеша не успевает за потоком собственного сознания: мысли льются из его рта ручьём, на что Игорь, выглядящий, в прочем, вполне трезвым, лишь довольно улыбается, глядя на Кешу чуть снизу, подпирая подбородок рукой. Кеша не смог уловить момент, когда музыка по радио сменяется, и Игорь, охваченный странным порывом, тянет его в центр комнаты. Кеша пытается протестовать, но язык его заплетается, а хватка Игоря достаточно крепкая. — Ну, давай же, Кеш, — Игорь улыбается как-то по-особенному мягко, заглянув ему в глаза, и Кеша сдаётся. Со стороны их танцы выглядят до боли нелепо. Ноги у пьяных мальчишек заплетаются, они спотыкаются и не попадают в ритм, и то и дело кто-то смеётся, утыкаясь другому лбом в плечо. Звуки звенят в ушах, отчего Кеша морщится, постоянно поправляя кудряшки, что так назойливо лезут в глаза. А затем вдруг музыка меняется, и льющиеся из радио звуки становятся тихими и печальными. Они замирают посредине комнаты, вслушиваясь в глубокий мужской голос. У Игоря вдруг меняется лицо: маска беззаботного веселья трещинами идёт, и пробивается наружу что-то более глубокое и личное во взгляде, обращённом на Кешу. Он моргает, опуская руку и пальцы его невесомо касаются живота Кеши, отчего кожа под рубашкой идёт мурашками, стремительно расползающимися по всему телу, и Кеша не знает, почему реагирует на друга так. — Мне бы хотелось, чтоб это был я, — шепчет Игорь, и от сказанных слов по телу Кеши будто ток проходит. В голосе Катамаранова боль режет острыми глыбами, и Кеша должен бежать, сопротивляться, не дать себя ранить этим. Ведь это неправильно. Но он делает шаг вперёд, обнимая Игоря, и тот прижимается к нему всем телом, утыкаясь в плечо, ногтями скользя по худой спине. — И если-б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной, — поёт мужчина, и Кеша вздыхает, прижимаясь к Игорю ближе. — С каким бы счастьем я владел тобой одним, тобой одним. Больше они никогда не заговаривают об этом. Но каждый раз слыша эту песню годами позже, Кеша замирает, будто вновь ощущая, как намокает рубашка от чужих беззвучных слёз.