Когда канет четверть века. Книга I

      Двадцать лет — самый непонятный из всех возрастов. Ты точно не ощущаешь себя полномерно взрослым, коим являешься в реальности, но при этом все резко заимели себе привычку напоминать, что тебе далеко не пятнадцать. Оттого вечно и бродишь между «недо-» и «пере-». А это весьма утомительно.       Эрнеста подобные мысли уже давно не волновали, хотя ему было едва ли больше — мозг всеми силами старался отдохнуть от последних экзаменов, хотя покопаться в собственном грязном белье главный герой любил. Только иногда закапывался так, что еле-еле возвращался обратно к людям, теряя остатки обретённого в голове.       Все его знакомые сладко отсыпались в своих уютных постелях, отдыхая после бурной ночки в местном пабе, одном из многих в Оксфорде, лишь на рассвете ввалившись в комнаты. В то время как молодой человек сидел в старом деревянном кресле с колючей красной обивкой, запрокинув перекрещенные босые стопы на такой же деревянный широкий подоконник, позволяя остаткам утренней свежести ласкать его голый торс. Белёсые кольца сигаретного дыма точно улетали в распахнутые сворки окна.       Лето в Англии другое. Здесь лето другое, где-то позади светящее рассветное солнце, облизывающее своими рыжими лучами многовековые стены корпуса общежития напротив, тоже другое. Словно спокойнее. Прохладнее, сырее и строже. Может, чтобы охлаждать воспалённые мозги заумных студентов? Возможно. На самом деле Эрнесту потребовалось прожить здесь целых несколько месяцев и впервые столкнуться с чуть более сырой зимой, чтобы смириться, а потом ещё три года, чтобы полюбить эту страну, поэтому сейчас он наслаждается каждой минутой. Остался ровно год, и юноша закончит Оксфордский университет… И неизвестно, когда он прилетит в Англию из родной Америки снова — уходить в отпуск он не собирается ещё долго. Несчастный трудоголик.       Стряхнув пепел в самодельную пепельницу, коей служила кружка, Эрнест убрал за голову руки. Прикрыл голубые глаза, что достались ему от матери, и почти задремал. Разбудила брюнета пролетевшая мимо недавно проснувшаяся птица. И вовремя: пепел чуть не упал ему на поджарый живот. На белой, как сметана, коже остались бы красные пятнышки-ожоги. Хотя для парня это не беда — у него повышенная регенерация (не такая как у отца-вампира, конечно), но… Удобно. Истлевший табак вновь улетел в кружку.       Острый взгляд выцепил рядом лежащую книжку — ту самую, что Эрни взял из дома в самолёт. Так она с ним и летает. Почему-то читать что-то на электронном носителе не получалось. Может, дело в воспитании? А может в том особом запахе тонких страниц, или краски из типографии, или хруста нового корешка при открытии? Он не знал. Зашелестела первая прочитанная страница, а бычок остался покоиться в чашке. Вторая, третья, пятнадцатая, сто первая. Всё же Ремарк сколько был мировым классиком, столько им и останется.       Неожиданно утренняя благодать была нарушена беспардонным стуком в дверь. Подумав, что ему почудилось, Эрнест выпрямился по струнке, как заяц, повертел головой и, ничего не услышав, снова опустился в кресло. Но острый слух всё равно жадно старался вырвать тот стук. И да! Это случилось! Скосив взгляд на часы и узнав, что сейчас уже, оказывается, далеко не рассвет, не четыре часа утра, а все восемь (за чтением время пролетает слишком незаметно, слишком), он немного смутился и вышел в холл. Всё равно это странно…       Пройдясь по давно не мытому полу, юноша смело распахнул дверь, и в нос тут же ударил тёплый и пряный аромат чёрной вишни. Скептически изогнув в усмешке бровь, Эрнест упал плечом на дверной косяк, скрестив руки на груди.       — Как ты попала сюда?       — Не важно. — Платиновая блондинка с чёрным велюровым ободком в слишком коротком тёмно-красном платье и накинутом поверх него бежевом вязаном кардигане почти точно отзеркалила его действия. Только осталась стоять на своих двух.       — И всё же?       — Обзавелась связями ещё на первом курсе.       — Надеюсь, хотя бы ключи от моей комнаты тебе не отдали? — Внутри всё неприятно напряглось, но виду Эрнест не подал. — Доминик?       Доминика-Патриция Бертран. Первая любовь, разбившая сердце ещё несколько лет назад. Даже на высоком толстом каблуке чёрных лаковых туфель с круглым носком едва ли доставала юноше до подбородка. Но ей простительно — бывшая балерина, что сохранила свою костлявость и по сей день. Зелёные раскосые глаза смотрели с вызовом, верхняя губа всё так же оставалась чуть более пухлой, чем нижняя, а её уголки были непривычно обведены помадой в тон платью. Нарушила все правила местных приличий. Стянула с себя форму, словно сдерживающий кокон и расцвела. Тварь, каких поискать.       — Нет.       — И вот как мне тебе верить?       — А у тебя есть выбор?       — Действительно. — Смех проигравшего в словесной дуэли осел на старую мебель в крохотной квартирке богатого студента.       — Ну так пустишь меня, или мы все время будем стоять в дверях?       — А, да, конечно, проходи.       Пропустив незваную гостью во внутрь и закрыв за ней дверь, Эрнест сладко потянулся, прохрустев всеми позвонками. Доминика нашлась в мини-гостиной. Сидела она точно к нему лицом и безотрывно смотрела за игрой аккуратно выступающих мышц. Заметив, куда устремлён девичий взгляд, парень хитро прищурился, усмехнувшись:       — Нравится?       — Оденься.       — Ладно, ладно. Не буду смущать тебя. Всем же известно о твоей невинности и нераскрепощёности. — Заметив вспыхнувший румянец недовольства на впалых щеках, Эрнест шустренько сменил тему: — А если серьёзно, что ты здесь делаешь?       — Отцу удалось освободить наш самолёт, — тут же собралась девушка, убрав с юбки несуществующую пылинку. — Поэтому летим не вечером, а днём. Частным рейсом. Я пыталась тебе сообщить, только ты всё так же игнорируешь мои сообщения и дома не ночуешь.       — Звонить не пыталась?       — Я никогда никому не звоню, — фыркнула Доминика, отвернувшись к окну. Увидев сигареты, вытащила одну и закурила.       — Надо же! — Чёрные брови поползли на лоб в изумлении. — И как давно?       — Не важно, — небрежно бросила та, вальяжно откинувшись на диван.       — Когда самолет?       — Через три часа.       — А, — махнул Эрни рукой, — нормально, успеем. Сейчас я в душ, а ты сиди, и ничего не трогай.       — Успеем что? — крикнула в спину старому другу девушка, но в ответ получила лишь хлопок двери и шум воды.       Ровно через пол часа именитая пара миновала главные ворота, и Доминика капризно просила Эрнеста идти чуть медленнее, потому что «У неё каблуки, и вообще, её ноги явно короче», а ещё через пять минут старые знакомые вышагивали вдоль узких улочек под вереницей уже не горящих жёлтых огоньков прямиком в их любимое кафе.       — Тебе не жарко? — Бертран окинула взглядом Эрни, севшего напротив, точно на солнце после того, как задвинул за дамой стул.       — Нет, всё в порядке, — соврал он. Июльское солнце заставляло его чёрную макушку, плечи в тёмно-зелёной рубашке из плотного льна с расстёгнутым воротником и закатанными рукавами гореть адским пламенем, но жаловаться не позволяли привитые с пелёнок манеры джентльмена. Ситуацию сглаживали лишь солнцезащитные очки. Когда официант забрал меню, юноша промычал что-то нечленораздельное и откинулся на плетёную спинку.       — Ты чего? — почти неравнодушно поинтересовалась Доминика, не отрываясь от своего дорогущего телефона.       — Я чертовски хочу спать.       — Опять бессонница?       — Ага.       — Как долго?       — Неважно.       — Как же ты сумел все экзамены сдать на «А-» с такой ватной головой? — Всё же отложив смартфон, девушка подпёрла голову рукой, облокотившись локтем о плетёную поверхность стола. Тёплый ветерок увёл её идеально прямые густые волосы назад, и слегка колыхнул треугольнички белоснежных салфеток.       — С божьей помощью и пером в ж… Кхм! И пером.       — Чем ты недоволен? Спасибо, — Бертран обворожительно улыбнулась принесшёму кофе официанту и вновь вернула своё привычное выражение лица.       — Ничем…       — Неужели этим минусом?       — Да всем я доволен! — возмутился Эрнест, стараясь найти официанта с его заказом. — Прости, просто я голоден и ужасно хочу домой.              — Ничего. От Бордо до Брюсселя всего четыре часа, — зелёные глаза, выглядывающие из-за чашки, радостно заблестели.       — До моего дома, Доминика, два часа до Бордо, пара дней пребывания у вас в гостях, четыре часа до Брюсселя, неделя в Кройбеке и десять часов на самолёте до Штатов. Так что не надо.       — Можешь сразу отправляться к себе, раз тебе так не нравится мой дом.       — Терпеть не могу, когда ты передергиваешь…       — А ты ведешь себя иногда просто невыносимо!       — Ты не приболела ли, дорогая? — Эрнест в наигранном изумлении стянул очки на кончик носа и выглянул сверху. — Обычно от тебя можно услышать либо «гад», либо «сволочь». Спасибо за разнообразие.       — Все силы и фантазию забрал этот остроконечный городишко во вкусом тушёного мяса и с запахом книжной пыли.       — Типичная француженка.       — Ну правда же! Терпеть не могу эти нескончаемые пироги со свининой и потрохами, от которых у меня уже развелась изжога! В жизни не было!       — Англичане же в свою очередь считают Францию страной безбожников.       — Пусть носят с собой библию.       — Хах! Ник, ты же понимаешь, что это все предрассудки викторианской эпохи?       Но девушка лишь гордо и оскорбленно повела подбородком. Тут же подоспел официант на радость голодному молодому человеку и принёс его заказ. Классический английский завтрак Эрнест тоже терпеть не мог — от огромной кучи жареного, жирного и копчёного действительно болел живот. Подобное он не ел даже у Фоллов. В принципе Эрнест питался очень плохо, его с детства было тяжело накормить. Поэтому двух яиц Бенедикт и большого стакана ледяного кофе без молока ему хватало.       Свою книгу он читал в такси до аэропорта. В салоне самолёта, старательно не замечая, как Доминика пытается начиркать карандашом его портрет, и когда их машина с частным водителем петляла вдоль аллеи стройных тополей. Под голубым лазурным небом они казались ещё выше и статнее, как и всё семейство Бертран. Природа на их огромнейшей территории словно распускалась обновлёнными красками. И цветы пахли слаже, и дикие яблоки были сочнее. Эрнесту всегда думалось, что во Франции, в Бордо царит исключительная весна. А сейчас, убрав книгу и выглянув в распахнутое окно, он понял как сильно ошибался. Ведь тут исключительное лето, исключительный июль! С его раскалённым гудящим воздухом, тёплым ветром, что ныряет меж виноградных лоз и поднимает белые фартуки работниц фермы Бертранов.       Наконец виноградники и пастбища кончились, и перед глазами вновь замелькали тополя. Когда юноша обернулся на свою подругу, то ему показалось, что с каждым минувшей милей её улыбка становилась всё жире и шире. И кофта уже давно валялась гле-то за поясницей, никому не нужная, оголив острое плечико. И волосы немного подрастрепались, и душа девичья шире стала. Чем ближе к дому подъезжала Доминика, тем счастливее она становилась. Это было заметно, очень.       Вдали, за верхушками деревьев, мелькнуло светлое пятно белого камня, вдали мелькнул дом. Вот и богатейшие тёмно-зелёные кустарники, что тут же приняли гостей в свою тень. Вот и высокий каменный забор, кованные ворота. И вот, главный вход, с которого уже почти сбегал навстречу любимой дочери хозяин дома, Готье Бертран, кареглазый кудрявый брюнет лет шестидесяти пяти — семидесяти, больше схожий на итальянца. Но, на самом деле так оно и было: родина Готье — Корсика, его мать — уроженка Марселя, а отец — Неаполя. Доминика, не став дожидаться когда перед ней откроют дверь, выскочила навстречу.       — Ay, ma chère, bienvenue!       — Papa!       Французская речь от непривычки начала вить из мозга и памяти настоящие кружева. Но… Теперь очередь Эрнеста морочить себе голову и практиковаться в французском. У них с Доминикой даже был уговор — на чьей земле ступают их ноги, на том языке правильно и говорить. Поэтому несколько дней юноше придётся курлыкать и картавить, вспоминая все разговорные обороты.       И пока самые близкие делились друг с другом чистосердечной любовью, уйдя в восточный сад пить лимонад, заедая любимыми сладостями мадемуазель Бертран, на белокаменный порог огромнейшего особняка вышли две статные женщины, до ужаса схожие между собой, но достаточно разные.       Мария Бертран, хозяйка дома, мама Доминики и её родного брата Матиса, имела, как и дочь, ровные платиновые волосы, перекинутые на одно плечо. У неё была достаточная худоба, чтобы Эрнест мог со спокойной душой назвать её ярой поклонницей своего внешнего вида и репутации: подкаченные плечи, рельефные икры и почти полное отсутствие талии — под бежевым обтягивающим платьем сухой набор проработанных с профессиональным тренером мышц живота, прикрепленный к костям. Обычного взгляда самого обычного человека хватило бы, чтобы заметить пластику на лице. Но в целом было неплохо, если есть деньги и желание колоть себя всякой химией. Эрнест мысленно скривился. Скорее в ответ. На холодный надменный взгляд — он чувствовал, как мадам Бертран его ненавидела. За что? Неизвестно. Скорее всего за его природу. Потому что точно такие же взгляды Мария бросала в спину его отца, реже — матери.       Мама… Она не менялась. Та же кожа, тронутая случайно попавшим солнцем, те же светлые медовые волосы. Та же лёгкость, красота и пышущее здоровье. Округлость бёдер и мягкость тонких кистей с одним единственным почти незаметным золотым колечком на безымянном левом пальце. И возможно оттого и злилась Мария, потому что просто напросто не могла никак дотянуться… Ну, её проблемы. Мать даже одета была, как простая девушка — огромная белая рубашка, голубые джинсы и странные туфли без каблука и пятки, суть которых Эрни никак понять не мог.       — С приездом, солнышко, — произнесла та едва ли слышно, обняв сына настолько нежно, как только могла. И он поплыл, и сердце его заплясало. Мама, единственный верный союзник.       — А где отец?       — Ему нужна кровь. Обещал быть ближе к вечеру, но…       — Понял, — оборвал юноша женщину на полуслове, улыбнувшись нарочито бодро.       — Madame, chers invités, — вся компания обернулась на подошедшую служанку, — s'il vous plaît à la maison, le déjeuner est servi.       — Merci, José. Amis!       И когда вреди исчез перестук каблуков хозяйки дома, Эрнест наклонился к уху матери и тихонько-тихонько прошептал:       — Как ты её терпишь и продолжаешь улыбаться, я не понимаю?       На что Мия лишь многовыразительно прочистила горло и всячески прятала широкую улыбку.       За длинным-длинным обеденным столом собрались снова не все — снова не было Виктора и Матиса. Но подключились Доминика с отцом, что восседал во главе стола. После тоста случилось то, что для Эрни стало редкостью — юная Бертран уплетала за обе щеки всё, что подавала прислуга. И вишисуаз, и утиное конфи. А когда подали профитроли она и вовсе чуть не потеряла голову. Готье, заметив огонь в глазах дочери, лишь умилённо потрепал ту по щеке. Но при этом стоило Эрнесту повернуть голову в другую сторону, так нож чуть не выпал из его рук. Мария… Юноше казалось, что женщина либо испепелит родную дочь взглядом, либо не сдержится и заставит ту выплюнуть всё обратно. Мария ничего не делала. Только то и дело кидала в несчастную взгляды. Наверное, ждала пока та заметит.       И Доминика заметила. Вспыхнула, как нежный маковый цветок и опустила руки на колени. Словно обжёгшись. Опустила глаза, всего на миг, чтобы потом снова выпрямить спину, и… Начать жевать какой-то мятный листочек, то и дело терзая ножом и вилкой проклятое тесто от несчастных профитролей. Никто и не заметил, что она перестала есть. Все так же веселились, все так же общались и пили ледяное сладкое белое вино.       После была объявлена главная новость — так как у Доминики скоро день рождения, а, если быть точным, завтра, то будет званный вечер! Только сама именинница и рада ему не была. Да, она улыбалась, хлопала в ладоши и целовала любимого папочку в обе морщинистые щеки, только глаза её уже так не горели.       Короткая стрелка огромных напольных часов в зале указывала на двойку. На улице бушевала спека, поэтому все люди (и не только), прятались в прохладе своих спален. Эрнест тоже хотел хоть немного подремать прежде чем отправиться на прогулку по центру города вместе с Доминикой — к его величайшему сожалению, смокинг он с собой не брал, поэтому придется купить новый. Бесполезная трата денег. Но делать нечего. И сейчас он намерен найти заветную дверь, принять душ, уже второй раз за день, и бухнуться в прохладу шёлка покрывала и рюш балдахина. Поместье Бертран было воистину огромным — трёхэтажный белокаменный дворец в типичном для Франции стиле эпохи Возрождения, с каменными колоннами, двумя садами, восточным и западным, своей конюшней и псарней. Внутри он больше походил на лабиринт с хрустальными люстрами, антикварной мебелью, позолотой и лепниной. Но Эрнесту не нравилось совершенно — Лувр и тот, выглядит живее.       Он чётко помнил где находится его комната, выделяемая ему ежегодно, и парень уже было почти в неё вошёл, только рядом находилась спальня Доминики, а дверь в неё была приоткрыта. И, кажется, там плакал кто-то… Эрнест постучал.       — Ника, это ты? — спросил он по-французски.       — Уходи… — тихо и достаточно мокро бросила она в ответ. И послышался звук, словно кого-то стошнило.       — Тебе плохо?! — всполошился парень у двери. Поспешил и вошёл…       Бедная Доминика… К её несчастью, дверь в уборную была как раз напротив, и она была распахнута… Девочка сидела напротив унитаза на коленях. Волосы её были растрёпаны, тушь потекла, помада размазана.       — Уйди! — прорычала она снова сквозь зубы и поспешила отвернуться.       Эрнест мигом захлопнул за собой дверь и провернул ключ. Доминика… Замок был выдвинут, но впустую… Бедная, бедная девочка… Юный Ван Арт поспешил в женскую уборную и тут же схватил белокурые пряди, чтобы их не запачкало. И пока Бертран выворачивало наизнанку, он брезгливо скривился и, зажмурившись, отвернулся. Но тут же нашёл опустошённую банку таблеток.       — Ты с ума сошла?!       — Да не суициднулась я, придурок, — огрызнулась девушка, еле встав на ноги. Она подошла к раковине, постаралась умыться и прополоскать рот.       Но Эрни не понимал. Что?.. Что могло стать причиной?..       — Давай я позову маму? Кого-то из служанок? Я… Я мигом, я… — промямлил тот неуверенно, пятясь назад, с пустой банкой в руке.       — Только попробуй и сдохнешь этой ночью!..       В ванной комнате воцарилась тишина. Казалось, что только слова угрозы, как сумасшедший попрыгунчик, отскакивают от стен кафеля и ударяли Эрни по рёбрам, по затылку и вискам. Голова гудела. Но он стоял. Потому что в зелёных глазах напротив было слишком много страха. И злобы. И Эрни вышел. Молча вышел, как трус вышел, оставив банку на полу…