Munashi

Тихий вздох. Комната снова живет своей жизнью, не желает отпускать в обитель иллюзорных картинок. Вздох тихий и тяжкий, словно воздух, запихиваемый в нутро мозговых волн. Кё переворачивается на спину и открывает глаза. Потолок равнодушно смотрит на него в ответ, пока комнату снова заполняет короткий вздох. Лучше бы это был звук трехмерного тела, но это другое, неподвластное осязанию, зацикленное, как и мысли парализованного голубя. Душно. Одеяло мертвым коконом облегает кожу, просит быть мягким и сонным, но вздохи комнаты не разрешают забыться. Он прислушивается к отголоску смертельной травмы из дальнего угла. Первое время он разговаривал с ним, старался задобрить, дотронуться до невидимой оболочки, звенящей в глухих ушах, но усилия оказались напрасны, ему никто не отвечал. И вот опять оно вздыхает так обреченно, что координатные точки в груди отзываются смутным нескончаемым конфликтом. Звонок в дверь. Вот оно. Как по расписанию. Кё поднимается неохотно, топает к двери, заранее зная, кто гость в столь поздний час. Каору часто приходил к нему по ночам, нерегулярно, но достаточно чтобы Кё привык. Неизлечимый механизм, изъян его снов, всегда приходит, одалживая часть разделенной плоти, выискивая чем можно поживиться, после растворяясь в тумане призрачного Токио. Кё привык. К иногда нежному до треска в позвоночнике, или грубому до неудержимых слез в спальне, или горячему с рудиментарными объятиями, до скрипа необходимые для существования с невыносимыми комнатными вздохами. В этот раз Каору не отличается ничем особенным, кроме излишней говорливости в виде приветствия, нарушившего общий пейзаж ночного пристанища. В этот раз он не предпринимает попыток прикоснуться. Проходит в махровую темную кухню, без приглашения располагаясь за узким столом. — И с чем сегодня пожаловал? — С рядом вопросов. — Раньше вопросов не было, но я не против, — Кё стоит в тоскливо зеленом свете уличных фонарей с чувством полопавшихся лёгких. Его пришли брать свеженького с кровью, он всегда ждет этого момента с инкрустированным запахом гитарного рифа, навязчиво пробирающимся в глубины мраморного, бурного, как река сточной канавы сознания. Низменное и бескорыстное. Взгляд пустыря и развалин — ржавое железо и бетон. Вид, словно эти присущие только лидеру глаза, способны пускать корни и расти только в нем, только одного его убивать мерцанием. Холодок проходит между лопаток лунной дорожкой очерчивая узоры татуировок. Кё ожидает ответа, но в ответ лишь поглощенный тишиной шорох бумажек на его кухонном столе. — Есть некоторые моменты предстоящего лайва, о котором ты мне ничего не сказал. Этот тон выстраивает лабиринт потрескиваний логической веревки. Почему так? Это же не студия и не раздевалка, не концерт и не переписка по скайпу. Это его кухня с его правилами и с его синхронизированным Каору. Что не так? — О чем ты? — приглушенный и вкрадчивый голос, ищущий природу абсолютной потребности в другом. Не в пустом ненужном разговоре, не в поблекшем звуке назойливого голоса, не в работе. Не этой ночью. Он как будто услышал снова тяжёлый вздох из комнаты. — О лайве, о концерте через две недели. Мне сказал Такабаяши. Серебристый ветер из окна застрял в письменах каллиграфии на столе. Вирусный голос проклятия нависает над Кё, как секира, норовившая вот-вот опуститься на беззащитную шею, запачкать бурым неблаговидным обнажением его кости и сухожилия. Тишина уносит углекислый газ, перекати-поле в разрезе двух метров между ними. Почему? Терпеливый и невозмутимый он сидит, раскачивается на задних ножках стула и ожидает ответа по существу. Но откуда ему взяться… ведь это неправда, сейчас ночь и Кё видит свой привычный сон, разве нет? Почему всё выступает в другом свете? — Ты слышишь меня? — Каору ударяется спинкой стула о холодильник. — Ты настоящий? — слабеющее дыхание с признаками удушья. — А ты как думаешь? — Каору поднимается, оказываясь в одном шаге. Кё не думает. Кё скальпельными вспышками видит лишь теплый запах, источаемый из-под футболки, заезженной как предрассветный ветер в его спальне. Он хочет сказать, намекнуть, уловить, попытаться вырваться из головокружительного оцепенения, знакомого до аромата юношеского легкомыслия. Но признает себя побежденным, закрывая глаза, утонув во внутреннем голосе… Печальный финал. Там, за веками тишина. Ощущение фигуры скрылось в аромате постаревших ночей. Кё открывает глаза, в сочно-черной тени наблюдает только машущее в ответ напоминание его глупости. Кварцевые спазмы барабанных перепонок доставляют сигнал — тяжелый вздох комнаты снова окутывает его, обещая долгую бессонную ночь разжиженного мёда по гладкой плоти. Он никогда не привыкнет.