Три килограмма конфет

      — Кажется, будто меня не было по меньшей мере год, а не месяц, — задумчиво изрекла Натка, когда Рита окончила краткий пересказ того, что произошло недавно между ней и Чанухиным, сократив эмоционально тяжёлую и насыщенную историю до нескольких обобщающих и почти нейтральных предложений, сбившись и замешкавшись только в тот момент, когда последовательность событий дошла до предположения о её беременности.       В целом, держалась Марго на отлично. Только не отрывала взгляда от чёрных носков своих туфелек и говорила тихо и быстро, зачитывая свою речь как по бумажке, а потому заметно выдохнула, когда удалось высказаться без уточняющих вопросов с нашей стороны. Я-то и так знала намного больше, чем должна была, а Колесова, кажется, просто настолько опешила, что до сих пор усердно переваривала весь объём поступившей информации, сидя в коридоре на подоконнике (можно было позволить себе подобную вольность, пока у завуча ещё три дня официального отпуска) и болтая ногами в воздухе.       К счастью, моя очередь делиться откровениями уже прошла. Подруги только понимающе кивали, когда я разглагольствовала о том, что сама не поняла, как так у нас с Максимом получилось, еле сдерживали улыбку на том моменте, где я по собственной дурости и неопытности пыталась отнекиваться от назначенного свидания, и многозначительно переглядывались, узнав, что все новогодние праздники я провела у него дома.       Вдаваться в подробности и делиться всеми аспектами наших отношений я, конечно же, не стала, как и неожиданно ловко ушла от прямого вопроса Наты, почему мы скрываемся ото всех. Потому что ответить однозначно не могла. В первую очередь — потому что я замороченная дура. А уже дальше можно было до бесконечности перечислять: он и сам вроде бы не против, на нас будут косо смотреть, непонятно, протянем ли мы хотя бы месяц, а слухи уже расползутся, да и так даже интересней…       И ещё, ещё, ещё много оправданий разной степени нелепости, ни одно из которых на самом деле не являлось хоть сколько-либо разумным.       — Наверное, теперь пора и мне выговориться, — с показательным энтузиазмом воскликнула Наташа и потёрла ладони, показывая предвкушение. Хотя по тому, как забегал её взгляд, а пальцы начали дёргать пуговицы на манжете пиджака, становилось понятно, что волнуется она настолько же сильно, насколько не хочет этого показывать.       Мы с Ритой терпеливо ждали, когда ей хватит духу начать. Не торопили, ничего не спрашивали и боролись с желанием укоризненно тыкнуть её тем, что мы очень переживали и заслуживали хотя бы одной маленькой весточки о том, что с ней всё в порядке.       — Вы уже знаете, что у Яна есть невеста и свадьба запланирована на лето? — внезапно спросила она и, не дожидаясь нашего ответа, тут же усмехнулась: — По вашим печальным лицам вижу, что знаете. Артём рассказал?       — Да, — кивнула я, понимая, что нет смысла это скрывать.       — Ну да, Тёмка один из немногих, кто подробно знал всю ситуацию с готовящимся договорным браком. Он, сестра Яна… и я, — подытожила она с едкой ухмылкой и нервно поёрзала на месте под нашими выжидающе-напряжёнными взглядами. — Не знаю, зачем я продолжала поддерживать с ним общение все эти годы. С одной стороны, это же чистой воды мазохизм. А с другой — возможность из раза в раз получать всё новые доказательства того, что нахрен мне не нужны отношения с таким замороченным ублюдком. Он же со мной вообще всем делился. Доверял. И зря…       — Почему ты мне об этом никогда не говорила, Нат? Думаешь, я бы не поняла? Осудила? — спросила Рита, покачнувшись с пяток на носок и обратно, и упрямо выглядывая в окно, чтобы не смотреть ни на кого из нас.       Я даже пытаться спросить что-то подобное не имела права. Слишком мало времени мы были знакомы, а Колесова до последнего пыталась произвести на меня впечатление человека совсем иных качеств и жизненных приоритетов, чем это было на самом деле.       И я отвечала тем же, прячась под самой удобной и неприметной маской.       — Потому что дура, Рит, — в сердцах бросила Наташа, пожав плечами. — И это я не ради красного словца, а констатирую факт. Я настолько дура, что когда он рассказал, что приедет на каникулы, и предложил отлично провести время на прощание, меня чуть не разорвало от злости, негодования и… и осознания, скажем так, своей роли в его жизни. Не то чтобы я и раньше питала особенные иллюзии на этот счёт, но всё равно стало обидно, что он ко мне вот так. Только вместо того чтобы послать его нахуй с такими прощаниями, я согласилась и придумала, как ему отомстить.       Она довольным взглядом обвела наши заинтересованные лица, тут же обратившиеся в её сторону, и смущённо улыбнулась, будто и не рассчитывала на такой яркий эффект от своих слов.       — Я согласилась и всё спланировала. Пришла на вечеринку, как и было оговорено, уехала к нему домой — пришлось оставить свой телефон там, на квартире, и его забрали родители. Я догадывалась, что у Яна на этот раз всё будет очень скрытно, но не думала, что настолько: камеры повсюду, охрана, словно я приехала в гости к сыну президента. У его родителей очень и очень большие подвижки в бизнесе, и на фоне этого у них на безопасности совсем крыша поехала. И это обеспечило мне непредвиденные проблемы, но, к счастью, помощь пришла откуда не ждали. И, наверное, в первую очередь я должна сказать огромное спасибо тебе, Полина.       — За что? — замешкалась я, пытаясь уловить в её голосе сарказм и догадаться, что умудрилась натворить, сама того не подозревая.       — За то, что ты тормошила Иванова, а тот — своего брата, и, вопреки нескольким уверенным отказам, Артём всё же заявился к нам в гости, хотя было у меня чувство, что он категорически не хотел на самом деле встречаться с Яном. Но именно ему я смогла в итоге передать на хранение флешку, которую сама бы уже не смогла вынести из того дома: меня обыскали с ног до головы, как чувствовали что-то неладное. А на флешке видео с разнообразием всех способов Яна развлечься перед предстоящей свадьбой: наркотики, алкоголь и секс с бывшей подружкой. Я отправила запись родителям его невесты и ей самой.       Сказать, что мы были в шоке, — не сказать ничего. Я даже не могла понять, что именно испытываю после озвученного поступка Наташи: недоумение, смущение или какое-то странное торжество от осознания того, во что вляпался Ян, привыкший обращаться с ней, как с игрушкой, и наверняка не ожидавший такого внезапного и сильного предательства. Зато я понимала, во что вляпалась Натка, подставившись под гнев как минимум родителей самого Яна, а как максимум — его неудавшейся невесты и своих собственных.       — Мне очень жаль, Полин, что пришлось втянуть тебя в это. Я так боялась, что всё сорвётся, запаниковала и потащила тебя вслед за собой, понадеялась, что ты достаточно разумна и сбежишь оттуда, а потом очень испугалась, когда ты пошла с Ермиловым. Выскочила потом из комнат, надеялась найти тебя и отправить домой или набрать Рите, но увидела издалека Чанухина с Ивановым и поняла, что за тобой уже пришли. Теперь-то я понимаю, почему Максим вообще осмелился сунуться туда после всего.       — После чего? — настороженно уточнила я, заметив, как она дёрнулась, будто сказала лишнего. Замялась, оглянулась по сторонам, то ли проверяя, не подслушает ли нас кто-нибудь, то ли выискивая хоть один повод не отвечать на мой вопрос, но, тяжело вздохнув, всё же пояснила:       — Это же он сдал часть ребят, когда здесь начали разбираться с наркотой. Это было логично: пока все молчали, администрация цеплялась к каждому, досматривала наши вещи и обещала в принудительном порядке заставить всех сдать анализы. Потом стало бы ещё хуже. Иванов сдал нескольких, Тёмка признался сам, ещё нескольких на самом деле сдал Ян, и от нас отвязались. А когда он разошёлся с Никой, она всем рассказала, что Максим стукач, хотя тогда он именно её задницу в первую очередь прикрывал. Сама понимаешь, как теперь остальные к нему относятся.       Тяжёлый вздох сорвался с моих губ сам по себе, не спросив разрешения. Максим ни разу даже не намекнул о том, какую роль сыграл в разразившемся скандале, и уж тем более не стал уточнять, на какой риск пошёл, чтобы забрать меня с квартиры. Неужели боялся, что я не пойму или начну его осуждать? Даже после того как я смогла принять новость о том, что он сам употреблял наркотики?       — Поль, ты что-то совсем из-за этого загрузилась, — пробормотала Натка и только нахмурилась после моей неубедительной попытки улыбнуться.       Совсем не хотелось ей признаваться, что услышанные только что новости выбили меня из колеи и заставили в который раз заново взглянуть на тех людей, которых, как я самонадеянно считала, хорошо знала и понимала. А теперь мне нужно было немного времени, чтобы заново придумать всем не самым хорошим поступкам достойные оправдания, найти для странного поведения логичные объяснения или просто смириться и принять всё так, как есть, без обнадёживающих иллюзий.       Поступок Наташи я отчасти понимала, отчасти одобряла, отчасти — отторгала всем своим существом, чувствуя какую-то брезгливость и обречённость, стоило лишь вспомнить всё, что мне стало известно об их с Яном отношениях. Об их болезненной созависимости, взаимной изощрённой ненависти и попытках так или иначе отравить друг другу жизнь.       Но я и представить себе не могла, как бы сама поступила на её месте. Может быть, тоже захотела бы отомстить ему за всё, через что пришлось пройти в прошлом. Может быть, напротив, сделала бы всё возможное, лишь бы не встречаться с ним больше ни за что и никогда, и сожгла бы все мосты, ведущие обратно в ад. Может быть, пробовала бы просто жить дальше, без оглядки на старые ошибки.       — А Артём в курсе, что именно он помог тебе вынести из дома Яна? — внезапно спросила Рита, и в ожидании ответа я даже дышать перестала. Если Колесова таким образом подставила его, то Максим точно её убьёт, когда обо всём узнает.       И я, если честно, не уверена, что попытаюсь его остановить.       — Да, я всё ему рассказала. Он, конечно, был не в восторге от моей идеи, но отговаривать всё равно не стал. К тому же, был за ним один должок, — передёрнула плечами Наташа, и меня обдало волной жара и смущения, которые удалось так удачно скрыть за повышенным вниманием к громко переговаривающимся одноклассникам, появившимися в конце коридора. Я проводила их взглядом вплоть до входа в наш кабинет, лишь бы как можно дольше не оборачиваться и не смотреть в лицо подруги, чей грязный секрет стал мне случайно известен. ***       Пока Слава прочно обосновался в доме у Максима, у нас не оставалось почти ни одной возможности не то что побыть наедине, но даже поговорить друг с другом без слушателей. В гимназии приходилось довольствоваться редкими минутами смазанных и торопливых поцелуев в гардеробе, в ещё не успевшей заполниться перед футбольной тренировкой раздевалке, на опустевшей к концу занятий лестнице. Мы перекидывались тоскливо-скучающими взглядами на переменах, поедали друг друга жадным взглядом во время обеда и смеялись глазами, картинно прощаясь около ворот.       Потому что спустя каких-то двадцать минут и миллион взмахов крыльями засевших в моём животе бабочек мы уже обнимались у меня в подъезде, где я всегда покорно ждала его, уткнувшись носом в запылённое окошко между вторым и третьим этажом и сгорая от нетерпения.       Это были самые прекрасные, приятные, незабываемые моменты каждого дня: почти грубо прижатая к стене спина, покрывающаяся мурашками от каждого чувственного прикосновения, холод нежно проводящих по лицу пальцев, отогревающихся на моей шее незадолго до того, как мне пора было заходить в квартиру, и губы, способные вытворять невероятные и восхитительные вещи. Не только целовать, как в первый и последний раз в жизни, а ещё шептать, пылко и будто задыхаясь, настолько правильные и желанные слова.       Наверное, стоило так болезненно сдерживать собственную невыносимую тягу к нему у всех на глазах, чтобы вечером тонуть в бесконечно повторяющихся «скучал, как же я по тебе скучал».       В целом, мы все удачно делали вид, что за последние месяцы ничего не произошло и ничего не поменялось. Общались все впятером, как в середине осени, ели за одним столом в школьном буфете, иногда выбегали в курилку на заднем крыльце в самых неожиданных комбинациях, хотя постоянно курил до сих пор только Слава, а Рита лишь изредка дёргала у него сигареты, не стесняясь приходить за ними даже в кабинет математического класса.       А порой, когда я дрожала от холода и адреналина от опасения оказаться застуканной в курилке завучем, Максим демонстративно затягивался и неотрывно смотрел мне прямо в глаза с немым вызовом. Знал ведь, паршивец, как сильно мне хотелось вырвать эту дрянь из его пальцев и яростно втоптать в снег, но такое поведение никак не укладывалось в рамки тех дружеских отношений, что мы поддерживали у всех на виду.       «Мне нужно чем-то занимать свои губы в течение дня, чтобы дотерпеть до вечера», — ехидно комментировал он мои нерешительные попытки как-то обсудить его внезапно проявившуюся дурную привычку. И мне не оставалось ничего иного, кроме как захлопнуть рот и смириться с таким раскладом.       Ему же приходилось мириться с постоянной компанией Наташи и балансировать на тонкой грани сарказма, не скатываясь в глубокую яму агрессии по отношению к ней. И мне не надоедало благодарить его за это изо дня в день: нашёптывая «спасибо» между поцелуями за первым же укромным уголком, крепко сжимая его ладонь, когда никто не видит, или убирая с его плеча несуществующую пылинку и при этом случайно задевая шею, чуть поглаживая её костяшками пальцев.       Мы не делали ничего особенного, но какие-то слухи, домыслы, сплетни всё равно начинали просачиваться и занимать умы наших одноклассников. Таня Филатова изощрялась в стремлении побольнее задеть меня своими ехидными замечаниями о том, что, как бы я ни старалась, привлечь внимание Иванова мне всё равно не светит. Что было очень странно и даже смешно, ведь именно он с самым невозмутимым видом мог прийти к нам в кабинет и торчать возле меня всю перемену, впрочем, общаясь при этом исключительно подколками, как в старые и не-добрые времена.       Намного хуже пришлось Марго, на чью долю выпала вся волна негатива: презрительный прищур Димы, вышедшего с каникул с огромной кровавой коркой на нижней губе, оставшейся после её укуса, лютая ненависть со стороны местных звёзд, быстро прознавших, на кого Мистер Идеальный Мудак променял их подружку Светку, а заодно косые взгляды большей части учеников нашей параллели, с удовольствием перетиравших любые вновь выдуманные подробности любовного треугольника Чанухин-Анохина-Романов.       Её нейтрально-дружеское общение со Славой на фоне всех домыслов и пересудов имело эффект бомбы с отсроченным запуском. Потому что все надеялись увидеть хоть какие-нибудь подтверждения самых смелых и нелепых теорий происходящего, будь то очередная драка, громкое выяснение отношений или хотя бы вскользь брошенная укоризненная фраза. Но за две недели ни разу не произошло ничего из ряда вон выдающегося, более того, сам Чанухин своим безукоризненно-отстранённым и лишённым всяких эмоций отношением к Рите и поразительным хладнокровием при встречах с Романовым доказывал абсурдность всех придуманных сплетен.       Они с Марго и правда общались как приятели. Даже не как друзья, которые искренне заинтересованы жизнью друг друга, готовы обсуждать общие интересы и вместе заниматься любимым делом часами напролёт или могут без веской причины прогуляться вместе до дома после уроков. Через эту обманчиво-стандартную стадию своих взаимоотношений они уже прошли осенью, а теперь их связывали какие-то странные, импульсивные порывы, выглядевшие естественно со стороны, но вызывавшие недоумение у нас, знающих настоящее положение дел.       Ведь у него всегда есть возможность одолжить запасной карандаш у кого-нибудь из своего класса, а не подниматься ради этого к ней в кабинет. И не так уж сложно найти для похода в курилку компанию чуть более подходящую, чем лишь изредка одалживающая у него сигареты Анохина, с недавних пор любые слова в их разговоре с удовольствием заменяющая на тишину и колечки дыма, ловко вылетающие изо рта.       А у неё не так много проблем с французским, чтобы день ото дня находился какой-то очень важный короткий вопрос, из-за которого нужно срочно влететь в математический класс порывом прохладного ветра, склониться над сосредоточенным Славой, без запинки выдающим правильный ответ, и вихрем унестись обратно, словно её там никогда и не было.       — Значит, сегодня у вас свидание? — заговорщическим тоном спросила Наташа и радостно улыбнулась, когда я смущённо кивнула в ответ.       Сегодня мы оказались на обеде одними из первых и, сидя за своим привычным столом, могли себе позволить бесцеремонно разглядывать до сих пор толпившихся в очереди учеников, а заодно и открыто разговаривать друг с другом, пока поблизости никого не было. Колесова кривилась, крутя в руках огромное ярко-зелёное яблоко, любезно вручённое ей мамой в качестве обеда — с тех пор как она вернулась от Яна, ей давали мизерные копейки карманных денег и пытались перевоспитать всеми доступными методами, включая психолога, ежевечерние разговоры «по душам» с крайне раздражёнными её поступком родителями и даже насильственным приучением к правильному питанию.       К счастью, моя мама не стала заниматься подобной чепухой, и столь полюбившиеся шоколадные конфеты появлялись в карманах моей куртки и на дне сумки как по расписанию, отныне выступая не только моим тайным средством снятия стресса, но и посильной помощью Натке, которая, как она сама утверждала, уже даже во сне видела картошку фри и румяную сладкую булочку.       — Это не совсем свидание. Скорее праздник в честь официального окончания очередного срока моего домашнего ареста, — я покосилась на Риту, последние несколько дней ещё более задумчивую и отрешённую, чем обычно. Наташа нашёптывала мне, что причина наверняка в стремительно приближающемся дне всех влюблённых, а Марго отбивалась от вопросов, оправдывая своё состояние просьбой завуча подобрать подходящую музыку для дискотеки в честь этого праздника, будто не понимая истинный смысл высказываемых Наткой предположений.       Я-то всё понимала. Испытывала лёгкое волнение в связи с этим дурацким и всегда прежде столь ненавистным днём, но чувствовала, что это — идеальная возможность сделать шаг вперёд в наших отношениях с Максимом. Предложить ему перестать скрываться, сделать что-нибудь такое, после чего наши истинные отношения и так станут ясны, дождаться каких-нибудь решительных действий с его стороны… да что угодно, лишь бы переступить уже ту грань собственного страха, на которой я топталась больше месяца, сжирая себя живьём день ото дня.       Возможно, Марго ждала четырнадцатое февраля с похожими надеждами, рассчитывая как-нибудь прояснить их с Чанухиным запутанные отношения. Она могла сколько угодно отпираться от очевидного и твердить, что всё давно кончено, но меня не покидала уверенность, что это абсолютно не так. Даже моего непродолжительного тесного знакомства со Славой стало достаточно, чтобы уверенно утверждать: он бы не тратил силы и время на поддержание видимого нейтралитета с той, кого захотел бы навсегда вычеркнуть из своей жизни.       Для людей вроде него вообще не проблема одним махом отказаться от того, кто ещё вчера значил слишком много. Вынести обвинительный приговор, назначить казнь и привести её в действие, ни на миг не усомнившись в своём решении. Это про таких, как он, обычно говорят с восторгом, завистью и осуждением: выбирает головой, а не сердцем.       Только на этот раз, кажется, что-то пошло не так. И у хладнокровного Славы, привыкшего к выверенным и продуманным действиям, и у переменчивой Риты, мало чем — и кем в том числе — интересующейся дольше пары недель.       — Вообще-то, я и не надеялась, что в этот раз моё наказание ограничится месяцем. Мы с мамой до сих пор не поговорили толком и дома стараемся даже не оставаться вдвоём в одной комнате, потому что сразу как-то не по себе становится, — призналась я и быстро оглянулась, по инерции выискивая среди калейдоскопа лиц хмурого Иванова, чьё настроение испортило решение директора так и оставить под знаком вопроса его пребывание на должности капитана футбольной команды. — Но она на удивление легко и быстро согласилась, когда я отпросилась погулять, несмотря на то, что впереди ещё два учебных дня, а вернусь домой я наверняка очень поздно.       — Иногда родители понимают больше, чем мы думаем, — тихо заметила Рита, сделав маленький глоток чая и потупив взор, когда мы с Колесовой удивлённо уставились на неё. — Люська мне призналась, что мама уже несколько раз просила её со мной поговорить «как психолога». А мне-то казалось, что я не вызываю никаких подозрений.       — Может, не стоит отказываться? Всё же, помимо своего образования, она ещё и твоя сестра, — мне не хотелось давать Марго советы, но многочисленные упоминания об отличных результатах работы с психологом, которые я слышала от Максима, заставили меня не раз пожалеть, что после смерти Кости мне не хватило духу тоже согласиться на предложение пройти терапию.       — Люся и так обо всём знает, — печально отозвалась Марго, подушечкой указательного пальца обводя кромку чашки и напряжённо вглядываясь в чуть подрагивающую чайную гладь. — Только помочь советом она не решается. У неё же у самой свадьба в августе. И очень пугающее влечение к лучшему другу жениха.       — Ты сейчас точно про Люсю? — уточнила Натка, уверенным движением отложив ненавистное яблоко в сторону от себя и задумчиво почесав кончик носа. — Как же её так угораздило…       — А как нас всех угораздило? — резонно возразила Анохина и, мельком взглянув в сторону видневшейся издалека рыжей макушки, грустно улыбнулась.       — И то верно, — кивнула Колесова, ненавязчиво дёргая меня за рукав блузки и заставляя отвлечься от восторженного созерцания высокой и широкоплечей фигуры стоящего рядом с Чанухиным Максима, которого я не видела уже больше двух часов и поэтому готова была облизать взглядом с ног до головы.       Всё же никакая переписка не могла заменить возможности просто прикоснуться к нему невзначай, проходя мимо, или задохнуться от счастья при виде его широкой искренней улыбки и милых ямочек на щеках.       Даже его сурово поджатые от недовольства губы мне хотелось неторопливо и нежно целовать, одновременно с тем перебирая пальцами короткие и шелковистые волосы у него на затылке. А потом спрашивать тихо: «Ну и кто из нас ещё бука?», зная, что после этого его наверняка прорвёт на долгий и подробный рассказ обо всех скопившихся проблемах, которые он до последнего старался держать при себе, чтобы не загружать меня.       — Поль, если ты продолжишь так на него смотреть, то это будет более показательно, чем встать у входа в гимназию с плакатом в руках «я без ума от Иванова», — хихикнула Натка, проигнорировав мою недовольную мину.       — Что, это правда так сильно заметно?       — Да, — хмыкнула Наташа.       — Очень, — вторила ей слабо улыбающаяся Марго.       — Ой, вот могли бы меня и поддержать. Как-нибудь, — пробурчала я, нервно разглаживая складки на своей юбке и не понимая, куда теперь деть свои мешающиеся руки и испуганно бегающие глаза.       — Я поддержу тебя в чудесный миг, когда ты сядешь за этот стол, выдохнешь и объявишь нам, что вы с Ивановым больше не будете страдать хуйнёй и прятаться от всех, — в её голосе я услышала лёгкий укор, совсем не вяжущийся со ставшими уже привычными перепалками между ней и Максимом.       — Не ожидала услышать такое от тебя.       — Да я же понимаю, что Иванов так бесится, потому что поступила я тогда, как эгоистичная сука. Это значит, что я дерьмовая подруга, а он — хороший парень, — спокойно пояснила Натка и тут же выставила вперёд ладонь, заранее прерывая мои зарождающиеся попытки что-то ей возразить или придумать для неё ещё несколько слабеньких оправданий. — Хороший парень исключительно для тебя, Поль. А по жизни он заносчивый говнюк и дико раздражающий тип.       Замолкла она как раз вовремя: Слава и Максим подошли к столу и сели на свои места, обменялись загадочными взглядами и дружно ухмыльнулись, даже не пытаясь как-нибудь это скрыть.       — Я же говорил: нас обсуждают, — самодовольно кинул Иванов Чанухину, наконец разорвав повисшее над столом подозрительно-провокационное молчание. Наверное, мне должно было стать очень стыдно, но вместо этого с губ сорвался приглушённый смешок.       Да, попались мы с поличным и совсем по-глупому, поэтому особенного смысла отрицать очевидное уже не было. К тому же, под прожигающим насквозь взглядом Максима я терялась, забывала как дышать и ёрзала на месте как будто от смущения, а на самом деле — от нетерпения.       Об одном аспекте нашего долгожданного свидания (всего-то второго за полтора месяца бурных отношений) я предпочла умолчать и перед подругами, и перед ним. У моих родителей достаточно редко совпадали ночные дежурства в больнице, и такие дни я не особенно любила — в квартире было неуютно и тревожно оставаться одной по ночам и сон всегда выходил прерывистым и беспокойными. Но сегодня мне точно не будет страшно спать.       Если, конечно, спустя столько времени вынужденного отлучения друг от друга нам вообще предстоит заснуть.       У мамы я отпрашивалась, нацепив наиболее самоуверенное и наглое выражение лица, на какое вообще оказалась способна. Пошла ва-банк, открыто признавшись, что собираюсь гулять с Максимом (и получила саркастичное «ты, наверное, хотела сказать с Ритой?») и добавив многозначительно, что он проводит меня до квартиры (а вот тут во взгляде матери открыто читалось «ты, Поля, последний стыд потеряла!»). Не знаю, чем я в итоге заслужила её согласие, но звучало оно обречённо и вымученно, хотя мне даже не пришлось использовать заранее припасённые для откровенного шантажа аргументы.       Впрочем, несколько раз за последние дни я замечала смятение на лице мамы, причины которого прояснились только вчера вечером, когда после долгого-долгого созерцания моей до неприличия мечтательной физиономии она пробурчала «мы с твоим отцом, кстати, надеемся обойтись без внуков ещё хотя бы лет пять» и оставила меня на кухне в компании недоеденной тарелки супа, покрасневших щёк и состояния полнейшего шока. Ах, да, и облегчения от того, что мне не стали читать двухчасовую лекцию про предохранение, как поступили когда-то давно с Костей.       Тяжелее всего стало умолчать о своих грандиозных планах перед Ивановым, и мне бы ничего не удалось, если бы он сам не держал в секрете то место, куда мы должны отправиться сегодня после уроков. Сладкий трепет охватывающего меня предвкушения так удачно получалось списать только на ожидание его сюрприза, без упоминания своего собственного.       С самого утра он смотрел на меня слишком открыто и пристально, жадно и жарко, почти развратно, и от этого внизу живота всё скручивалось морским узлом. И в голове нет-нет да мелькала шальная мысль послать к чёрту всю эту красивую мишуру свиданий, требовавшую соблюдения хоть какой-то дистанции между нами и приличного поведения на людях. А мне до жути хотелось вести себя неприлично. Прямо так, чтобы кожа горела от воспоминаний и сотни мурашек бегали по рукам, когда наши взгляды вновь будут пересекаться, и чтобы в глубине его кристально-голубых глаз снова мерцал тот лукавый огонь, от которого меня из раза в раз бросало в жар.       Приходилось постоянно одёргивать себя, чтобы не наделать очередных глупостей. Между нами и так стало слишком часто искрить не только вспышками еле поддающейся контролю страсти, но и пугающим меня напряжением, которое, казалось, может в любой момент обернуться смертельным разрядом.       — Ну обсуждали, и что? — хихикнула вслед за мной Наташа, ничуть не смутившись разоблачению. — А что с грядущей дискотекой? Мы планируем заранее запастись выпивкой и повеселиться?       — Ты, Колесова, своё уже отвеселилась, — со злорадной усмешкой напомнил Максим.       Натка уже было открыла рот, чтобы что-то возразить, но осеклась и отвлеклась. Потому что Чанухин с непроницаемым лицом подвинул к Рите купленную только что слойку — как ей нравится, с лимонной начинкой, — а она молча и без какой-либо неловкости взяла её. И всем нам, успевшим заметить это маленькое и такое важное событие, пришлось срочно притворяться, словно ничего особенного не произошло.       Нам с Максимом было чуть легче: не сговариваясь, мы уставились прямо друг на друга, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха. А вот Наташа явно места себе не находила, разрываясь между диким любопытством, желанием тут же прокомментировать падение первой линии выстроенной ими обороны и попытками не выдать собственного смущения вперемешку с торжеством.       — Меня поставили в состав дежурных на дискотеке, — подал голос Слава, — а раз я сам не смогу пить, то и другим постараюсь не дать.       — Ты превращаешься во второго Иванова, — скорчила недовольную гримасу Колесова, — а нам и одного слишком много.       — Мы просто очень заботимся о том, чтобы ты как можно скорее встала на путь истинный, — протянул Максим, схватив отложенное ею в сторону яблоко и подбросив в воздух. — Готовы даже себе отказывать в удовольствиях ради тебя.       — Я, кстати, готов ещё отказаться от счастья вырезать из цветной бумаги сердечки для украшения гимназии и доверить это дело тебе. Трудотерапия — самое верное средство излечения, — с издевательской ухмылкой добавил Слава и, отобрав у Максима яблоко, тут же вгрызся в него зубами.       — Не буду я ничего делать, даже не надейтесь, — Натка откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди, игнорируя раздражающе-довольные улыбки Иванова и Чанухина.       — Скажешь об этом завучу, она тебя после уроков ждёт для выдачи материалов, — Слава и бровью не повёл, глядя, как она закипает от злости и при этом не находит слов, чтобы выразить своё негодование.       Мне бы хотелось как-то поддержать Наташу, но почему-то стало очень смешно, хотя я уверена, что просидеть два вечера с ножницами в руках явно не входило в список её фантазий. Но и отвертеться от общественной работы под началом Людмилы Николаевны уже не вышло бы: она, без сомнения, даже пересчитает каждое вырезанное сердечко, сопоставив количество с выданными листами цветной бумаги.       — Как прекрасно, что теперь у всех нас есть захватывающие планы на этот вечер, — Максим отсалютовал нам своей кружкой с кофе и быстро подмигнул мне, заставляя сердце биться чаще.       Наверное, не будь я так занята своими мечтами о грядущем вечере, сразу обратила бы внимание на то, как пристально в этот момент наблюдали за нами сразу с двух соседних столов. И если один взгляд был полон лишь праздного любопытства и насмешки, то другой источал злобу и ненависть. ***       — Итак, Романова Полина, вы готовы?       Я стояла среди безлюдного двора, на который медленно опускались мутно-серые сумерки, и нервно теребила ремешок висящей на плече сумки. Учебники были бесстыдно розданы на временное хранение подругам, чтобы не пришлось таскать их на себе, сообщение маме с обещанием вернуться не позже девяти уже отправлено, а под шапкой с меховым помпоном на макушке ужасно чесался лоб. Но я крепилась как могла, покусывала губы и старательно держала серьёзное лицо.       — Может быть, перейдём на «ты»? — томно выдохнула я, кокетливо похлопав ресницами. Надеюсь, что кокетливо, а не глупо или нелепо, ведь на лице моего собеседника после этого удивлённо взметнулась одна бровь.       — Итак, Романова Полина, — игнорируя моё нескромное предложение, снова начал говорить он заунывным голосом, от которого меня неумолимо клонило в сон, как на уроках физики. — Клянётесь ли вы не задавать лишних вопросов, не пререкаться и не спорить со мной, не оказывать сопротивление всему происходящему и не пытаться устроить любую другую диверсию, дабы сорвать мои планы на этот вечер?       — А расписаться кровью не попросишь? — попыталась взбрыкнуть я, но весь запал храбрости испарился мгновенно, когда водитель стоящего за его спиной такси не выдержал разыгрываемой сцены и несколько раз нажал на гудок, от резкого и громкого звука которого я трусливо подпрыгнула на месте.       — Клянись! — сурово повторил он и протянул ко мне на ладони свой телефон, повёрнутый яблочной эмблемой вверх.       — На этом?       — Кто бы мог подумать, что на свидание с тобой нужно брать Библию, — Иванов улыбнулся одним уголком губ и пояснил: — К телефону привязана банковская карта. И сегодня я собираюсь использовать её как и сколько захочу, а ты поклянёшься, что не будешь делать из этого проблему.       — Торжественно клянусь, что замышляю только отлично провести время, — моя ладонь опустилась поверх его телефона, в голосе появился театральный пафос, а на губы настойчиво лезла счастливая улыбка. Момент был забавным, но намного больше трепета вызывал хитро-довольный прищур на лице Максима, при виде которого мне неизменно хотелось тискать его многим сильнее, чем сам он ежедневно тискал Чанухинского кота с забавной кличкой Кот-д’Ивуар.       Взъерошить бы волосы, отливающие рыжиной под отблеском фар, нежно провести кончиками пальцев по щеке, задержавшись подольше в том месте, где появляются маленькие очаровательные ямочки, обвести контур подбородка и легонько пройтись ноготками по шее…       Но вместо этого я только сдавленно ойкнула, когда спустя несколько секунд оказалась уже подхвачена его крепкими руками и ощутила себя в странной, будоражаще-пугающей невесомости. В голову сразу полезло стандартное возмущённое «ты что творишь?», ворчливое «да я бы и сама дошла» и смущённое «ну не стоит со мной так возиться», но, к собственному удивлению, я успела отвергнуть все три варианта, вцепилась ему в плечи и только быстро чмокнула в скулу, вздрогнув от того, насколько ледяной была его кожа на ощупь.       — Извините пожалуйста, — искренне сказал он водителю, недовольно косящемуся на то, как Иванов бережно усадил меня на заднее сидение, неохотно спустив с рук. Закрыл за мной дверь, оббежал машину и совсем не грациозно плюхнулся рядом, без промедления схватил мою ладонь и переплёл наши пальцы, так торопливо, словно мечтал об этом уже очень давно.       Он обращался со мной, как с королевой. И эта трепетность, осторожность, эти красивые и совсем непривычные мне жесты сахарной пудрой ложились на влюблённое девичье сердечко и вызывали восторг вперемешку с тупой ноющей болью, притаившейся в груди и порой напоминающей о себе мыслями, что нельзя привыкать к такому. Пусть сейчас мне довелось примерить на себя роль Золушки, но рано или поздно бал закончится и меня вышвырнет обратно в свою не-сказочную жизнь, в которой вряд ли объявится ещё один прекрасный принц.       Но с другой стороны, сейчас меньше всего хотелось сдерживать свои эмоции и тормозить порывы извечным «подумай о будущем». Будущее всё равно казалось непредсказуемым, далёким и выходящим за пределы видимости, а в настоящем у меня наконец-то появилась возможность положить голову ему на плечо, несмотря на то, что меховая оторочка на капюшоне его куртки лезла в нос и сильно щекотала лицо, и испытать потрясающее спокойствие просто от того, что он рядом.       — Ты даже не спросишь, куда мы едем? — не выдержал Максим нашего молчания и легонько потёрся носом о мою макушку, пытаясь привлечь к себе внимание.       — Я же поклялась тебе. На айфоне!       — Кто ты такая и что сделала с моей Полиной? — он чуть отстранился и настороженно вглядывался в моё лицо в поисках подвоха, а нашёл — как-то почти неожиданно для нас обоих — мои губы своими, обветренными и шершавыми после вчерашней двухчасовой тренировки на морозе.       Я покусывала их так же, как делал это он во время особенно волнительных моментов; быстро пробегалась по ним языком, как он сам, сильно задумываясь над чем-то. Льнула к нему в порыве искреннем, отчаянном, необходимом намного больше, чем воздух.       Словно это был наш первый раз. Только ещё немного лучше.       — Глупо говорить о том, как я соскучилась, если мы видимся каждый день? — осторожно поинтересовалась я, когда его поцелуи переместились сначала на кончик носа, а потом и вовсе сосредоточились на лбу.       — Глупо видеться каждый день, но делать вид, словно мы друг другу чужие, — горячее дыхание касалось моей кожи, а неожиданно откровенный смысл его слов раскалёнными докрасна щипцами ворочал мои внутренности.       Он хотел открыться! Я столько времени выедала себя изнутри сомнениями, не решаясь даже намекнуть о подобном, не зная, стоит ли вообще начинать разговор об этом, а он, оказывается, тоже хотел закончить опостылевшую игру в прятки, но молчал. И я молчала. Мы снова повели себя как два идиота, из-за неуверенности и страхов лишив себя целого месяца возможного счастья.       — Максииим…       — Это не какая-то претензия, и тебе не надо сейчас начинать оправдываться…       — Максим…       — Давай лучше забудем об этом и не будем портить себе вечер…       — Максим! — наконец-то мне удалось перебить его суетливое бормотание, крепко сжать его ладонь, удачно расположившуюся на моих коленях, и легонько потереться о него щекой. В машине было достаточно темно, а жаль — может быть, моя пугающе-блаженная улыбка сказала бы ему намного больше, чем любые слова. — Знаешь, я вот подумала: почему ты никогда не зовёшь меня на свои тренировки?       — Потому что не хочу, чтобы ты отморозила свою аппетитную попу, по несколько часов кряду сидя на трибунах? — мгновенно нашёлся он, за что схлопотал маленький и быстрый укус в подбородок. Хотя за лестную оценку моей попы, наверное, всё же стоило его отблагодарить. Да и за заботу, на самом деле, тоже. — Мне следовало с максимальной трагичностью ответить: потому что ты всё равно не придёшь?       — Какой же ты вредный, — я закатила глаза и снова легонько укусила его, а услышав весёлый смешок — укусила ещё раз, на этот раз уже ощутимо прихватив зубами кожу.       Невыносимый, противный, дерзкий Максим Иванов. Настолько раздражающе-возбуждающий, что хочется прижаться губами прямо к его ушку и прошептать, как в банальном женском романе: «Возьми меня, я вся горю!»       — Это не вредность, а прагматизм, цинизм и, пожалуй, не поддающееся логике и контролю желание разозлить тебя, ёжик, — тон его голоса стал настолько мягким и нежным, что, даже злись я по-настоящему, не смогла бы и секунды больше продержаться. Его пальцы принялись еле-еле поглаживать шею, пуская по телу тысячи микровспышек восторга, а с губ слетело торопливое, неуверенное, испуганное и в то же время полное надежды: — Так ты придёшь?       — Конечно же, приду.       — В эту пятницу?       — Да.       Максим ластился ко мне, как преданный котёнок, крепко сжимал мою талию под расстёгнутой курткой, дышал часто-часто и, кажется, почти урчал от удовольствия. И эти мгновения казались мне самыми приятными за всю мою жизнь, этаким абсолютом, квинтэссенцией чистого счастья, разливавшегося по венам вместе с кровью, и давали чувство эйфории.       Знал бы ты, Иванов, как я в тебя влюблена.       — И даже подождёшь до конца тренировки внутри гимназии, а не на поле, чтобы я не нервничал?       — Подожду, — покорно кивнула я, находясь в таком опьянённом состоянии, что не раздумывая согласилась бы кого-нибудь убить, стоило ему лишь попросить.       Без остатка погрузившись в нашу взаимную нежность, я позабыла обо всём на свете и перестала следить за дорогой, опомнившись только в тот момент, когда водитель тактично покашлял, намекая, что стоим мы вовсе не на очередном светофоре или в глухой вечерней пробке. Встрепенувшись и смутившись, мы с Ивановым скомканно извинились, поблагодарили сурового и молчаливого мужчину и быстро выскочили на улицу. Точнее, Максим выскочил, а потом помог выйти мне, при этом оглядываясь по сторонам и ероша свои светлые волосы.       Несложно было заметить его волнение. Раньше, чем я успела осмотреться, он как-то неопределённо махнул рукой и обронил неуверенное «ну, вот», с лёгкой, какой-то нерешительно-боязливой улыбкой ожидая моей реакции.       Среди взмывающих прямиком в тёмное небо высоток мы были ничтожными и мизерными, как соринки. Офисные здания светились ярко и задорно, как огромные новогодние ёлки, и вызывали одновременно восторг, интерес и страх, и я сама не заметила, когда успела задрать голову вверх, чтобы иметь возможность рассматривать их, комично приоткрыв рот.       Издалека этот островок стеклянных высоток всегда казался мне каким-то ненастоящим, словно нарисованным в компьютерной программе, и ощущение это усиливала всегда окружавшая их при свете дня мягкая дымка, мазками сильно разбавленной краски нанесённая на чёткие геометрические контуры. Но сейчас меня искренне поражал размах этой футуристической мини-вселенной, раскинувшейся прямо среди знакомого и привычного мне города, и, несмотря на контраст сотен освещённых окон среди ночной мглы, вселенная эта выглядела естественной и гармоничной, лишь копируя скопление светлячков на бескрайнем тёмном поле.       — Пойдём? — он осторожно коснулся моей руки, и я сама торопливо обхватила его ладонь и сжала, не находя слов, чтобы описать свою благодарность и радость. Уже! Несмотря на то, что мы только минуту назад приехали, а планы Максима на вечер вряд ли ограничивались недолгим нахождением среди человеческого муравейника Москвы-Сити.       В первые мгновения восторга я как-то упустила из виду огромное количество снующих рядом людей, с тут и там торчащими из-под зимних курток полами пиджаков и модными чёрными оправами очков, повторяющимися на всех встречающихся нам лицах. Лавировать среди них было не так-то просто, но Иванов и с этой задачей справлялся мастерски, не забывая тащить меня за собой и оглядываться на каждый седьмой шаг, посылая мне улыбку.       — Я знаю, что это уже не оригинально, зато сейчас ты точно знаешь, что мы на свидании, — невнятно бормотал он мне на ухо, пока лифт поднимал нас на высоту восемьдесят девятого этажа в одной из стеклянных башен. Интрига сохранялась не так уж долго, а жаль: если бы не развешанные вдоль стен у самого лифта фотографии с обзорной площадки, я бы до последнего ни за что не догадалась, куда именно мы направляемся.       И, вопреки его сомнениям, это было оригинально, интересно и, что уж греха таить, вместе с ним я бы всё равно хоть к чёрту на кулички отправилась. Поэтому я прервала его очень бесцеремонно: встала на цыпочки, схватилась за края уже расстёгнутой куртки и притянула к себе, впиваясь поцелуем в продолжавший что-то говорить рот.       И вообще, постоянно тушеваться, смущаться и что-то лепетать — моя роль! И я очень хотела получить обратно своего любимого, невыносимо самоуверенного Иванова.       — Максим, как же я… — уже начала шептать я, но резко осеклась.       Кто бы мог подумать, что лифт может подниматься на восемьдесят девятый этаж примерно столько же по времени, сколько у нас в доме ползёт на четвёртый. Хотя, оно и к лучшему — кабинка дёрнулась и остановилась, двери разъехались в стороны, выпуская нас вместе с другими посетителями, а я сохранила при себе внезапный порыв, которого теперь очень сильно боялась и стеснялась.       Кажется, он не заметил. Или заметил, всё понял, но специально не стал переспрашивать и снова поднимать эту тему?       Ведь я почти сказала ему! Почти вырвала из глубины собственного трепещущего сердца ставшее личным помешательством «как же сильно я тебя люблю».       — Теперь ты точно показал мне всю Москву, — тихо заметила я, замерев истуканом сразу же напротив входа, у огромного панорамного стекла, заменявшего стену. Руки стоящего позади Максима бережно обняли меня за талию, а пальцы легонько поглаживали живот, и сквозь тонкую форменную блузку, надетую под курткой, эти прикосновения ощущались очень ярко и чувственно. Казалось, даже колотящееся на разрыв сердце рухнуло вниз, туда, ближе к нему, прямиком под тепло его нежных ладоней.       — Самое время сказать, что потом я покажу тебе весь мир? — шепнул он, звонко чмокнув меня в макушку.       — Нет-нет, это даже для роли отчаянного романтика уже перебор.       — Ох, Полли. Оказывается, прагматизм и цинизм — это скорее про тебя, а не меня, — хмыкнул Иванов и затаился надёжной опорой за моей спиной, позволяя мне молча наслаждаться открывающимся зрелищем.       Маленький, крошечный, совсем игрушечный город. Не он над нами, а мы — над ним. И глядя на разноцветные Лего-квадратики крыш и светящиеся ниточки дорог, чувствуя на своём теле ласковые поглаживания и еле ощутимые поцелуи, я испытывала нежность. Такую сильную, рвущуюся наружу сгустком тепла, способного укутать собой всю столицу, растопить снег и лёд, обогреть каждый мизерный клочок земли.       Только прогулкой по смотровой площадке планы Максима не ограничивались, и спустя полчаса он уже уверенно подталкивал меня к столику расположенного там же кафе. Ну, кафе — это данная им характеристика, потому как по мне это больше напоминало небольшой ресторан: изысканная велюровая обивка у стульев в винном и небесно-голубом цветах, чопорные официанты в классической чёрно-белой форме, живая музыка в дальнем углу и всё тот же потрясающий вид на ночной мегаполис за окном, от которого захватывало дух.       А ещё явно неправильно проставленные запятые в указанных в меню ценах. Потому что еда просто не могла столько стоить.       — Кхе-кхе, — видимо, без всяких слов верно истолковав выражение моего лица, Иванов картинно положил на столик прямо между нами свой телефон, незамысловато напоминая о данной ему перед поездкой клятве. — К сожалению, Поль, здесь ещё не открыли Макдональдс, так что других вариантов поужинать нет. Но когда это случится, я клянусь, мы обязательно сюда вернёмся и побалуем себя картошечкой фри на высоте птичьего полёта.       — Даже лет через двадцать? — сама не зная зачем, ляпнула я, тут же нервно закусив губу. Но его этот вопрос ничуть не смутил, скорее рассмешил и заставил ощутимо расслабиться и широко мне улыбнуться.       — Особенно лет через двадцать. Отец успеет окольцевать ещё парочку своих секретарш, неудачно развестись с каждой из них и окончательно обеднеет. И тогда наши свидания будут проходить на скамейке в парке, с одним на двоих маковым рулетом и бутылкой молока.       — Ты будешь удивлён, но…       — Да я уже по твоим загоревшимся глазам вижу, что ты в восторге от такой перспективы, — покачал головой Максим, но, вопреки его укоризненному тону, на губах красовалась задорная улыбка. — Будет тебе скамейка, пусть только потеплеет для начала.       — И маковый рулетик?       — Ну, пока папочка меня содержит, купим даже два.       — Ты говоришь об этом так… так… — я замялась, пытаясь подобрать правильную формулировку, потом отвлеклась на подошедшего к нам дотошного официанта, дважды утончившего заказ и настойчиво советовавшего попробовать что-нибудь ещё, и когда мы с Ивановым наконец снова остались наедине, меня терзали сомнения, стоит ли вообще начинать разговор на эту тему.       — Я говорю как есть, Полли. Меня полностью содержит отец. Если бы я из-за каких-нибудь своих принципов отказался, то содержала бы мать, и это было бы намного проще: как ты могла заметить, ей плевать на нас, а значит, было бы плевать и на наши расходы. А так эта карта, — он потряс в воздухе своим телефоном, — формально принадлежит отцу, и он дотошно отслеживает совершаемые по ней траты.       — И тебя это устраивает?       — Откровенно говоря, это даже приятно — когда он звонит с вопросами по какой-нибудь странной или очень крупной покупке. Это даёт ложное ощущение, что в целом ему ещё есть до меня дело, — его пальцы по инерции метнулись в волосы, а взгляд медленно опустился вниз, уперевшись в поверхность стола. Словно он чувствовал себя виноватым и в поведении собственных родителей, и в естественном и нормальном для каждого ребёнка желании любым путём выхватить хоть немного заботы и участия.       — Ему бы стоило тобой гордиться, — вырвалось из меня без цели скорее утешить его или сказать что-нибудь приятное, лишь бы развеять грусть, хрупкими каплями повисшую в воздухе. Нет, я действительно, искренне так считала, день ото дня восторгаясь теми качествами Максима, которых сама была напрочь лишена.       — Чем именно? Что мне хватило трусости хотя бы не подсесть всерьёз на наркоту вслед за братом? Заметь, именно трусости, потому что если бы были мозги, я бы в это дерьмо вообще не полез.       — Сомневаюсь, что твой отец так же гнобит себя за свои неудавшиеся браки, — закатила глаза я, уже не первый раз в ходе наших бесед поймав себя на мысли, что хотела бы увидеть этого загадочного Мистера Иванова. Только, желательно, на безопасном расстоянии и исключительно со стороны, потому что были у меня веские причины полагать, что мы друг другу очень не понравимся. — Зато ты умный, целеустремлённый, занимаешься спортом и фактически живёшь один в таком-то возрасте. Неужели этого мало?       — А если я скажу «мало», ты продолжишь перечисление всех моих достоинств? — промурлыкал с хитрой ухмылкой Иванов, мгновенно вогнав меня в краску. — Ну пожа-а-алуйста! Очень хочу услышать это от тебя.       — Ой, да ну тебя.       — Ну Поооооль, — продолжил канючить он, ловко перегнулся через стол, — благо, рост позволял с лёгкостью это сделать, — и потёрся кончиком своего носа о мой, заодно сражая меня наповал своим по-ангельски чистым и непорочным взглядом. — А чувство юмора? Ну я ведь забавный, да? И ещё я добрый. Я даже принял чужого кота и ращу его, как своего! А ещё… ещё…       — Ты хороший любовник, — шепнула я, чувствуя, как от прилива крови щёки начинает болезненно пощипывать. Однако оно того стоило: ошарашенный моими словами, Максим отстранился и забавно похлопал густыми чёрными ресницами. Хорошо хоть повторить на бис не попросил или не стал задавать уточняющие вопросы — от него и такого можно было ожидать.       — А ты умеешь удивлять, — протянул он, подперев подбородок рукой и не сводя с меня прямого, изучающе-оценивающего взгляда. Если бы можно было покраснеть ещё сильнее, я бы, без сомнения, это сделала, а теперь оставалось лишь елозить на мягком стуле и нервно оглядываться в поисках официанта, чьё появление оказалось бы как никогда кстати. — Может быть, водички? Или нейтрализатор для стирания памяти? — продолжал изгаляться надо мной Иванов елейным тоном.       — Запись с местных камер видеонаблюдения, чтобы ещё разок полюбоваться твоими округлившимися глазами.       — Меня очень радует твоё стремление любоваться моими глазами, — мечтательно отозвался он, окончательно не оставив мне ни единого шанса на победу в этой словесной дуэли.       И к чёрту эти победы. Мне уже давно их не хотелось.       А вот его — хотелось. Очень.       — Хочешь меня убить, ёжик? — с тихим смешком спросил Максим, протянув руку и сжав мою ладонь, до этого беспощадно комкавшую лежавшую на столе салфетку.       — Нет, — я чуть расслабилась, позволив нашим пальцам переплестись и откинув последние крупицы глупости, так долго ошибочно принимаемой за гордость и соблазнительно нашёптывающей мне изображать из себя ту, кем я никогда не была на самом деле. Больше не хотелось играть, сопротивляться и позорно убегать от собственных чувств, восхищающих и пугающих своей силой. И мне как-то поразительно легко далось снова взглянуть на него, такого родного и любимого, и решительно выбросить белый флаг. — Хочу узнать о тебе ещё больше. ***       После пары часов, проведённых в тепле кафе с приглушённым мягким светом, делавшим обстановку особенно интимной, и ненавязчиво вплетавшейся в наш разговор живой музыкой, снова оказаться на улице было подобно резкому подъёму из-под толщ воды. Шоссе гудело и свистело проносящимися мимо машинами, ледяной ветер похабно лез под подол юбки и облизывал каждый оголённый участок шеи, а от первого же глотка воздуха закружилась голова.       Приложение обещало, что такси приедет через две минуты — причём делало это уже десять минут подряд, но я держалась стойко и даже не пританцовывала на месте, хотя продрогла уже насквозь.       Максим обнимал и прижимал меня к себе, и его горячее дыхание обжигало мою макушку, пробираясь сквозь фигурную вязку шапки, предусмотрительно надетой ещё перед выходом. Судя по тому, что его пальцы вытворяли с моими волосами во время наших поцелуев, всё равно уже можно не переживать за сохранность своей причёски.       Я пыталась уложить в своей голове всю информацию, выпытанную за время ужина у Иванова, который отшучивался и как мог уводил наш разговор в темы более пространные и с ним не связанные. Но, как сам он заметил однажды, иногда я умею быть очень настойчивой и добиваться своего.       Итак, помимо любимого цвета (серого — ну кто бы сомневался!), аллергии на клубнику и страха перед змеями («А ежи их едят — теперь понимаешь, насколько я продуманно подошёл к выбору девушки?»), мне удалось выяснить, что они с Тёмой с детства владеют беглым английским, но при этом отчаянно проседают в грамматике.       Просто когда-то давно их отец пытался стать толковым родителем и разговаривал с ними дома исключительно на английском, что очень быстро принесло свои плоды. Тем обиднее, что после развода он не посчитал нужным вообще лишний раз разговаривать хоть с одним из своих сыновей.       Оказалось, что у Иванова есть и старшая сестра: дочь отца от первого брака, которой сейчас уже под тридцать лет, но из-за давней обиды она наотрез отказывается даже познакомиться со своими младшими братьями. А ещё у его отца есть брат-близнец, у которого за спиной тоже три брака и пять детей, а у сводного брата матери — четверо отпрысков, но большую часть этой многочисленной родни он вообще никогда в жизни не видел.       И поступать он собирался вовсе не на экономиста (ох, кто бы знал, каким убийственным взглядом он наградил меня за это смелое предположение), а на инженера. Причём именно в авиацию, потому что он обожает самолёты, что совсем не мешает ему ненавидеть летать на них.       — У меня сегодня родители на ночном дежурстве, — как бы между прочим заметила я, стараясь придать голосу нотки равнодушия. А внутренности словно прокручивало в бетономешалке, медленно и болезненно, в ожидании его реакции.       С такими новостями я планировала потянуть подольше, но потом представила себе, как сообщаю об этом в такси, при каком-нибудь незнакомом дядечке, и решила срочно всё переиграть.       — То есть?       — То есть их нет дома, — добавила я, хотя была уверена, что он и сам всё отлично понял. Но по голосу не выходило разобрать: специально издевается или по каким-то причинам действительно не рад возможности провести ещё немного времени наедине.       — И не страшно тебе будет спать одной? — спросил он и еле ощутимо дёрнулся от беззвучного смеха.       Издевается!       Господи, я искренне сочувствую той девушке, которой он потом будет делать предложение (вообще-то завидую до безумия, но и немного сочувствую тоже), потому что даже в такой волнительный и важный момент он наверняка решит немного пошутить или собьёт всю приторность своим неконтролируемым сарказмом.       — Конечно же, страшно. Наверное, пора завести себе кого-нибудь…       — Если ты планировала завести кота, то могу предложить себя. Я такой же тёплый, ласковый и не кусаюсь, — он замер на секунду и осторожно уточнил: — Сильно не кусаюсь. Уже приучен к лотку, не привередлив к еде. И шерсти на моей одежде столько же, сколько на маленьком котёнке.       — Ох, Максим, — я давилась смехом, развернувшись и уткнувшись носом ему в грудь, пока он пытался пробраться губами к моему лбу, неуклюже сдвигая шапку вбок. — Вообще-то я говорила про парня. Завести себе парня!       — Ну, это будет ещё проще! — радостно откликнулся он, ничуть не смутившись. — Я милый…       — Ты мне подходишь, — перебила его я, краем глаза заметив, как около нас наконец-то останавливается ярко-жёлтая машина.       — Ты вот так просто и быстро сдашься? — разыгрывая удивление, спросил он.       — Да. Я ведь уже выбрала тебя, — пожала я плечами, послав ему смущённую улыбку.       Дорога до дома показалась мне одним коротким мигом. Вот моя щека касается бархатистой ткани куртки у него на плече, его пальцы задумчиво крутят прядку моих волос и неторопливо поглаживают тыльную сторону ладони, вот по телу пробегают мурашки от одной лишь мысли о том, что скоро, совсем скоро я буду целиком в его крепких объятиях. Вот такси тормозит рядом с моим домом, и Максим без промедления помогает мне выйти, только что не подхватывает на руки, и я понимаю, что слегка дрожу от предвкушения и еле попадаю по маленьким скользким кнопочкам домофона, дважды пиликнувшего, что набранный код неверный.       И даже переступив порог моей квартиры, мы продолжали молчать. Не потому, что страшно и волнительно — хотя не в первый раз же, — а просто из-за того, что не нужно было никаких слов, чтобы описать это состояние странного трепета, льющееся по телу прямиком из сердца.       Мы скинули верхнюю одежду, помыли руки — всё это в тишине и не включая свет, ступая тихо, на цыпочках, словно боялись спугнуть друг друга или одним неосторожным движением разбить своё хрупкое счастье. И когда я зашла в свою комнату, то просто остановилась посередине, вполоборота к двери, и ожидала его, снова разучившись дышать.       А он не спешил, и шаги его — медленные, осторожные — позволяли с каждой секундой ожидания всё глубже увязать в тягучей, сладкой истоме восторга. И мягкий, рассеянный свет, протиснувшийся с улицы сквозь приоткрытые шторы, выделял его тёмный высокий силуэт, ложился ко мне на плечи вместе с теплом ладоней, проводил по рукам вплоть до подрагивающих пальцев и уверенно сжимал мою талию.       Максим целовал меня нежно, мучительно неторопливо, словно теперь точно знал, что нам некуда больше спешить. И мы так и замерли двумя прильнувшими друг к другу неподвижными фигурками, с моими ладонями, вросшими в его плечи, и его — в мою талию.       Это было правильно. Ласково. Желанно. И ничего мне не хотелось так сильно, как простоять с ним целую вечность, впитывая в себя тепло мужского тела, сливаясь губами и сталкиваясь языками в замысловатом и чувственном танце, упиваясь собственным ощущением экстаза.       А потом он сел на кровать и потянул меня за собой. Усадил к себе на колени, выцеловывал губами все самые чувствительные места на шее, водил кончиками пальцев по лицу, обрисовывая каждый контур, нежно касался подушечками моих губ, собирая с них рваное и быстрое дыхание. Обнимал, прижимал к себе близко-близко, держал крепко-крепко, чтобы никто и ничто на этом свете уже не смогло оторвать, вырвать нас друг из друга.       — Ты так нужна мне, Полли, — шептал он пылко, выжигая меня дотла каждым своим прикосновением, каждым срывавшимся с любимых губ словом, каждым дуновением горячего воздуха, вылетавшего из его рта и огнём разлетавшегося по моей коже. — Будь со мною рядом.