Три килограмма конфет

      В список своих недостатков я всегда уверенно вносила пунктик «плохо разбираюсь в людях». Не припомню каких-нибудь ярких жизненных примеров или ситуаций, подтвердивших бы подобное утверждение, но мама не уставала повторять мне об этом с тех самых пор, как я впервые вышла в общество и попыталась наладить с другими общение, а кто я такая, чтобы не верить маме?       Если не ошибаюсь, мне было тогда лет пять, и внезапное попадание в группу детского сада с огромным количеством детей вокруг оказалось настоящим стрессом. Хотелось скорее вернуться домой, стащить из шкафчика на кухне пачку печенья, прыгать на диване и болтать без умолку, мешая Косте делать домашнее задание, а потом хныкать, чтобы он взял меня с собой погулять. Но родители как ни в чём не бывало помахали мне рукой напоследок и сказали самую ужасную фразу из всех возможных тогда: «До вечера, Поленька!»       Удивительно, но уже к обеду я нашла общий язык с девочкой Машей. Я часто видела её на улице, в соседнем дворе, и она тоже меня узнала. С ней оказалось весело играть (она хотя бы не откручивала головы куклам, как мой брат), а ещё поделилась со мной своей порцией печенья, которое нам выдавали на полдник. Вот только вечером детские мечты о первой настоящей подруге хладнокровно перечеркнуло мамино возмущение моим выбором, ведь родители у Маши любили посидеть на скамейке с бутылочкой пива, а отец и вовсе «с приводом» по молодости (я запомнила как «с проводом» и ещё несколько месяцев терзала ничего не понимавшего Костю расспросами о том, что бы это могло значить).       С тех пор каждая моя попытка самостоятельно выбрать себе круг общения или завести друзей подвергалась жёсткой и беспощадной критике со стороны матери, всегда с лёгкостью находившей разумные и с первого взгляда неоспоримые доводы в защиту своей позиции. Ну и, конечно, у неё всегда оставалось то самое коронное «ты просто совсем не разбираешься в людях».       Наверное, именно поэтому до переезда у меня была только лишь Анька, но наши интересы, вкусы, взгляды на жизнь расходились в разные стороны из года в год, и это сводило моменты по-настоящему приятного доверительного общения на нет, хотя я всегда считала её хорошим и добрым человеком. Аня — единственная дочь самой близкой маминой подруги, а потому, как бы мы обе ни сопротивлялись в начале знакомства, дружить нас всё равно заставили. И до сих пор мои родители считали её настоящим чудом, в отличие от «странной» Риты, «глупенькой» Наташи и даже «такой невыносимо тяжёлой» меня.       Но все события, происходящие после случая в столовой, заставили меня впервые задуматься о том, насколько ошибалась мама: у меня чудесным образом получилось найти лучшую компанию, о какой только можно было мечтать.       Пусть Ната действительно не отличалась сообразительностью и острым пытливым умом, зато всегда искренне старалась защитить нас с Ритой и приходила на помощь в любой сложной ситуации, не дожидаясь, когда мы попросим. Она сломя голову бросалась в бой с нашим обидчиком, не задумываясь о том, какие неприятности это может сулить ей в будущем, но с той же пылкостью устраивала взбучки и нам, яро ограждая от принятия заведомо неправильных решений или не позволяя предаваться унынию. Несмотря на все жизненные трудности, Колесова решительно шла напролом, не останавливаясь и не пасуя перед внезапными препятствиями, и охотно тащила нас за собой на буксире, приободряя своей уверенностью в том, что не существует безвыходных ситуаций.       Рита же была совсем другая, чуткая и внимательная. Она замечала и понимала в окружающих намного больше, чем остальные, но чаще всего стремилась держать это в себе. У неё получалось уловить те оттенки нашего с Наташей настроения, которые мы сами не всегда оказывались в состоянии распознать. В моих глазах Анохина являлась сосредоточением женского тепла, заботы и мудрости, совсем не соответствовавших её возрасту и прятавшихся за постоянным задумчиво-мечтательным выражением на кукольном личике.       Привыкнув к тому, что большую часть жизни за меня всё решали мать, отец и даже покойный брат, подстраивая под свои желания, не пытаясь узнать моего мнения или дать свободу выбора, я подсознательно стремилась переложить ответственность за себя на кого-либо более зрелого и решительного. Наверное, именно поэтому меня так тянуло к Марго и Нате, ведь у них восхитительно выходило играть роль моих нянек.       Но в полной мере оценить крепость возникшей между нами дружбы и взаимопонимания я смогла только сейчас, когда ни одна из них не задала мне больше ни одного вопроса, касавшегося бы смерти брата или моей лжи на протяжении целого года общения. Более того, им удалось сделать почти невозможное и ни разу за прошедшую с тех пор неделю не попасться на попытке пожалеть меня, выразить сочувствие, высказать упрёк о моей странной скрытности. Мы все делали вид, будто ничего не случилось, и я была бесконечно благодарна за такую возможность.       И если говорить про молчание и непринуждённую болтовню ни о чём, нельзя не упомянуть Славу и Максима, чьё присутствие рядом становилось настолько привычным, что, впервые оказавшись на обеде без них, я еле удержалась от расспросов, наверняка показавшихся бы очень подозрительными. Спустя столько времени я оказалась морально готова признать, что с ними весело и, — о Боже! — всегда интересно.       Хотя, кого я пытаюсь обмануть? Конечно же, Чанухин с пары первых фраз сумел расположить меня к себе. Другое дело Иванов, каждая встреча, каждый разговор с которым воспринимался как попытки станцевать на пороховой бочке, но именно эта непредсказуемость и придавала общению между нами своё особенное очарование. Волнение, воодушевление, азарт — вот какие эмоции переполняли меня, стоило нам снова врезаться друг в друга на территории гимназии, по ощущениям резко сжавшейся в размерах до мизерной комнатки и не оставившей ни единого шанса разойтись по разным углам и никак не пересечься.       По крайней мере, я больше не боялась его, стала хорошо понимать, что за жёсткими и порой грубыми словами не кроется никакой хитрой попытки задеть как можно сильнее или осознанного желания обидеть. Вот уж в ком я точно ошибалась, ведь на деле Максим оказался на редкость прямолинейным и открытым, особенно в минуты злости или возмущения, когда выражал свои эмоции первыми приходящими в голову словами, а потом заметно нервничал и даже расстраивался, анализируя смысл недавно сказанного.       Я находила особенное удовольствие в наблюдении за тем, как меняется выражение его лица в момент осознания очередной сгоряча вылетевшей гадости. Не то чтобы я специально провоцировала его. Ну, только если самую малость.       — А где опять Наташа? — удивлённо спросила Ритка, застав меня за нашим любимым столом в гордом одиночестве, и тут же оглянулась, выискивая её взглядом в огромной очереди, растянувшейся через всё помещение, почти до самого входа в столовую.       — Ей кто-то позвонил, и она убежала. Я даже опомниться не успела, — честно призналась я, жалобно посмотрев на неожиданно хмурую подругу. Меня тоже не особенно радовали постоянно случавшиеся исчезновения Колесовой, ведь, помимо следующей за этим скуки от одиночества, лишаясь её поддержки, я становилась слишком лёгкой мишенью для нападок Тани, Кати и Марины, отныне цеплявшихся ко мне по любому незначительному поводу.       Увы, я знала, что причина внезапно вспыхнувшей ненависти крылась в недо-дружбе с Ивановым и Чанухиным, считавшимися очень уж завидными партиями в нашей параллели. Причём мне повезло больше: всё же рядом часто бывала ловко отражающая все оскорбления Ната, да и ко мне не возникало никаких претензий, кроме как за разбитый когда-то всеобщему любимцу нос, о котором сам Максим не переживал так сильно, как его внезапно обширный и агрессивный фан-клуб. А вот Рите, не имеющей никакой поддержки в своём классе и постоянно находящейся в компании Славы, приходилось выносить по-настоящему серьёзный прессинг, и я начинала замечать, как она постепенно начинает выглядеть всё более уставшей и будто всерьёз встревоженной чем-то, логично списывая такое состояние подруги на последствие непрекращающихся нападок со стороны местных самопровозглашенных королев.       — Поля, а ты случайно не видела, с кем она общается? Может быть, имя или какие-нибудь отрывки из переписки? — замявшись, осмелилась поинтересоваться Анохина, теребя пальцами пуговицу на манжете своей блузки и бегая взглядом по непримечательной поверхности стола, рисунком имитировавшей что-то отдалённо похожее на мрамор.       — Нет, вообще ничего. Она закрывается, когда печатает, а во время звонка или сразу сбрасывает, или убегает слова не сказав, — мне постепенно начинали передаваться напряжение и волнение, вовсю исходившие от подруги. До последнего вопроса, совсем не вписывающегося в её привычную манеру невмешательства в личную жизнь, я всерьёз не задумывалась о том, насколько странным стало поведение Наташи. — Не думаю, что стоит нервничать из-за этого. Ты же знаешь Наташку, в итоге она не выдержит этих игр в шпионов и вывалит нам всё как на духу. Ну, как про того парня с летнего лагеря.       — Наверное, ты права, — подумав, пробормотала Анохина, не глядя на меня и очень натянуто улыбнувшись, чем заставила начать переживать не на шутку.       — Рита, ты в порядке? Мне кажется, будто ты чем-то очень расстроена в последнее время, — решилась узнать я, воспользовавшись редчайшей возможностью поговорить наедине, ведь они почти всегда были вместе со Славой, а когда тот наконец отходил куда-нибудь, оставались или Иванов, или Натка, при которой мне почему-то чисто интуитивно не хотелось начинать этот разговор.       — Я в порядке, Поль, не переживай. Просто этот спектакль требует так много сил и внимания, что я уже начала жалеть о том, что решила принимать участие. Я не думала, что всё начнёт оборачиваться проблемами в наших… — она резко осеклась, бросив мимолётный взгляд мне за спину, ещё раз натянуто улыбнулась и наигранно бодрым голосом продолжила: — Набрали желающих сыграть, а с ними приходится повозиться, чтобы объяснить что и как делать. Слишком утомительно.       — Да, актёры там явно все никудышные, — весело подхватил Слава, опустившись на место рядом с Марго. Он аккуратным движением взялся за край юбки, оказавшийся зажатым между их стульями, высвободил его и опустил ей на колено, неторопливо пригладив ладонью. На её лице промелькнуло чувство, отдалённо напоминавшее смущение, а вот мне стало по-настоящему стыдно быть случайным свидетелем подобного жеста, выглядевшего до того эротичным, что немного сбилось дыхание.       Не так я представляла себе взаимодействие «просто друзей».       — О да, давайте ещё разок обсудим ваш спектакль, — закатил глаза подошедший следом Иванов и привычно раскинулся на шатком школьном стуле, как в огромном мягком кресле. Он снова был угрюм и зол и напоминал огромную хмурую тучу, неотвратимо нависающую над столом с того самого дня, как наша футбольная команда проиграла последний матч, тут же оказавшись на грани вылета из чемпионата. И пусть это было очень странно, но я испытывала какое-то не поддающееся разумному объяснению чувство вины из-за их поражения, будто своими резкими словами или приключившейся накануне игры неприятной сценой могла окончательно сбить и без того переживавшего Максима.       Тем не менее, на все его постоянные придирки и безостановочно изливавшийся сарказм я предпочитала принципиально не обращать внимания, больше не вступая с ним ни в какие диалоги при наших общих друзьях. Правда, всё это оказалось совсем легко осуществить, ведь злость он предпочитал срывать на ком угодно, неудачно попавшемся под руку, включая даже лучшего друга, но не на мне. А я не могла не заметить столь подозрительных изменений в его поведении, причиной которых наверняка стала та самая брошенная им фраза про моего брата.       Он пристально смотрел на меня исподлобья, но молчал; я смущалась, тут же вспоминала про отвратительным образом вскрывшуюся ложь и не знала куда себя деть от этого гадкого давящего чувства в груди, притихала и не подавала голоса, пока кто-нибудь не обращался ко мне напрямую. Казалось, будто Иванов замечал мою растерянность и после этого становился ещё злее, порой откровенно по-хамски обращаясь к кому-нибудь из своих игроков, по воле случая в этот момент оказывающихся поблизости, и тогда я вообще хотела как можно скорее сбежать куда глаза глядят. Какой-то проклятый замкнутый круг из недомолвок, раздражения и вины, возможно, существовавший только в моём воображении.       — А это тебе, — он наклонился и подвинул ко мне небольшую бутылочку с йогуртом в яркой разноцветной упаковке. Я опешила от неожиданности и напряглась, недоверчиво глядя то на бутылочку, то на самого Максима, выжидавшего мою реакцию с больно уж хитрым выражением на лице. Лёгкий прищур в глазах, ухмылка и замедленные движения делали его неуловимо похожим на кота, грациозно и бесшумно крадущегося к ничего не замечающей обречённой на съедение добыче.       Я нерешительно взяла в руки бутылочку, прохладную и немного влажную от образовавшегося конденсата, не до конца понимая, что именно должна с ней делать. И только посмотрев на этикетку, заметила название: «Растишка».       — Ты серьёзно? — удивлённо спросила я и тут же получила от него в ответ довольную улыбку. — А ничего более банального не придумал?       — Если честно, нет. Настроение не то, — пожал плечами Иванов, оставаясь внешне абсолютно невозмутимым, пока меня терзали мучительные сомнения, что же теперь делать с этим недоподарком. Когда мы враждовали, мне было проще находить нужные слова или принимать решения, а теперь, когда злобные подколки с его стороны сменились на вполне миролюбивые шутки, становилось ужасно неловко и страшно всё испортить. — Ну я заслужил войти хотя бы в десятку самых тупых шутников?       — Полина, умоляю, скажи ему, что он первый и единственный, — склонившись ко мне за спиной у Риты, начал заговорщическим тоном нашёптывать Слава, с усмешкой поглядывая на напрягшегося и нахмурившегося друга, а потом уже намного громче добавил: — Потому что ещё одну неделю его страданий по уязвлённому самолюбию я не переживу.       — Слава, ты точно дебил, — покачал головой Максим и укоризненно посмотрел на широко улыбающегося Чанухина. Я же пыталась скрыть за лёгкой улыбкой собственное смущение, уловив истинный смысл, заложенный в этом с виду обычном приятельском подтрунивании: именно в этот момент Иванов выглядел веселым и довольным, совсем как до злополучного матча. И мне оказалось так странно ловить себя на мысли о том, что я охотно готова поддаться и даже проиграть, лишь бы видеть его именно таким, а не вновь угрюмым и подавленным.       Исключительно из-за своей доброты, жажды мира во всём мире и спокойствия для всех окружающих, конечно же. На него самого мне, как раньше, совсем наплевать.       — Конечно же дебил, иначе стал бы я дружить с таким замороченным занудой, как ты, — без тени обиды согласился Слава.       — Стоило мне отлучиться, как здесь наконец стало весело? — воодушевлённо воскликнула Наташа, сумев подкрасться к нам неожиданно и испугать своим появлением буквально из ниоткуда. Она плюхнулась на свой стул, оглядываясь по сторонам и продолжая крутить в руках телефон, то постукивая им по столу, то перекладывая из ладони в ладонь.       — Твоего-то хорошего настроения ничего не испортит, не правда ли? — сквозь зубы процедил Максим, не сводя с неё глаз и даже не пытаясь чем-то замаскировать звучащую в голосе агрессию. Он кивнул на телефон в её руках и оскалился: — Как поговорила?       — Нормально, — непринуждённо улыбнулась Колесова, словно не замечая его тона, заставившего тут же стихнуть и напрячься всех сидящих за нашим столом. Я никак не могла заставить себя отвернуться от Иванова, подавшегося вперёд, буквально наседавшего на Натку всей своей фигурой, сейчас выглядевшей настолько огромной и мощной, что во мне невольно просыпался дикий страх.       — Нервы ни к чёрту, да? — со злобной усмешкой уточнил Максим, взглядом указав на её трясущиеся руки, хватающиеся за всё подряд: стоило ей опустить телефон, как пальцы принялись теребить пуговицы на рубашке, торчащие из косички пряди собственных волос, а потом и дёргать небольшую золотую серёжку.       — Макс, не начинай, — грубо осадил его Слава и, не дождавшись никакой реакции, пихнул того кулаком в плечо, привлекая к себе внимание. Теперь я точно не понимала, что происходит, но вместо нормального для большинства людей любопытства хотела только скорее оказаться подальше от эпицентра назревающего конфликта.       — У тебя снова плохое настроение? — спокойно спросила Наташа, демонстрируя железную выдержку. Кажется, её единственную из всех ничуть не напрягало и не смущало происходящее.       — У меня оно всегда такое, если ты не заметила. Просто слишком давно по-настоящему не веселился. Ты ведь понимаешь о чём я, да? — от убийственного взгляда Иванова мурашки бегали по коже, а я представить себе не могла, когда и где Ната умудрилась так сильно перейти ему дорогу, чтобы вызвать вспышку гнева одним своим появлением.       — Макс, хорош! Ты зарываешься, — тихим, но при этом твёрдым и не терпящим возражений голосом пытался образумить его Чанухин, не обращая внимания на то, как яростно Максим скидывал со своего плеча ладонь друга. — Остынь и перестань портить всем обед.       — Да, да, Слава, я уже понял, что заебал вас всех. Пойду испорчу настроение кому-нибудь ещё, — раздражённо бросил Иванов, поднимаясь со стула. Не знаю, зачем именно в этот момент я подняла глаза вслед за ним, но наши взгляды ненадолго встретились, и мне показалось, что он очень хотел что-то сказать, прежде чем уйти. Или просто именно мне настолько хотелось ему что-нибудь сказать? ***       На следующий день я увидела Максима только раз, с самого утра в раздевалке, когда почувствовала чьё-то присутствие у себя за спиной и, развернувшись, оказалась с ним нос к носу (хотя в нашем случае, из-за разницы в росте, правильнее было бы сказать нос к груди). И пока я разглядывала ставший уже родным тёмно-синий галстук, он отошёл на шаг назад, смерил меня оценивающим взглядом и с грустью заметил:       — Растишка всё же не работает.       Меня охватил странный ступор. Отчасти потому, что вовсе не ожидала его здесь встретить, отчасти — из-за насмешливого тона и задорной улыбки, совсем не вязавшимися со вчерашней сценой в столовой, после которой не оставалось надежды застать его в хорошем расположении духа ещё очень долгое время. Я так и стояла напротив, как дура хлопая глазами и пытаясь придумать хоть что-то, кроме настойчиво лезущего в голову «какого хрена ты вчера устроил, Иванов?», но он успел исчезнуть среди рядов с куртками так же внезапно, как появился, а спустя минуту ко мне уже подошли Натка и Анохина.       Не знаю, зачем я надеялась на ещё одну встречу с ним, настойчиво маячила в коридоре на протяжении всех перемен, а потом потерянно озиралась по сторонам на обеде, стараясь незаметно для остальных выцепить его русую макушку среди толпящихся у буфета учеников. Наверное, мне просто необходимо было как-нибудь выяснить, в чём причина возникшего между ними с Колесовой конфликта, о котором все предпочли тут же забыть.       Марго только пожимала плечами в ответ на мои осторожные расспросы, Слава отмахнулся и предложил «не брать в голову», но спустя пару минут всё же добавил: «Просто Макс придирчивый говнюк, тебе ли это не знать?» — и усмехнулся, заметив моё смущение. Стоит ли говорить, что никому из этой молчаливой парочки я не поверила?       Наташа оживлённо болтала без умолку, начиная вызывать подозрения своим возбуждённым состоянием, сменявшимся на периоды резкого спада, когда она затихала, сникала, лишённым всяких эмоций взглядом подолгу смотрела в одну точку, не мигая и не реагируя ни на что вокруг. Единственное, что неизменно привлекало её внимание, — это звонки или сообщения, порой по несколько часов кряду приходившие на телефон.       После нашей встречи с Ивановым в раздевалке в четверг, в пятницу я была как на иголках, всматривалась в каждую промелькнувшую между рядами тень и вслушивалась в каждый раздавшийся шелест пуховиков рядом с собой, но в итоге единственный человек, которого мне удалось застать уже на выходе из раздевалки, — Светка, тихо всхлипывавшая и вытиравшая глаза рукавом блузки. Я замедлила шаг и уже хотела развернуться и узнать, не нужна ли ей помощь, когда решительно отбросила от себя подобную мысль, разумно рассудив, что меньше всего в моменты слабости хочется видеть перед собой человека, вызывавшего глубокую неприязнь, пусть даже пришедшего с благими намерениями.       Следующим порывом, демонстрирующим мою несусветную глупость, стало желание как-нибудь тайком заглянуть в кабинет математического класса и убедиться, что Максим вообще сегодня там. У меня находилось отличное оправдание — необходимость срочно выяснить, что же происходит с друзьями за моей спиной, вот только я смутно представляла, что смогу ему сказать, осмелившись зайти на чужую территорию.       «О, привет! Я пришла сюда, чтобы уточнить, что вы все от меня так упорно скрываете!» — в целом, неплохой вариант. Но намного веселее стало бы так: «Я зашла узнать, куда ты снова запропастился со своим плохим настроением, неуместным сарказмом и плоскими, дико раздражающими меня шутками?»       И несмотря на то, что между нашими кабинетами было всего лишь семнадцать неуверенных шагов вдоль коридора (я посчитала, пытаясь отвлечься от чувства постепенно нарастающей тревоги), у меня так и не хватило смелости — или, скорее, глупости — сунуться к нему без веской причины. Примерно с такими же внутренними метаниями я откинула ещё и идею написать ему пару сообщений, не сумев нормально сформулировать ни одно предложение дальше злополучного приветствия.       — Поля, ты сможешь сходить к Рите за тестом? — шепнула мне Наташа, когда до конца первого урока оставалось чуть больше пяти минут. — Мне срочно нужно будет позвонить на перемене.       Я удивилась, услышав голос Колесовой, потому что с самого утра она выглядела полностью отрешённой от всех мирских проблем, в ответ на моё приветствие только пробормотала тихое «ага» и снова уткнулась в телефон.       Мы часто просили Риту решить для нас тесты по английскому языку, в обмен на которые я помогала ей с домашней по химии, а Ната всегда просто искренне и горячо благодарила нас обеих, торопливо переписывая выполненные задания к себе в тетрадь. Потом появился Слава, имевший репутацию вундеркинда даже в стенах нашей гимназии, и Анохина перестала обращаться ко мне за объяснениями непонятных тем, но интуиция подсказывала, что она скорее вовсе перестала уделять время учёбе, чем переметнулась к нему за помощью.       — Чёрт, я вообще забыла об этом тесте!       — Я тоже, — Наташа спокойно подвинула ко мне листы с напечатанными заданиями, и первое чувство облегчения сменилось на недоумение, ведь на нём не были проставлены ответы. — Я предупредила Ритку с утра, что подойдём на перемене. Уверена, она успеет всё решить.       — Но… ладно, — неуверенно пробормотала я, скептически поглядывая на сплошь усыпанные мелкими буквами страницы. Не было сомнений, что познания Марго в английском в разы превосходили наши, но вряд ли ей чудесным образом окажется достаточно пятнадцати минут на такой объём текста.       Сразу после звонка я стремглав бросилась на этаж выше, к кабинету лингвистического класса, впрочем, уже не рассчитывая получить помощь с тестом. Но меня переполняла решимость во что бы то ни стало именно сейчас поговорить с Анохиной и добиться от неё правды, а не тех жалких отговорок, которыми меня закидывали последние дни. Поведение Наты начинало по-настоящему пугать, и я не собиралась и дальше делать вид, будто ничего не замечаю.       Я заметила, что Риты нет на месте только переступив порог, но, отказываясь верить в такую издёвку злодейки-судьбы, всё равно прошла внутрь и остановилась у её стола, растерянно оглядывая раскрытую тетрадь, изрисованную завитушками на полях, и разбросанные разноцветные ручки. Будь я чуть умнее, догадалась бы написать ей, прежде чем идти сюда, или хотя бы взяла бы с собой телефон, чтобы вызвонить из курилки, где они наверняка обсуждают со Славой что-нибудь возвышенное и интеллигентное.       — Рита вышла за пару минут до тебя. Странно, что вы разминулись, — я развернулась к Диме, как всегда выглядевшему настолько безупречно, словно через пару минут ему предстояло сниматься для обложки Форбс. Широкая улыбка открывала ровный ряд зубов, выглядевших ослепительно белоснежными на фоне смуглой кожи, рубашка застёгнута на все пуговицы и узел галстука идеально затянут под самое горло, в отличие от расхлябанно болтающегося у большинства парней, а волосы слегка взъерошены и, к моему удивлению, явно уложены каким-то средством, хотя до этого момента я никогда не замечала подобного. Просто раньше, когда я оказывалась с ним на таком близком расстоянии, у меня хватало сил только с немым обожанием любоваться тёплым взглядом его тёмно-карих глаз и стараться не упасть в обморок от счастья.       Сердце быстро забилось от волнения, а пальцы слишком крепко сжали листы, заметно помяв их посередине.       — И правда, странно, — согласно кивнула я, поймав себя на мысли, что слишком откровенно разглядываю его, как привезённый для выставки особенной ценности экспонат. По большому счёту, так оно и было, ведь за год нашего поверхностного знакомства Мистер Идеал стал для меня в каком-то роде эталоном, с которым я невольно сравнивала всех остальных парней, находя их недостаточно красивыми, умными, галантными и далее по списку банальных критериев. Но именно поэтому его образ укоренился в моих представлениях как что-то, выставленное в витрине за толстым непробиваемым стеклом с надписью «руками не трогать» и предназначенное исключительно для всеобщего любования.       И я охотно любовалась, но забирать себе этот раритет почему-то больше не хотелось.       — Может быть, я смогу помочь? — обворожительно улыбнувшись и не дожидаясь моего ответа, он вытянул листы с тестом из моих рук и разложил их на столе, прямо поверх тетради Анохиной, заодно прихватив и её ручку.       — Заданий всё равно слишком много, — мои вялые попытки отбиться от его помощи выглядели не особенно убедительно, пока не получалось вернуть контроль над собственным окостеневшим телом и сделать хоть одно движение навстречу ему. Или от него? Вопреки стольким мечтам о моменте, когда между нами промелькнёт искра взаимного интереса, ноги подгибались вовсе не от ощущения неземного счастья.       Нет, это было до дрожи волнительно, так, что меня прошибал холодный пот и пересыхало в горле, но как-то… неправильно. И настойчивое чувство подсознательного отторжения происходящего не позволяло расслабиться и получать кайф от внимания ко мне парня мечты.       — Я хотя бы начну. — Романов выглядел спокойным и совсем не замечал моей скованности. Он придвинулся ближе, встав почти у меня за спиной, и начал медленно склоняться над листами прямо через моё плечо, грозя вот-вот навалиться всем немалым весом своего тела. Мне пришлось ухватиться ладонью за край стола и опасно склониться вбок, балансируя на грани падения, лишь бы не оказаться недвусмысленно прижатой им к парте.       Мне не было приятно. Неудобно и страшно — да, но ни о каких бабочках в животе или трепете и речи быть не могло, пока я ощущала себя загнанной в ловушку слабой и слишком лёгкой добычей. А следом мне вспомнилась плачущая с утра Светка, и вдруг стало невыносимо мерзко от Димы с его гелем в волосах, напрягающим дружелюбием и отвратительным подкатом к первой попавшейся под руку девчонке. Казалось, меня непременно стошнит, стоит ему случайно ко мне прикоснуться.       — Зимовский и… Романов. Сегодня в шесть важная тренировка, будет переформирование состава, всем быть обязательно. — Голос Иванова где-то за моей спиной прозвучал как гром среди ясного неба, мгновенно приводя в чувства. Захотелось сквозь землю провалиться, а потом выкарабкаться обратно и провалиться ещё с десяток раз, ведь только тогда до меня дошло, сколько людей видели слишком навязчиво-настойчивую помощь от Димы, со стороны наверняка больше напоминавшую начало любительского порнофильма.       Я так долго жаждала обратить на себя внимание Романова и именно сейчас должна была бы вдоволь наслаждаться происходящим, теша своё самолюбие на десяток лет вперёд, ведь в будущем мне вряд ли светило стать популярной у таких вот сногсшибательных красавчиков. Даже если они при этом были бы знатными мудаками.       И мне бы хотелось наслаждаться, правда, но неожиданный импульсивный порыв, идущий откуда-то из глубин заходящегося в аритмии сердца, снова всё испортил.       — Максим, подожди! — окликнула я, резко развернувшись и чуть не сбив опешившего Диму с ног. Не знаю, о чём я думала в этот момент и думала ли вообще, ведомая только захлёстывающими с головой противоречивыми эмоциями, но, увидев замешкавшийся в дверях силуэт Иванова, тут же ринулась вслед за ним, схватив со стола листок с тестом.       Спустя пару часов я найду логичное объяснение своему поступку. Ведь мне просто нельзя показывать Максиму свою симпатию к кому-либо, особенно к Романову, с которым они находились в постоянной конфронтации, иначе это может спровоцировать новый виток подколок в мой адрес. А я не хотела давать ему такой отличный повод поупражняться на мне в остроумии, только и всего. Никакого тайного смысла.       Но выбежав вслед за ним в коридор, я сама испугалась своих действий, не понимая, что вообще собиралась делать дальше.       — Хорошо, что ты здесь, — вырвалось раньше, чем мне удалось опомниться и закрыть свой рот.       «Шикарно, Полина, просто класс! Что ты ляпнешь дальше? Давай, скажи ещё, что успела соскучиться. Или что-нибудь пафосно-банальное, вроде: всё не так, как ты подумал! Словно ему вообще есть до этого дело», — злобно подначивал меня внутренний голос, звучащий точь-в-точь как голос Иванова. Сам он развернулся и изумлённо смотрел на то, как я переминаюсь с ноги на ногу, по-видимому, в состоянии аффекта не сумев так сразу придумать желчное замечание в ответ.       — Ты не заболела? — изо всех сил сдерживая сарказм спросил он, неожиданно приложив ладонь к моему лбу.       — Я просто подумала, что ты можешь знать, где Рита. Точнее, где Слава. Ну, они обычно вместе. И я решила узнать, если ты в курсе, потому что мне нужно её найти, — сбивчиво бормотала я, не в состоянии разумно излагать свои мысли, когда все они оказались заняты только его прикосновением. Оно неожиданно обжигало, расходилось по телу мурашками и внутренним жаром, хотя ладонь была совсем ледяная на ощупь: видимо, он только недавно зашёл с улицы.       — Они в курилке, — убрав ладонь, спокойно ответил Максим и отвернулся с явным намерением уйти. Он выглядел до того незаинтересованным в нашем дальнейшем общении, что в груди у меня кольнуло от обиды, а ещё от настойчивого чувства вины, будто я по своей глупости умудрилась разозлить и одновременно с тем разочаровать его.       — У тебя рука холодная. Так смотреть температуру недостоверно, надо… — у меня замечательно вышло снова остановить его, вот только что с этим дальше делать не было ни малейшего понятия. И закончить фразу я никак не могла, понимая, что произнеся слово «губами» в таком контексте, немедленно умру от остановки сердца. — Надо по-другому.       — Да? — Он снова повернулся ко мне, сделал шаг вперёд и встал совсем вплотную, так, что хватило бы одного глубокого вдоха, чтобы слегка соприкоснуться с ним грудью. А я мечтала иметь три пары рук, чтобы одной заткнуть свой рот, пока мне не пришло в голову озвучить ещё какие-нибудь крамольные мысли, второй — вцепиться себе в волосы и в панике выдирать их, а третьей — закрыть глаза, чтобы не видеть больше сосредоточенного и заинтересованного взгляда Максима, пробирающегося прямиком в душу. Уши я специально оставила бы свободными, чтобы ни за что не пропустить его следующую реплику, наверняка спустившую бы меня с небес на грешную землю и заставившую вспомнить, кто мы есть друг другу.       Ответ прост и лаконичен: никто.       Увы, у меня всё ещё была лишь одна пара рук, и те нервно теребили несчастный листочек с тестом, изрядно помявшийся и даже чуть надорвавшийся посередине. Я чувствовала себя так неловко, что почти пожалела о своём побеге от Романова парой минут ранее, ведь, оставшись рядом с ним, я бы показалась просто наивной и ветреной, а теперь выглядела идиоткой, каких ещё поискать.       И по тому, как чуть дёрнулись вверх уголки его губ, до этого сурово поджатых, стало ясно, что Иванов явно понял, что я хотела сказать сначала. На самом деле трудно было не догадаться, даже будь он таким тупым, как мне всегда хотелось.       — Ой, я забыла там вторую страницу! — с огромным облегчением я попятилась назад, покидая зону особенного напряжения между нами, и поспешила обратно в кабинет лингвистического класса, впервые спасаясь бегством не от него, а от самой себя.       Листочек действительно лежал на столе у Марго, и я немедля схватила его, собираясь как можно скорее добраться до туалета и умыться прохладной водой. Мне нужно было остаться в одиночестве, успокоиться и подумать обо всём без нервной дрожи, ощущения пылающих от стыда щёк и до сих пор горящего огнём лба. Но не успела я и шага ступить, как заметила сбоку быстрое движение, а следом услышала и тонкий писклявый голосок за своей спиной.       — Ты снова здесь, припадочная? Уже пожалела, что сбежала от Димы? А Максим-то тебя быстро отшил.       Я так и застыла около чужой парты с зажатыми в трясущейся руке листочками и гулко колотящимся сердцем. Не имело значения, Катя это или Марина, потому что любая из этих стерв всё равно была мне не по зубам. Пока взгляд беспомощно метался по пустым стульям, лишь бы не видеть издевательских улыбок или презрительных усмешек находящихся в классе учеников, поблизости раздался чей-то тихий смешок.       Удивительно, но Романова уже не было в кабинете. Получается, я так увлеклась попытками выставить себя идиоткой при Максиме, что не заметила, как Мистер Идеал прошёл прямо мимо нас.       — Марин, заебали ваши разборки уже. Сколько можно до всех доёбываться? — раздражённо бросил какой-то парень из сидящей неподалёку компании, на которого я тоже не решилась посмотреть, хоть и испытывала по отношению к нему бесконечную благодарность.       — Что ж, раз у Славы оказался такой дурной вкус на девок, радует, что хоть Макс пока не начал всякую шваль подбирать, — елейный тон сменялся на злобное шипение, сжимавшее мои внутренности стальными тисками страха. Не ожидая таких откровенных нападок и не успев отойти от стресса после разочарования в Диме и позора перед Максимом, я не могла сосредоточиться, чтобы ответить хоть что-нибудь, лишь бы не чувствовать себя до омерзительного жалкой.       Теперь у меня однозначно есть неоспоримый фаворит на звание самого ужасного дня в стенах гимназии.       — И не смей здесь больше ошиваться и липнуть ко всем подряд, поняла? Иначе я…       — Может быть, уже заткнёшься? — грубый вопрос беспардонно перебил пылкую речь Марины, словно так же как я моментально узнавшей того человека, кому он принадлежал. Иванов стоял в дверном проёме, скрестив руки на груди, слегка опираясь плечом о косяк, и выглядел сильно, чрезвычайно, невероятно разозлённым. Та ярость, проявления которой мне раньше приходилось видеть на его лице, тянула лишь на хилую шестёрочку по десятибалльной шкале в сравнении с приближающимися сейчас пиком. — Узнаю ещё о какой-нибудь подобной хуйне — в следующий раз подробно обсудим тебя, поняла?       Марина заметно побледнела, а мне даже стало её немного жаль. За последний месяц я успела лично убедиться, насколько ярко он умел выражать все отрицательные эмоции, за пару мгновений из обычного парня превращаясь в требующее крови и слёз исчадие ада.       — Ты идёшь? — Максим впился в меня взглядом, от которого по рукам опять побежали предательские мурашки. Я кивнула и второй раз за одну лишь перемену стремглав выскочила из проклятого кабинета, обещая себе ни за что и никогда больше туда не возвращаться.       Выходило, непредсказуемый и пышущий злостью Иванов, размашисто вышагивающий чуть впереди меня (приходилось перейти почти на бег, чтобы за ним поспевать), остался ждать, пока я вернусь за тестом, чем немало обескуражил. А теперь я, к тому же, совсем не знала, радоваться ли от того, что он спас меня от оскорблений необъяснимо агрессивной Марины, или ужасаться тому, что ему пришлось услышать все высказанные ей отвратительные намёки.       Подавленная и растерянная, я уныло опустила голову вниз и потупила взгляд, надеясь добраться до наших кабинетов в долгожданной тишине, ощущавшейся совсем не уютной, зато спасительной. Мало ли, что мне ещё захочется ляпнуть при нём? Однако, только мы вышли к лестнице, как у Максима, всё это время бросающего на меня долгие тяжёлые взгляды, закончилось терпение.       — Я что, действительно единственный, на кого распространяется твой безграничный сарказм? — резко выплюнул он, замедляя шаг и явно ожидая от меня какого-то ответа. В любой другой ситуации мне бы наверняка захотелось из принципа или по привычке огрызнуться, но не сейчас. Сейчас я ощущала себя нещадно прокрученной сквозь эмоциональную мясорубку, после которой в чувствах, мыслях и мнениях об окружающих людях творилась полная неразбериха. Мне нужно было время, чтобы разобраться в произошедшем, поэтому, опасаясь очередной ссоры, уже наверняка закончившейся бы моим нервным срывом, после его вопроса я только пожала плечами, не отрывая взгляд от пола и носков собственных туфель. — Не думай, что я сейчас пытаюсь обидеть тебя или хочу добить своими упрёками. Но, блять! Какого хера ты просто стояла и слушала, как какая-то идиотка нещадно полощет тебя в дерьме?       — Не знаю, — вряд ли ему удалось расслышать хоть что-то из моего тихого, сдавленного бормотания, но может, оно и к лучшему. Мне совсем не хотелось обсуждать с ним своё недавнее унижение, пока не успел пройти первый шок, следом за которым всегда шёл этап жалости к себе, сопровождавшийся крокодильими слезами. Если я ещё раз расплачусь при Иванове, то скорее уеду жить в другой город, чем осмелюсь снова с ним встретиться.       — Знаешь, Полина, — внезапно он снова заговорил, явно пытаясь максимально смягчить свой резкий, бескомпромиссный тон. Получалось не очень, но я была благодарна ему хотя бы за старания. — Ты удивишься, но многих неприятных разговоров можно избежать одним лишь вовремя произнесённым «иди нахер».       Он усмехнулся, исподтишка бросая в мою сторону насмешливые взгляды и наверняка надеясь, что рано или поздно мне надоест разыгрывать заинтересованность стенами, окрашенными в приглушённо-зелёный цвет. Я и сама понимала, как нелепо выгляжу, избегая просто взгляда на него, демонстрируя поведение маленькой капризной девочки, но сейчас любой зрительный контакт с ним окончательно бы лишил меня дара речи и способности соображать хотя бы на уровне пятилетки.       И когда я уже сделала глубокий вдох и подняла голову, собираясь с силами, чтобы произнести то, что давно следовало ему сказать, Максим заметил мой порыв и с какой-то болезненной язвительностью тут же перебил:       — Дай-ка угадаю, эти волшебные два слова ты сейчас скажешь именно мне?       — Спасибо тебе, — выдохнула я, проигнорировав выдвинутое им предположение, потому что очень отчётливо понимала: если не скажу сразу, уже никогда не найду достаточно смелости вернуться к той ужасной сцене с Мариной и поблагодарить его и за заступничество, и за отсутсвие шуток, связанных с её оскорблениями. Видя, как он ведёт себя сейчас, искренне злится и переживает, словно именно его недавно выставили посмешищем, я даже подумать не могла, чтобы когда-нибудь в будущем ему хватило наглости припомнить об этом с целью меня задеть.       Я вообще не смогла бы вспомнить, когда он в последний раз осознанно пытался уколоть меня побольнее, с удовольствием садиста давя на самые уязвимые и чувствительные точки. Может быть, в тот вечер, когда отмечали Хэллоуин? Но и тогда он скорее просто сорвался, сгоряча наговорив лишнего. Наши взаимные придирки всё остальное время больше напоминали не настоящую вражду, они были неуловимо похожи на обычные шутки, постоянно проскакивающие в общении между двумя… друзьями. Как бы я ни хотела отрицать что-то подобное, но его извинения, непринуждённая переписка между нами, даже та незначительная мельчайшая деталь, что он остался подождать меня, а теперь пытался в своеобразной манере поддержать, — все факты бесспорно указывали на зарождение чего-то нового, выходящего за пределы привычной нам ненависти.       Невозможно поверить, что мы могли подружиться. Но если не дружбой, то чем ещё это могло бы быть?       — Ну… слова действительно оказалось два, — Иванов попытался отшутиться, на этот раз сам отводя взгляд и выглядя очень сконфуженным, и, как обычно в моменты растерянности или смущения, принялся взъерошивать волосы на затылке. К своему ужасу, я находила подобный жест невероятно умилительным и, пожалуй, приземлённым, ведь именно тогда с него резко сваливалась раздражающая маска напускной самоуверенности. — Вынужден признать, угадываю я так себе.       — Да, это точно не твоё, — согласно кивнула я, желая вложить в эту фразу привычный для наших разговоров сарказм, что категорически не получалось. Вместо этого на губах появилась неуверенная и смущённая улыбка, отлично вписывающаяся в общую атмосферу создавшейся неловкости, от которой мы почему-то совсем не стремились избавиться.       Максим спокойно прошёл вслед за мной мимо двери, ведущей в нужный ему кабинет, остановился в нескольких шагах от входа в наш гуманитарный класс и не спешил уходить, чем немало меня озадачил. Заметив отразившееся на моём лице недоумение, он то ли ухмыльнулся, то ли слегка улыбнулся, а в глазах появился лукавый прищур, снова придавший ему неуловимое сходство с хитрым и наглым дворовым котом.       Где-то в глубинах разума раздался громкий щелчок и вовсю завыла сирена, предупреждающая о надвигающейся опасности. У меня было несколько секунд, чтобы наспех попрощаться и уйти, но эту возможность я вполне осознанно упустила, не сдвинувшись с места.       — Надо бы убедиться… — промурлыкал он, сделав один шаг ближе ко мне, а потом слегка наклонился и прижался губами к моему лбу. В моём представлении, именно так должна ощущаться клиническая смерть: ни одного хоть самого слабого удара в груди, никакой привычной пульсации в висках, всегда возникавшей в моменты особенного эмоционального напряжения; лёгкие словно склеились, стало резко не хватать воздуха, а кончики пальцев онемели, только чудом не отпустив листы.       Но вместе с тем как он отстранился, позволив уставиться на себя широко распахнутыми от изумления и немного испуганными глазами, я почувствовала, как клокочет моё бедное сердечко, сбиваясь с ритма, захлёбываясь резко хлынувшей в него кровью, а от маленького участка кожи на лбу начинает медленно разливаться вниз по телу приятное тягучее тепло.       — Нет температуры. Так ведь достаточно достоверно? — несмотря на появившееся на лице выражение воистину ангельской невинности, в его глазах вовсю плясали и резвились черти, уже подготовившие для меня личный бурлящий котёл.       — Да, так… достаточно, — ничего не соображая от волнения и шока прошептала я, как зачарованная глядя на появляющуюся широкую улыбку с очаровательными ямочками на щеках. Прозвенел звонок и я, опомнившись, на подгибающихся от слабости ногах поспешила в кабинет, клятвенно обещая себе не думать о том, что всё это значит.       Здесь и думать было нечего. Просто Иванов меня поцеловал.