« — Хотел ли я быть? Собой? А может кем-то другим? Что же будет, если я просто продолжу погружаться в собственные мысли? Свою фантазию? Смогу ли я, в конце концов, сойти с ума? Проходили ли хотя бы секунды, чтобы бы я не думал о чем-то другом, погружаясь в мысли другого, абсолютно чужого мне человека?
Я придумываю сюжеты. Я погружаюсь в жизни чужие, ощущаю на самом себе касания, которые терпят эти «другие я» и вижу, что видят они.
Я один такой? А есть ли я?»
Найди меня. Хоть в ком-то. Найди меня
***
Джек едет в автобусе, думает о мелочах, но потом ощущение некого дежавю заставляет повернуть голову назад. Почему? Лазурные глаза встречаются с золотыми. Очередной оборот. Его сердце пропустило удар, а эти золотые омуты по-истине прекрасны. На их дне отдельный ад, целый мир, невидимый, и лишь на поверхности бурлящего, вязкого золота — оно заставило Джека, блядство, за какие-то секунды окунуться в глубину этого драгоценного пекла — видны искры. Острые, впивающиеся в глотку, Кирс отворачивается и тихо выдыхает. Удивляется, что без свиста и так легко, казалось, его пронзило в прямом, блядь, смысле. Переводит внимание на вид из окна, и, конечно, игнорирует в стекле собственное отражение. Смотрит сквозь самого себя и, кажется, что заглядывает в своё сознание. Видит густой туман через грязное стекло, выкидывает из головы ошпаривающее золото. Полуголые, уродливые деревья вдоль обочины дороги, пасмурное небо, и всё усугубляет и без всей этой серости его отвратное состояние. Середина первого месяца зимы. Нет снега. По ощущениям, как максимум, — та самая противная середина ноября. Он прячет нос в шарф, снова делает глубокий вдох и мечтает не доехать до нужной остановки, конечной. Не хочет идти по отдалённо знакомой улице с небольшими, одинаковыми домами, не хочет видеть тот самый похожий на все остальные дом. Не хочет видеть тусклый взгляд женщины, что должна его там встретить, её усталое, измученное лицо. Сочувствующую, такую же блеклую улыбку и, возможно, даже искреннюю, но даже так — противно видеть. Тётя Тэсс — хороший человек, делает много для того, чтобы вытащить в будущем свою дочь в город, отсюда подальше. Туда, откуда сейчас бежал, поджав хвост, он сам. У него из вещей лишь за спиной полупустой рюкзак и сумка в ногах, в голове пустота, сознание точно отталкивает всё то дерьмо, что произошло с ним в этот чёртов месяц. Смерть матери. Это стало тем самым моментом, что подкосил окончательно, выбил, и так с трудом удерживающегося Джека, из потока нормальной жизни, едва пойманного. Он всегда был странный. От внешности и до мыслей. От фальшивой, но такой яркой, белоснежной улыбки и до снов, кровавых, наполненных треском ломающихся костей и криками. Он перестал понимать, кому это всё принадлежит. Ему или кому-то другому? А может ему другому? Будто бы в нём самом живёт ещё одна версия себя, и он сам не может понять, хорошая или плохая? Как это воспринимать? Мир страшно прекрасное место, ужасно красивое и прочие несовместимые эпитеты. Джек думает, что его преподаватель по литературе его бы убил в этот самый момент, будь тот рядом и слышал бы эти мысли. В голове почему-то проскакивает мысль о том, что он никогда больше не попробует мамин фирменный пирог. С бананом и ананасами, немного суховатое тесто, но вкус, Боги, такой нежный! Почему-то его эта мысль даже не огорчает. Вообще ничего. Вакуум в голове, пустота мыслей и их незначительность, у него просто восхитительная самозащита в плане морального состояния. Кирс тоже об этом думает. И ещё много о чём, перед тем как погрузиться в сон, выпадая из реальности и погружаясь в столь приятную на этот момент темноту. Обыкновенные фразы для первой встречи за долгое время, натянутые улыбки и неловкие ответы с краткими кивками, Кирс точно сейчас умрёт. Неловкость? Неприязнь к самой ситуации и атмосфере в тишине туманной деревни, более вероятно в его состоянии. На неловкость сил не осталось, но на глупую злобу и нелепую пустую ненависть — ох, это вполне, это запросто! Какие-то странные ощущения преследуют его по пятам, пока они направляются к нужному дому ближе к окраине этой небольшой деревни. Он настолько далёк в его воспоминаниях, что кажется незнакомым. Джек слабо и невпопад улыбается в ответ на тёплую улыбку Тэсс. Жалость? Естественно. Джеку тоже жаль. Себя? Возможно, но не только это. Ему жаль саму тётю Тэсс. Ему остаётся сожалеть, что тогда всё произошло именно так, как получилось. Зима тогда выдалась по-истине холодной, а Ирис искренне любила мороз. Что только может привлекать детей в этом пронизывающем холоде, в противно хрустящем снеге под ногами, наверное, прекрасный вопрос. Но его абсолютно бесполезно задавать людям, видящим особую романтику в белоснежном покрове земли, снежинках на волосах, куртках и кончиках ресниц, верно? Или же детям, видящим в этом во всём свои забавы и чудеса, благодаря фантазии. Романтики очень похожи на слишком умных, но всё же детей, вероятно. Так точно казалось самому Кирсу, как романтику разбитому о скалы реалий и жестокости судьбы, ещё в чёртовы четырнадцать лет. В том же возрасте, с которого его начали преследовать неудачи, омерзительные в своей кровавости сны и ненависть к себе, скрытая и задавленная, но с недавних пор вылезающая наружу, выливаясь в тихую ругань на собственное отражение и каждое свое действие. Каждая ошибка превращается в монету, что Джек убирает в монетник, к остальным, уже давно хранящимся в ячейках. Вот, посмотрите на эту частичку коллекции! Не такая значимая, но это одна из составляющих. Её номинал не такой большой, она почти дешёвка на аукционе его внутренних демонов, что готовы растерзать за ошибки крупнее в своём исполнении. Вот она, блядская вишенка всего его сборника, ебучая гордость и яблоко раздора покупателей — рычащих тварей из глубин его сознания, и кому же достанется она на этот раз, эта монета? Кому из всех демонов Джека Кирса достанется самая крупная и весомая причина самоуничтожения, самый идеальный повод не затягиваться дыре в груди, а только расти со скоростью миллиарды световых лет в секунду все эти шесть лет. С недавних пор набирая ещё пару сотен световых. Ирис искренне любила зиму, и уже в самом начале первого месяца этого времени года рванула к холму в лесу с лыжами на перевес. Ведь Джек разрешил, кивая, даже не осознавая вопроса девочки, так глубоко погружённый в уроки. Джек никогда не забудет крик матери и слезы на собственных щеках, в момент, когда тело младшей сестры притащили разодранным. Наверное, это всё — одна из основных причин, почему он не хотел возвращаться из города обратно, в это место. — Джек, дорогой, ты не устал? Спать не хочешь? Я подготовила комнату для тебя, можешь хоть прямо сейчас лечь пойти.— Нет, спасибо. Я успел поспать в автобусе.
Джек Кирс самый простой, но с такими же странными мыслями, как и у меня. В какой-то момент он придёт к тому холму со старым знакомым, лишь из любопытства, а на Вира — этого самого знакомого — напрыгнет огромный пёс, а тело его превратится в такое же страшное месиво, что и тельце его сестры. Потом он свалится с этого холма, пятясь от жуткого зверя, повернёт голову назад. Увидит невообразимое. Один, два — десять, нет, десятки! Десятки трупов. Почти сотня. Верно? Всех их, подмороженных, ковыряют клювами вороны. Все они имеют волосы рыжие, пламенные, а глаза, те что остались — лазурь. Все они — Джек Кирс. Джек Кирс кричит, истошно, но его не услышат. Зверь спрыгнет с холма к нему. Мгновение — он его настигает. Пара — кровь брызгает на землю. Десяток минут — его тело в куче, его ковыряют клювами вороны. Джек едет в автобусе, думает о мелочах, но потом ощущение некого дежавю заставляет повернуть голову назад. Почему? Лазурные глаза встречаются с золотыми. Очередной оборот.***
Он поднимается с камня, что под мостом, вытягивается всем телом и хрустит позвонками. Он поднимает лазурные глаза к серому небу и думает, что не хотел бы грозы в этот приятный — в переводе с языка мыслей, конечно же, пасмурный — майский день.— Ты знал, что перед смертью увидел он именно блядское золото чужих глаз? Я увижу мрак твоих омутов, даже если глаза твои светлее майского солнца