Три килограмма конфет

      Откровенно говоря, я всегда знала, что имею некоторые проблемы в общении с людьми. Это не громкое и пафосное заявление, за которым последует с десяток причин моей гениальности на фоне общего обывательского кретинизма окружающих, вовсе нет, это — признание собственных недостатков, помогающее составить хотя бы относительно адекватную самооценку и вовремя сделать всё возможное, чтобы максимально скорректировать данный недочёт в чужих глазах.       Наверное, неправильно было бы утверждать, что я не люблю людей. Я просто их боюсь, при каждом новом знакомстве чувствую себя примерно так же, как если бы оказалась заперта в клетке наедине с диким животным. Вот плотная, морщинистая серая кожа, короткие толстые ноги с копытами, вытянутая морда с сидящим на кончике большим рогом и ещё одним следом за ним, чуть поменьше; я знаю, что это носорог, могу угадать, чем он питается и какой примерно образ жизни ведёт, но внутри всё сводит от страха, ведь я никогда не узнаю, что он захочет сделать в следующую секунду.       А вот коренастый паренёк с простым именем, начинающимся на букву «В». Он стоит прямо напротив, и теперь я вижу: несмотря на кажущуюся нескладность, ростом он выше на голову, а один удар не по-возрасту громадной ладони наверняка может отправить в нокаут даже человека раза в два тяжелее меня. Оглядывая помещение кабинета за моей спиной, он трёт нос, кончик которого покраснел и слегка шелушится (грипп, ОРВИ или, маловероятно, аллергия?), и жуёт жвачку, разнося ядрёно-мятный запах за метр от себя, — верный признак курильщика. Я вполне достаточно знаю о нём и даже могу сделать предположения о его привычках, но я не представляю, что он собирается сделать в следующий момент, и это очень меня пугает.       Возможно, это прозвучит ужасно, но человеческие поступки всегда казались мне даже более непредсказуемыми, чем поведение животных. Люди нападают и делают другим больно, чтобы получить от этого удовольствие, стоит им лишь почувствовать слабость соперника; не обязательно истекать кровью или находиться на последнем издыхании, чтобы группка скучающих подростков решила разодрать тебя в клочья, хуже стаи гиен. Поэтому необходимость общения, особенно с незнакомцами, вызывает у меня приступ острой паники.       Паренёк загородил своей фигурой выход из моего класса, застыв прямиком в дверном проёме, и выглядел очень растерянным, а я терпеливо ждала, когда же он соизволит сдвинуться и выпустить меня в коридор. Низ живота сводило резкими спазмами, отдающимися ноющей болью в пояснице, в ладони была зажата таблетка обезболивающего, для приёма которого мне так необходимо скорее попасть к кулеру, но страх превалировал над всем, вынуждая меня стоять как вкопанной и надеяться на его сообразительность, вместо того чтобы просто попросить отойти.       Вот что я имела в виду, говоря про некоторые проблемы в общении.       — А здесь какой класс? — слегка охрипшим голосом (значит, всё же простуда) спросил «Вэ», кажется, только секунду назад заметив меня, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу в паре шагов от него.       — Одиннадцатый А.       — А где Иванов? — из меня непроизвольно вырвался шумный, обречённый вздох и захотелось показательно хлопнуть по лбу ладошкой. Или всё это тайный сговор учеников за моей спиной с целью окончательно убить мою расшатанную нервную систему, или у судьбы нынче очень дурное чувство юмора.       — Пойдём, покажу, — ответила я, испытывая сильное раздражение от собственного же альтруистичного порыва помочь этому остолопу. Впрочем, меня ощутимо приободрила возможность совсем скоро принять спасительную таблетку, ведь он сделал шаг в сторону, наконец освобождая проход, и позволил мне буквально выпорхнуть из кабинета.       Наверное, мне стоило порадоваться тому, что идти никуда так и не пришлось: сделав всего лишь несколько опрометчиво быстрых шагов вглубь коридора, я чуть не врезалась в спешившего куда-то Максима, успевшего затормозить за мгновение до нашего возможного столкновения и схватившего меня за локоть, не позволив упасть. Но о какой-то выгоде от нашей внезапной встречи я подумала в последнюю очередь, а перед этим резко отскочила от него, как от огня, и сама же смутилась столь необоснованно бурной реакции.       — Это к тебе, — буркнула я, махнув рукой в сторону оставшегося чуть позади паренька и усердно стараясь не смотреть на лицо Иванова, сосредоточившись на кончике его галстука.       Именно этим галстуком я бы с огромным удовольствием его придушила, потому что за несколько прошедших дней он успел прилично меня достать. Снова. И если ещё в минувшую пятницу я самонадеянно считала, что бутафорское перемирие ничего существенно не изменит и выступит только прикрытием для привычного обмена подколками наедине, то уже сегодня готова была признать катастрофическую ошибочность таких суждений.       Воспоминания о былых временах вызывали чувство тёплой ностальгии, и я начинала по-настоящему скучать по спокойным размеренным дням и редким неприятным встречам с Максимом. Теперь мне казалось, что он повсюду рядом, следует по пятам, как моя тень, и это можно было бы вытерпеть, будь эта тень безмолвной. Но нет же! Мы сталкивались около ворот, в раздевалке, в коридорах и столовой по десять раз на день, и каждый такой случай он считал своим долгом сопроводить какими-нибудь шуточками, обычно сводившимися к моей неуклюжести (а то я сама о ней не знала) или попыткам сбить его с ног и таким образом отомстить за случай на поле (кстати, стоило бы принять во внимание такую отличную идею).       Теперь меня бы обрадовало молчание, вот только ему, вероятно, очень нравились эти показательные выступления на публику, от которых я краснела, бледнела и огрызалась в ответ, принципиально отводя от него взгляд. Потому что его искренняя весёлая улыбка, завершавшая каждый подобный раунд, сбивала с толку и мешала делать крайне серьёзный вид, будто подталкивая меня тоже улыбнуться и признать, что всё происходящее действительно было забавным, чего никак не могла допустить собственная гордость.       — Полиночка, может быть, тогда вы ещё и принесёте нам кофе? — насмешливо протянул Иванов, когда я уже начала уходить, опрометчиво решив, что сейчас обойдётся без пререканий. И правда, с чего бы нам нарушать такую прекрасную, добрую, приятную традицию пытаться выставить друг друга идиотами на виду у всех?       Я замерла от неожиданности и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Паренёк громко загоготал над шуткой, заставив сильно пожалеть о недавнем стремлении ему помочь. Мало того, что меня захлестнула ярость, так именно в этот же момент живот снова прорезало сильной болью, от которой хотелось скрутиться калачиком на тёплой и мягкой постели, а не думать о том, как бы затолкать в рот Максиму его же собственный тёмно-синий галстук, ставший в моём воображении орудием пыток и убийства.       Обратиться ко мне как к секретарше! После каждой его дебильной шутки я удивлялась, как можно быть таким отшибленным, но начинался новый день, и у Иванова получалось снова меня поразить. Высокомерный ублюдок, мать его!       — С ярко выраженным запахом горького миндаля тебя устроит? — спросила я, обернувшись к нему и надеясь выразить хоть часть своего негодования убийственным взглядом.       — Главное ведь добавить побольше сахара, так? — с хитрой усмешкой уточнил он, всматриваясь в моё лицо очень внимательно, и мы оба знали, зачем. Ему хотелось увидеть, как сильно я расстроюсь, не сумев выставить его тупицей, а у меня действительно не выходило скрыть свои эмоции, вот только во главе их стояло вовсе не разочарование, а искреннее удивление. Ведь информация о сахаре как антидоте при отравлении цианистым калием находилась на последних страницах учебника химии, в разделе дополнительной информации, который, как мне казалось, никто и никогда не открывал. По крайней мере, не кто-нибудь вроде Максима. — Но я понял твой намёк, так что, пожалуй, схожу за кофе сам.       Я фыркнула и поспешила к кулеру. От волнения ладони слегка вспотели, и до сих пор зажатая в одной из них таблетка начинала медленно подтаивать, оставляя на коже мельчайшие белые крупинки.       Иванов оживлённо втолковывал что-то явно растерянному пареньку, потом перебил его пылкую речь и закатил глаза, снова начал говорить, хмурясь и загибая пальцы, а потом быстро посмотрел в сторону и всего на одно мгновение встретился со мной взглядом. Только тогда до меня дошло, что я всё это время стояла и откровенно наблюдала за ним, сжимая в руках пустой одноразовый стаканчик. ***       Отныне каждый поход в столовую на обед превратился в мой персональный котёл ада, который я считала совершенно незаслуженным. Судя по тому, как свободно стал болтаться на талии пояс юбки, мне не грозило потолстеть, даже перестав делиться с Наташкой конфетами, постоянно обнаруживаемыми на дне своей сумки, а нормально поесть, сидя напротив долбаного Иванова, никак не выходило. Зная свою неуклюжесть, я бы обязательно облилась чаем, уронила бы кусок еды себе на колени или капнула на белую блузку соусом, а он бы никогда не пропустил возможность поддеть меня этим.       Рита со Славой на пару копошились в листах, занявших большую часть стола, уже третий раз только на моих глазах внося очередные важные коррективы в сценарий новогоднего спектакля. Наташа снова с кем-то переписывалась, совершенно выпадая из реальности и подолгу не замечая, когда к ней обращались, чем начинала напрягать всех присутствующих. Те обычно переглядывались после очередного такого случая, хотя я не очень понимала их беспокойство: в конце концов, я год терроризировала подруг воздыханиями по Диме, Марго вообще бесцеремонно втащила в наш круг «просто друга» Чанухина, так что казалось вполне логичным, если Натка тоже решит увлечься устройством своей личной жизни.       Максим же был крайне угрюм и зол. Завтра должна была состояться выездная игра с той командой, которая считалась явным фаворитом на победу, поэтому он без остановки бубнил что-то про полное отсутсвие дисциплины, прогулы и опоздания на тренировки, неправильно выбранную тактику игры и опасения Евгения Валерьевича, что они позорно продуют всухую.       — Да я уверен, что ты зря паникуешь. Валерич постоянно говорит, что вы играете как слепые калеки, и все знают, что это его своеобразный метод взять вас на слабо, — Слава пытался подбодрить его, вставляя разумные комментарии и тут же зачёркивая что-то у себя в листе или подписывая сноску на полях корявым мелким почерком. Было довольно забавно наблюдать за тем, как он крутился туда-сюда, разрываясь между другом и делом, а ещё и пытаясь влезть в заметки сосредоточенно работающей Анохиной.       — Я знаю, как он обычно говорит. Это не то. Последние тренировки — это вообще полный пиздец.       — Макс, я знаю, сколько ты тренируешься и видел, как ты это делаешь. У тебя объективно нет поводов волноваться, — пробормотал Чанухин, на этот раз даже не подняв голову.       — Я волнуюсь из-за этих придурков, а не за себя, — хмыкнул Иванов, нервными движениями размешивая сахар в чае и раздражающе громко постукивая при этом ложечкой о края чашки. — Если бы я только мог играть один…       — Тогда, как показывает опыт, ты проиграл бы даже девчонке в платье и на каблуках, — вставила я, немало удивив тем самым всю нашу компанию. Слава не смог сдержать смешок, получив в ответ укоризненный и недовольный взгляд от хмурого друга, Натка опустила голову вниз, стараясь скрыть улыбку, а Марго, напротив, оторвалась от листов и заинтересованно посмотрела на меня, словно очень хотела что-то спросить, но никак не решалась.       На самом деле я просто была очень зла из-за вчерашней выходки в коридоре, свидетелем которой стал парень из его команды. До того момента мне казалось, что мы осознанно стараемся обмениваться гадостями без посторонних зрителей, и теперь я чувствовала обиду, разочарование и, конечно же, жажду мести, к утолению которой и перешла, стоило лишь получить первую для того возможность.       — Ой, вот спасибо тебе за поддержку, — недовольно протянул Максим, обиженно поджал губы и заметно насупился, не оправдав моих ожиданий и не начав огрызаться в ответ. Видимо, действительно очень переживал из-за предстоящего матча. — А можно как-нибудь попросить твоего брата, чтобы помимо футбола научил тебя хорошим манерам?       Я резко поменялась в лице, ощущая себя так, словно за шиворот только что высыпали целое ведро льда и он скатывается по спине, царапает кожу и вонзается в неё ледяными иглами. Пальцы вцепились в край стола и сжимали его до боли и онемения в костяшках, пока голова кружилась от накатившей слабости. Ощущения казались пугающе похожи на те, что бывали со мной за секунду до обморока.       Перед глазами пролетали воспоминания почти двухнедельной давности: пробирающий до костей холодный вечерний ветер, ловко разгоняющий мысли и сомнения, и мой честный ответ на заданный Евгением Валерьевичем вопрос. Тогда это казалось хорошей идеей, самым правильным решением — просто сказать о том, кому обязана была слишком многим. Сейчас же я отчаянно жалела о своём пьяном необдуманном порыве.       Как жаль, что у Иванова оказалась настолько хорошая память.       — У тебя есть брат? — удивлённо спросила Наташа, ради такой новости оторвавшись от телефона, вскинув голову вверх и вперившись в меня испытующим взглядом.       В то же время я, не отрываясь, смотрела на Максима с неприкрытой паникой и страхом, искренне раскаиваясь в собственных грубых словах и мечтая, чтобы именно сейчас он сумел прочитать мои мысли, догадался обо всём и как-нибудь помог мне. Он уже понял, что сказал что-то не то, я ясно видела это в испуганно-растерянном взгляде, метавшемся по моему побледневшему лицу, вот только вряд ли хоть один из нас смог бы отмотать время вспять, отменить, перечеркнуть уже сказанное и исправить создавшуюся ситуацию.       — Я же тебе говорила, он есть на всех её старых фотографиях, — как ни в чём не бывало отозвалась Рита, обращаясь именно к Колесовой, а потом оторвалась от своего занятия и наконец посмотрела на меня, сразу отметив перемены в моём настроении. — Поля, ты чего?       — А почему ты нам о нём не рассказывала? — никак не желала успокаиваться Натка, ставя меня в ещё более неловкое положение.       — Он умер. Два года назад, — через силу выдавила я, постаравшись вложить в свой голос столько спокойствия и равнодушия, сколько отродясь в себе не чувствовала. Пальцы ходили ходуном от нервного напряжения, подрагивая так ощутимо, что я боялась ненароком затрясти стол. Рано или поздно должно было наступить то время, когда мне пришлось бы учиться рассказывать людям о случившейся в моей семье трагедии, но не сейчас. Не в такой обстановке. Не таким образом. Всё было чертовски не так.       Почему-то мне показалось хорошей идеей попытаться улыбнуться, ведь улыбка — верный признак того, что всё нормально, правда? Вот только стоило переступить через себя и заставить уголки губ поползти вверх, как глаза защипало от подступающих слёз.       Каждый вздох давался всё тяжелее, потому что воздух вокруг нас пропитался осязаемо горьким и тягучим чувством жалости, испытываемой ко мне всеми случайными участниками состоявшейся сцены. Собственно говоря, именно из-за этого наиграно скорбного молчания, источающих шаблонное соболезнование взглядов и отравляющего душу фальшивого сочувствия я и не хотела никому ни о чём рассказывать. Я ненавидела все эти показные проявления участия, так и не сумев привыкнуть к ним за те полгода со смерти брата, что училась в старой школе.       Мне никогда не нужна была поддержка. Единственное, чего хотелось тогда, и чего удалось добиться, только начав жизнь с чистого листа, — чтобы меня просто оставили в покое.       — Я пойду в кабинет, надо бы успеть подготовиться к уроку, — оправдание вышло скомканное, да и прозвучало неубедительно, но все и без него понимали настоящие причины моего побега. Подскочив со стула, я стремглав вылетела из столовой, успев оказаться в коридоре, прежде чем по щекам побежали слёзы.       Удивительно, но я совсем не испытывала злости или обиды по отношению к Иванову, зато корила за глупость себя.       Стоило давно уже рассказать правду подругам, тем более те, как оказалось, давно уже что-то подозревали, или нужно было до последнего держать всё в себе, а не раскрывать свой пьяный рот при первых встречных, делясь сокровенным. А теперь всё может вернуться к тому же кошмару, от которого мне хотелось спрятаться: полным «понимания» взглядам от подруг каждый раз, когда я задумываюсь и надолго ухожу в себя, или впадаю в необъяснимую меланхолию, всегда наваливающуюся с наступлением холодов, или просиживаю все выходные, заперевшись в своей комнате, вспоминая прежнюю жизнь, разбившуюся на мелкие осколки всего за одну ночь.       Конечно же, в класс в таком состоянии я идти не осмелилась, а закрылась в кабинке женского туалета, наспех вытирая слёзы и стараясь успокоиться. Мне давно не было больно в том смысле, в котором обычно описывают утрату близкого человека; чувствовалась скорее невыносимо сдавливающая грудь тоска, с которой за последние два года я часто засыпала и просыпалась, перестав обращать на неё должное внимание. Привыкнуть к плохому оказалось не так уж сложно.       Пора было возвращаться в кабинет: вот-вот прозвучит звонок к началу урока, и тогда Наташа наверняка начнёт поднимать всеобщую панику, а мне не хотелось привлекать к себе лишнее внимание или создавать подругам проблемы своими истеричными выходками. Быстро оглядев себя в зеркало, я стёрла с век чёрные пятнышки, оставшиеся от туши, взялась за дверную ручку и отчего-то замешкалась, не решаясь выйти. Потом, аккуратно приоткрыв дверь, выглянула в появившуюся щёлку.       Интуиция не подвела: в коридоре, неподалёку от моего класса, маячила высокая фигура Максима, расхаживающего из стороны в сторону с телефоном в руках и периодически осматривающегося по сторонам. Не знаю, отнести ли это к мании величия или же к параноидной шизофрении с навязчивой идеей о преследовании, но у меня не возникло сомнений, что ждёт он именно моего появления.       Прозвенел звонок. Он нехотя пошёл к своему кабинету, слишком заметно замедляя шаг, уже у самой двери остановился и ещё раз оглянулся, высматривая кого-то в проходе, ведущем от лестниц, а у меня сердце чуть не остановилось от мысли, что я могла попасться, хотя увидеть что-то с такого расстояния было почти нереально.       Я выждала ещё с пару минут после его ухода, разглядывая опустевший коридор, как будто стоило мне показаться наружу, как он бы выпрыгнул навстречу, невзирая на уже начавшийся урок. И только сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, морально готовясь к скорой встрече с подругой, я ринулась к своему классу, игнорируя настойчивую вибрацию лежащего в сумке телефона, извещающего о новых входящих сообщениях. Кажется, у Колесовой уже лопнуло терпение.       — Извините за опоздание, Марина Петровна. Можно пройти? — запыхавшись, спросила я у учителя, вломившись в кабинет и чувствуя лёгкое смущение от устремившихся в мою сторону взглядов одноклассников. Было сродни самоубийству опаздывать на уроки Марины Петровны, судя по внешнему виду, родившейся ещё при последнем царе, а по характеру — успевшей лично поучаствовать в его расстреле.       — Слишком долго ела? — с ехидцей протянула наша звезда Таня, ещё сильнее вгоняя меня в краску. Стало неуютно, и я быстро одёрнула пиджак, подсознательно стараясь как можно сильнее закрутиться в него и спрятать ото всех фигуру, являющуюся предметом постоянных комплексов. Имей я мизерную возможность носить на себе панцирь, как черепаха, предпочла бы спрятаться внутри и годами не показываться наружу.       Именно в этот момент так некстати в мысли снова ворвался Иванов со своими рассуждениями про ёжика, почти пробив меня на улыбку. Телефон снова завибрировал, и я уже хотела недовольно зыркнуть на Натку, когда учитель постучала ручкой по столу, поджала тонкие алые губы, смерила меня уничижительным взглядом и сквозь зубы проговорила:       — Очень плохо, Полина. В следующий раз будете писать объяснительную. А сейчас положите вещи и отвечать к доске. А вы, Татьяна, — она повернула своё морщинистое, как у шарпея, иссохшее от старости лицо к Филатовой, — будете отвечать следующей, раз не умеете держать язык за зубами.       Наташа заламывала руки от волнения и попыталась мне быстро что-то шепнуть, но я побоялась испытывать терпение учителя и задерживаться у своего стола, поэтому только улыбнулась в ответ и махнула рукой, всем своим видом показывая: «ничего страшного, прорвусь». Благо, к уроку литературы я всегда была готова.       Вернувшись на своё место с заслуженной высшей оценкой, я собиралась вдоволь насладиться муками Тани, ничуть не сомневаясь, что Марина Николаевна из неё всю душу вытрясет, как недавно поступила со мной. Но в сумке снова загудело, и это заставило меня напрячься, ведь в руках у Натки не было телефона.       Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимание главной мегеры гимназии, я достала телефон, первым делом выключив виброрежим, а потом уже со смешанными чувствами уставившись на высветившиеся на экране уведомления. «1 новое сообщение от Наташа». «5 новых сообщений от Тот-Кого-Нельзя-Называть».       Пока меня терзали сомнения, стоит ли рисковать и открывать сообщения прямо сейчас (и стоит ли их вообще когда-нибудь открывать, ведь за последним наспех завуалированным абонентом скрывался, само собой, Максим), цифра пять беззвучно сменилась на шесть, подстёгивая любопытство и вместе с тем заставляя ощутимо нервничать. ≫ Поль, ты придёшь? Что мне учителю говорить?       Я набралась смелости, закрыла переписку с Колесовой и невольно зажмурилась, открывая соседние сообщения, заодно проклиная тот день, когда я пошла поплакать на поле, проклиная свою встречу с разъярённым Ивановым, их не вовремя заболевшего классного руководителя, первую попытку огрызнуться ему в ответ, проклятый урок физкультуры и ещё с десяток разных событий, включая случившееся сегодня в столовой, ведь все эти встречи, перепалки и недомолвки постепенно связывали нас друг с другом, а мне хотелось поскорее окончательно вычеркнуть из своей жизни этого идиота. ≫ Привет. ≫ Извини, что так вышло, ладно? ≫ Я хотел бы извиниться лично, но не смог тебя найти. ≫ Мне очень жаль, правда. ≫ Я бы не сказал ничего подобного, если бы знал. И уж тем более не хотел тебя обидеть. ≫ В общем, надеюсь, ты всё же ответишь хоть что-нибудь.       Кажется, мне понадобилось перечитать все сообщения около сотни раз, чтобы убедиться, что меня не подводят ни зрение, ни собственный рассудок, правильно усвоивший заложенный в его словах смысл. Не знаю, с каких пор меня настолько сильно начали волновать моральные принципы этого богатенького говнюка, но всё равно стало слишком уж приятно от принесённых им извинений. Настолько приятно, что в противовес этому странному чувству захотелось написать ему какую-нибудь гадость, не позволив себе окончательно расклеиться и поддаться очарованию импульсивно настроченных шаблонных фраз.       Нельзя ведь забывать, что никакие мы не друзья. Враги, старающиеся сохранять перемирие ради спокойствия общих друзей, не более того. ≪ Всё нормально.       Это единственное, что пришло мне на ум, кроме откровенно агрессивных нападок или очередных ехидных замечаний в его адрес, а потому, недолго думая, я отправила сообщение, посчитав его самым нейтральным и уместным для нашей переписки из всех возможных вариантов.       Вздохнув с облегчением, я отодвинула от себя телефон, надёжно прикрыв его краем учебника, но не успела переключить своё внимание на всё ещё что-то неуверенно бормочущую у доски Таню, как заметила вновь загоревшийся экран. ≫ Ок. Надеюсь, наше перемирие всё ещё в силе?       Но прежде, чем мои пальцы успели напечатать ответное «да», прилетели другие сообщения. ≫ Так, подожди-ка! ≫ Я знаю эту фишку! ≫ Это было «всё нормально», которое действительно значит, что всё нормально? Или то самое женское «всё нормально» сродни «я превращу твою жизнь в ад, но тебе никогда не вымолить прощение»?       Я прыснула от смеха, еле успев прикрыть рот рукой, но всё равно заслужила злобный взгляд со стороны учителя и заинтересованный от Наташки, не прекращая елозившей на стуле, что выдавало крайнюю степень нетерпения. ≪ Это было обычное всё нормально.       Палец уже замер над кнопкой блокировки, но, вопреки опасениям попасться за перепиской на уроке после опоздания и навлечь на себя высшую степень гнева Марины Николаевны, меня всё равно дёрнуло набрать ему ещё одно сообщение. ≪ Но твоя трактовка мне нравится намного больше. Спасибо за идею) ≫ Эй, у нас же перемирие! ≫ А, впрочем, ладно. Просто перед тем, как предпринимать что-либо против меня, подожди пару дней. Ты убедишься, что никто не испортит мне жизнь так, как это умею я сам) ≪ Это попытка надавить на жалость? ≫ А есть шанс, что получится?       Я ненадолго призадумалась, отчего-то очень чётко представляя себе выражение лица Максима в этот момент, вплоть до приподнятого вверх уголка губ или хитрого прищура в глазах. Наверное, всё из-за того, что на обеде он всегда сидел прямо напротив меня, и в памяти невольно слишком прочно засели малейшие нюансы изменения его мимики во время частых переписок с кем-то.       Не могла ведь я совсем не замечать постоянно маячившего перед глазами человека, правильно? А специально разглядывать его надменную физиономию мне точно никогда бы не захотелось. ≪ Трудно сказать. Могу отметить только то, что действовать на нервы у тебя всегда выходит на отлично. ≫ Как приятно получить похвалу от профессионала в этом деле)       Ната резко пнула меня ногой под столом, используя проверенный временем способ привлечь внимание и сообщить о надвигающейся опасности. Я подпрыгнула на месте и постаралась как можно скорее прикрыть телефон учебником, в итоге громко стукнув им по столу и тут же ощущая, как на щеках появляется румянец, всегда выдающий моё смущение при любой попытке нарушить установленные правила. Благо, учитель просто буравила меня взглядом, сулящим большие неприятности в будущем.       Мне же до сих пор не верилось, что после всех ссор и негативных эмоций по отношению к Иванову может оказаться настолько приятно вести с ним переписку.       — Поля, ты подставляешься, — насмешливо шепнула Колесова, исподтишка поглядывая за тем, как я снова аккуратно вытаскиваю телефон, чтобы посмотреть сообщения. Я не сразу поняла, что говорит она вовсе не о самом факте переписки на уроке у мегеры, а о слишком откровенно широкой улыбке, всё это время играющей на моих губах.