Три килограмма конфет

      Если бы меня попросили коротко описать прошедшую игру, я бы не смогла придумать ничего лучше избитого «победителей не судят».       Несмотря на несколько жёлтых карточек и непривычно жёсткую тактику игры, в которую в том числе выплеснулось и царящее между игроками напряжение, наша команда всё же смогла одержать победу. Буквально выдрала её из рук соперника за пару минут до окончания матча и уже не отдала обратно.       Иванова я больше не видела. Ну как не видела: на протяжении всей игры мой взгляд неотрывно следил за воротами, в которых маячила его светлая макушка, но лично мы не встречались. А так как моя куртка действительно вернулась на положенное ей место, я не захотела испытывать судьбу и сразу после финального свистка стала одной из первых, кто бросился прочь с трибун, потратив время только на то, чтобы необычно решительным тоном сообщить Рите, что мы очень торопимся домой.       Марго я затащила к себе в гости, нагло воспользовавшись подругой, чтобы избежать нравоучений от мамы: в присутствии чужих людей она всегда выдавала широкую улыбку и меняла раздражённый тон на медово-приторную сладость. Я включила один из фильмов про супергероев, даже не спрашивая мнения Анохиной, которой подобное кино не очень по душе. Просто в этот раз точно знала, что вникать в происходящее на экране всё равно никто не будет. Нам необходима была возможность спокойно погрузиться в собственные мысли и переживания, раз уж отвлечь друг друга от проблем разговорами не получалось.       Я с ужасом думала о том, во что умудрилась ввязаться. Максима я давно уже перестала бояться, но вот страх за свои желания, проявляющиеся только под его влиянием, пробирал до костей сильнее зимней стужи. Идеи о том, как избежать обещанной встречи, возникали одна за другой, но я старалась тут же отмахиваться от них и просто морально готовилась к неминуемому. Не стоило надеяться, что он обрадуется моему обману или не выкинет что-нибудь посерьёзнее, чем ненадолго украденная куртка.       Хотя самая весомая причина моей покорности заключалась скорее в том, что мне не хотелось его злить, разочаровывать и расстраивать. И совсем чуть-чуть хотелось провести с ним эти пугающие полдня наедине в неформальной обстановке.       Утро субботы встретило меня ужасной головной болью, повышенной раздражительностью и гнетущим предчувствием отвратительного окончания дня. Впрочем, в последний раз моя интуиция так смело высказывалась перед Хэллоуином, обещая фантастический и незабываемый праздник, который на деле закончился валянием в грязи и очередной ссорой с Ивановым. Поэтому я поспешила заняться сборами, стараясь не обращать внимание на тревогу, наверняка обусловленную по большей части именно сильным волнением.       Вот только нормально собраться я всё равно не успела, получив внезапный звонок от мамы. Они с отцом забыли дома документы, которые необходимо было срочно сдать в администрацию именно сегодня. А у меня не было ни одной весомой официальной причины, чтобы отказаться привезти их ей на работу прямо сейчас.       Натягивая на себя джинсы и первую попавшуюся под руки толстовку, я старалась не злиться и не плакать от обиды. Может быть, это действительно судьба? Может быть, надо радоваться тому, что обстоятельства настойчиво ограждают меня от Максима?       Даже если откинуть в сторону все предположения о его коварном плане и злом умысле, у нас всё равно оставалось ничтожно мало общего. Я не могла быть уверена, что, оказавшись вне стен гимназии, мы вообще найдём, о чём можно поговорить, помимо обсуждения нанесённых друг другу ранее обид или осуждения общих знакомых. Он избалованный мальчишка, всюду ездящий на такси и наверняка только отдалённо понимающий смысл таких выражений, как «накопить деньги» или «дотянуть до зарплаты». А я… Хоть сейчас наша семья и относилась к тому самому заветному для многих среднему классу, но шиковать мы просто не привыкли.       Зато вчера, во время матча, я слышала обсуждение одноклассников о том, что те новые, прекрасные трибуны, на которых мы сидели и с которых Максим бесцеремонно согнал меня в средине сентября, пару лет назад были закуплены и установлены с щедрого пожертвования отца братьев Ивановых. И я точно знала истинные причины этого жеста (вовсе не связанные с попыткой купить младшенькому сыну звание капитана, как предполагало большинство), но это позволило впервые в полной мере осознать, насколько обеспечена его семья. Особенно в сравнении с моей. И это отличие немало меня пугало, отталкивало и вынуждало задуматься, стоит ли вообще связываться с человеком совсем другого круга, мира и социального статуса.       Опомнилась от своих тяжёлых, сумбурных мыслей я, только сидя в маршрутке. И поняла, что до назначенной вчера встречи остаётся всего час, а я до сих пор не нашла смелости сообщить ему о том, что всё отменяется.       Услышав в телефонной трубке настороженное «алло» после нескольких долгих гудков, я разнервничалась ещё сильнее прежнего, принимаясь в панике дёргать молнию на сумке и облизывать вмиг пересохшие от нервов губы.       — Максим? Извини, но у меня внезапно возникли непредвиденные…       — Так, начинается! — он грубо прервал мою пламенную несвязную и торопливую речь и обречённо вздохнул. — Тебя украли инопланетяне? Если нет, то и слушать ничего не хочу. Пока ты находишься на этой планете, я не приму никакие отговорки, почему ты не можешь встретиться.       — Я могу! Просто немного позже, чем мы договаривались, — выпалила я первое пришедшее в голову, удивив этим даже саму себя. Вообще-то изначальный план был отменить встречу насовсем, уверенно заявив, что он не имеет права меня шантажировать и заставлять что-то делать против собственной воли. Но услышав его голос, не злой или насмешливый, а действительно расстроенный, произнести что-то подобное не смогла бы и под дулом пистолета. — Просто мне нужно срочно привезти родителям документы в больницу, и сейчас я только подъезжаю к метро.       — Что случилось? — после небольшой заминки взволнованно спросил Иванов, и, только мысленно прокрутив наш диалог ещё раз, я поняла, чем именно вызвана столь странная реакция.       — Ой, я не подумала, что ты ведь не знаешь… Мои родители — врачи. И в больнице они просто работают.       — Это очень неожиданно. Я почему-то был уверен, что они работают в полиции или в суде. Ну, знаешь, эта фишка с домашним арестом, — хмыкнул он и, расслышав моё недовольное сопение, особенно весёлым голосом добавил: — Вангую, что сейчас ты закатила глаза.       По рукам тут же побежали мурашки, сопровождая ощущение лёгкой щекотки внутри живота. Может быть, ему просто повезло. А может быть, он знал о моих привычках намного больше, чем я могла себе представить? И одна лишь возможность именно этого расползалась по телу приятным теплом.       — Скинь мне адрес больницы. Я подъеду прямо туда, — видимо, как-то по-своему истолковав моё долгое молчание, осторожно попросил Максим. Кажется, испугался, что сейчас я снова поведу себя как истеричка и брошу трубку.       — Тебе настолько сильно нужно уйти из дома?       «Признайся, ты хотела бы услышать, что он настолько сильно хочет встретиться с тобой», — насмешливо пропел внутренний голос, заставив до боли прикусить губу от стыда. Потому что да, хотела бы. С удовольствием проглотила бы любую ванильно-сопливо-романтическую чушь, сказанную им, и сделала бы вид, что поверила в искренность очередной банальной уловки для впечатлительных девушек.       Мы с ним и встретиться не успели, а я уже начала расклеиваться и жалеть себя. Просто отвратительно.       — О да, ради этого я бы сейчас и в ад спустился!       — Ты имеешь в виду метро?       — Эй, нет, не горячись. В ад — легко, в метро — пока что нет, — заразительно рассмеялся Максим, а я, до последнего сдерживаясь, всё же сорвалась на смех вслед за ним. И этот момент стал особенно уютным, заставив мгновенно забыть обо всех терзавших меня вопросах, о той разнице между нами, которая пару минут назад казалась огромной пропастью, а сейчас — лишь тонкой полоской света. Потому что мы всё же понимали друг друга. — Жду от тебя адрес, Полина.       Угрюмые пассажиры метро, закутанные в одинаковые с виду тёмные пуховики, напоминали взгромоздившихся на заснеженных ветках воробьёв: нахохлившихся, распустивших перья и смешно раздувших грудь. Изредка они бросали в мою сторону заинтересованный взгляд и с изрядной долей скептицизма косились на задумчиво-мечтательную улыбку, скрыть которую у меня никак не получалось.       Я нервничала, боялась, трепетала от воодушевления и восторга, с которым представляла себе наше общение. Строила догадки о том, что он может сказать, куда мы пойдём и чем будем заниматься столько часов кряду. Но тут оказывалась бессильна даже моя богатая фантазия, ведь Максим был непредсказуем, необъясним и импульсивен, как начало весны, то пригревающее землю тёплыми лучами солнца, то терзающее морозом и заваливающее снегопадами на зависть самой лютой зиме.       В холле приёмного отделения больницы мне пришлось ждать почти полчаса, заламывая руки и обкусывая быстро обветрившиеся на улице губы, начинавшие болеть от той пытки, что устраивали им мои же зубы. Переживала, насколько отвратительно выгляжу сейчас, ведь не успела толком собраться, накраситься или хотя бы как следует высушить волосы, после испытания шапкой, ветром и общественным транспортом наверняка напоминавшие клок соломы.       — Ты чего такая растрёпанная? — поинтересовалась мама, стоило ей только показаться из-за двери с табличкой «только для персонала», удачно располагавшейся прямо у дивана, на котором я сидела. Ни приветствия, ни благодарности.       — Я спешила, — от обиды голос сразу задрожал, и мама осеклась, что уже было хорошим знаком. Зачастую щедрый поток её претензий могли остановить только мои слёзы или вмешательство отца, но он находился в другом корпусе, а красные глаза стали бы совсем уж отвратительным дополнением к моему и без того жалкому внешнему виду.       — Ты сейчас домой?       — Нет, я погуляю, — расплывчато ответила я, сунула ей в руки папку с документами и демонстративно начала натягивать куртку, чтобы поскорее сбежать обратно на улицу. Хотя сама не понимала, что лучше: компания раздражённой, придирающейся по мелочам, но всё же родной мамы или встреча с Ивановым, рядом с которым мне казалось неправильным всё своё поведение от неизменно глупых фраз до собственного сбивающегося дыхания.       — Погуляешь? — переспросила мама, будто не могла поверить, что я решила добровольно прервать устоявшуюся траекторию перемещений дом-гимназия-квартира Анохиной.       Если задуматься, её удивление было оправдано. За последние два года я действительно предпочитала отсиживаться дома, и не важно, у себя или подруг. И сейчас бы предпочла не изменять традиции, но Максим, как подсказывал внутренний голос, всё равно бы меня из-под земли достал, вовсю пользуясь решимостью и настойчивостью, наличие которых я только неделю назад опрометчиво поставила под сомнение, разговаривая с ним во дворе.       — Погуляю с Ритой, — бессовестно соврала я, пользуясь не самым тёплым отношением мамы к моей подруге, обеспечивающим мне надёжное прикрытие. В отличие от той же Наташи, с Марго она никогда не станет мило беседовать и интересоваться, как мы провели время за несуществующей прогулкой.       — Ну тогда пойдём, поднимемся ко мне в кабинет на пару минут, — внезапно предложила она, подхватив меня под локоть и не позволив уйти. — У меня там лак для волос есть. Усмирим их немного.       Желание выйти из образа чучела пересилило все обиды, и с мамой я поднялась. Глупо утверждать, что следующие десять минут превратили меня в писаную красавицу, но с приглаженными волосами и тушью на ресницах стало точно лучше, чем было. Из маленького зеркала, расположившегося над раковиной в углу кабинета, на меня смотрела девушка с настолько испуганным и растерянным взглядом, будто ей предстояла аудиенция с самим дьяволом.       Максим уже ждал около центральных ворот, расхаживал из стороны в сторону и изредка что-то набирал в телефоне. А я ещё несколько минут пряталась за стволом огромного дуба, прилегающего к стене одного из корпусов, наблюдала за ним издалека и никак не могла решиться подойти. Потому что боялась, так сильно боялась показать себя настоящую, остаться с ним без возможности убежать в кабинет, спрятаться за подруг или одноклассников, оттянуть время до звонка. Потому что боялась узнать его настоящего, без необходимости поддерживать имидж человека, который плевать на всех хотел.       Боялась разочаровать его. Боялась разочароваться в нём.       Боялась, боялась, боялась. Потому что однажды уже оставшись вдвоём, мы, кажется, чуть не поцеловались.       И мне не хотелось думать, что может случиться сегодня.       — Привет, — мой нерешительный шёпот не заглушал шум проносящихся по дороге машин, но Иванов всё понял, легонько кивнул мне в ответ и приободряюще улыбнулся.       — Прогуляемся? — предложил он после небольшой заминки, пока мы оба пытались разобраться с ужасно мешающими руками, которым не находилось места в карманах куртки, а ещё оглядывались по сторонам, стараясь не встречаться глазами. От его вчерашней нахальной самоуверенности не осталось и следа, и передо мной стоял не делай-что-я-скажу Максим, а тот самый парень, что сидел сгорбившись на скамейке в моём дворе и рассказывал о своих ошибках, и тот же, кто пришёл спрятаться от всех, когда на него написали жалобу директору.       Конечно же, это подкупало. Заставляло сердце биться на запредельной скорости, щёки — покрываться ярким румянцем, а из разума вытесняло все мысли, кроме тех, что крутились в пьяном вальсе вокруг прекрасного чувства доверия.       Доверие значило в сотни раз больше, чем влюблённость. Влюбиться можно просто так, подсев на обольстительную улыбку, купившись на однажды проявленную галантность или упав вместе в осеннюю грязь. Влюбиться вообще очень легко: достаточно зацепиться за пару-тройку жестов, которые хочется записать на видео и сутками смотреть на повторе, или же запомнить аромат, что кружит голову эфиром и одновременно прошибает насквозь, как нашатырь. Влюблённость запускается биохимическими реакциями, не поддающимися нашему контролю, вынуждая просто смириться с ней или подчиниться её власти.       А вот доверие можно только заслужить. Доказать своими поступками, подтвердить чередой подкидываемых жизнью испытаний, заработать в честном и открытом бою между желаниями и обстоятельствами.       И как-то пугающе быстро Иванов заполучил моё доверие в свою собственность. Приманил его сладким молчанием в период нашей холодной войны, пригладил шёрстку скомканными телефонными извинениями, ласково почесал за ушком, прибежав вытаскивать меня с той вечеринки и немедля сообщив всё, что узнал о Наташе. И его обезоруживающая, дезориентирующая, сражающая наповал откровенность стала тем крючком, на который я тут же попалась.       — Странно, я никогда внимания не обращал, что здесь находится больница. Почему-то всегда считал, что это огромное старое здание принадлежит какому-нибудь музею, — спустя несколько минут вдруг заговорил Максим, первым не выдержав комично затянувшейся паузы. Я старалась идти наравне с ним, но всё равно чуть отставала, не поспевая за размашистым шагом и буксуя в навалившем за последние несколько дней рыхлом снеге, так и не счищенном с тротуаров.       — Ты знаешь этот район?       — Я достаточно хорошо знаю весь центр. А в пределах бульварного кольца так вообще каждый закоулок раньше знал, но с тех пор здесь многое изменилось, — он пожал плечами и немного сбавил скорость, в очередной раз заметив, как мне приходится чуть ли не бежать вслед за ним. Улыбнулся, стоило нам снова поравняться.       И взял меня за руку.       Просто сжал мою дрогнувшую от неожиданности ладонь в свою, прохладную, совсем не по-детски большую и сильную, и уверенно повёл вслед за собой.       «Чтобы не отстала и не потерялась», — успокоила я сама себя, ведь мы лихо прошли мимо входа на ближайшую станцию метро и отправились дальше в направлении, конечная точка которого оставалась для меня загадкой. Наверное, стоило спросить, куда именно мы прогуливаемся, но с губ сорвался совсем другой вопрос:       — Ты жил здесь?       — Можно и так сказать, — рассмеялся Иванов, свободной ладонью взъерошив и без того растрёпанные на ветру светлые волосы. — Ты же знаешь, наверное, что мой брат — фотограф? — я только кивнула в ответ, всё ещё не в состоянии отвести взгляд от его макушки. Хотелось провести по ней нежно-нежно, пригладить забавно торчащие пряди, узнать, какие они на ощупь. Мне казалось, что жёсткие и колючие, как и его характер. — До того как увлечься фотографией, Тёма всегда рисовал. Карандаш и альбом буквально из рук не выпускал, постоянно делал какие-то наброски, зарисовки, причём всего подряд: то какой-нибудь резной фасад дома, то бредущие по аллее люди, то купающиеся в луже голуби. Но там, где мы живём, смотреть было не на что, поэтому при первой же возможности мы уезжали в центр и гуляли сколько могли. С третьего класса. Четыре года подряд. Знаешь, вот сейчас мне кажется очень странным, что два ребёнка днями шатались одни по огромному городу.       — Как вас вообще отпускали? — я покачала головой, даже не представляя, что бы на это сказали мои родители. Наверное, маму бы хватил инфаркт, посмей я лет в десять отойти дальше чем на километр от нашего дома. И Костя, вкусивший свободу от тотального контроля многим раньше меня, никогда бы не смог решиться на такой опрометчивый поступок.       — Никто не спрашивал, где мы ходим, а сами мы не говорили. Потом у кого-то из знакомых отца похитили ребёнка за огромный выкуп, с нами провели воспитательную беседу в стиле «не берите конфетку у незнакомых дядек и не садитесь к ним в машины». А в телефоны поставили чип с отслеживанием, не предупредив. Вот тогда-то отец увидел наши перемещения и тяги к прекрасному не оценил, запретил шляться где попало и посоветовал найти себе занятие получше. Ещё полгода мы просто оставляли телефоны дома и уезжали, куда хотели. Потом Тёма переключился на фотографию и следом уже на свои тусовки, так что здесь мы не бывали уже пару лет. Жаль, кстати, рисовал он очень красиво. У нас дома до сих пор целая полка с рисунками, теми, что сохранились после всех его гоголевских порывов.       — Я всегда завидовала людям, которые умеют хотя бы сносно рисовать.       — О, поверь мне, я тоже! В моём исполнении даже солнышко больше смахивает на пентаграмму. И когда люди сначала знакомятся с моим невероятно творческим и почти гениальным братом, а уже потом со мной, сразу интересуются, чем же я занимаюсь. Это всегда самый неудобный момент, потому что я не занимаюсь ничем. Ну так, мяч по полю гоняю.       — И ещё плачущих девчонок с трибун, — хихикнула я, очень быстро расслабившись от его спокойного, неторопливого повествования и согревающего мою ладонь прикосновения. И как его ледяные пальцы могут приносить столько тепла?       — Не обобщай. Ты такая единственная, — фыркнул Иванов, стойко перенеся мою внезапную подколку. А вот у меня от его ответа быстро-быстро забегали мурашки по коже, несмотря на полное осознание того, что это лишь милая, ничего не значащая шуточка.       — Я тоже поразительно криворукая. Настолько, что все поделки в детский сад и часть школьных творческих заданий за меня делал брат, — честным признанием я попыталась хоть как-то извиниться за свою выходку, а ещё удовлетворить внезапно столь остро возникшую потребность в ответной откровенности. Потому что он так легко рассказывал о себе, о своей жизни и семье, а для меня даже эта небольшая правда стала будто резко отщеплённым от тела лоскутом кожи. — А потом ещё и деньги за это брал.       — Зато ты хорошо пишешь.       — Что пишу? — я уставилась на него в недоумении, хлопая глазами, и тут же чуть не рухнула в ближайший сугроб, поскользнувшись на незамеченном участке обледенелого снега.       Если вспомнить, сколько уже раз за несколько месяцев нашего знакомства Максиму приходилось подхватывать меня на лету, удерживать от падения или отлеплять от своей широкой груди, то не оставалось никаких сомнений, что я не только криворукая, но и кривоногая, глухая и почти слепая. И просто непозволительно неуклюжая.       Честно, я не представляла себе, насколько серьёзные причины могли сподвигнуть его провести полдня в компании такого ходячего недоразумения.       — Просто пишешь. Насколько я могу судить по тем отрывкам сочинений, что нам периодически зачитывает на уроках мегера.       — Мегера? Марина Петровна? Учитель русского и литературы? — на каждый мой преисполненный изумлением вопрос он только размашисто кивал головой и довольно усмехался. — Не может этого быть. Она меня ненавидит.       — О, ну она вообще всех учеников ненавидит, — скорчил скорбную мину Иванов, — но твои сочинения часто ставит в пример того, как следует размышлять в нашем возрасте. Я точно знаю, потому что на её уроках у меня персональное место прямо напротив учительского стола, — ну, знаешь, по принципу держи врагов ближе друзей, — и не раз видел твоё имя на тетради, откуда она читает. Ещё с прошлого года, но тогда я не знал, кто ты. У нас сейчас вообще столько новеньких в классах, что не упомнить.       — Пример того, как стоит размышлять? Серьёзно? — нервно рассмеялась я, с трудом веря в то, что он мне рассказывал. Пожалуй, мегера была единственным учителем, от которого считалось невозможным добиться хоть слабого подобия похвалы, а уж тем более для такой посредственной ученицы, как я. — И как ты только выдержал такое? Неужели ни разу не вставил даже одного маленького саркастичного замечания?       — Ты не представляешь, как я настрадался, — он тяжко вздохнул, картинно возведя глаза к плотно-серому небу, изредка вытряхивающему из себя сухие ошмётки оставшегося снега. — Сначала записывал всё на листочке, но потом концентрация похвалы в адрес твоих способностей превысила мой порог терпения, и чуть не задохнулся от возмущения. Вот увидишь, скоро все будут обсуждать, как на уроке литературы я чуть не умер от внезапного астматического приступа.       Я смеялась неестественно, слишком наигранно и напряжённо, совсем позабыв о необходимости смотреть себе под ноги. Наблюдала за его яркой, живой мимикой: взлетающими вверх уголками чувственных пухлых губ, необъяснимо лукавым прищуром глаз, сопровождавшим улыбку, и, конечно же, ямочками, появляющимися лишь на несколько секунд, будто дразнящими моё воображение и играющими со мной в прятки. И не могла оторваться от него. Не могла избавиться от совсем неуместной, странной и пугающей мысли, что я и правда в него влюбилась.       То ли наконец свыклась с этим состоянием и приняла его, то ли увязла в чувствах ещё глубже, вместо того чтобы скинуть с себя их груз и попытаться вернуться к беззаботной жизни.       И то ощущение, что преследовало меня раньше во время наших перепалок, распирающее, разрывающее изнутри желание задеть его как можно сильнее, ударить по самому больному месту, — теперь именно оно переросло в настолько же страстное желание прикоснуться к нему, прильнуть ближе, поцеловать хотя бы разрумянившуюся на морозе щёку с двумя тёмными точками-родинками на ней.       И просто поцеловать его по-настоящему, в губы. Много, очень и очень много раз.       Меня затапливало нежностью по отношению к нему. Нежностью, неуместной в наших отношениях, вряд ли необходимой ему не только с моей стороны, а вообще — кажется, вот таким язвительно-насмешливым, крутым и популярным парням нравятся взрослые штучки, а не наивные, нерешительные порывы от неопытных романтичных особ.       Мы неторопливо брели по заснеженному городу, всё ещё держась за руки, и я боялась наступления момента, когда по какой-нибудь причине придётся отпустить его ладонь. Не знала, протянет ли он её снова и стоит ли протягивать самой? Не понимала, что мы вообще делаем. И для чего? Почему?       Вдали виднелись остроконечные красные шапочки кремлёвских башен, чуть припорошённые белым. Я уже не чувствовала кончик собственного носа, и даже любовь не помогала согреться под ошпаривающим кожу зимним ветром, порывы которого становились всё настойчивей и злее по мере приближения к Москве-реке.       — Нам срочно нужно в кино, — не терпящим возражений тоном заявил Максим, словно прочитав мои мысли о скором обморожении. И если я уже плюнула на все попытки выглядеть красиво и натянула шапку, разумно рассудив, что уложенные волосы всё равно не спасут лицо с алым от холода носом, то он наотрез отказывался накинуть хотя бы капюшон. — Потому что домой я надеялся возвращаться только часов через шесть, и за это время у меня могут закончиться все потрясающие истории о провалах моего пришибленного братца.       — Расскажешь истории о своих провалах, — довольно ухмыльнулась я, выжидающе поглядывая на него, встретившего моё предложение с непроницаемо серьёзным лицом.       — Нет таких. Я идеален во всём!       — Просто признайся, что ты о них забыл, — не отступала я, меняя ухмылку на хитрую, самодовольную улыбку, которую нагло скопировала у него же самого.       — Ну ладно, будет тебе одна прекрасная история, — грустно вздохнул Иванов, признавая своё поражение. — У нас есть старший брат, Никита, от первого брака мамы. И когда мы с Тёмой были маленькие, то очень завидовали ему, ведь к нему почти каждые выходные приезжал отец, куда-то возил, играл, даже нас с собой иногда брал или привозил какие-то плёвые подарки. Но это казалось таким необычным, потому что своего родного отца мы тогда видели в разы меньше — просто не знали ещё, что родители подали на развод. И тогда Артём как-то сдуру придумал, будто отец Никиты на самом деле нам тоже родной и скоро нас всех к себе заберёт и мы будем жить дружно и весело. Он рассказывал мне об этом с таким упоением, а мне и пяти тогда не было, и я поверил. И, конечно же, при первой возможности рассказал об этом бабушке, вот только в силу возраста не учёл один неудобный момент…       — Что это бабушка по линии родного отца?       — Ага. В общем-то, я очень поспособствовал тому, чтобы максимально ускорить бракоразводный процесс родителей и превратить его в цирковое представление с торжественным вскрытием конвертиков с тестами на отцовство, на которых после того случая настояла именно бабуля. Непонятно зачем, потому что мы оба внешне просто копии отца. Ну и… будь я тогда поумнее, сразу бы понял, что богатая фантазия брата ещё не раз принесёт мне очень большие проблемы.       Я прикусила нижнюю губу, не представляя, как у него получалось рассказывать о таких вещах с непринуждённой и вполне искренней улыбкой, ровным, спокойным голосом, в котором не звучало ни единой нотки тоски, грусти или злости. Будто всё это было обычным, нормальным, естественным: что дети в полной и обеспеченной семье могли расти с мечтами найти себе других родителей, оставались предоставлены сами себе, становились свидетелями разборок взрослых людей, вообще не считавшихся с их чувствами.       — Так, Полина, не делай такое скорбное лицо! Семья у меня, конечно, со странностями, но особенных причин страдать из-за этого я не вижу. Мы с братьями никогда ни в чём не нуждались и, по большому счёту, вообще не знали настоящих проблем и забот. И я знаю огромное количество тех, кто мечтал бы оказаться на моём месте. Да взять хоть того же Славу: когда я после уроков садился в такси и ехал домой к приготовленному домработницей ужину, он напрашивался в гости к кому-нибудь из одноклассников на весь вечер, чтобы там покормили, потому что отец не платил ни копейки, а мать в одиночку не могла их даже прокормить.       — Я, пожалуй, просто воздержусь от жалоб на своих родителей.       — Это пока тебя снова под домашний арест не посадили, — ехидно заметил он, пропуская меня внутрь небольшого здания, неприметного с виду и похожего на обычную серую коробку, резко контрастирующую с изящными малоэтажными домиками, стоящими по соседству. Не успела я опомниться и спросить, зачем нам сюда, как наткнулась взглядом на развешенные вдоль стен постеры с текущими фильмами и почувствовала идущий изнутри сладковатый запах готовящегося попкорна.       Иванов явно не преувеличивал, утверждая, что знаком здесь с каждым закоулком. Я бы никогда не догадалась, что здесь может находиться кинотеатр, однако людей внутри оказалось на удивление много. Не столько, конечно, как в ближайшем к моему дому торговом центре в субботний день, но всё равно предостаточно, учитывая странное расположение и мимолётно замеченные мной цены на билеты, превышавшие стандартные почти в три раза.       Кажется, Максима это совсем не смущало, и он как ни в чём не бывало подвёл меня к небольшому экрану со списком ближайших сеансов.       — Выбирай, — он кивнул на сменяющие друг друга названия с кратким описанием фильмов, а сам мгновенно уткнулся в телефон, набирая кому-то сообщение.       — Может быть, лучше ты? Я понятия не имею, что ты предпочитаешь смотреть…       — Мне всё равно. Я не привередливый, — отозвался он, не отрываясь от экрана телефона. Видимо, почувствовав неладное, всё же поднял на меня недоуменный взгляд, увидел выражение еле сдерживаемого смеха на моём лице и закатил глаза. — Ой, вот не надо начинать. Я действительно не привередливый, это у вас там какие-то особенные критерии к выбору того, что можно и что нельзя смотреть.       — Не у нас, а у Риты и Наташи, — поспешно исправив его, я всё же начала неторопливо пролистывать список фильмов, уже ощущая лёгкую панику от необходимости делать выбор. И почти неосознанно, больше для самой себя, продолжала ворчать под нос: — Рита предпочитает что-нибудь очень умное, чтобы над каждой деталью и каждым словом приходилось очень долго размышлять, а Наташа, напротив, максимально лёгкое и туповатое кино, чтобы не надо было думать вообще.       — А что предпочитаешь ты? — его вопрос застал врасплох, заставив испуганно вздрогнуть и поднять глаза от экрана компьютера. Иванов стоял напротив, скрестив руки на груди и смотря на меня насмешливым, пробирающе-испытующе-изучающим взглядом, будто юный натуралист, уже занёсший скальпель над распластанной перед ним лягушкой и воодушевлённый мыслью о том, что скоро сможет вовсю покопошиться у неё внутри. — Ну, кроме как подстраиваться под чужой выбор. Какие-нибудь сугубо личные предпочтения? Собственное мнение? Право голоса? Ты вообще используешь слово «хочу»?       — Мне придётся заплатить тебе за эту незапланированную психологическую консультацию? — единственным разумным выходом показалось отшутиться от его метко бьющих в цель вопросов, на которые я не могла дать вразумительные ответы.       Или, конечно же, могла. Вот только звучали бы они неутешительно и, пожалуй, слишком жалко, обнажая все мои страхи и комплексы, выполняющие роль сломанного компаса в жизненных дебрях.       — Да, тебе определённо придётся отблагодарить меня за оказанную бесценную помощь, — крайне довольный собой, Максим чуть склонил голову набок, расплываясь в плотоядной улыбке, а мне пришлось прятать собственное смущение, демонстративно опустив взгляд обратно на экран. Думать о каких-то фильмах было абсолютно невозможно под его настойчивым, совсем не скрываемым вниманием ко мне, пускающим по телу волны жара, рябь маленьких мурашек и брызги странного покалывания, ощущавшегося на стремительно согревающейся после мороза коже.       Мне очень хотелось посмотреть ему в глаза. Взглянуть в них всего на одно мгновение, на почти не ощутимые доли секунды, чтобы убедиться: там, в кристально-прозрачной толще воды, щедро расплескавшейся по его радужке, живёт что-то неизведанное, страшное и манящее сильнее, чем зов русалок. И это влечёт к нему, обманывает, дурманит сознание и стремится затянуть к себе, увлечь на самое дно, откуда больше не будет спасения.       Поэтому мои пальцы быстро перелистывали электронные страницы. Так быстро, что невозможно успеть прочитать описания хотя бы до середины, но мне было уже как-то всё равно. Я, кажется, только что утонула.       — Выбрала? — мурлыкнул он, встав рядом со мной и прижавшись вплотную к моему плечу. От жары немного закружилась голова, и мне пришлось отвлечься от экрана, чтобы поскорее стянуть с себя пуховик.       — Нет.       — А сейчас? — в голосе Иванова столько веселья, что мне хотелось то ли раздражённо рявкнуть на него, чтобы не мешал, то ли нервно рассмеяться вместе с ним.       Господи, и если меня так накрывало эмоциями лишь от пары минут его присутствия рядом, что же будет в темноте кинозала, где нам придётся провести минимум полтора часа плечом к плечу?       — Выбери сам, — не выдержав психологического насилия, я признала свой провал и отошла от компьютера под его самодовольную усмешку.       — Смотри, на ближайшие полчаса есть всего три сеанса. Фильм с пометкой ужасы и триллер сразу отбрасываем, если ты, конечно, не носишь с собой флакончик с нашатырём, — я только закатила глаза, ещё сильнее позабавив и без того излучавшего непривычно хорошее настроение Максима. Он уверенно тыкал в экран и комментировал свои действия таким деловым тоном, словно занимался не выбором фильма, а как минимум решением дел государственной важности. — Остаются мультик или остросоциальная драма. Ну же, Полина, всего лишь одно из двух. Ты справишься!       — Мне просто всё равно. Любой, — ответ вырвался из меня даже раньше, чем я успела его обдумать. Выбрать одно из двух тоже не так-то легко, как может ему показаться. А если драма скучная? А если мультик глупый? А если я ошибусь, взяв на себя ответственность за выбор, то как не грызть себя за это ещё очень долго, обдумывая все причины, подтолкнувшие меня к неправильному пути?       Удивительно, как я вообще смогла выбрать между старой и привычной влюблённостью к Романову и новой, тогда ещё не окрепшей, к Иванову. Ведь принимать решения — вообще не моя сильная сторона.       Да и в целом, нет у меня никаких сильных сторон. Я вся слабая, безвольная и податливая, как размягчившийся на солнце пластилин.       — Значит, мультик, — заключил Максим, не отводя от меня взгляд, тут же хмыкнул и укоризненно покачал головой. — Судя по выражению твоего лица, ты расстроена, а значит, мультик ты смотреть на самом деле не хочешь. Мы идём на драму. Эксперимент окончен.       Я только насупилась и поджала губы, молча плетясь вслед за ним к кассам и прикидывая, сколько у меня вообще с собой денег и хватит ли мне на что-нибудь ещё, кроме билета. Однако на мою аккуратную попытку влезть, чтобы расплатиться за себя, он смерил меня настолько уничижительно-зловещим взглядом и обиженной гримасой, что мне пришлось нахмуриться, но всё же молча отползти на безопасное расстояние, оставив все попытки сопротивления.       — Ну просто гений, миллиардер и филантроп, блин, — недовольно ворчала я, злясь на него за все эти поступки, что вынуждали ощутить себя маленьким, ни на что не способным и бестолковым ребёнком, которого то сюсюкали, то угрожали поставить в угол.       Мало того, что обманом и шантажом заставил встретиться с ним, так ещё и сейчас ловко манипулировал мной и даже не пытался это как-то скрыть.       — Ты забыла сказать «плейбой», — насмешливо шепнул мне на ухо Иванов, идущий следом и казавшийся огромным исполином, выросшим за моей спиной. И это внушало восторг, помноженный на вполне естественный страх от осознания того, насколько он больше и сильнее меня.       — Я не забыла, — ехидно возразила я, выбив из него наигранно-печальный вдох.       Забавно, но мы оказались одеты почти идентично: в тёмные джинсы и обычные серые толстовки, что в совокупности с одинаковым цветом волос и глаз делало нас очень похожими. И когда продавец, отдавая нам купленный попкорн, назвал меня сестрой Максима, тот сначала от души посмеялся, а потом как-то до обидного серьёзно произнёс «да не дай Бог». А вот мне, напротив, становилось очень тепло на душе от подобной аналогии, ведь с момента смерти брата я ещё ни разу не чувствовала себя настолько защищённой.       И поэтому неосознанно льнула к Иванову, пытаясь отхватить больше ласки и человеческого тепла, по которым так сильно изголодалась. Насладиться ощущением того, что рядом есть кто-то большой, сильный и внушающий доверие. Уверена, он сам бы хохотал до приступа боли, если бы только догадывался, какими качествами успела наградить его моя неуёмная фантазия, разраставшаяся от долгого одиночества и сумасшедшей влюблённости.       Первые минуты сеанса я даже дышать нормально не могла, ощущая приятное тепло в том месте, где наши плечи слегка соприкасались друг с другом. Еда совсем не лезла, более того — от нервов начало тошнить, и мне приходилось пить часто и маленькими глотками, забивая стоящий в горле ком страха перед своими желаниями, неуверенности в его мотивах и заранее появившейся тоски. Не стоило тешить себя мечтами о том, что это иногда, совсем чуть-чуть, самую малость напоминало свидание.       Ничего серьёзного. Ему просто необходимо было уехать из дома, так ведь?       К счастью, фильм оказался действительно интересным, и я сама не поняла, как втянулась в происходящее на экране настолько, что смогла ненадолго позабыть о своём настолько же заинтересованном спутнике. Это позволило отвлечься и унять напряжение, грозившее обернуться для меня каким-нибудь необдуманным, постыдным и непоправимым поступком. Например, просто осуществить давно терзавший меня порыв и поцеловать его. Хотя бы так же, как делал раньше он, в лоб. Хотя бы прикинувшись, что это такая шутка.       — Что же вынудило тебя скитаться большую часть выходного дня? — вскользь поинтересовалась я, пользуясь отличной возможностью скрыть интерес и лёгкое смущение за низко опущенной головой. Вообще-то, молния на куртке работала просто отлично, но возиться с ней было достаточно правдоподобным оправданием того, почему мне до сих пор не хватало смелости поднять на него взгляд.       Мы стояли у выхода из кинотеатра, внутри которого становилось по-настоящему тесно по мере того, как приближалось вечернее время. Однако у Максима оказалась ещё одна идея о том, куда нам необходимо попасть, перед тем как отправиться по домам. Озвучить это место он, конечно же, отказался, только коварно улыбнувшись в ответ на слабые попытки проявить стойкость характера и скинуть с себя роль ведомой.       — Свадьба матери.       — Что? — я оторопела настолько, что забыла обо всём и совсем невоспитанно уставилась прямо в его непроницаемо-спокойное лицо.       — А что? — непонимающе переспросил меня Иванов, отвечая взглядом честным и открытым, будто действительно искренне не понимал причин моего изумления. Вот уж кому следовало блистать в школьных спектаклях с таким врождённым актёрским талантом.       — Ты сбежал со свадьбы своей матери? — пришлось аккуратно уточнить мне, чтобы убедиться в правильности той информации, подробности которой он совсем не спешил раскрывать. Наверняка вовсю наслаждался моей реакцией.       — Не сбежал, а отказался присутствовать, сославшись на важные дела. Было бы не очень красиво, если бы после такого я просто весь день проторчал дома, не находишь? — пожал плечами Максим, открыв передо мной дверь и галантным жестом предложив выйти на улицу. — И потом, на регистрации я уже был и весь имевшийся на этот месяц запас вежливости исчерпал. Сегодня только банкет со всеми этими застольями, песнями-плясками и очень наигранными пожеланиями счастья, а я искренне ненавижу любые скопления веселящихся людей, тем более незнакомых.       После духоты переполненного кинотеатра воздух на улице казался ледяным настолько, что грудь обжигало болью с каждым вдохом. Начинало темнеть, и щедро развешенные вдоль улицы новогодние гирлянды заиграли яркими красками, вынуждая с непривычки щуриться от их ослепляющего света. Днём здесь было довольно мило: старинные домики мягкими силуэтами возвышались над белоснежными сугробами, сливаясь в единую светлую, нежно-пастельную картину, на которой не хватало только тёмного пятна лошади, запряжённой в повозку седовласым крестьянином.       Теперь город показывал совсем иную свою грань, преобразившись почти до неузнаваемости. Яркий, зовущий, почти агрессивный в своей кричаще-настойчивой иллюминации. Казалось, даже воздух стал совсем другим, более тяжёлым и насыщенным, слегка пьянящим.       — Если бы я сегодня ещё пару раз услышал настойчивые пожелания сердобольных гостей поскорее завести пару-тройку детишек, у меня бы от злости эпилептический припадок случился. Потому что неплохо было для начала пожелать уделить хоть немного внимания уже имеющимся, — раздражённо процедил Максим сквозь плотно сцепленные зубы.       Наверное, мне вообще не следовало поднимать эту тему, потому что теперь он выглядел очень злым, но ещё больше раздосадованным и как будто немного потерянным, и меня мучило то, что я никак не могла ему помочь. Не имела ни малейшего понятия, какие слова смогли бы сойти за утешение и хотелось ли ему слышать их от меня.       — И потом, братья тоже не посчитали нужным приехать, чтобы поучаствовать в этом фарсе, — словно опомнившись, уже намного веселее и спокойнее заговорил он. — Вот я подумал, с чего это должен один за всех отдуваться? Я и так самый младший, мне с детства нелегко пришлось.       — А со старшим братом вы общаетесь?       — Да, в последние годы очень много. Был даже один тяжёлый период, когда мы общались с ним больше, чем с Артёмом, хотя мне казалось, что больше, чем с Артёмом, просто невозможно, — Иванов хмыкнул и покачал головой, продолжив с тёплой улыбкой: — С Тёмой мы вообще постоянно вместе были, сколько я себя помню. Вроде как он старше, но так повелось, что это я за ним присматривал, к тому же мы хорошо ладили, да и… ну, это, наверное, вполне естественно, что мы держались вместе, потому что только друг другу и были нужны. С Никитой у нас довольно большая разница, меня он на девять лет старше, и ему с нами вообще не нравилось. Ни играть, ни присматривать в редкие моменты, когда об этом просили. И сами мы ему совсем не нравились. Ревновал сильно. Мы ему завидовали, потому что у него был отец клёвый, хоть и нищий, а он нам — потому что в редкие часы, когда наш приезжал, заваливал дорогущими подарками и щедро снабжал деньгами. До сих пор помню, как родители развелись и Никита радовался и орал, что теперь мы тоже безотцовщины. В общем, большую часть своей жизни я помню его как самого мудацкого старшего брата из всех возможных. А потом он, наверное, просто повзрослел и резко стал нормальным.       — Это, наверное, какая-то особенная традиция всех старших братьев — очень долго быть говнюками, а потом резко становиться нормальными, — грустно усмехнулась я, вспоминая наши с Костей бесконечные ссоры и пререкания, закончившиеся всего лишь за пару лет до его смерти. Примерно в тот самый день, когда я неумело утешала его после расставания с первой девушкой. — Мой тоже терроризировал меня большую часть… своей жизни.       Я пыталась прислушаться к собственным ощущениям, чтобы успеть замолчать до того, как захочется истерично зарыдать. Как ни странно, плакать мне совсем не хотелось. Напротив, появлялось чувство облегчения от самой возможности поделиться своими воспоминаниями о брате. Тем более с тем, кто наверняка поймёт меня. И с тем, с кем внезапно очень хочется поделиться чем-нибудь личным, сокровенным и ценным.       — У вас была большая разница в возрасте? — голос Максима звучал очень тихо, даже как-то несвойственно ему осторожно. Он явно боялся сказать или спросить что-нибудь не то и выглядел очень умилительно в этой несмелой попытке проявить тактичность.       — Почти пять лет. Достаточно для того, чтобы у меня не оставалось ни единого шанса хоть раз как следует дать ему сдачи. А дрались мы постоянно! Ну как дрались… скорее он меня бил, а я его потом щипала исподтишка, чтобы он ответил при родителях и получил от них взбучку. И дохлого таракана мне как-то раз на подушку подкинул, и я в отместку испортила ему все плакаты и тетради с Властелином Колец, которые он так обожал. И сама за это получила, потому что родителям пришлось покупать всё заново. Тогда мне было так обидно от этого, а сейчас почему-то смешно вспоминать.       — Властелин колец? Кажется, я догадываюсь, какое прозвище у тебя было в детстве, — искренне рассмеялся Иванов, снисходительно поглядывая сверху вниз на моё насупившееся лицо.       — Это настолько банально, что даже не смешно. Брату, кстати, тоже было не смешно, когда он в шестнадцать стал одним из самых низких парней в классе и хоббитом дразнила его уже я.       — Мы тоже с братьями постоянно дрались. И всегда из-за какой-то сущей ерунды. А доставалось в итоге почему-то именно Тёме. Не помню, чтобы он хоть раз больше полугода без очередного гипса проходил. А Никиту мы несколько раз очень не по-братски подставляли, когда тот девчонок начал в дом таскать. Вообще большое счастье, что теперь он в другой стране живёт, потому что он обещал отомстить — и, уверен, при первой же возможности сделает это даже спустя столько лет.       От вполне естественного, предсказуемого и логичного факта, что Максим таскает к себе домой девчонок, я смутилась в разы сильнее, чем в тот момент, когда впервые случайно наткнулась на порно, как раз вовсю демонстрировавшее самую суть всего процесса. Покраснели, кажется, даже кончики моих волос. Как назло, именно тогда мы зашли внутрь необходимого здания, и под ярким тёплым светом можно было вовсю любоваться алой краской смущения, щедро залившей моё бледное лицо.       — Никита, кстати, был фанатом Гарри Поттера. Каждый Новый год он пересматривал все вышедшие к тому времени фильмы, а для нас это была просто каторга, и мы изощрялись как могли, чтобы этого избежать. Прятали пульт, один раз расковыряли розетку — счастье, что нас тогда током не убило, придурков малолетних. Пока как-то незаметно сами не втянулись. От любви до ненависти… — глубокомысленно добавил Иванов, если и заметивший моё странное состояние, то, к счастью, виду не подавший. — Мы пришли.       Вынуждена признать, что у Максима вышло в который раз меня удивить. Мы оказались на небольшой смотровой площадке, на высоте всего лишь этажа четвёртого-пятого, но именно отсюда открывался вид на самый центр Москвы. Крыши, покрытые искрящимся, как бриллианты, снегом, отражающим от себя свет фонарей, игриво выглядывающие из-за них конфетные купола храма Василия Блаженного и напыщенно-золотые — храма Христа Спасителя. И большая, идеально круглая, молочная Луна на чернильном ночном бархате.       — Здесь так красиво, — выпалила я на одном дыхании, подходя ближе к краю и любуясь открывающимся панорамным видом на смутно знакомые улицы и строения. Наверное, впервые в жизни я пожалела, что так редко бывала в центре и совсем не представляла, насколько эстетически прекрасным окажется родной город после заката.       — Я сам здесь ещё не был, — признался он, подойдя следом и облокотившись локтями на перила, что позволило мне ненадолго сравняться с ним ростом. — Раньше это место было закрыто на реконструкцию. А теперь и правда… очень красиво.       Мне так хотелось, чтобы он сказал что-нибудь ещё. Даже какую-нибудь глупость, или снова пошутил, потому что возникшая между нами тишина казалась такой пугающе пустой, как необъятная пропасть, которая непременно снова возникнет, когда мы разъедемся по домам. Вокруг нас сновали люди, громко и назойливо восхищающиеся получавшимися фотографиями, снизу шуршали и гудели машины, застрявшие в традиционной зимней пробке, а из здания доносилась слабая мелодия весёлой новогодней песенки.       «Сделай же хоть что-нибудь!» — мысленно молилась я, сама не понимая кому из нас двоих адресуя этот призыв отчаяния.       — Я, кстати, до сих пор пересматриваю все фильмы о Гарри Поттере на новогодних праздниках, — смущённо сказала я, нервно теребя пальцами подкладку в кармане своей куртки, и тут же пожалела о своём порыве, поймав его задумчивый, напряжённо-уставший взгляд.       — Я тоже, — улыбнулся Максим, снова выпрямившись в полный рост и делая шаг навстречу ко мне.       И можно было только предполагать, что именно он собирался сделать, и собирался ли вообще. Потому что мне пришлось отвлечься на совсем не вовремя зазвонивший телефон, на дисплее которого крупными буквами высветилось «Мама».       И хоть меня не ругали, а очень сдержанно и почти мягко поинтересовались, когда же я вернусь домой, настроение сразу спикировало вниз и приблизилось к экстремально низкой высоте, после которой катастрофа становилась уже неминуемой.       Но я ведь с самого начала понимала, что рано или поздно этот день подойдёт к концу, я просто вернусь домой и ничего в наших с Ивановым отношениях не изменится. Хотя теперь я знала о нём немного больше, понимала немного лучше и любила немного сильнее, чем этим утром. И это было так… плохо. Как будто у меня вышло ненадолго примерить на себя ту сладкую жизнь, которой в реальности никогда не будет.       — Пойдём, я уже вызвал такси, — бросил Максим уже на ходу, снова взяв за руку и потянув на выход. А потом добавил, будто извиняясь: — Мне всё равно мимо твоего дома проезжать.       Такси подъехало сразу, не дав опомниться и осознать, что именно происходит. А похоже это было на побег, коими в последнее время грешила именно я, пугаясь силы собственных чувств, не идущих ни в какое сравнение с когда-либо испытываемыми ранее.       Мы с Ивановым сели на заднем сидении машины, одновременно став задумчивыми и зажатыми, одним незамеченным рывком вернувшись даже не ко вчерашнему своему взаимодействию, а скорее к тому, как вели себя рядом месяца полтора назад. Но мне почему-то совсем не хотелось расплакаться от обиды, как обычно случалось. Потому что этот день был волшебным, несмотря ни на что. Пожалуй, вообще самым насыщенным, странным, непредсказуемым и просто лучшим из всех, что я помнила.       Максим неуверенно протянул мне один наушник, который я без раздумий тут же взяла, не собираясь отказываться от возможности узнать, какую музыку он слушает. Погрузиться во всё, хоть как-то связанное с ним, до самого дна.       А ведь я знала, что выплыть обратно на поверхность уже не получится. И завтра, когда останусь, как и прежде, ни с чем, мне будет невыносимо больно.       Я повернулась к окну, безуспешно пытаясь выхватить очертания домов, быстро превращающихся в смазанные подсвеченные пятна. Мелодию заигравшей песни узнала сразу: кажется, ей больше лет, чем мне.       Summer has come and passed       The innocent can never last       Wake me up when September ends       Я не жалела ни о чём. Может быть, и должна была бы, и держаться от Иванова подальше — самая безопасная и безболезненная тактика, которой стоило придерживаться с самого начала. Не отвечать ему оскорблениями на том самом уроке истории, не вступать в десятки мелких перепалок, не пытаться нанести разгромный удар и одержать победу в нашей войне. Войне, отныне проигранной мной окончательно и бесповоротно.       Максим смотрел на меня пристально, в упор, не мигая, и блики уличного света отражались в его глазах завораживающе мерцающими огоньками, словно в галактике напротив стремительно падали звёзды.       И я успела загадать своё желание.       Не помню, когда и как я успела повернуться к нему лицом, но его губы, тёплые, сухие и слегка шершавые на ощупь, прижались к моим очень резко, быстро, будто столкнувшись от экстренного торможения машины, как ни в чём не бывало продолжавшей нестись по вечернему городу. Это было не похоже на поцелуй. Скорее на жест отчаяния, мгновенно осознанную ошибку, случайное недоразумение… на что угодно, кроме попытки по-настоящему меня поцеловать.       Так и не попытавшись хотя бы раскрыть плотно сомкнутые губы, он чуть отстранился, оставляя меня наедине с паникой и отчаянием от того, что мой первый поцелуй так и не стал им.       «Что же ты творишь, Максим?» — хотелось прошептать мне, до сих пор ощущая его горячее дыхание на своих губах.       Here comes the rain again       Falling from the stars       Drenched in my pain again       Becoming who we are       Прохладная ладонь нежно легла мне на шею, и большой палец легонько мазнул по щеке, прежде чем я почувствовала, как его губы снова касаются моих. Теперь они были горячие, очень горячие и настойчивые, каждым мягким движением отправляли по моим венам новую дозу восторга, от которого меня почти трясло.       As my memory rests       But never forgets what I lost       Wake me up when September ends       И тогда я подалась навстречу ему, нерешительно и боязливо отвечая на поцелуй, ухватившись ладонью за его плечо, словно могла в любой момент упасть в пропасть, которая действительно разверзлась прямо под ногами, оставив меня беспомощно барахтаться в воздухе. И единственную жизненно необходимую точку опоры мне удалось найти, только запустив пальцы в его волосы, оказавшиеся такими неожиданно мягкими на ощупь.