Три килограмма конфет

      Когда-то Рождество было для меня одним из самых любимых праздников в году. Родители старались сдвинуть свои смены в больнице так, чтобы непременно отдыхать в этот день, и вели нас с братом на каток, откуда возвращались мы домой традиционно ближе к полуночи с продрогшими и занемевшими от холода руками и ногами, алыми обветренными щеками и чуть осипшим голосом, зато счастливые. Мы пили горячее какао с печеньем, чтобы отогреться и восполнить силы, смеялись и до последнего сидели все вместе на кухне, не желая расходиться спать.       После того, как не стало Кости, все эти приятные сердцу церемонии были намеренно забыты и оставлены в прошлом, а новых так и не появилось. Остались только воспоминания о прежних беззаботных временах, тускнеющие с каждым годом и теряющиеся под наползающей пеленой тоски.       В этом году я проводила праздник преимущественно в собственной постели и в обнимку с телефоном, который мама так и не попыталась конфисковать обратно, несмотря на то, что ожидаемого откровенного разговора с объяснениями и извинениями между нами так и не произошло. Наше с ней общение вообще свелось исключительно к обмену информацией и односложным ответам на эмоционально скупые вопросы, а наблюдавший за этим цирком отец гримасничал и закатывал глаза, однако открыто не высказывал своё мнение по поводу нашего поразительного упрямства.       Максим же в это Рождество не скучал. Он очень живо, откровенно и со всеми сопровождаемыми матами подробностями описывал мне процесс переселения Славы к нему домой, решение о котором было принято спонтанно под влиянием двух факторов, отнюдь не способствующих рациональному мышлению и взвешенным поступкам: бутылки вина и совета Артёма.       Хоть он ни разу этого не озвучил, но я догадывалась, что именно так сильно смущало его в перспективе постоянного пребывания Славы в их доме. Наверное, не так-то просто будет скрыть от него правду о своём брате, живущем в соседней комнате вместе со своим парнем.       Но самой главной темой нашей переписки и нескольких коротких телефонных разговоров стало настойчивое желание Максима приехать и лично познакомиться с моими родителями, а заодно увидеться хоть на пару секунд, которые могли бы понадобиться моей маме для того, чтобы выставить его за порог и решительно захлопнуть дверь прямо перед его носом.       Пытаясь отговорить его от этой авантюры, я использовала такой дар убеждения и способность к дипломатии, о существовании которых прежде не догадывалась. Приводила разумные аргументы, просила потерпеть хотя бы неделю и позволить маме остыть и успокоиться, чтобы их первая встреча имела хоть какие-то хилые шансы на успех. Мне действительно безумно хотелось, чтобы он понравился моим родителям, но в свете последнего происшествия подобные желания походили на несбыточные грёзы. ≫ Хочешь самую банальную из всех возможных шуток? ≪ Ты снова купил мне Растишку? ≫ Эй, я написал банальную, а не уже испробованную! ≫ Я сейчас играюсь с влажной киской!       Следующим сообщением Иванов прислал фотографию, на которой в его ладонь вцепилась зубами и когтями кошка с ошалевшим от происходящего взглядом и мокрой серой шерстью. ≪ Зачем ты мучаешь бедное животное, Максим? У тебя же для этого двое братьев под боком! ≫ Да, точно. И ещё один друг-еблан, который вместе с самыми необходимыми вещами вынес из своей квартиры кота, потому что там никто не будет любить его так, как он. ≫ Нужно бы намекнуть Анохиной, что верный способ заполучить сердце Славы лежит через расцарапанное лицо и обоссанные тапки. ≪ За такие вот шутки мне всегда хочется тебя прибить. ≫ Никаких шуток, Поль. Обстановка серьёзная и напряжённая, как никогда. Кот уже успел нагадить на кухне, оставить следы от когтей на диване, вызвать у Никиты приступ аллергии и два раза вырваться на улицу в попытке совершить побег. Причём второй раз — явно не выдержав напор Тёминой любви. ≫ Мне больно сообщать тебе об этом вот так, но… за этим пушистым засранцем я уже побегал больше, чем в своё время за тобой. ≫ Но это ничего не значит! Я всё равно люблю только тебя!       Мой смех резко стих на последнем его сообщении, из-за которого сердце остановилось, испуганно сжалось маленькой гибкой пружинкой, ухнуло куда-то вниз, разогнав собой порхавших в животе бабочек, и только потом решилось сделать несколько коротких, болезненных ударов.       Я ведь прекрасно понимала, что это несерьёзно. Знала, что невероятно глупо цепляться к этим словам и воспринимать не только как признание, но даже как намёк на настоящие чувства. Но пальцы всё равно задрожали от волнения, а взгляд застыл на последнем сообщении. Казалось, достаточно будет лишь моргнуть один раз, и оно исчезнет навсегда, оставшись лишь в моём воображении.       Но оно никуда не исчезало. Только медленно уползало вверх экрана, по мере того как от Максима приходили новые и новые сообщения. ≫ Я даже возмутиться не могу, потому что это пушистое чудовище Слава успел подобрать, когда я опаздывал на нашу встречу. ≫ И когда он сомневался, нужен ли ему кот, я сдуру сказал: конечно же бери, он же такой милый! ≫ Кто же знал, что из маленького комочка вырастет вот это огромное исчадие ада? ≪ То есть ты не догадывался, что рано или поздно он повзрослеет? ≫ Злая ты, Полька. Я вот может искренне надеялся, что кот оценит мой вклад в его сытую домашнюю жизнь и будет мне очень благодарен.       Я что-то отвечала ему, порой невпопад и не особенно вдумываясь в смысл сообщений, а иногда ловила себя на мысли, что начинаю срываться в необъяснимую агрессию. Точнее, объяснение-то у неё было, вот только мне оно категорически не нравилось.       Потому что я категорически запрещала себе думать обо всех этих типичных проблемах в стиле «О Господи, мы уже три раза целовались, а он до сих пор не признался мне в любви!», несмотря на то, что мы уже целовались, и обнимались, и даже трахались (а назвать то, что мы вытворяли перед моим отъездом, «занятием любовью» у меня и мысленно не получалось). Возможно, это было слишком опрометчиво с моей стороны: уверенно повторять, что иногда достаточно просто симпатии, чтобы быть друг с другом.       Ведь в целом, что такое любовь? Это уверенность в своём выборе, доверие, взаимопонимание и уважение, это признание ценности близкого человека как личности и его ценности для себя. Это чувство, которое пробивается на свет маленьким и хрупким ростком влюблённости и может окрепнуть и разрастись до огромного, массивного, поражающего своим могуществом дерева, а может зачахнуть от первого же холодного ветра.       Настоящей любви нужно время. Любовь требует работы над собой, признания своих ошибок и умения прощать ошибки чужие. Она может забирать даже больше, чем давать, и с этим тоже придётся смириться.       Любовь нужно заслужить. Любить ещё нужно научиться.       Вот только эта тщательно продуманная и выдуманная мной мантра переставала работать, как только мы с Максимом оказывались вместе. И неизменно возникал момент, когда он прижимал меня к себе, и лёгкие мои заполнялись до отказа его запахом, а его пальцы жгли случайным прикосновением шею и зарывались в волосы, губы трогательно прислонялись к моей щеке. Случался взрыв, и внутри у меня рождались новые галактики с миллионами мерцающих перед прикрытыми глазами звёзд.       И мне хотелось шептать, говорить, кричать своё люблю, пока не сорвётся голос, пока не закончится воздух, пока не выжжет меня изнутри вскипающая лавой кровь.       Люблю, люблю, люблю.       «Кому нужна твоя любовь, Полина?» — ехидно повторяла я про себя, вспоминая, как начинались наши отношения. Как яростно мы ругались, упрямо противостояли друг другу и до последнего не желали отступать. Наверное, оттуда всё и пошло: мы слишком заигрались в войнушку, слишком много времени и сил потратили в этом противостоянии, чтобы просто разойтись ни с чем. Раздражение переросло в интерес, интерес — во взаимную симпатию. И это ведь прекрасно.       Мы нравимся друг другу, нам приятно проводить друг с другом время, нам весело и уютно вместе. Разве этого не достаточно? Разве не так я представляла себе свои первые отношения, не такие картинки лёгкого, беззаботного счастья рисовала в собственном воображении?       «Кому нужна твоя любовь, Полина?» — вторило противное эхо в моей голове, пока я снова уговаривала себя, что все эти высокие чувства, облекаемые в красивые слова в самый не подходящий для этого момент, только всё усложняют. А я ведь не хотела усложнять. Не хотела делать из наших отношений что-то возвышенное и вечное.       Только почему же тогда мне так обидно, тяжело и больно?       Не то чтобы я не верила в искренность Иванова. Нет, после проведённой вместе недели мне больше не казалось, что всё это может быть лишь частью какой-то игры, жестокого пари или обычным любопытством с его стороны. Но и осознание того, насколько мы разные по характеру, мировоззрению, даже социальному статусу — тоже пришло и теперь давило на меня огромной каменной плитой.       Можно сколько угодно плавать в розовых грёзах собственной влюблённости и надеяться на чудо, но мы ведь всё равно не сможем быть вместе долго и счастливо. Не вынесем, не вытерпим, не поймём друг друга. И лучше не привязываться, не топить своё сердце в том источнике блаженства, который иссохнет если не через месяц, то через год.       Мне хотелось бы абстрагироваться от собственных чувств, не придавать значения тому, как ноет от тоски всё моё естество, пока нам приходится держаться на расстоянии. Но вот незадача — не получалось. Я впадала в зависимость, я влюблялась сильнее и сильнее, я привыкала к нему с каждой секундой, пока всё ещё могла считать его своим, а себя — его. И это было ужасно. Это было падением в пропасть, из которой мне не удастся выкарабкаться самостоятельно. ***       Первый учебный день представлялся мне ярким и солнечным, с радостно поющими на ветвях птицами, улыбками случайно встреченных прохожих и ощущением безграничного счастья от чувства наконец-то вновь обретённой свободы перемещения, пусть даже снятие домашнего ареста распространялось пока что исключительно на походы до гимназии и обратно.       Наверное, витая в мечтах, стоило всё же учесть хотя бы время года. Вместо тёплых солнечных лучей меня встретила утренняя мгла, усугублявшаяся почти потухнувшим старым фонарём у подъезда и жестоко хлестнувшая по щекам кусачим январским морозом. Вместо пронзительного щебета и пения — гул машин находящегося неподалёку шоссе, на котором ещё не успела собраться стандартная предрабочая пробка. А вот вместо сомнительных улыбок незнакомых людей меня ждало напряжённое, обеспокоенное и немного суровое выражение лица стоящего рядом с подъездом Иванова.       Я не кинулась ему на шею, чтобы задушить в своих объятиях, и не завизжала от радости, неожиданно настолько сильной, что меня по-настоящему парализовало от какого-то нездорового восторга, вызванного одним лишь его присутствием в паре шагов от меня.       Нет, я сильная и стойкая девочка, которая просто позволила ему самому смять талию пальцами настолько цепкими, что чувствовались клеймом на коже даже сквозь куртку и школьную форму, смять шапку под ладонью, юркнувшей на мой затылок и бесстыдно трепавшей тщательно заплетённую косу, смять мои губы поцелуем резким и требовательным, ещё чуть больше напора — и болезненным.       — Как же я соскучился, Поль. Ты себе даже не представляешь, — выдохнул он скомкано прямо в мой рот, словно сам не мог решить, что сейчас необходимо сильнее: высказать всё накипевшее-наболевшее или целовать меня снова и снова, так что от недостатка воздуха уже начинала кружиться голова.       — Очень даже представляю, — еле успела ввернуть я, воспользовавшись только парой секунд замешательства, пока он прервался, чтобы заботливо натянуть мне на уши почти свалившуюся с головы шапку.       Кажется, я собиралась сказать что-то ещё. Точно хотела — потому что успела разок неопределённо булькнуть какое-то жалкое подобие на слово, прежде чем мои губы и язык оказались снова захвачены и заняты чем-то более приятным и, пожалуй, более полезным, чем разговоры.       Вообще-то мы вот об этом всём не договаривались. И встретиться должны были только в гимназии — в одном из соседних дворов меня уже через пару минут будет ждать Рита, — но оторваться и поспешить на запланированную встречу с подругой я не могла. Ну как от него вообще можно уйти, когда мы не виделись уже целую вечность? И поцелуи такие тёплые и влажные, а движения ледяных пальцев, костяшками поглаживающих меня по щеке, разносили удары тока, долетающие прямиком до сердца. Всё настолько родное и одновременно с тем будоражаще-новое, что я собственные мысли, эмоции и даже мышцы собрать не могла, растекаясь перед ним источающим счастье густым киселем.       А ведь я бы попросила его не приходить, если бы знала. Ворчала бы, отбивалась и выпускала свои колючки, в отношении него давно уже мягкие и нежные, как у новорождённого ёжика. Но на деле — просто поддавалась, уступала и была благодарна ему за эту неожиданную инициативу и… за всё. Вообще за всё, что было, есть и ещё будет между нами.       За то, что рядом с ним мне кажется не таким уж страшным даже пойти против всего мира.       А вот вдали от него — страшно просто поднять голову и открыто взглянуть в глаза собственному отражению.       — Ну здравствуй, мой узник Азкабана, — с какой-то даже слегка извиняющейся улыбкой сказал Максим, когда мы наконец оторвались друг от друга, еле шевеля онемевшими от холода и поцелуев губами. Он поправлял мою одежду неуклюжими движениями, я пыталась помочь, но лишь перехватывала его пальцы и случайно постоянно накрывала своими, отчего мы оба смущались и поглядывали друг на друга украдкой, не до конца понимая, как именно себя вести.       — А где ты потерял своего Уизли? — хмыкнула я и напоследок всё же чмокнула его в подбородок, прежде чем неторопливо двинуться за ним вглубь дворов, через которые пролегал самый короткий путь до гимназии.       «А может…» — мелькнула у меня в голове шальная мысль, когда взгляд мазнул по его светлым, таким ледяным на ощупь ладоням, которые я могла хотя бы попытаться согреть своими тёплыми. Но только прикусила губу, запретила себе думать об этом и быстро сунула руки в карманы куртки, отметив, что Иванов в итоге поступил так же.       — Он где-то там должен ждать, — он неопределённо махнул головой в ту сторону, куда мы шли плечо к плечу, так и не решившись на что-то большее. — Задолбал он меня за эти дни так, будто в нём действительно сидят сразу семеро рыжих, но общаться мне пришлось исключительно с двумя младшенькими: ноющим неудачником и влюблённой девчонкой.       — Ты не знаешь, что у них теперь? С Ритой, — уточнила я, с содроганием вспоминая свою последнюю встречу с подругой. Из-за вида её растерянного, осунувшегося, заплаканного лица мне было страшно отпускать её от себя, но сразу после теста она сорвалась и буквально убежала к себе домой, а все прошедшие дни общалась со мной скованно и напряжённо, будто стеснялась того, что пришла тогда ко мне.       Наверное, я бы тоже чувствовала себя ужасно на её месте. Даже после всех её признаний мне лично так и не хватило храбрости открыто рассказать о своих отношениях с Максимом, хотя умом-то я понимала и то, что она точно не станет осуждать, и то, что сама обо всём уже давно догадалась.       — Я, если честно, старался эту тему вообще не поднимать. Потому что просто не знаю, что сказать и какой вообще выход может быть из этой ситуации, — голос его стал глухим и отстранённым, а мне почему-то стало очень страшно услышать именно его мнение о том, что происходило между Ритой и Славой. — Я очень долго был на стороне Анохиной, Поль, но теперь… нет. Больше нет. Я поступки Славы не оправдываю и считаю их отвратительными, но из всех возможных вариантов поведения она выбрала самый неправильный.       Его слова звучали мягко — намного мягче, чем я ожидала. Даже с чуть прорывающейся наружу грустью человека, успевшего побывать по другую сторону предательства и прочувствовать на себе то же самое, что теперь должен был испытать его друг.       И тогда до меня впервые дошло, насколько печальный опыт был у него в прошлых отношениях. Ту ситуацию между ним, его бывшей девушкой и Артёмом я не стала толком разжёвывать и пытаться переварить, ограничившись тем мерзким послевкусием, которое осталось после его объяснений. А ведь там и не было как таковой измены, но всё равно — противно, обидно и больно, особенно если вспомнить тот способ, которым ему преподнесли правду.       Мне не хотелось влезать в его прошлые отношения, а под прикрытием этого благочестивого намерения стало легко не задумываться о том, какие переживания и страхи могут быть у него в голове. Гораздо проще сосредоточиться исключительно на своих собственных и лелеять их с заботой и нежностью, чем подумать о ком-то ещё рядом с собой.       Только вместе со злостью на свой эгоизм пришёл ещё и страх. Дикий страх того, что он узнает, как-нибудь догадается о моей по-детски наивной влюблённости в Романова, о которой я сама забыла так быстро и бесследно, словно и знать никогда не знала этого человека. И ведь намного раньше, чем узнала его истинное лицо.       — Не дай Бог ты когда-нибудь решишь провернуть от обиды что-нибудь подобное, Поль. Да я тогда… я… — Максим застопорился, по-видимому, пытаясь подобрать наиболее подходящее действие.       — Обидишься? Разозлишься? Убьёшь кого-нибудь? — я охотно попыталась подкинуть ему самые первые из пришедших на ум вариантов, а в ответ получила только укоризненный взгляд. Он нахмурился, между бровей появилась уже давно запримеченная мной маленькая морщинка, к которой мои пальцы потянулись быстрее, чем мозг успел осознать совершаемое действие и гаркнуть, чтоб не творила глупостей.       Слишком поздно. Подушечка указательного пальца коснулась кожи и легонько провела вверх, бережно разгладив её.       Я поймала его взгляд и смущённо отшатнулась, но реакция у Иванова всё же куда лучше моей: он успел схватить мою ладонь и легонько поцеловать пальцы. Все, по очереди.       — Вот смешно тебе, да? — проворчал недовольно он, всё же вернувшись обратно к незаконченному разговору, о котором я бы предпочла забыть. И шутила так легко, потому что, с одной стороны, была уверена, что «да я-то никогда и ни за что!», а с другой — в желудок вцепился зубами маленький червячок страха и стыда за своё прошлое и грыз, грыз, грыз. — Я вот, между прочим… ох блять! — Максим прервался и резко затормозил, успев заодно схватить меня за руку и потянуть на себя, обратно за угол дома. И прежде чем я успела как-то сформулировать зависший в ошеломлённом взгляде вопрос, сам пояснил: — Там мой Уизли с твоей Лавгуд разговаривает.       Я осторожно выглянула из-за его плеча, убедившись, что так оно и было: Слава и Рита стояли по разные стороны скамейки, и со стороны могло бы показаться, что они просто незнакомцы, случайно выбравшие похожее место для ожидания своих друзей. Каждый из них даже смотрел в свою сторону, Слава — на верхние этажи дома, выдыхая изо рта клубы пара вперемешку с сигаретным дымом, Рита — себе под ноги, ковыряя носком сапога корочку снега. Не очень захватывающая картина, если не вглядываться в то, как их губы по очереди шевелятся, а взгляды против воли так и тянутся друг к другу.       Мы с Ивановым подсматривали за ними молча, даже дыхание задерживали, словно боялись одним резким выдохом испортить весь момент, казавшийся очень хрупким, невесомым, непостоянным, как состояние пробивающегося на улице рассвета, ещё не отвоевавшего территорию у ночи, но уже начинающего одерживать первую победу.       И на фоне призрачного равновесия света и тьмы, застывшего в воздухе, две одинокие фигуры выглядели точно такими же застрявшими на мизерно-тонкой грани между любовью и ненавистью, обидой и раскаянием, прощением и прощанием.       Только вот незадача — Чанухин затушил сигарету о мусорную урну и, словно почувствовав неладное, оглянулся, сразу же наткнувшись взглядом на нас. А следом за ним и Марго, испуганно вздрогнувшая от наличия невольных свидетелей их разговора.       Взаимные приветствия вышли скомканными и неловкими, переглядывания между нами четверыми — многозначительными, попытки сделать вид, что ничего особенного ни у кого не произошло — неуклюжими и смешными. Мы с Ритой нацепили на себя дежурно-понурые улыбки, сработав синхронно, как сёстры-близняшки, Максим снова нахмурился (ох, как же меня тянуло снова расправить эту его морщинку, только на этот раз губами, а не пальцем), а Слава просто впал в задумчивость, в которой уже пребывал постоянно последние пару недель перед каникулами.       Выглядел Чанухин откровенно паршиво. Даже хуже, чем накануне их предновогоднего спектакля, когда я разговаривала с ним на репетиции. Тогда он был уставшим, раздосадованным и запутавшимся, теперь же просто потух, побледнел, выцвел на пару с такой же полупрозрачной Ритой. Больше не бросались в глаза своей яркостью рыжие волосы, потускневшие и посеревшие, словно щедро усыпанные пеплом сожжённых за собой мостов, не выделялись на бледной коже солнечные пятна веснушек, зато красиво переливался оттенками жёлтого и серого синяк на его скуле, решивший расцвести громадным бутоном перед тем, как завянуть.       Я знала, о чём говорила. Скромный маленький засос, случайно оставленный мне в последнюю ночь Ивановым, сейчас тоже расползся на половину плеча и слегка устрашал своим видом. Синяки на светлой и тонкой коже проявлялись от любого неудачного прикосновения, и по маленьким пятнышкам, оставшимся на моём теле от его пальцев, можно было как по хорошей шпаргалке вспоминать всё, что было между нами: одинокий след над локтем после недолгого совместного купания в ванной, пара на бёдрах с поездки ко мне в квартиру, россыпь на запястьях — ссора и его попытки удержать меня, и пятерня на ноге как ещё одно напоминание о нашем бесстыдном поведении перед моим вынужденным возвращением домой.       — Ты в порядке? — спросила я Марго, как только мы ожидаемо разделились на пары и Максим со Славой ушли вперёд на несколько шагов, достаточных, чтобы им не было слышно, о чём мы говорим.       — Бывало и лучше, — неожиданно честно пробормотала она и послала мне вымученную улыбку, тонкими пальцами обхватив мой локоть. Глубоко вздохнула, замедлила шаг ещё немного, ловко увеличивая расстояние от нас до парней, и полушёпотом сказала: — Вам не о чем переживать. Мы решили, что можем… общаться. Вполне нейтрально и не вспоминая прошлых обид, просто как… как приятели.       Она запнулась под конец, в последнюю секунду остановив себя от набившего оскомину «просто друзья», уже ставшего причиной многих слёз, неправильно принятых решений и неверно истолкованных чувств. И снова — на те же грабли.       Хотелось набрать полные ладони снега и высыпать его на голову подруге, а заодно щедро закинуть холодных комков ей за шиворот, чтобы заставить одуматься и попытаться исправить хоть что-то, пока не стало слишком поздно. Пока они не успели сделать друг другу ещё хуже.       А потом пришло очень отрезвляющее, прошедшее по телу ударом тока осознание, что начать мне стоило бы с себя. Привести свои мысли и чувства в порядок, разобраться со своими абсурдными страхами, неуверенностью в себе и необъяснимым стремлением любой ценой избежать привязанности, сделать что угодно, лишь бы не пришлось доверять тому, кто давно уже своими поступками заслужил доверие.       — Ты думаешь, что это хорошая идея? Продолжать всё так, словно ничего не было? — осторожно спросила я, заметив, как она тут же закусила губу. Значит, думала об этом, сомневалась в правильности своего решения, боялась снова ошибиться. — Я плохой советчик, Рит. Я мало смыслю в отношениях, но мне кажется, что лучше сразу всё обсудить и прояснить…       — Никаких отношений, Поль, — резко и уверенно перебила она, тряхнула головой, так что несколько пушистых светлых прядей выбились из-под капюшона и упали на лицо. — Теперь точно нет. Мне это больше не нужно, ему и подавно. Мы и правда собираемся просто поддерживать на людях видимость того, что не ненавидим друг друга так сильно, что глотки бы перегрызли не раздумывая.       — Кажется, пару месяцев назад я тоже заключала кое с кем подобное перемирие.       — Это разное. Я… я знала, что дороги назад уже не будет, если я пойду с Романовым. И сделала это осознанно. Кто-то ведь должен был поставить жирную точку в этом спектакле, — никогда бы не подумала, что бывает такая улыбка, от которой перехватывает болью горло и глаза пощипывает от подступающих слёз. Но вот она, прямо напротив, на лице моей подруги, чей взгляд как будто невзначай постоянно останавливается на одном из идущих впереди силуэте.       Она сильная. Рита оказалась намного сильнее и жёстче, чем я могла себе предположить, а проявления её чувств — более разрушительными и беспощадными, чем внезапное цунами. Как она готова была любить без границ, так и ненавидеть вплоть до последнего вздоха.       И несмотря на то, что она сделала всё, лишь бы оттолкнуть его от себя, смело обрубила все связывающие их канаты, которые сплелись морскими узлами, теперь, сама того до конца не понимая, отчаянно цеплялась за последнюю целую ниточку, соглашаясь общаться с ним несмотря ни на что. Может быть, ей и удалось поставить одну жирную точку в этой истории, только вместе с двумя бледными предыдущими всё равно получилось загадочное многоточие.       — Вот же бараны, слов нет, — шепнул мне Максим на ухо, когда мы столпились у входа в раздевалку, пропуская уже выходящих из неё учеников. Хоть я и была полностью согласна с подобной характеристикой наших друзей, ответить ничего не успела: его мизинец на один короткий и такой приятный миг зацепился за мой, прежде чем мы вынуждены были разойтись каждый по своим углам.       Могли бы и не расходиться. Могли бы не переглядываться украдкой из-за рядов с чужой верхней одеждой, идти по коридорам и подниматься по лестнице вместе, а не порознь, на безопасном друг от друга расстоянии, могли бы поцеловаться перед тем, как юркнуть по кабинетам, а не довольствоваться одним мимолётным взглядом.       Если бы я не струсила несколько недель назад, а он бы не поддержал мою дурость и не продолжал безмолвно разыгрывать отсутствие между нами отношений. И теперь я сама не знала, а хочется ли ему что-то менять? Может быть, он и сам не собирается придавать публичности тому, что происходит между нами? Может быть, моё импульсивное предложение только поставит нас обоих в крайне неудобное положение?       А в кабинете меня ждало чудо. Настоящее, живое чудо, которое суетливо раскладывало вещи на нашем столе и поправляло каштановые волосы, собранные в игривый низкий хвост с красивой заколкой. И я, замешкавшись на пороге на доли секунды, ринулась к ней и чуть не сбила с ног, неуклюже обхватила руками и ткнулась носом в плечо.       Наташа не сопротивлялась, только посмотрела на меня растерянно — кажется, совсем не такого приёма она ожидала — а потом аккуратно ввернулась, чтобы наконец обнять меня в ответ своими длинными и худыми руками.       — Мы так по тебе скучали, — честно призналась я, неохотно отлипая от неё и отходя к своей стороне стола. За без малого месяц, что Колесова пропадала со своим Яном, я успела надумать себе таких кошмаров, что еле подавила в себе желание ощупать её руки-ноги и проверить, цела ли она.       — Как оказалось, грипп очень долго и тяжело лечится, — ехидно усмехнулась Натка без тени смущения на лице, — а я ещё подхватила какой-то козлиный.       Насколько мы с Ритой предпочитали всё держать в себе и играть в молчанку, стыдясь своих чувств и слабостей, настолько же Наташа свободно и открыто говорила обо всём, что беспокоило её. Выплёскивала своё негодование, делилась сомнениями, спрашивала совета, впрочем, не всегда вслушиваясь в ответ, — просто избавлялась от накопившегося внутри и сразу успокаивалась, приободрялась и продолжала жить, как и всегда, легко и непринуждённо.       Вот только теперь-то я знала, что на самом деле спрятано под толстым и плотным слоем «легко» и декоративным блестящим напылением «непринуждённо».       — Как там Рита? Я до сих пор ещё без телефона, не смогла ни с кем из вас связаться, — спросила Натка, спрятав взгляд в недра собственной сумки, где очень наигранно что-то искала.       — Она… — я замялась, совершенно не зная, что можно сказать. Нормально? Плохо? Лучше, чем могло быть? Запуталась? Ошибается? — Это в двух словах не расскажешь.       Колесова вылезла из своей сумки, посмотрела пронзительно на моё задумчиво-нахмурившееся лицо и решительно сказала:       — Значит, нам всем нужно поговорить. ***       На протяжении первого урока я упорно смотрела в сторону Наташи, всё опасаясь, что её появление мне просто привиделось и она вот-вот развеется в воздухе, как мираж. К счастью, она никуда не исчезла, а у меня появилась возможность досконально изучить подругу, к моему огромному удивлению выглядевшую намного лучше, чем до своего побега. Болезненная отстранённость и нервозность сменились на живость и энергичность, осунувшееся лицо с тёмными кругами под глазами теперь светилось здоровым румянцем, и даже её привычка шептать мне на ухо какие-нибудь шутливые комментарии касаемо учителей и одноклассников тоже вернулась.       Если бы я не знала, где и с кем она провела последние недели, то всерьёз решила бы, что Колесова отдыхала на каком-нибудь элитном курорте, оградив себя от стресса, и спасала истощённый организм свежими фруктами, морским воздухом и мягким климатом.       С одной стороны, я была очень за неё рада, с другой — находилась в некотором смятении и совершенно не понимала, что происходит. А до возможных ответов на мои вопросы нужно было как-то вытерпеть ещё целых два урока, казавшихся как никогда скучными и унылыми.       А вот спустя каких-то несколько минут после звонка на перемену моя жизнь вмиг заиграла яркими красками, а в кровь бурным потоком хлынул адреналин, потому что в наш кабинет бесцеремонно ввалился Максим. Решительный и суровый, с кровожадной ухмылкой на лице, чуть сдвинутыми к переносице бровями и настолько откровенно агрессивной аурой, что почти столкнувшаяся с ним дверях одноклассница резко отшатнулась в сторону с неподдельным испугом.       Он приближался к нам, а я никак не могла выключить доведённый до автоматизма режим влюблённой дуры, из-за которого только что слюнями тетрадь не заливала, жадно ловя каждый его размашистый шаг. Любовалась широким разворотом плеч, красиво подчёркнутым школьной белоснежной рубашкой, чуть взъерошенными на макушке волосами — видимо, совсем недавно он запускал в них ладонь, над чем-то раздумывая, — и даже недовольно скривлёнными пухлыми губами с привкусом кофе, до сих пор слегка ощущавшимся на языке после наших утренних поцелуев.       — Слухи не подвели, — сухо кинул Иванов, остановившись напротив нашего стола и скрестив руки на груди, чем ясно дал понять, ради чего — точнее, кого — пришёл сюда. Я нервно поёрзала на своём стуле, еле заметно тряхнула головой, отгоняя от себя ненужные мысли и образы, только мешающие сконцентрировать внимание на главном.       Кажется, он обещал свернуть Наташе шею за то, что она потащила меня вслед за собой на ту квартирную вечеринку. И слишком наивно надеяться, что ему вдруг захочется сменить гнев на милость, тем более не понаслышке зная о его вспыльчивости.       А я всё равно никак не могла отвести взгляд от тёмно-синего галстука с чуть ослабленным у шеи узлом и треугольным кончиком, призывно болтающимся прямо на уровне моих глаз. Схватиться бы за него, зажать в кулак и медленно потянуть на себя, чтобы Максиму пришлось согнуться, наклониться ко мне ниже, ближе, остаться на таком мизерном расстоянии, с которого хватило бы одного короткого рывка вперёд для нашего поцелуя.       До чего же он хорош! У меня не получалось сдержать собственный восторг и перестать мысленно облизываться на него. А может быть, и не только мысленно — мой самоконтроль скатился к нулю и тело двигалось исключительно по велению заложенных природой рефлексов.       — Давно не виделись, Иванов, — как ни в чём не бывало отозвалась Натка, то ли правда не осознавая нависшую над ней угрозу, то ли с привычной храбростью предпочитая её игнорировать.       — Да уж, давненько, — согласно кивнул он и усмехнулся, оценив её выдержку. Со стороны ничего не предвещало беды: у него и раньше случались внезапные периоды ненависти ко всем живым существам в радиусе километра, когда надменность и самовлюблённость тянулись за ним стойким шлейфом, перебивая даже аромат одеколона. Только я слишком хорошо знала этот кошачий взгляд с лёгким прищуром, увидев который стоило затихнуть, испуганно сжаться и постараться максимально слиться с окружающей средой, а лучше — развернуться и бежать, что есть силы.       Колесова явно не собиралась бежать. И её невозмутимое выражение лица и бровь, приподнявшаяся в удивлённо-вопросительном жесте, никак не походили на попытку не выделяться лишний раз. А Максим буравил её раздражённым взглядом и мрачнел на глазах, продолжая играть в гляделки.       Не знаю, сколько времени прошло: несколько минут или секунд, потому что я наблюдала за ними так напряжённо, что мир вокруг расплылся и передвигался, как в замедленной съёмке, а звуки еле пробивались сквозь вату, набившуюся в уши. Но когда он резко облокотился ладонями о наш стол, я вздрогнула и чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности и испуга, совсем не ожидая от него такого быстрого перехода от ярости контролируемой, бурлящей внутри, к ярости открытой.       — Ничего не хочешь сказать? — процедил Иванов, выдержки которого ещё хватило на то, чтобы понизить голос и не порадовать наших одноклассников назревающим скандалом.       — А что я должна тебе сказать? — нагло уточнила Наташа, картинно хлопнув ресницами и изобразив полное непонимание всех предъявляемых к ней претензий.       Получалось у неё на удивление хорошо. Я раньше и не замечала за ней подобных талантов, всегда считая подругу не то что глупой — скорее, слишком прямолинейной и бесхитростной, простой и понятной, из того типа людей, кто не привык усложнять себе жизнь или искать проблемы на пустом месте. А оказалось, что она лишь отыгрывала свою роль настолько хорошо, что никто не отличил идеально скроенную маску от её истинного лица.       — Не мне, — покачал головой Максим, — а Полине. Хочу послушать, как ты будешь извиняться и объяснять свой блядский поступок.       — Максим, — прошептала я еле слышно и по инерции накрыла его ладонь своей, пытаясь скорее обратить на себя его внимание. Отвлечь, образумить, успокоить — сделать что угодно, чтобы перестать чувствовать себя настолько беззащитной перед яростью, направленной даже не на меня. — Максим, не надо.       Наши взгляды пересеклись, и он выдохнул резко и громко, так, что из носа должны были повалить клубы дыма, совсем как у огнедышащего дракона. Максим поджал губы, на пару мгновений прикрыл глаза, собрался с силами и выпрямился, как будто вернув себе прежнее самообладание.       Я-то, конечно, видела, в каком состоянии он до сих пор находился. По ходящим желвакам, побледневшим костяшкам вновь сжатых в кулаки пальцев и ощущению ожога, оставшегося на моей коже в том месте, где наши ладони только что соприкасались. Его злость была настолько сильной, что горячими волнами расходилась от охваченного пламенем тела, разносила вокруг запах опасности и забивалась в лёгкие едким смогом.       — Я с тебя ещё спрошу за тот случай, даже не сомневайся, — в тоне Иванова звучали стальные ноты неприкрытой угрозы, однако Натка, в отличие от меня, испуганной всё равно не выглядела. Напротив, она с каким-то неожиданным любопытством переводила взгляд с него на меня и обратно.       — Записывайся в очередь, Иванов! — фыркнула Наташа и, откинувшись на спинку стула, неопределённо махнула рукой в сторону. — Могу предложить тебе свободное местечко как раз следом за братом.       — А я могу предложить тебе меньше выёбываться, Колесова.       — Значит, поговорим после обеда, — на удивление быстро сдалась она, расплываясь в довольной улыбке.       — На обед вы не пойдёте? — недовольно уточнил он, немного расслабившись и обращаясь уже ко мне. Протянул руку и начал раскладывать мои ручки и карандаши в аккуратный и ровный ряд, сортируя от длинных к коротким и располагая чётко перпендикулярно краю стола.       Способ успокоить собственные нервы номер два. Первый — в кратчайшие сроки съесть что-нибудь сладкое, да побольше. Третий — властно вжать меня в себя, чтобы рёбра жалобно хрустнули, сопеть мне на ухо и покусывать-облизывать мочку и особенно чувствительный участок шеи сразу за ней.       Мне хватило нашей недели, чтобы выучить все его привычки наизусть. Все милые странности, от которых меня затапливало небывалой нежностью по отношению к нему, такому серьёзному, строгому, взрослому и в то же время ещё такому сущему ребёнку.       — Сегодня не пойдём, — ответила я, чувствуя на себе пристальный и как будто насмешливый взгляд Натки. Почему-то мысль о том, что она уже догадалась о наших с Максимом отношениях, ужасно меня смущала, и я невзначай ткнула её локтем в бок, надеясь, что мой намёк будет истолкован верно.       Она отвернулась, не забыв сопроводить это тихим смешком.       — Понятно, — пробормотал он, злобно зыркнув на продолжавшую улыбаться Колесову. Кажется, теперь ему стало так же не по себе от всей ситуации, как и мне, и пятерня мгновенно зарылась в волосы на затылке. — Ну, тогда ещё увидимся.       Появление Иванова в нашем кабинете напоминало интервенцию, а его уход — трусливое бегство с поля боя, не иначе. Я же одёрнула себя уже в тот момент, когда он выскользнул в коридор, сообразив, что проводила его взглядом и до сих пор бездумно пялюсь в дверной проём.       Раньше мне определённо было проще делать вид, будто нас с ним ничего не связывает.       — И как долго? — голос Наташи раздался прямо под ухом и я дёрнулась от неожиданности, не заметив, когда она успела склониться ко мне. Перевела на неё притворно-удивлённый взгляд, похлопала ресницами, приоткрыла рот для пущего эффекта, прежде чем увидела её хитрое выражение лица и поняла, что отнекиваться уже бесполезно. — Как долго вы с Максимом вместе?