Munashi

— Я дома. Голос в пустоту тёмной квартиры. Скинув осточертевшие до мозолей ботинки, Каору прошёл внутрь, сразу в спальню. Раздеваться не было смысла. Уже давно ничего не имело смысла. Повторение одних и тех же задач. Как бейсбольный матч на повторе. Как бесконечная смена гитар в руках. Как ежедневный ритуал заваривания лапши быстрого приготовления. Как затертый до гематомы подбородок не занятыми пальцами. Как беспорядочные новые мелодии в голове. Как перечитываемая миллион раз книга, забытая под кроватью. Как стены одного и того же дома. Как крутящееся вихрем воспоминание телефонного разговора. День сурка. Он завалился на кровать в плаще и грязных джинсах. Рядом как всегда лежала человеческая кожа, наполовину надутая, в мутном свете карбидового фонаря его сознания, чуточку зловещая, но как спасательный жилет родная и нужная. Он перевернулся набок, поджимая ноги к груди и повёл пальцами по не упругой поверхности. Фрагментарные импульсы, отдающиеся под венами сверкали во взгляде Каору. Несколько движений туда-обратно и он нащупал маленький металлический клапан за выступающим ухом. Прикоснулся к нему губами, не спеша вдыхая жизнь в пока ещё бесполезный образ. — Скоро мы будем вместе, — секундно оторвался и посмотрел в непристойные картинки глаз. Те словно ответили покорным ожиданием и скрипучий звук пальцев по коже как будто озвучил мысли пустышки. В который раз раздавленное в гранатовый джем достоинство плавно собиралось на место, когда кожа принимала очертания полноценного человеческого тела. Ему больше никто не был нужен — Каору внушает это себе уже пятнадцать лет. Внушает или не может побороть. Оперировать это дерьмо уже в любом случае поздно. Любящий взгляд неподвижных чёрных глаз мрачным покалыванием трещит под ребрами. — Добрый вечер, Кё, — ласково шепчет Каору, представляя как интенсивное эротическое возбуждение просыпается в мертвой кукле. С мазохистским удовольствием прижимает к себе воздух в оболочке вокалиста, с лицом привычным и никогда не равнодушным. В голове снова живой голос объятый ярким и холодным пламенем эгоизма, ненавистный голос, искаженный механическим шипением телефона: — Давай ты больше не будешь мне звонить, я устал. В его комнате с голыми оштукатуренными стенами никогда не бывает неправильно. В его комнате Кё всегда обнимает его в ответ.