Три килограмма конфет

      Я, честно, сама не заметила, как это произошло. Не придавала особенного значения всё чаще проскальзывающим мыслям о том, как отлично на нём сидит школьная форма, подчёркивая широкие плечи и аппетитную задницу (я не разглядывала её специально, честное слово, просто заметила однажды, а потом пришлось посмотреть с десяток раз, чтобы убедиться наверняка, что не ошиблась). Не задумывалась, как тщательно вслушиваюсь в каждое произносимое им слово, сразу запоминая наизусть вплоть до интонации, до еле уловимых оттенков мелькающих в голосе чувств. Отмахивалась от всех логично возникающих в голове вопросов, когда под вечер могла уверенно перечислить всё, что он ел или пил при мне в течение дня, а ещё угадывала дни тренировок по завитушке с сахаром на обед и бессчётному количеству стаканов кофе (и ведь однажды не сдержалась и тихо так, себе под нос пробормотала, что это прямой путь угробить здоровье, а он только ухмыльнулся и пообещал не оставлять меня без своего сарказма даже из реанимации, беспечный идиот).       В отличие от эффекта длительного помешательства на Диме, мне было совсем плевать, сколько оттенков можно насчитать в радужке его глаз, или походит ли его голос на тёплый баритон с сексуальной хрипотцой, как у Романова, которым я не уставала восхищаться весь прошедший год. Зато меня волновало то, как сильно он нервничал перед матчем, закрываясь в себе и подолгу о чём-то напряжённо раздумывая, как разочарованно кривил губы, читая входящие сообщения на телефоне, как злился и ворчал после неудачных тренировок и смущался, когда речь заходила о том, в чём он совсем не разбирался. В каждый из подобных моментов всё внутри переворачивалось и болезненно сжималось от чувства беспомощности, потому что у меня не было ни одной возможности помочь или поддержать его. Мы оставались друг другу почти чужими.       У меня не получилось бы назвать его идеальным, восхвалять всё хоть как-то связанное с ним, закрыть глаза на очевидные недостатки: вспыльчивость, тяжёлый характер, местами обескураживающую наглость и самоуверенность. Но вот незадача, меня, под действием какого-то особенного мазохизма, умиляли фееричные конструкции из мата, выстраиваемые им в моменты негодования, и занудство в мелочах, от которых остальные упорно отмахивались (наверное, потому что я и сама была «слишком замороченной», как не раз приходилось слышать от подруг). А если бы не его попытки выставить себя крутым, у меня бы не появилось столько поводов закатывать глаза, упражняться в остроумии или бурчать обречённое «заносчивый засранец».       Вся ситуация буквально разрывала меня изнутри. Я так привыкла к тому, что Иванов вечно возникает у меня на пути, выпрыгивая как чёрт из табакерки, — именно поэтому совсем не осознавала, насколько необходимыми мне стали минуты взаимных подколок, шуточек или непринуждённой болтовни, насмешливых замечаний или обычной тишины. Лишь бы чаще видеть его и постоянно находиться поблизости.       Несмотря на то, что я уже с трудом могла стоять, потихоньку передвигалась вдоль стеночки по разным углам квартиры, надеясь не попасться на глаза другу Яна с именем, от которого по телу проходился мощный удар тока, именно сейчас у меня получалось очень здраво анализировать события минувших месяцев. Собственные эмоции выстраивались в логичную и до банального предсказуемую схему, согласно которой менялось моё отношение к Иванову: обида, злость, раздражение, а после настоящего знакомства — удивление, интерес, привыкание и влюблённость.       Дура, зачем я только затягивала признание очевидной истины? Может быть, осознай я происходящее где-нибудь посередине траектории собственного безудержного падения, возник бы шанс вовремя остановиться?       Я болезненно пристрастилась к нашим с ним случайным и зачастую комичным столкновениям по паре раз за день, но не признавалась, что давно перестала замедлять шаг, завидев его фигуру боковым зрением, потому что хотела иметь возможность снова уткнуться носом ему в грудь, в плечо, даже спину, а потом задержаться рядом почти до неприличия долго, лишь бы успеть ощутить исходящее от него тепло и глубоко вдохнуть аромат одеколона, от которого жгло под рёбрами и опасно ускорялся пульс. Как собака-ищейка, я могла бы учуять его след по запаху, научившись среди цитрусовой свежести различать оттенки мятного шампуня, цветочной отдушки используемого в гимназии мыла или сигарет Чанухина.       Это походило на манию, ведь прямо сейчас, облокотившись плечом о край разделяющего пространство комнаты огромного аквариума и закрыв слипающиеся от усталости и опьянения глаза, я снова чувствовала его запах, пробивающийся сквозь плотную дымку курева. Такой родной, уютный, успокаивающий запах единственного и самого любимого врага. И, увы, только воображаемый.       А вот ладонь, опустившаяся на моё плечо и резко развернувшая меня одним властным движением, совсем не была воображаемой.       — Что ты здесь делала? — Иванов стоял прямо напротив, напряжённый и собранный, словно зверь перед прыжком. Его взгляд метался по моему лицу: ненадолго задержался на порозовевших от духоты в помещении щеках, потом резко перескочил на глаза, в которых наверняка сейчас плескалось изумление с примесью недоверия, и в итоге остановился на губах, не способных вымолвить в ответ ни единого звука.       А я подумала, как же хорошо, что он не появился намного раньше и не успел снова застать меня в слезах. И чуть истерично не рассмеялась от собственных глупых мыслей.       Очень самонадеянно оказалось считать, что я опустилась на самое дно. Потому что — вот ведь незадача! — пол под ногами внезапно разъехался и меня снова вышвырнуло в состояние свободного падения, ещё и ещё ниже.       Возможно, я действительно начала оседать куда-то вниз, стоило лишь на мгновение прикрыть потяжелевшие веки. Когда у меня получилось снова сфокусировать плывущий взгляд на нахмуренном (с той самой маленькой морщинкой между бровей, совсем как в моих фантазиях) лице Максима, он уже крепко держал меня за плечи и пару раз встряхнул, то ли не давая потерять сознание, то ли требуя ответа.       — Макс, здесь Ника, — шепнул ему на ухо откуда-то неожиданно появившийся Слава. Хотя, стой он всё это время вплотную к нам, я бы тоже вряд ли заметила.       — Да похуй, — злобно выплюнул Иванов, кажется, совершенно не успев осознать, что именно ему сказали. Он резко вырвал из моих рук стакан, покрутил им перед собой, разглядывая остатки жидкости светло-янтарного цвета, а потом, бросив на меня ещё один убивающе-яростный взгляд, допил всё залпом, даже не поморщившись. — Вроде чисто, — кивнул он застывшему в напряжении Славе, тут же облегчённо выдохнувшему.       — Полина, где Наташа? — нежным и наигранно ласковым голосом, каким обычно разговаривают с маленькими капризными детьми, спросил Чанухин, попытавшись легонько отодвинуть своего друга, мёртвой хваткой снова впившегося в мои плечи и сжимавшего их почти до боли. Но Максим и не думал отходить, лишь смерив его предостерегающим взглядом.       — Они пропали куда-то. С Яном.       — Как давно? — Иванов снова еле ощутимо встряхнул мои плечи, и только тогда до меня начало в полной мере доходить, что это не пьяный бред, не сон и не иллюзия, и он на самом деле стоит здесь, взвинченный до предела и… испуганный?       — Когда мне звонила Рита. Сразу после, — мне пришлось проглотить плотный ком подступающей к горлу тошноты, чтобы выпалить это и с нарастающей в груди тревогой наблюдать, как Макс и Чанухин многозначительно переглянулись. — Что происходит?       — Уже поздно. Пусть звонит её матери, — сказал Иванов и, пока Слава печатал что-то в телефоне, снова обратил всё своё внимание на меня. И это вовсе не доставляло удовольствия, потому что даже сквозь пелену пугающей расслабленности в теле я чувствовала, что он готов был убить меня прямо здесь, задушить своими огромными сильными ладонями или перерезать глотку острым взглядом опасно потемневших глаз. Ещё пара секунд, и из меня точно хлынет кровь, и красная лужа под ногами будет расти и расти, пока моё бледное, иссохшее и полностью обескровленное тело не упадёт замертво.       Низ живота свело от болезненного спазма, будто подтверждая казавшиеся абсурдными мысли. Месячные! Просто потрясающе, восхитительно, неописуемо охуенно будет залить сейчас джинсы собственной кровью и, может быть, ещё упасть в очередной обморок. А до конца этого ужасного дня целых четыре часа, которых вполне хватит для наступления на землю агрессивно настроенной армии пришельцев или внезапного зомби-апокалипсиса.       Максим быстро огляделся по сторонам и презрительно поморщился, заметив, как к нам стремительно приближалась Ника. Её сильно качало из стороны в сторону, в руках тлела сигарета, опасно прижимавшаяся к одежде при каждом показательно-демонстративном виляющем движении бёдрами, и я с ехидной радостью отметила, что не единственная здесь умудрилась напиться почти до бессознательного состояния.       — Уведи её, — он бесцеремонно подтолкнул меня к Славе, ловко принявшему моё обмякающее тело в тёплые объятия. Мне бы радоваться появлению своих спасителей, но изнутри начинала подниматься зародившаяся ещё утром обида и злость на всех, а особенно на эту надменную сволочь, не попытавшуюся проявить хоть каплю участия или сочувствия. Хотелось вырваться из рук Чанухина, очень заботливо поглаживающего меня по спине, и снова зарыдать, размазывать слёзы по щекам и кричать прямо в лицо Максиму, как сильно ненавижу за бесчувственность и холодность, презираю из-за высокомерных замашек и насколько отчаянно нуждаюсь сейчас именно в нём, хотя бы в нескольких секундах притворной нежности с его стороны.       Какое счастье, что мне хватило ума закусить губу и молчать, впрочем, при этом наотрез отказываясь сдвинуться с места и идти куда-либо без него, сопротивляясь аккуратным попыткам Славы утащить меня с собой.       Мне было необходимо увидеть, что будет дальше. Необходимо внаглую влезть в чужую жизнь и обеспечить всем ещё больше проблем, лишь бы утешить свой беснующийся эгоизм, вовсю подпитываемый алкоголем, хотя я уже понимала, что через несколько часов буду сгорать от стыда, вспоминая своё дурное поведение.       — Кого я здесь вижу! — протянула Ника слегка заплетающимся языком, очень кстати преградив нам со Славой дорогу.       — Можешь развидеть, — не глядя в её сторону, бросил через плечо Иванов, лицо которого стало абсолютно непроницаемым, как у каменного изваяния. Ему явно была неприятна эта встреча, и я почувствовала себя до невыносимого виноватой именно перед ним за то, что пошла на поводу у Наташи и у своей нелепой обиды и пришла сюда, за то, что до последнего молчала и не позвала на помощь раньше, за неадекватную и ничем не обоснованную ревность к чёртовой прекрасной Нике и даже за то, что сейчас, под его суровым взглядом, вяло отбрыкивалась от Чанухина и не сводила глаз именно с него, краснея и выдавая себя с потрохами.       — Полина, там Рита. Она ждёт тебя внизу, — пошёл ва-банк Слава, и я уже готова была поддаться очарованию его спокойного, мягкого тона, когда Максим ловко обогнул свою уже без сомнений бывшую девушку и снова возник прямо перед нами.       — Уходим отсюда, — кивнул он Чанухину и, уже дёрнувшись в сторону коридора, вдруг замешкался, сделал один резкий шаг назад, взял меня за запястье и потащил за собой, не оборачиваясь. ***       Я долго возилась с молнией на сапогах плохо слушающимися, окостеневшими и дрожащими от волнения пальцами, а в итоге, увидев издалека приближение кого-то смутно напоминавшего другого Максима, мгновенно выскочила из квартиры, так и не успев застегнуть куртку. Не желая позориться, уже в лифте просто защёлкнула идущие вторым рядом кнопки, понимая, что имею слишком мало шансов хотя бы с десятой попытки справиться с бегунком, как назло слишком маленьким и скользким.       Взгляд Иванова, полный немого укора, злости и отчего-то особенно задевающего меня разочарования, постоянно чувствовался на затылке, спине, плечах, своей тяжестью придавливая всё ниже к земле. Помимо этого, я до сих пор ощущала, как остервенело его пальцы сдавливали мою руку через тонкий рукав водолазки, пока он вёл меня на выход, — было не столько больно, сколько неприятно от яростного, грубого прикосновения, но всё равно необъяснимо хотелось вернуть его себе.       Что угодно, лишь бы не повисшее в кабине лифта молчание, когда ни один из нас не поднимал глаз, не желая видеть другого.       — Полина! С тобой всё нормально? — бросилась ко мне на шею Марго, стоило только выйти из подъезда. Её пушистые волосы щекотали лицо, и я с удивлением заметила лежащие в изгибе завитков уродливые, кривые снежинки.       — А Наташа?.. — осмелилась ещё раз напомнить я, боясь оторвать взгляд от взволнованной и раскрасневшейся подруги и воочию увидеть мерещившуюся мне презрительную ухмылку на губах Максима. Сегодняшний день открывал для меня новые, неизведанные и необъятно огромные возможности испытывать чувство стыда, становившегося всё более острым по мере выветривания из организма алкоголя.       — Я всё тебе объясню! — она посмотрела куда-то в сторону, и я успела поймать тот момент, когда Иванов поспешно отвернулся. — Чуть позже. Я позвонила её матери и рассказала обо всём, объяснила, что ты ничего не знала. Скоро за ней приедут.       Мне оставалось только покорно кивнуть в ответ и плестись вслед за всеми по смутно знакомой дороге, теперь щедро припорошённой крупными хлопьями первого снега, тающего под подошвой сапог. Слава и Максим шли чуть впереди нас, и если первый хоть иногда оглядывался, явно обеспокоенный подавленным и растерянным состоянием Риты, то второй упорно делал вид, что знать нас всех не знает, не разговаривая даже с другом.       На Иванове была спортивная форма — его сорвали с той самой «очень важной тренировки», о которой он при мне предупреждал Диму, и, взглянув на время на экране телефона, я поняла, что с момента моего короткого и откровенно отвратительного разговора с Анохиной до его появления в квартире прошло всего лишь чуть больше получаса. Всё это подливало масла в стремительно разгоравшийся огонь самобичевания, предназначавшийся для моего скорого сожжения под гнётом просыпающейся совести.       — Лучше скажи, что ты нас много раз предупреждал. Станет легче, — попытался завести разговор Чанухин, хлопнув Максима по плечу, но тот лишь нервно дёрнулся от его прикосновения.       — Не станет.       У меня не было ни единой идеи, как принести ему свои извинения, более того — пугало то, что они наверняка уже не смогут ничего изменить. Он отстранился от всех нас, отгородился непробиваемой стеной злости, сквозь которую у меня не оставалось никакой надежды пробраться.       Отчаяние распространялось по телу, как смертоносный яд, последовательно поражающий все жизненно важные органы, заставляющий задыхаться, хвататься за парализованное болью сердце и корчиться в диких муках, мечтая скорее умереть. Может быть, отрицай я до сих пор собственные чувства к Иванову, стало бы проще вынести его попытки игнорировать моё существование?       — Рита, забери её к себе. Ей не стоит показываться перед родителями в таком виде, — спокойно заметил Максим, а у меня мурашки побежали по коже от звука его голоса. Не захотелось даже акцентировать внимание на том, с каким пренебрежением он отзывался обо мне, словно принципиально не называя по имени и делая вид, что меня здесь нет.       И пока Марго по телефону уговаривала мою маму разрешить мне остаться с ночёвкой у неё, очень правдоподобно рассказывая, какие именно темы по английскому будет мне объяснять, чтобы помочь подготовиться к грядущей контрольной, я выпадала в состояние прострации, еле справляясь с приступами нарастающей боли внизу живота. Прохладный воздух и бьющий прямо в лицо влажный снег помогали протрезветь, а вместе с тем понять, сколько ошибок я наделала за каких-то несколько часов.       Мои глаза неотрывно следили за широкой спиной идущего впереди Иванова, а в мыслях без остановки крутились паническое «что же я натворила», начинающее сводить с ума.       — Полина? У тебя какой-то странный голос, — со свойственной ей проницательностью заметила мама, стоило мне неохотно забрать трубку у Риты.       — Завалила тест по английскому. Очень расстроилась.       — У тебя точно ничего не произошло? А где Наташа, вы же вместе гулять должны были?       — Она тоже здесь, — после небольшой заминки соврала я, тут же занервничав и испугавшись, что именно сейчас у мамы хватит ума догадаться о моей лжи. Поэтому, по-глупому подставляясь, быстро пробормотала: — Я позвоню завтра как проснусь, спокойной ночи! — и сбросила вызов, с ужасом думая, что вот сейчас она перезвонит и потребует немедленно явиться домой.       Но ни через минуту, ни через пятнадцать, когда мы заходили в подъезд Риткиного дома, повторного звонка так и не поступило. Мы просто молча разошлись у массивной и обшарпанной деревянной двери, и если Максим до сих пор играл роль случайного прохожего, а мне было слишком стыдно подать голос и привлечь к себе внимание, то впервые замеченное мной напряжение между не разговаривающими друг с другом Марго и Славой стало настоящим шоком. ***       Оказалось, Анохина дома одна до понедельника, пока её бабушку планово положили в больницу на обследование. Хотя, даже окажись Зинаида Васильевна дома, единственным неудобством для нас стали бы настойчивые (примерно раз в десять-пятнадцать минут) предложения чего-нибудь поесть, которые настолько необходимы были мне прямо сейчас, когда в животе то и дело раздавалось громкое урчание от голода.       — Хочешь, сделаю чай? — сходу спросила Марго, снимая с себя куртку, под которой оказалась всё та же школьная рубашка, только изрядно смятая и расстёгнутая не только на пару верхних пуговиц, но и снизу, почти до пупка.       — Да. И что угодно поесть, — жалобно добавила я, опять вступая в неравную борьбу с проклятыми молниями. Именно в этот момент я резко наклонилась и почувствовала очередной спазм в животе, намного сильнее всех предыдущих, и оставалось только порадоваться, что мы уже успели добраться до дома. — Рит, у меня, кажется, месячные начинаются. Я схожу у тебя в душ?       — Да, конечно… Возьми что-нибудь из домашнего в комоде, прокладки где всегда, в шкафу, — рассеянно пробормотала Анохина, застывшая перед стоящим в коридоре огромным советского образца трюмо. Она с ярко выраженным отвращением на лице смотрела на своё отражение, а потом отвернулась и почти бегом бросилась на кухню, по пути дёргано застёгивая пуговицы на рубашке.       Будь я чуть более трезвой, сразу поняла бы, что с ней что-то не так. Заметила бы не только ярко-розовый кончик носа, замёрзший за то время, что парни искали меня в чужой квартире, но и подозрительно покрасневшие, набухшие веки или потерянный, влажный взгляд огромных светлых глаз. Но я не задумывалась об этом, на автомате передвигалась по её комнате, отчего-то казавшейся более родной, чем моя собственная, наугад вытащила из верхнего ящика огромного вида футболку (она всегда предпочитала носить дома вещи на пару размеров больше) и шорты, потом открыла шкаф и уже потянулась рукой к нужной полке, когда что-то свалилось мне под ноги.       Я нагнулась и подобрала с пола небольшой блистер, всего на две таблетки, одна из которых уже отсутствовала, и собиралась положить его на место, когда взгляд случайно зацепился за название, оказавшееся очень знакомым. Таблетки для экстренной контрацепции. Моя «бывшая» лучшая подруга, Анька, по пьяни любившая ни к чему не обязывающие случайные сексуальные связи, частенько прибегала к их помощи, так как не всегда могла вспомнить, что именно происходило между ней и очередным дико привлекательным парнем с моментально забытым ею именем.       Не в момент исчезновения Колесовой вместе с мерзким Яном или неожиданного появления передо мной Иванова, ни когда он предпочёл показательно откреститься от нас по дороге сюда, а именно сейчас меня прошибло холодным потом от страха.       На кухне громко засвистел чайник, и я, недолго думая, быстро закинула оставшуюся таблетку обратно на полку, закрыла шкаф и выскочила из комнаты, крепко прижимая к себе вещи Риты, как ни странно, пахнущие кондиционером для белья, а не сигаретным дымом.       Я проскользнула мимо суетящейся на кухне подруги сразу в душ, надеясь под струями горячей воды успокоиться и подумать обо всём. Но даже включив почти кипяток, я никак не смогла согреться и унять периодически проходящую по телу дрожь. Все мысли занимал Иванов, в глазах которого я умудрилась пасть ниже некуда, выставив себя неуравновешенной идиоткой-алкоголичкой, а ещё происходящее между Марго и Чанухиным. Мне на самом деле было плевать, чем они занимались наедине, а вот явный разлад в их обычном общении на фоне только что обнаруженного мной действительно пугал.       Позже мы с Анохиной уселись рядом на её кровати, выключив свет в комнате и оставив только тусклое мерцание экрана ноутбука, из которого тихо играла мелодичная, цепляющая за душу музыка. Она принесла свой любимый чай с нежным, сладковатым ароматом персика, и оставленное бабушкой домашнее печенье. Наши плечи соприкасались, но смотреть друг на друга совсем не хотелось, и я, кажется, догадывалась, отчего: просто у каждой из нас была своя собственная тайна, от которой хотелось протяжно выть от безысходности.       — Знаешь, Наташа просто очень настойчиво просила сохранить всё в тайне. Она боялась, что если ты узнаешь, то перестанешь с ней общаться, а без тебя, вдвоём, мы как-то совсем не справлялись… не могли нормально общаться, как раньше. Я обещала, что ничего тебе не расскажу, а теперь жалею, что так сглупила и подставила тебя. Максим уже несколько дней наседал на меня, требовал рассказать, а я… Не хотела всё портить.       — Всё из-за Яна, да? Я даже не представляла, что Ната может быть настолько одержима кем-то, — честно призналась я, склонив голову на хрупкое плечо Риты.       Казалось, ночь так плотно обхватывала нас своими тёмными, заснеженными объятиями, что можно было попытаться признаться во всём. Выговориться, выплакаться, выкричать из груди всю скопившуюся боль, не позволявшую нормально дышать. Только делать маленькие глотки густого воздуха, всхлипывать, задыхаться от сдерживаемых слёз отчаяния.       Какое пафосное слово — отчаяние. Почему за год безответной влюблённости в Романова мне никогда не было так плохо?       — Они с Яном познакомились ещё в раннем детстве. Как я поняла, он сын бывшего начальника её отца, и даже в нашу гимназию Наташу пристроили вслед за ним, повелись на восторженные отзывы друзей семьи. Я слышала о нём с первого же дня, как мы начали общаться, но лет в одиннадцать это стало похоже на настоящее помешательство. Первая влюблённость, чувства через край, возведение парня в ранг божества… У всех примерно так, и я не обращала особенного внимания, а зря, — Рита сделала глубокий вдох, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, чтобы продолжить: — А через год они начали встречаться. Несколько недель вместе, пару месяцев врозь, вроде тоже ничего особенного, просто возраст такой. Только он был старше, богатый и привлекательный, и пока они расходились, Ян встречался то с одной девчонкой, то с другой, а Наташа, она… загибалась. Я не могу подобрать другого подходящего под то время эпитета, потому что она действительно тухла и умирала прямо на глазах. Ты просто не видела её раньше, она всегда была такой пухленькой, с круглыми щёчками и весёлым взглядом, а за один год превратилась в измождённый скелет, апатичный ко всему происходящему вокруг.       — Наша Наташа? Пухленькая?       — Да, Поля. Я найду и покажу тебе наши старые фотографии. Уверена, ты и сама её не узнаешь, — грустно усмехнулась Анохина и сделала паузу, отправив в рот кусочек печенья. — А летом перед девятым классом всё резко изменилось. Вроде как у них с Яном наладились отношения, и я была так искренне рада за неё, что долго предпочитала не замечать странностей в её поведении. А когда они уж слишком стали бросаться в глаза, списывала всё на безумную любовь. Я тогда не знала других причин, почему может так стремительно меняться настроение, почему период неадекватного воодушевления сменяется на резкий упадок сил, когда она буквально засыпала сидя на уроках или тряслась, как в лихорадке, закрываясь в кабинке туалета. Они с Яном проводили всё свободное время вместе, ходили по тусовкам на квартирах таких же обеспеченных ребят, порой она пропадала где-то по несколько дней, ссылаясь на грипп, а я верила. Я хотела верить. Мы ведь с первого класса дружили, и мне не приходилось сомневаться, что о любых изменениях в своей жизни Ната непременно мне расскажет. Но не об этом. Об этом я не знала до последнего.       — Наркотики? — нерешительно выдохнула я, озвучивая догадку, пришедшую в голову ещё в тот момент, когда Колесова отдавала своему парню деньги. Тогда мне очень сильно захотелось откреститься от этой мысли и — вуаля! — получилось, но всего лишь на пару часов.       — Да. У них была своя компания, где это стало обычным делом. А потом одну из девчонок нашли в туалете гимназии с передозировкой. Скорая, реанимация… Её откачали, но, само собой, поползли слухи, начались разбирательства. Нескольких отчислили сразу, корректно назвав это переводом в другое учебное заведение. Нескольким позволили доучиться только до конца года. Остальным выдали дипломы и предпочли тут же забыть о них. Я знаю, что родители долго лечили Наташу, и она ещё в прошлом году постоянно посещала врачей. И мне казалось, что всё нормально, ведь она очень разумно рассуждала о том, что это всё путь в никуда, обещала, что никогда больше не коснётся этого, — Марго тяжело вздохнула и закрыла лицо ладонями, качая головой. — Знаешь, я очень виновата перед ней. Так много всего навалилось за последнее время, проще было отмахиваться от всех признаков того, что всё началось снова. Максим давно уже говорил, что с ней что-то не так, и он твердил нам о том, что Ян вернулся в Москву, а я… почему я не послушала?       — А откуда он знает обо всём? — Сердце замирало от страха и тревоги в ожидании ответа, и мне очень хотелось верить, что сейчас она развеет все самые страшные мои предположения. Ведь не мог же он, не мог…       — На одной параллели с Яном учился его брат, Артём. Когда ты пришла к нам, в гимназии ещё висели сделанные им фотографии. Очень талантливый парень, уже к окончанию школы успел получить несколько почётных наград в области фотографии, — она покосилась на меня, но я не могла припомнить никаких фотографий, да и не до них мне было в первые несколько месяцев на новом месте. Намного больше меня заботило, как влиться в коллектив, не провалиться по учебному плану и налюбоваться прелестной улыбкой Димы. — Тёма был всеобщим любимцем, даже все до единого учителя его обожали, не говоря об учениках. Общительный, приветливый, даже немного болтливый, он мог подсесть к любому за обедом и вести настолько непринуждённую беседу, будто собрался за одним столом с друзьями детства. Девчонки на него гроздьями вешались и, судя по слухам, он очень охотно этим пользовался. Но это… скорее сплетни, я не знаю, что было на самом деле. Они с Максимом были так похожи, что поначалу многие принимали их за близнецов. И ходили всегда и везде вместе, что в гимназии, что за её пределами. А Артём постоянно тусил вместе с Яном и Наташей, и он был одним из тех, кого должны были отчислить после всех разборок, но, говорят, отец Ивановых вмешался, и их не стали трогать.       Она осеклась и посмотрела на меня, ошарашено переваривающую тот поток информации, с которым с трудом справлялся мой не до конца протрезвевший мозг. Теперь многое вставало на свои места: откуда на квартире появился Максим и почему именно он сорвался, бросил все свои дела и пришёл на помощь Рите и Чанухину. Ведь я так и не сказала им, где нахожусь…       — Получается, Максим тоже был там? Среди той компании? — Пальцы сжали край одеяла, который хотелось как кляп засунуть себе в рот, лишь бы погасить рвущийся наружу крик. Мне не хотелось слышать правду, но гораздо лучше узнать обо всём сейчас, пока у меня оставались хоть какие-то силы, чтобы контролировать свои чувства к Иванову.       И это не что иное, как наглый и нелогичный самообман, ведь я уже не могла управлять собственными эмоциями. Иначе бы не напивалась до бессознательного состояния, думая о нём и с необузданной ревностью глядя на его во всех отношениях потрясающую бывшую.       — Я не знаю подробностей, Полин. Наташа никогда не рассказывала, что именно там происходило, а я не спрашивала, потому что не хотела лишний раз ей напоминать. Но он… Знаешь, все так восторгались их отношениями с братом, но мне всегда казалось, что у них не всё так гладко. Максим совсем на него не похож, это точно. И он никогда не упоминает о Тёме, словно… стесняется его, что ли. Мне тяжело подобрать этому правильную характеристику, тем более, оценивая ситуацию со стороны. Со слов Славы я могу сказать лишь то, что после разборок в гимназии он больше не участвовал в тех вечеринках, а ещё был очень зол, заподозрив, что Наташа снова принялась за старое. What a wicked game you play, to make me feel this way? What a wicked thing to do to make me dream of you?       Я убрала на стол кружку с почти нетронутым чаем, не говоря ни слова. Просто не знала, что можно сказать, узнав о таком. У меня оставался миллион вопросов, но вряд ли Анохина смогла бы ответить хоть на малую часть из них. Безумно хотелось спать. Заснуть и навсегда вычеркнуть из памяти весь минувший день, перевернувший всё, к чему я привыкла, с ног на голову. No, I don’t wanna fall in love No, I don’t wanna fall in love with you With you       Раздающаяся из динамиков песня делала только хуже, нежной и неторопливой мелодией надавливая на самые болезненные точки внутри бьющегося в агонии сердца. Я обхватила подушку руками и впилась в неё зубами, боясь, что случайно выдам льющиеся из глаз слёзы тихим всхлипом.       — Слава позвонил ему просто чтобы узнать адрес, где тебя искать. Он бросил всё и приехал, потому что переживал за тебя. И пошёл за тобой сам, хотя старался не пересекаться больше ни с кем из той компании, — внезапно снова заговорила Марго, когда мы обе уже лежали спиной друг к другу в ночной тишине, пытаясь заснуть. — Он несколько дней настаивал, что следует тебе обо всём рассказать. Боялся, что рано или поздно Ната потащит тебя туда, а мы не послушали. Не поверили. Мне так жаль, Полина. Так сильно жаль… Я виновата перед тобой.       Не помню, как скоро после этого мне всё же удалось заснуть. Но меня мучили отрывочные, короткие и очень реалистичные сны, где неизменно фигурировал нагло ухмыляющийся Ян, пьяная Ника и окровавленный Костя, укоризненно смотрящий на мои жалкие попытки привлечь внимание показательно равнодушного ко мне Иванова, уходящего вдаль всё быстрее от моих несмелых попыток догнать его и объясниться. Где-то на заднем плане давилась желчью Марина, насмехавшаяся над моей влюблённостью, пряный одеколон Димы вызывал тошноту, а мама звонила и звонила на телефон, каждый раз требовательно задавая только один вопрос: «Что с твоим голосом, Полина?»       Я проснулась от звука вибрации на телефоне Риты, но успела лишь приоткрыть глаза и в сумраке заметить, как она подошла к шкафу, достала оттуда тот самый случайно найденный мной блистер, быстро закинула в рот вторую таблетку и вернулась обратно в кровать. Спустя минут пятнадцать я осмелилась пошевелиться и взглянуть на экран своего телефона. Шесть часов утра.       Анохина спала, а я так и не смогла больше сомкнуть глаз, думая о том, как это могло произойти с нами? Почему всё, чем мы жили, рухнуло за один лишь день?