Когда канет четверть века. Книга I

      Старая Европа, что уже пятнадцать веков хранит секреты своих теней, задыхалась в коптящем чёрном дыме от костра Святой Инквизиции. В маленьком неприметном домике на окраине Гамбурга среди странных склянок и банок, содержимое которых пахло не как привычные всем хозяйкам лечебные отвары, стоял и что-то судорожно записывал местный сумасшедший. Почти все жители города как только видели старика Болдера, так сразу поднимали с земли камень потяжелее, с краями как можно острыми, и целились в бедолагу.       Только никто и знать не знал, что был он провидцем. Провидцем, дар которого настигал и в дневное время на рыночной площади. Оттого и считали все Болдера ненормальным, потому что он мог ни с того, ни с сего остановиться, распахнуть руки в разные стороны, позволить своим глазам безвольно закатиться и начать проговаривать видения вслух. Выглядело это пугающе. И сказывал он странные вещи, невозможные. Про летающих птиц из железа, про дома-великаны, в которых будут жить муравьи в телах людских.       И кто же знал, что прав он будет?..       Однажды ночью проснулся Болдер в своей постели и принялся расхаживать по комнате. Вдруг метнулся он к деревянным створкам окна, распахнул их и упал на колени перед уродливой полной луной, сложив ладони вместе. Умолять он стал Луну пощадить мальчика, Первого Сына Второй Луны, судьба которого страшной будет. Увидел Болдер, как юноша, волос которого будет чернее воронового крыла, сгорит в огне звездном, и сам он поселит эту звезду в сердце кожаной птицы. Той, которой нет места на этом свете…       — Папенька! Идут они! Идут!       Рыжая девчонка, малышка лет двенадцати, вбежала в комнатку, чуть не упав, запутавшись в длинных лохмотьях.       — Что стряслось, Бруна? — обернулся старик, пряча в объятиях свою единственную дочь.       — Инквизиция! Они идут! Идут за нами, папенька!       Права была девчонка. Не заметил старый провидец, почти утонув в своём личном омуте сознания, что и за ним, колдуном (именно так кликали его соседи), и за его рыжей дочерью, что уходила в лес за травами на продажу слишком часто, идут Священные Факелы. Не услышал он жестоких криков людских. Не стал Болдер рассиживаться долго. Начиркал он своё последнее видение на клочке бумаги, вручил его рыдающей дочери, прижал к груди в последний раз светлое ни в чём не повинное создание и вытолкнул в незаметный погреб, крикнув наказ.       Послушной была Бруна, выполнила она последнюю волю отца. Выбежала она тайным ходом на улицу и умчала прочь с посланием, прячась в тени домов. Не оборачиваясь на крики боли отца, ни на стражников, что звали её пол имени. Падала бедняжка в сточные воды, ранила босые ноги, почти все силы потеряла она от голода, но бежала к хозяевам своим бессмертным через весь город. Прибежала к высоким вратам, постучалась пять раз, как учил отец, и вышел ей на встречу античной красоты юноша.       — Чего тебе, маленькая гадина? — раздражённо бросил тот, не позволив оборванке коснуться своих дорогих сапог.       — К хозяину дело, господин! Отец мой, он!..       Огляделся юноша судорожно, схватил он Бруну за воротник и затолкал внутрь. Не отпуская, вёл он её по кручёным каменным коридорам, видя в темноте без факелов, Долго вёл, пока, наконец, не дошли они до большого каменного зала.       — Господин!       Глава Аши всё так же величаво сидел в кожаном кресле, опустив руки на подлокотники. А по правую руку неизменно стояла его белоснежная сестрица. Упала им в ноги Бруна, затряслась вся, а античной красоты юноша грациозно, как мог только вампир, опустился на одно колено, прижав правую руку в почти не бьющемуся сердцу.       — Чего хочет это дитя?       — Дрянь говорит, что послание у неё. От отца, от слуги вашего, от старика Болдера.       — Вот как? — удивился глава Аши. — Пусть говорит.       И рассказала Бруна всё, о чём поведал ей отец. Рассказала она о Сыне. Поведала, что спрятать послание нужно до Точного часа, до рождения. До той минуты, когда Лунная Мать сама за ответами придёт. Именно тогда Аши и расскажут о предзнаменовании и Матери, и Отцу, что будет тенью следовать за ней. А пока пусть сохранят Знание, спрячут и запомнят…       Окончила свой рассказ Бруна и упала на холодные каменные плиты. Зашлась кровавым кашлем она, совсем обессилила. А глава Клана же, быстро спустившись к ней, подхватил крохотное тельце и раскрыл свой рот над её шейкой.       — Что ты делаешь, брат? — Сестра тут же оказалась возле. — Нельзя! Да и достойна ли она?       — Больна наша гостья, не доживет и до следующего новолуния. Вознаграждено должно быть её семейство за службу верную. Нет времени ждать…       И сомкнулись на тонкой шейке белоснежные клыки… И была пущена детская кровь. И сделано безвозвратное дело. А время помчалось, и прошло несколько веков…