Три килограмма конфет

      На протяжении выходных моё настроение оставалось настолько хорошим, что с лица не сходила мечтательно-отрешённая улыбка, а все мысли крутились только вокруг внезапного поступка Иванова. Если его извинения — не часть какого-нибудь изощрённого плана мести (а такой вариант я тоже рассматривала, хотя верить в него не хотелось), то очень скоро я смогу расслабиться и снова просто быть собой в компании собственных подруг и… новых друзей? Тяжело оказалось подобрать нормальную характеристику тем отношениям, которые начинали постепенно связывать нас через изначально зародившуюся симпатию между Ритой и Славой, чьё странное во всех смыслах общение с течением времени вызывало всё большее количество вопросов.       Марго уверяла, что они просто друзья, Чанухин охотно вторил ей, однако даже мне, никогда не отличавшейся особенной наблюдательностью к деталям, порой казались слишком двусмысленными некоторые проскальзывающие невзначай жесты и знаки внимания. Шёпот на ухо, слегка затянувшийся и оттого ставящий в неловкое положение всех находящихся вокруг. Ладонь, задержавшаяся на талии чуть дольше положенного времени или опустившаяся немного ниже, чем того требовали правила приличия. Взгляд, брошенный вроде невзначай, но придававший недавно сказанным словам больше смысла, чем доступно окружающим. Всё на грани. Или уже немного за ней?       Признаться честно, было и ещё кое-что, что наталкивало на подобные мысли: часто звучащие шутки Максима, весь смысл которых очень открыто сводился к влюблённости Славы в свою «просто подругу». Наверное, глупо принимать подобное за источник истины, особенно если вспомнить о том, как мы с девчонками сами постоянно подшучивали друг над другом, но меня не покидало интуитивное чувство, что он действительно знает больше обо всём происходящем, чем я и Наташа.       Кстати, Колесова тоже удостоилась чести стать мишенью для моих абсурдных попыток поиграть в Шерлока Холмса. Я старалась наблюдать за её поведением при появлении Иванова, что оказалось невероятно сложным, ведь в такие минуты мне с огромным трудом удавалось следить за самой собой, но некоторые выводы всё равно логично напрашивались. Например о том, почему и она тоже, вслед за мной, значительно притихает в его присутствии и отводит взгляд, будто смущаясь, слишком пугающе схоже с моей постоянной реакцией на близость Димы.       Не смогло испортить приподнятое настроение даже объявленное мне наказание от мамы, запрещающее любые прогулки на ближайшие две недели. Кажется, родители были ошарашены раздавшимся в ответ весёлым «угу», взволнованно переглядывались между собой в первую минуту после, следующие несколько часов разглядывали меня, как подопытную мышь с недавно введённой в хилое тельце экспериментальной сывороткой, а под вечер перешли в наступление вопросами про друзей, гимназию и наш досуг.       Могу поспорить, они очень слаженно готовились и читали статьи из интернета в стиле «пять признаков того, что ваш ребёнок попробовал наркотики», обычно сводящиеся к откровенной нелепице вроде: 1.Ваш ребёнок подросток. 2.Иногда он выходит из дома. 3.И в такие моменты, вероятнее всего, общается с другими подростками. 4.При этом отказывается предоставить вам стенограмму разговоров со своими друзьями. 5.А узнав, что вы следите за ним, подслушиваете за дверью, влезаете во все переписки в социальных сетях и на телефоне, ребёнок обижается.       Вряд ли в факте тотального контроля и постоянного недоверия со стороны самых близких мне людей действительно можно было найти что-то забавное, но я правда старалась, закрывая глаза на их откровенные причуды и желание сожрать мою жизнь, выпивая по капельке крови на завтрак и по чайной ложке за ужином. Я терпела, потому что знала причину их поступков и понимала их чувства. А вот они меня, к сожалению, понять даже не пытались.       Но за достойным образа Железной Леди хладнокровием в отношении очередного периода импровизированного домашнего ареста скрывалось вовсе не смирение с создавшейся ситуацией, а тонкий расчёт и собственная косвенная выгода. Ведь в стенах гимназии у Анохиной и Колесовой будет мало шансов толком расспросить меня про незапланированное и оставившее неизгладимое впечатление «грязное свидание», от звонков и переписок я давно научилась увиливать, а прийти к ним в гости я не смогу достаточно долго, чтобы интерес к случившемуся успел остыть.       Единственное, чего я совсем не учла в своих расчетах, — так это внезапное разрешение родителей на воскресный визит Наты к нам. Марго бы никогда не удостоилась такой чести: у неё мать актриса, мечется от массовки в кино до озвучивания аудиокниг и выступлений на детских праздниках в костюме блондинки из Холодного Сердца, а отец и вовсе объявляется раз в год и при этом не всегда может крепко стоять на ногах. То ли дело семья Колесовых: работа в арбитражном суде, стабильно высокий уровень дохода и незапятнанная репутация.       — Рассказывай мне всё! — требовательно шепнула Наташа, прибавляя звук запущенного на ноутбуке фильма, как обычно служившего прикрытием для тех разговоров, которые точно не должны бы дойти до чуткого слуха чисто случайно постоянно снующих мимо двери в мою комнату родителей.       — Всё — это что? — я попыталась искренне удивиться, но тут же нервно заерзала на месте. Мне никогда не удавалось достоверно прикинуться дурой, за исключением разыгранной позавчера перед Ивановым комедии, но и этому находилось вполне нормальное объяснение: просто рядом с ним я против воли ощущала себя дурой по-настоящему.       — Романова, ты начинаешь меня не на шутку пугать, — она покачала головой, хитро прищурила глаза и откинулась спиной на подушки, не сводя с меня подозрительно-насмешливого взгляда. — Чем вы там с Максом занимались, что ты упорно молчишь и смотришь на него, как на серийного убийцу невинных котят?       — Никак я на него не смотрю.       — Ещё как смотришь, мы все видели.       — Может быть, как на человека, обращающегося ко мне исключительно «дура» или «идиотка»? — я пожала плечами, упрямо делая вид, что не понимаю намёков. Что же, судя по услышанному недавно, актриса из меня выйдет крайне паршивая, ведь мне и правда казалось, будто у меня выходит убивать Иванова взглядом совсем незаметно для других.       — Вы же вроде заключили перемирие?       — Ну да, вроде, — ещё раз пожала плечами я, явно начиная бесить Натку своим наигранным равнодушием к разговору, псевдозаинтересованностью первым наспех выбранным фильмом и при этом всё той же глупой улыбкой на губах, так насторожившей родителей.       — Так, Полина Александровна, милочка, не морочьте мне голову! Я год слушала про то, как глаза Романова напоминают тебе заварку, стоило ему пройти мимо твоей парты, а теперь, сбежав ото всех и искупавшись в грязи с другим парнем, тебе совсем нечего рассказать?       — Не заварку, а крепкий чай, способный согреть продрогшее девичье сердце, — мне пришлось исправить настолько возмутительную неточность с её стороны и в наказание за это тут же получить по голове собственной подушкой. Если бы кто-нибудь записывал, какой возвышенно-пафосный бред я порой несла про Диму, чей образ в моей фантазии приобрёл постоянный ореол святости, то можно было собрать эпитетов на небольшой юмористический сборник. Теперь воспоминания о «льющейся из шоколадных глаз неописуемой сладости» вызывали у меня лишь чувство стыда и неловкости перед двумя постоянными слушательницами подобных тошнотных излияний, хотя Романов до сих пор оставался для меня идеальным. А уж после общения с его хамоватым, наглым и бесстыжим сверстником Ивановым — и подавно.       — Короче, Поля, я дала ему твой номер телефона. Максиму. Он сказал, что это срочно и важно, и я поверила. И мне очень хотелось бы узнать, какого чёрта между вами происходит.       На спине и лбу выступила испарина, но я даже не отвела взгляд от экрана, на котором группа пьяных друзей металась по отелю в поисках пропавшего куда-то чемодана. Мои мысли метались сейчас в аналогичной панике, пытаясь наспех сгенерировать хоть одно нормальное объяснение всему происходящему, и в череде мелькающих до смешного абсурдных идей почему-то не находилось места самой простой и беспроигрышной: сказать правду.       «И кто же теперь двуличная скотина?» — слащаво пропел мой внутренний голос с еле уловимой издевательской интонацией Иванова.       — А, да, это по поводу… физрука, — в последнюю секунду успела сообразить я, влажными от волнения ладонями вцепившись в штанины пижамных штанов. — Нас на поле нашёл Евгений Валерьевич. Иванов просил, чтобы я не распространялась о том, что он отпустил нас просто так, чтобы у того не было потом проблем.       — А что вы делали на поле?       — Играли в футбол, — Наташка снова ударила меня по голове подушкой, злобно зарычав, и было даже немного забавно наблюдать столько негодования именно после произнесённой правды. — Ай! Да мы действительно просто играли! Как обычно сцепились, слово за слово, а потом решили сыграть на спор, но не успели из-за появления физрука. Вот и вся история. Надеюсь, на этом мы оставим обсуждение Иванова?       — Окей, — подумав с минуту, согласно кивнула она, по-видимому, проанализировав мой краткий пересказ и посчитав его довольно убедительным, и, уже когда я решила, что наш разговор наконец-то закончен и мне нет необходимости больше врать, испытывая при этом дикое к самой себе отвращение, Колесова внезапно тихо, очень смущённо добавила: — Ты не злись так из-за всего этого. Он правда… не такой плохой, как может показаться.       Я опешила и тут же обернулась, удивлённо уставившись на неё, однако Ната заинтересованно следила за происходящим в фильме и выглядела спокойной, словно последние неожиданные слова принадлежали вовсе не ей, а лишь моему чрезмерно разыгравшемуся воображению.       «Вот скоро и посмотрим, какой он», — промелькнуло в мыслях, но отвечать что-то подруге не захотелось. Не знаю, почему, но отныне во мне поселилась уверенность, что в нашем некогда крепком «тройственном союзе» врала не только я. ***       События следующих нескольких учебных дней заставили меня всерьёз допустить мысль о том, что Наташа могла оказаться права: Иванов действительно был не настолько плохим, как я привыкла о нём думать. Наше перемирие вступило в силу с понедельника, и с тех пор мы пытались как-то наладить общение друг с другом, дабы во всей красе продемонстрировать друзьям чудеса отличных (ну ладно, куда уж там, хотя бы приемлемых) отношений между нами. Только вот я испытывала к нему смесь страха и смущения, мешавших всем попыткам адекватного взаимодействия и тормозивших все мыслительные процессы почти до нуля, из-за чего неизменно впадала в состояние прострации в его присутствии. Впрочем, он тоже мялся и будто жеманничал, вступая со мной в диалог, то ли чувствуя себя неуверенно, то ли таким образом показывая, насколько ему неприятно моё общество.       В итоге удалось найти какое-то слабое подобие компромисса, опустившись до словарного запаса уровня Эллочки-людоедки в наших разговорах, ограниченных еле выдавливаемым из себя «привет», тихим «пока», нелепыми вопросами вроде «а сколько сейчас времени?» или «интересно, какая завтра погода?» и огромным количеством междометий. И я видела, как сильно порой ему хотелось вставить какое-нибудь едкое замечание, но приходилось переступать через себя и молчать, поджимать или кусать губы, крутить что-нибудь в пальцах или постукивать по полу ногой, утыкаться в телефон, лишь бы отвлечься от распирающего изнутри желания высказаться.       Тяжело было не заметить эти моменты, ведь я сама использовала такие же методы, чтобы оставить при себе все приходящие на ум шуточки, а именно теперь мой мозг с восхитительной частотой придумывал остроты одна лучше другой и выдавал мысленные комментарии буквально на каждую сказанную Максимом фразу.       Зато и мои подруги, и Слава выдохнули с облегчением, убедившись, что им больше нет необходимости каждую секунду ожидать начала боевых действий между нами. Наверное, именно поэтому все посчитали отличной идеей встречаться как можно чаще, будто специально испытывая на прочность наши хлипкие попытки удержаться в нейтралитете и не развязать ненароком новый Карибский кризис.       — Поль, может быть, твои родители передумают? Хочешь, я сама с ними поговорю? — канючила Наташа, уже третий раз за последний час настойчиво предлагая свою помощь в переговорах. Меня же пугала такая перспектива, ведь при всём уважении к прямолинейности подруги и её боевому характеру, дипломатических талантов она явно была лишена.       — Не думаю, что это поможет, — мой ответ на все предложения подруг по вызволению меня из-под домашнего ареста оставался неизменным независимо от того, насколько хорошие идеи они подкидывали. Само собой, не потому, что мои родители настоящие деспоты, вознамерившиеся держать дочь взаперти как принцессу из сказки, а лишь потому, что мне не хотелось прикладывать усилий для освобождения. Проще отсидеться дома под отличным предлогом наказания, чем тратить нервы на совместные походы куда-либо в компании прилично осточертевшего за эту неделю Иванова.       — Слушай, ну что случится, если ты выйдешь на три часа в кино? Мы ведь так хотели попасть на этот фильм, — Колесова заглянула мне в глаза, пытаясь изобразить щенячий взгляд, которым умело пользовалась Марго. Вот только у миловидной хрупкой Анохиной выходило по-настоящему жалобно, а вот Натка, с заострёнными чертами лица, курносым носом и миндалевидными зелёными глазами, походила скорее на подцепившую конъюнктивит лисицу.       — Сходите без меня, ничего страшного. Не хочу лишний раз злить родителей, чтобы мне позволили сходить на Новогоднюю вечеринку.       — Это бесчеловечно! Что за феодальные замашки в современное время? Ещё бы на цепь тебя посадили. Или вшили бы под кожу отслеживающий чип, — расходилась она, наглядно демонстрируя причины, по которым я старалась свести общение между Натой и своей мамой до минимума.       — Кстати, уверена, им понравилась бы эта мысль, — я улыбнулась и полезла в сумку за учебником по обществознанию, до начала которого оставалось всего несколько минут. Одноклассники постепенно подтягивались в кабинет с перемены, весело переговариваясь, и у меня кольнуло в груди от чувства лёгкой зависти.       Я упорно ругала себя за подобные моменты, ведь никто не вынуждал меня ругаться с Максимом, чтобы потом бояться выйти в коридор и случайно встретиться там. Причём теперь, когда нужно было изображать беззаботное общение с ним и никак не упоминать странные события минувшей пятницы, находиться рядом стало более волнительно, чем в прежнем состоянии ожидания ссоры.       И уж тем более никто не подталкивал меня влюбляться в Диму, который с умилительной преданностью бегал к своей девушке на каждой перемене, а так как училась Светка в математическом, занимавшемся через стенку, я постоянно ощущала гнетущее присутствие поблизости этой раздражающе сладкой парочки. Не знаю, что было хуже: полный презрения взгляд, которым она провожала меня каждый раз, когда Романов, нацепив очаровательную улыбку диснеевского принца, здоровался со мной, или везение постоянно натыкаться на них, тискающихся у стеночки и по всей видимости пытающихся выжрать друг другу мозги через рот.       В общем, у меня имелся целый список причин, по которым хотелось как можно реже перемещаться по гимназии, а бедная Наташа вынуждена была перейти в затворничество вместе со мной, но, к счастью, хотя бы не задавала больше неудобных вопросов.       Вместе с увесистым учебником, с громким хлопком опустившимся на парту, что-то мелкое и блестящее вывалилось из моей сумки и свалилось прямо под ноги Колесовой, тут же нагнувшейся за непонятным предметом.       — Полька, ты вернулась к допингу? — хихикнула она, многозначительно приподняв брови и протягивая мне шоколадную конфету в золотистом фантике. Я нахмурилась, но конфету забрала и покрутила в руках, не понимая, откуда она могла взяться.       — Наверное, мама положила. Она до сих пор настаивает, что мне стоило бы набрать пару килограммов, — я уже хотела опустить конфету обратно в сумку, когда заметила на дне край ещё одного фантика, соблазнительно поблёскивающего под стопкой тетрадок, и подвинула свою внезапную находку обратно Наташе. — На, съешь лучше ты. ***       Я никогда не играла в покер и, если честно, не понимала эти сцены повисшего над столом напряжения, когда каждый игрок пристально изучает любые тени эмоций на чужих лицах, но при этом до последнего старается удержаться от проявления собственных чувств, прежде чем сделать следующий ход.       Но чёрт, примерно так я ощущала себя, сидя на обеде в школьной столовой. Мы все собрались за одним столом: Наташа сидела рядом и жевала пирожок, с кем-то переписываясь в телефоне, по другую сторону от меня Рита со Славой увлечённо спорили о чём-то, склонившись над тетрадями, и я, не вслушиваясь, по наитию догадывалась, что речь у них идёт снова о французском. А напротив сидел Иванов, и вот он-то как раз в полной мере обеспечивал весь подобающий напряжённой игре антураж.       Откинувшись спиной на стул, он постукивал пальцем по краю столешницы и бросал на меня долгие изучающие взгляды исподлобья, которые невозможно было не заметить даже с учётом того, что я принципиально не смотрела на него, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь достойного долгого рассмотрения, но на эту роль как назло не подходили ни выкрашенная серой краской колонна поблизости, ни выстроившаяся к буфету очередь из учеников, ни группка щебечущих за соседним столом девчонок на пару лет младше (кстати, явно всеми силами пытавшихся привлечь внимание того же Максима).       По-моему, он делал всё возможное, чтобы поставить меня в неловкое положение. Мало того, что из-за него мне кусок в горло не лез, хотя в столовую я шла очень голодной, так ещё и начинало накапливаться раздражение, вызывая желание сорваться и спросить прямо в лоб, какого хрена он так на меня смотрит.       — Владик, я как раз тебя искала! — Громкий, с визгливыми нотками голос завуча пролетел через половину зала, заставив Чанухина вздрогнуть, закатить глаза и только потом медленно повернуться в ту сторону, откуда навстречу нам пробиралась сквозь толпу низкая худощавая женщина с пушистыми волосами, выкрашенными в ярко-алый цвет. Она подошла к столу, на несколько мгновений задержалась взглядом на каждом из нас, словно мысленно делая новые пометки в школьных досье, и с приторной улыбкой продолжила: — Я прочитала ваш сценарий новогоднего утренника и внесла парочку коррективов, которые необходимо обязательно учесть.       — Хорошо, Людмила Николаевна. Когда к вам подойти? — Слава выдавил из себя такую же фальшиво-учтивую улыбку, пока его взгляд остановился на криво скреплённой скобами стопке белых листов, зажатой в руке завуча. Напечатанный на них текст был сплошь покрыт исправлениями, начёрканными поверх красной ручкой, идеально сочетавшейся по цвету с волосами женщины.       «Я считаю, вышло просто гениально. Там столько интеллектуального и тонкого юмора, который оценят не столько дети, сколько их родители. Уверена, эта мымра опять всё порежет, перекроит и упростит до банальщины», — вспомнились мне недавние жалобы Марго, вместе со Славой несколько вечеров потратившей на эту кропотливую работу.       — Вы с Риточкой доедайте и подходите к моему кабинету прямо сейчас. Сами понимаете, времени уже мало остаётся, а объём предстоящей нам работы колоссальный, — с придыханием ответила Людмила Николаевна и тут же перевела взгляд на Иванова, упорно разглядывающего стену напротив. По крайней мере теперь, глядя на него, я смогла увидеть, насколько глупо я выглядела всего пару минут назад. — Максим, а вы не желаете поучаствовать в спектакле для младших классов?       — Нуууу… эээ… У нас очень много тренировок. Очень важный сезон, сами понимаете, — замялся он, начиная пальцами взъерошивать волосы на затылке и густо краснеть. Вид внезапно смущённого и потерянного Иванова отозвался в моей душе умилением, от которого я тут же поспешила откреститься, ловко убедив себя, что это скорее торжество от осознания его уязвимости перед рядовыми проблемами. — Евгений Валерьевич надеется, что мы сможем дойти до полуфинала в этом году.       — Ну раз Евгений Валерьевич так решил, — с еле сдерживаемым сарказмом протянула завуч, поджав губы и потеряв всякий интерес к Иванову, зато угрожающе вперившись в нас с Натой. — Романова и Колесова, как насчёт вас?       — У меня нет свободного времени. Много курсов и подготовка к ВУЗу, — мгновенно нашлась Натка, соврав так уверенно и ловко, что я даже задумалась, не могла ли прослушать настолько важную информацию о долгожданном выборе ею института.       — А я… — первым пришедшим в голову оправданием стало «а я под домашним арестом», но не думаю, что родители оценили бы мою откровенность, поэтому пришлось судорожно придумывать какую-нибудь достойную отговорку. — Я вряд ли справлюсь. До жути боюсь сцены.       — Полиночка, но в прошлой школе вы были ведущей на праздниках, — ласково-удушающим тоном напомнила завуч, и я уверена, что в тот же момент Марго уставилась на меня с негодованием, ведь я правда уверяла её в собственном диком страхе перед публичными выступлениями. Вот и первая вскрывшаяся ложь, а сколько ещё впереди — лучше не думать.       — Да, я… Мне никогда это не нравилось, — смущённо лепетала я, мысленно посылая Людмилу Николаевну к чертям с её творчеством и стремлением затащить всех в общественную жизнь школы. — Мне ещё нужно подтянуть математику и английский…       — Понятно. — Один короткий кивок головой ознаменовал окончательный переход моей персоны в её личный чёрный список учеников, попасть в который доводилось только избранным. Но у меня вышло всего-то за год, причём не прикладывая никаких усилий, просто методично оказываясь не в то время и не в том месте, а именно рядом с Анохиной, являвшейся главным массовиком-затейником нашей параллели. — Владик, Риточка, буду ждать вас у себя.       Она развернулась и ушла, а я закрыла лицо ладонями, мечтая провалиться сквозь землю. На худой конец — выругаться матом, не стесняясь в выражениях, потому что мне надоело день ото дня чувствовать себя всё большей неудачницей, глубоко увязнув в болоте огромного количества мелких и с виду невзрачных проблем.       — Влаааадик, — протянул Иванов и весело засмеялся, тут же получив от друга лёгкий подзатыльник.       — Макс, заткнись! Сука, ненавижу, когда меня так называют, — выплюнул Чанухин, поднявшись со стула так резко, что железные ножки проехались по лежащей на полу плитке с тонким противным звуком, а сам стул опасно покачнулся и наверняка бы опрокинулся, не ухвати его в последнее мгновение до сих пор посмеивающийся Максим.       — Увидимся, — скомкано бросила нам через плечо Рита, которой пришлось перейти почти на бег, чтобы догнать не в меру разъярённого Славу. Мы с Наташей проводили их удивлёнными взглядами, впервые увидев, чтобы он так злился, причём из-за сущего пустяка.       — Но он ведь Владислав? Что в этом такого? — спросила Колесова и, не дожидаясь ответа, снова уткнулась носом в телефон, судя по увлечённому виду, напрочь забыв о нашем существовании.       Я ещё вчера осмелилась поинтересоваться, с кем же она ведёт столь увлекательную переписку, но услышала от неё лишь пространственное «да это так, просто». Может быть, неправильно судить людей по себе, но для меня «да так, просто» с вероятностью сто процентов означает что-то настолько важное и сугубо личное, о чём никому не хочется рассказывать.       — У всех свои странности, — спустя минуту по-философски заметил Иванов, но его насмешливый и прямой взгляд в мою сторону давал понять, что это был вовсе не ответ для Наты, а плохо завуалированное послание для меня. Мне же захотелось как маленькой показать на него пальцем и закричать, что я с самого начала знала, была уверена в отсутствии перемирия как такового, и только ждала, когда же ему надоест строить из себя добряка и будет нанесён первый скрытый удар.       Странно, но никакой обиды я не ощущала. Впрочем, как и возмущения, оскорбления или что там ещё положено испытывать человеку, чьи лучшие ожидания оказались нагло обмануты? Зато меня охватывали радость и ненормальное воодушевление от одной лишь мысли о продолжении нашей холодной войны, потому что общаться нормально как-то не получалось, а молчание становилось всё более невыносимым с каждым новым днём.       — Я скоро вернусь, — пробормотала Наташа, резко подорвавшись с места и отвечая на входящий звонок, и, прежде чем я успела сообразить, что происходит, мы с Ивановым остались вдвоём. Намного быстрее, чем я ожидала и чем успела морально подготовиться.       В панике я оглянулась, пытаясь выцепить высокую фигуру подруги среди переполненного учениками помещения столовой, но не смогла обнаружить никого хоть смутно похожего, растерянно проскакивая взглядом по череде разноцветных макушек и непохожих друг на друга лиц. Уже смирившись с тем, что какое-то время придётся пообщаться со своим теперь уже тайным врагом тет-а-тет, а заодно припоминая несколько замечаний, показавшихся самыми остроумными, я повернулась обратно и тут же впала в очередной ступор.       Максим сидел, облокотившись о стол и глядя на меня всё так же пристально, как и раньше, только вот на лице его не осталось и тени от недавней ехидной усмешки. Напротив, он выглядел очень серьёзным и сосредоточенным, но испугало меня совсем не это, а его неожиданное появление на стуле Наташи, так близко ко мне, что достаточно было бы сделать глубокий вдох, чтобы ненароком соприкоснуться плечами. Я не боялась его. Точно не боялась, да и любые возможные нападки вряд ли могли удивить, когда ему повезло однажды увидеть меня заплаканной, а потом ещё дважды самому чуть не довести до слёз. Но сердце всё равно учащённо билось от волнения и хотелось хотя бы обхватить себя руками, а лучше — залезть под одеяло так, чтобы торчали наружу только глаза.       — Ты когда-нибудь видела ёжиков вживую? — его вопрос поставил меня в тупик своей внезапностью, ведь вовсе не такое я ожидала услышать, собираясь с силами, чтобы парировать очередную гадость в свой адрес. Нахмурившись, отрицательно помотала головой, подсознательно ожидая в продолжение какой-нибудь подвох. — Знаешь, когда они чувствуют опасность, то сразу так мило сжимаются, сворачиваются в клубочек, словно просто хотят спрятаться ото всех. Но в то же время ощетиниваются и выпускают колючки, не позволяя к себе прикоснуться.       Если ему хотелось выставить меня полной дурой, то впору было кричать «браво» и изображать бурные овации, ведь с поставленной задачей удалось справиться с восхитительной точностью. Я смотрела на него, хлопая глазами, толком не понимая, что именно чувствую в данный момент: смущение, удивление, растерянность, страх, или же как никогда раньше остро ощущаемую уязвимость. Мне необходимо было по привычке разыграть полное непонимание того, о чём он пытался сказать, но выходило уж слишком искусственно, поэтому не имело смысла и дальше стараться разыграть этот фарс.       — И что? — спросила я, мысленно похвалив себя за то, что голос почти не дрогнул.       — Очень похоже на тебя, — хмыкнул Иванов, своим настойчивым пронзительным взглядом грозя вот-вот прожечь во мне огромную дыру. Я с трудом проглотила скопившуюся слюну, плотным комком вставшую среди горла, когда он приложил ладонь к моей руке, чуть выше локтя — это выглядело очень странно, а ощущалось чем-то слишком близким и пугающе интимным, выходящим далеко за пределы сложившихся между нами отношений.       «Какого хрена ты вытворяешь, Иванов?!» — истерично вопил мой внутренний голос, требуя немедленно сделать что угодно, лишь бы прекратить это безобразие, творящееся прямо у всех на виду, но язык намертво приклеился к мгновенно пересохшему нёбу, не давая вымолвить ни единого звука. Его прикосновение жгло кожу прямо сквозь рукав блузки, а я никак не могла собраться с силами и просто отдёрнуть руку, оправдывая себя тем, что теперь уже поздно.       А на самом деле мне было очень страшно, но ещё сильнее — любопытно узнать, что будет дальше.       — Удивительно, — задумчиво протянул он, наконец убрав от меня ладонь и внимательно разглядывая её. — Не укололся.       На его губах появилась улыбка, не одна из числа раздражающих наглостью кривых усмешек, а настоящая, искренняя — достаточно было увидеть её один раз, чтобы потом уже ни с чем не спутать. Я продолжала смотреть на него, нахмурившись, однако не испытывала злости за эту странную выходку. Просто не могла найти ни одного вразумительного объяснения его словам и действиям, окончательно обескуражившим меня.       — Макс, привет! Что решили с тренировками? — Сходу спросил коренастый парнишка, возникший рядом с нами так внезапно, будто выпрыгнул из-под земли. Я без труда узнала в нём одного из игроков школьной команды по футболу, на год или два младше. Вроде, Вася или Валера. Или Ваня? Жаль, Иванов не обращался к нему по имени, потому что мне хотелось бы знать, кого упоминать в своих безудержных проклятиях.       Бесцеремонному парнишке «на В» стоило бы уделить внимание манерам и понять, насколько некрасиво прерывать чужой разговор. Даже если со стороны это не разговор вовсе, а скорее обмен взглядами под многозначительное молчание.       Пока Максим пытался отвязаться от паренька (или мне так показалось?), успела вернуться Наташа, выглядевшая не менее задумчивой, чем я. Мы вместе уходили из столовой, и мне пришлось огромным усилием воли подавить спонтанное желание обернуться напоследок, будто один последний взгляд на Иванова помог бы пролить свет на мотивы его поступка. А заодно объяснить и моё поведение, совсем не похожее на изначально предполагавшуюся попытку высказать ему собственное презрение и напомнить, что никакое перемирие не сможет изменить факт взаимной неприязни.       До конца дня мы больше не виделись. Я не могла дать этому событию однозначную оценку, ведь «плохо» означало бы желание встретиться с ним, что было далеко от действительности; но и «хорошо» стало бы обманом, когда меня сжирало любопытство разобраться, чего же он добивался.       Ворочаясь в своей кровати перед сном, я испытывала ощущение забавного дежавю: снова пятница, снова непредсказуемый поступок и снова целый ворох мешающих спать мыслей, в которых настойчиво встречалась одна и та же фамилия.