Штормовое небо Ваканды

***

— Я не контролирую свой разум. До тех пор, пока кто-нибудь не придумает, как вычистить эту дрянь из моей головы, — я лучше подзаморожусь. Так будет лучше для всех… Под «всеми», в первую очередь, стоило бы понимать самого Барнса и Стива. Но естественно, уточнять Барнс не собирался, оставив простор для многих трактовок. А Стив, скорее всего, и сам это все понимал. По глазам его было видно, что он не совсем согласен с данным решением, хотя предложить альтернативу не может, а потому и не спорит. Ему все еще претила сама мысль, что живого человека, пусть даже и улучшенного с помощью секретной сыворотки, можно вот просто взять и заморозить как какую-нибудь гребаную рождественскую индейку! Он сам пережил нечто подобное, хотя помнил мало что из того «ледникового периода». От удара самолета о воду он потерял сознание, а когда очнулся, — на дворе уже был 2014 год. Возможно, Баки тоже ничего не чувствует в этот момент. Шури говорила, что не успеет почувствовать. Препарат, который ему постепенно вводили вот уже полчаса, помимо того, что предотвратит кристаллизацию жидкости в тканях, сделает так, что внутренние органы войдут в криостаз одновременно с внешними. То есть он промерзнет изнутри и снаружи практически одномоментно и мгновенно. Возможны небольшие всплески активности мозга, затухающие со временем до фонового значения, так как препарат не может полностью проникнуть во все ткани мозга. Но это означает лишь то, что Баки некоторое время пребывания в криостазе будет видеть нечто, напоминающее сны или галлюцинации, которые со временем сойдут на нет. В любом случае, он уже не раз проходил через подобное, а потому знает, на что идет. Руки Стива невольно сжались в кулаки при мысли о том, что еще «Гидра» делала с Баки. Погружение в «криосон» — это еще самое мягкое из всего, что он пережил. Баки надеялся, что его слова прозвучали достаточно убедительно, а его глаза не выдали правды. Он даже умудрился выдавить из себя бодрую улыбку, глядя в буравящие его глаза Стива. Конечно, так будет лучше. На некоторое время он просто пропадет с радаров всего мира, как бывало уже не раз. Исключается риск того, что кто-то сможет случайно его увидеть, даже здесь, в закрытой Ваканде. Узнать и разнести слух, который разрастётся потом в проблему как для самого Баки, так и для Стива, и для Т’Чаллы, и других жителей Ваканды, любезно предоставивших ему свою страну в виде неофициального политического убежища. Исключается риск того, что кто-то из недругов умудрится пробраться сюда и вновь активировать режим «Зимнего солдата», что, конечно, уже менее вероятно, но все равно возможно. Исключается риск того, что сам Баки выкинет что-нибудь «эдакое», о чем и сам не знает, но что в нем, возможно, есть. Да, это хорошая стратегия! Со всех сторон хорошая. Но самое главное, что исключается возможность думать о собственной жизни и о том, куда она его завела. Думать о Стиве. О том, на что он пошел ради него и как теперь будет со всем этим разбираться. Думать о Тони Старке, сыне Говарда, неунывающего всезнайки Говарда, которого он, Баки, убил… Тони Старке, который был другом Стива, как и его отец. А теперь нет. Не друг. И видимо, никогда уже больше им не будет. И все это из-за Баки… Исключается возможность думать в принципе. А самое главное, исключается возможность чувствовать, а это самое главное из того, ради чего он согласился опять себя заморозить. Стив доверял Т’Чалле. Тот сам предложил помощь. Вывез их из России после того сражения на заброшенной базе «Зимних солдат». Сдал Земо властям и ни словом не обмолвился о том, куда подевались Капитан Америка и его друг, беглый суперкиллер с промытыми «Гидрой» мозгами. Т’Чалла не хитрил, уж это Стив бы почувствовал, он не из таких людей. После того, как выяснилось, что отца Т’чаллы убил Земо, подставив Баки, Т’Чалла понял, что был такой же пешкой Земо, как и все, кого он втянул в свой коварный план. Ненависть и жажда мести, ослеплявшие его до этого, вдруг сменились пониманием, что это не что иное, как легкий способ дать кому-то манипулировать собой для нужных ему целей. К данному чувству примешивалось сострадание и легкое чувство вины по отношению к Барнсу. Он так его ненавидел, так желал увидеть его смерть от собственных рук, так жаждал мести, что не слышал ничего и никого вокруг. Не слышал и не верил, когда Барнс сам говорил ему, что не убивал его отца. Говорил, глядя прямо в глаза. Не жалобно и испуганно, не нервно или заискивающе, как говорил бы любой, кто пытается убедить кого-то во лжи, чтобы спастись. Он говорил прямо и откровенно, без страха и особой надежды, говорил просто, чтобы Т’Чалла знал правду. Говорил это не чтобы спасти себя, а чтобы открыть слепые, наполненные жгучей местью глаза Чёрной пантеры. Он говорил со стеной в тот раз. А Т’Чалла думал в тот момент о том, — «зачем же всевышние Боги дали этому безжалостному ублюдку-убийце такие красивые глаза совершенно обворожительного цвета? Глаза цвета пасмурного моря. Штормового неба над лазурным океаном. Чистые и невинные. Практически ангельские. Это словно какая-то насмешка! Издёвка! И ведь Т’Чалле придется смотреть, как они закроются навсегда…» —Твой друг, как и мой отец — они оба жертвы… — произнёс Т’Чалла, стоя рядом со Стивом Роджерсом, и запнулся, потому что дальше говорить было слишком больно. Они все были пешками в чужой игре, но погибнуть пришлось именно его отцу. Эта смерть оказалась рычагом управления им, Т’Чаллой. -Если кто-то узнает, что он здесь… За ним придут, — тихо произнес Роджерс, не глядя в сторону Т’Чаллы. В переводе с «капитаноамериковского» это означало: «Я доверяю тебе. Доверяю тебе жизнь моего лучшего друга. Но знай, что ты идешь на риск. И ты рискуешь не только собой, своей репутацией, своими близкими, своим народом. Ты рискуешь ничем иным, как целой страной. Ты готов пойти на это?..» — Пусть попробуют! — уверенно выдохнул Т’Чалла. В переводе с «чёрнопантерского» это означало: «Готов».